Вчера в шесть вечера я выехал из Каменки на грузовике вместе с комбатом, комиссаром и несколькими краснофлотцами батальона морской пехоты. Командир минометной роты Сафонов, направлявшийся в Ленинград, ехал с нами, мы заехали в Дибуны, чтобы посадить его на поезд. Но поезд ушел перед самым носом, и мы, настигнув его, гонясь за ним в парах паровоза, решили обогнать его и приехать в Песочное раньше. Лесная дорога, тьма, снег, небо в облаках, а мы мчимся, почти не видя дороги, не видя ничего, кроме белой мглы вокруг. Едва не слетели с кручи куда-то, но выровнялись. Приехали в Песочное к станции, и как раз подошел поезд, и Сафонов уехал в Ленинград. Я остался, чтобы повидать командование дивизии, суммировать собранный мною материал... А всю дорогу, пока ехали, небо впереди, в направлении Ленинграда, набухало, как крупными звездами, вспышками зенитных разрывов; и туманные, бледные полосы прожекторов и далекий гул канонады свидетельствовали, что Ленинград подвергается жестокому воздушному налету. А позади нас грохотала артиллерия фронта, и только здесь, в дачном поселке Песочное, посередине, было тихо и мирно, до странности тихо!
...Член Военного совета и комиссар дивизии разбирали с моряками проделанную операцию, а я познакомился с командиром дивизии, генерал-майором Яншиным, недавно назначенным на место Буховца, который теперь командует Невской оперативной группой (НОГ). Потом пришел в редакцию дивизионной газеты, работал. Узнали, что Сталин в 6 часов вечера произнес речь, в некоторых воинских частях ее слушали по радио, но мы содержания ее не знаем — радио нет. Сегодня ждем газет, выспрашивая соседей по телефону, но и соседи все только полны нетерпеливого ожидания...»Ленинградской правды» и вчера в Песочном не было, и сегодня — вот уже 7 часов вечера — газеты в Песочное еще не доставлены.
Вчера в дивизионной газете напечатаны две мои статейки, а в ц. о. «Правда» от 31 октября — мой очерк «Мститель».
Сегодня утром был у комиссара дивизии, послушал его оценку всего происходившего на нашем участке фронта за эти дни, потом был у начарта. Артиллерия ведет огонь, завершая уничтожение группы прорвавшихся на наш берег Сестры фашистов.
От Ленинграда доносится гул, — должно быть, его сегодня ожесточенно бомбят. А на нашем участке фронта необыкновенно тихо, бой 3–6 ноября, несомненно, сорвал затеянную врагом провокацию, и фашисты не рискуют предпринимать что-либо новое.
Общие потери наши в этом бою — 43 убитых и 102 раненых. Фашистов убито гораздо больше, особенно минометами Сафонова, работавшими, как всегда, прекрасно. В общем, неприятный «сюрприз», который готовили нам фашисты к празднику Октябрьской годовщины, не только им не удался, но и дорого обошелся.
Сегодня всюду особенная бдительность, усиленные дозоры, наблюдение за противником, полная боевая готовность. А развлечения, концерты на сегодня в Песочном не разрешены — из предосторожности. Сегодня в 0 часов 00 минут вражеская артиллерия и минометы начали яростный обстрел Каменки, били полтора часа. Результатов никаких. Жертв не было. Наши форты били ночью по Куркойнен, подавили тяжелую 155-миллиметровую батарею, обстреливавшую Сестрорецк и Белоостров. Именно эта батарея обстреливала Каменку, особенно 3-го и 4-го. Теперь — молчит, может быть и уничтожена.
Перед полночью.
Песочное
Поздний вечер ХХIV-летия Октября провожу в землянке, в одиночестве и в лютом холоде (печки нет). Пытаюсь привести в систему мысли мои о принципиальном различии между нынешним периодом войны и периодом, уже отошедшим в историю. Раздумываю о людях, которых видел на передовой, об их психологии, о том, в чем именно конкретная разница между духом людей, сражавшихся с фашистами три месяца назад, и совсем иным духом тех же людей, сражающихся сегодня. Разница, несомненно, есть, и очень большая.
Было время, когда война взяла наших людей в оборот. То время прошло. Теперь они берут войну в оборот! В этом основное различие между двумя периодами Отечественной войны — прошедшим и настоящим. Гражданские по духу люди стали людьми по духу военными. Они берут в свои руки инициативу. Такие отступать уже не могут. Такие могут только наступать. И самое трудное для них — что их наступательный дух еще не находит исхода, что время для наступления еще не пришло, наступление еще только зреет, еще находится, я сказал бы, в «утробном периоде», название ему пока — активная оборона. Но эта активность не может не перехлестнуть за черту рубежей врага. Накопившись в объединенном одной идеей, умело организованном, набравшем опыта народе, эта сила неминуемо двинет его вперед!
Глава пятнадцатая.
Снабжение иссякает
Ленинград
8–22 ноября 1941 г.
8 ноября. Ленинград
Ранним поездом, в холодных вагонах, ехали граждане, роющие окопы, и заводские, живущие в пригородах рабочие. Пассажиров набралось очень много, вагоны в пути были переполнены так, что люди висели на подножках. Свободнее стало только на станции Удельной.
В Ленинград приехали еще затемно. Поезд остановился не там, где всегда, а метров за двести: вокзал оказался разбомбленным, перрон был перегорожен. Пассажиры выходили на улицу через маленькую дверь служебного помещения — с давкой и воплями, потому что вокзальные умники не догадались открыть вторую, рядом.
Бомбы попали в ресторан и в кассовый зал. Стены со стороны перрона обвалились. Случилось это.дня за три до моего приезда. Неподалеку от вокзала совершенно разрушенным оказался небольшой деревянный дом.
Усталый, после бессонной ночи в вымороженной землянке, с закоченевшими ногами, с тяжелым заплечным мешком и столь же тяжелой амуницией, в утренней предрассветной мгле, по гололедице неочищенных улиц, я шел от Кировского моста домой пешком, потому что тот трамвай № 30, которым я должен был доехать до площади Льва Толстого, свернул в сторону: на Вульфовой улице лежала неразорвавшаяся бомба замедленного действия, и всякое движение там было закрыто.
Дома все оказалось благополучно. Я немедленно принял ванну, согрелся в ней, затем сел за работу и до вечера писал обзорную статью о бое 3–6 ноября под Белоостровом и Александровкой.
10 ноября. 7 часов 30 минут вечера
Ленинград с напряжением ждал усиленной бомбежки в дни годовщины Октября. Немцы в сбрасываемых ими листовках грозились, что бомбежка будет продолжаться 72 часа. Бомбежки действительно были 6 ноября и позже, но сравнительно короткие и ничем не отличавшиеся от обычных. День 7 ноября, если говорить о бомбежке, прошел неожиданно спокойно — у немцев «не получилось», видимо,. благодаря нашим летчикам. Но зато немцы усиленно обстреливали город из дальнобойных орудий — целые районы засыпались снарядами, жертв было много, немало и разрушений. Такие обстрелы происходят теперь каждые сутки, население уже привыкло к ним.
Истребитель «кукушек» Захариков, ездивший 3 ноября в Ленинград на консультацию к профессору, по возвращении в свой батальон рассказывал мне, что на Васильевском острове снаряд разорвался на улице, по которой Захариков проходил. Множество убитых разлетелись в стороны кусками мяса — снаряд упал в очередь, стоявшую перед кооперативом. В кооперативе выдавали по карточкам к празднику вино. Уцелевшие женщины сразу же снова собрались в очереди и продолжали стоять, не желая упустить впервые выдаваемое вино. Захариков, бесстрашный в бою человек, этим зрелищем был подавлен.
Вчера отец возвращался домой из училища под свист разрывавшихся неподалеку снарядов. Позавчера днем, во время налета, бомба упала в Апраксин двор. В госпитале, в котором в этот момент работала Наталья Ивановна, вылетели все стекла со стороны улицы Чернышева. Вчера, в вечерней тьме, — такой тьме, что я шел по улицам, вытянув вперед руки, — по пути из ТАСС в редакцию «На страже Родины» (куда нес статью о бое под Белоостровом) я наблюдал уже угасавший пожар в доме № 10 по улице Гоголя. В этот дом попала бомба комбинированного действия. Днем вчера сильному обстрелу подверглись площадь б. Мариинского театра и многие другие районы города. Все маршруты трамваев перепутались — трамваи ходили, выискивая себе улицы, на которых не было повреждений. Никаких разговоров, никаких обсуждений о снарядах и бомбах в трамваях не было — все привыкли. «Что, туда трамвай не идет? А что там, снаряд?» — «Бомба!» — «А, бомба!.. Ну, ладно, значит, кругом поедем!.. По какой улице?..» И вопрошатель подвешивался к переполненному трамваю.
Сегодня дневная тревога продолжалась с половины первого до трех часов. Налет был обычным. Горел Госбанк па Фонтанке.
На днях зажигательные бомбы упали на Дом имени Маяковского. Энергично тушил пожар писатель Уксусов, надев противогаз и орудуя огнетушителем. Важно было не дать огню выбиться с чердака и осветить дом. Пожар потушили.
В столовой Союза писателей уже не дают хлеба к обеду, каждый приходит со своим кусочком. Горожане охотятся за кониной, считается удачей добыть кусок. На улицах все чаще плеча моего касаются женщины: «Товарищ, военный, вино вам не нужно?» И на короткое: «Нет!» — робкое оправдание: «Я думала на хлеб променять, грамм бы хоть двести, триста...»
Несмотря ни на что, настроение у большинства хорошее. Всем придает силы уверенность, что Ленинград отстоит себя, что Москва выстоит, что дело немцев проиграно. Ленинградцы понимают: последнее, остановленное нами немецкое наступление превратилось в страшное поражение гитлеровцев, ибо не взятая ими к 7 ноября Москва теперь уже никогда не будет взята, и время — за нас, за нашу победу над гитлеризмом.
Хорошему настроению ленинградцев весьма способствовала речь Сталина, точно обрисовавшего действительное положение и будущий ход вещей, и личная смелость его, выразившаяся в выступлении его со второй речью на параде войск на Красной площади.
Мой, в частности, трезвый оптимизм обусловлен множеством факторов. Утверждающаяся зима и безусловный упадок духа в германской армии, вызванный тем, что почти месячное наступление не привело к взятию немцами Москвы, ни к обогащению их продуктами и теплой одеждой. Английский ультиматум Финляндии.
Текст переписки Сталина и Рузвельта, опубликованный сегодня по радио. Слухи о том, что Северная железная дорога от Мурманска до Званки будто бы действует. Частные сведения об угрозе США объявить войну Японии, если она выступит против СССР.
Разгром Германии предрешен. Он — дело времени. А дело москвичей и ленинградцев — отстоять, вытерпеть, выстоять.
Наблюдая ленинградцев, утверждаю: они действительно мужественны. Это видно даже не со стороны, это ощущается всяким, кто просто и буднично делает свое ежедневное дело, презирая сознание, что в каждый час, в каждую минуту его жизнь может быть в любом месте оборвана бомбой или снарядом. И это ощущение рождает чувство самоуважения, достоинства, гордости — за себя, за чудесный русский народ, непреклонный, неустрашимый, непобедимый...
Пора спать, надо наконец выспаться! За два с половиной месяца мною написано (только в дни пребывания в Ленинграде) около шестидесяти статей для газет и рассказов — всего около десяти печатных листов.
11 ноября. 10 часов 20 минут вечера
В день Октябрьской годовщины, 7 ноября, финны на участке, где расположен батальон морской пехоты, не произвели ни одного выстрела, после того как кончился ночной орудийный обстрел. Громкоговорители, установленные у первой линии окопов, кричали: «Русские, давайте мириться с нами, мы одинаково ненавидим немцев и большевиков и воевать больше не хотим!..» Из всех видов антисоветской агитации, какую изливают на передовой линии вражеские громкоговорители, в выкриках этого дня характерным и новым было заявление о ненависти к немцам. Финская военщина уже открыто признает свои антигитлеровские настроения.
Об этом рассказал мне Иониди, приехавший с фронта на два дня в город и пришедший сегодня утром ко мне в гости. Пришел он с автоматом, свежевыбритый, чуть прихрамывающий — раненая нога еще болит. Я угостил его, чем мог. Он рассказывал мне о жизни батальона за последние дни. Захарикова придется отчислить, самочувствие его после контузии плохое — в разведку его пускать нельзя. Цыбенко, выехав в Ленинград, в свой госпиталь, упросил Трепалкна дать ему бумажку, что он командируется в Ленинград «до такого-то часа», дабы в госпитале его не задержали и отпустили обратно на фронт.
В час дня, после окончания короткой воздушной тревоги, я вместе с Иопиди вышел из дома. Он сегодня уезжает обратно в батальон.
Я поехал в Союз писателей. Там — два заседания.
Первое — Радиокомитета. Много народу и всякие обсуждения того, что нужно делать и чего не нужно делать писателям, желающим выступать перед микрофоном. Разговор малосодержательный. Бабушкин заявил, что все даваемое мною весьма для них интересно. За последнее время они пропустили в эфир четыре мои передачи, одну дали вчера вечером, а я и не знал об этом.
...На днях норма выдачи хлеба в войсках первой линии снижена с 800 до 600 граммов, в тыловых частях и госпиталях — с 600 до 400. Городскому населению пока выдается прежняя хлебная норма: рабочим — 400, а служащим, иждивенцам и детям — по 200 граммов. Но по карточке первой категории прекращена выдача масла. Во всех городских столовых и в госпиталях, где служащих кормили с вырезкой из их карточек второй категории талонов на мясо, вторых блюд больше давать не будут, а, вырезая талоны, будут давать только суп. Завтраки и ужины для вольнонаемных служащих в госпиталях отменены.
Положение с питанием становится резко угрожающим, близким к катастрофическому. Голод уже явление не единичное — население голодает...
Сегодня узнал: огромный дом на улице Ракова, рядом с Пассажем, до основания разрушен фугасной бомбой, стоят только стены, внутри — пустота. А скольких домов, разрушенных в последние дни, я еще не видел! В последнее время немцы забрасывают город бомбами замедленного действия, с часовыми механизмами. Мне известно, что таких неразорвавшихся бомб лежит сейчас в городе примерно пятьдесят. Из предосторожности десятки тысяч людей выселены из квартир тех домов, которым грозят взрывы этих бомб. Движение на многих улицах парализовано, оцеплены целые кварталы.
Принимаются срочные меры, чтоб обезвредить эти бомбы. В руководстве работой по обезвреживанию бомб принимает большое участие мой отец, — в свои молодые годы он был сапером.
Домой я вернулся около восьми вечера, после обычной трамвайной акробатики.
Сегодня мороз градусов пятнадцать. Очень хорошо: немцы мерзнут, и немало их, верно, сегодня замерзло! Ударил бы этак градусов на тридцать, было б совсем хорошо!
12 ноября
Вчера, проходя в темноте по Аничкову мосту, я видел снятых с постаментов и увозимых клодтовских коней. Ночью я думал о них и о памятнике Петру, уже закопанном в землю у Инженерного замка, и о других оберегаемых нами произведениях искусства. Отсюда родились мысли обо всем городе, и сегодня, вдруг единым духом я написал статью, которую назвал: «Этому не бывать!» Вот она:
«...Зимний вечер. Непроницаемую тьму пронизывают только краткие зеленые молнии. Их мечет дуга пробирающегося по проспекту 25 Октября трамвая. Да еще зловещие вспышки, отраженные темной пеленой туч: это разрывы артиллерийских снарядов, которыми одичалые варвары обстреливают наш город. И, проходя по Аничкову мосту, я вижу: гигантские юноши с лошадьми, чудесные клодтовские кони, без которых и Ленинграда-то не представляешь себе, сняты с постаментов, стоят на огромных деревянных площадках-санях. Они прибуксированы к гусеничным тракторам, сегодня их увезут куда-то... И странным кажется конь-исполин, сдерживаемый бронзовой рукой, не там, где стойл он ровно сто один год, а у стены углового дома, против забитых досками окон аптеки. В кромешной тьме он выделяется силуэтом только на фоне снега. Будто спрыгнул сам и замер на миг в раздумье: спасаться ли ему от фашистских снарядов и бомб или помедлить еще, постоять еще около своего извечного места, как стоят в эти дни на посту все неустрашимые ленинградцы?..
Нет, мы сбережем наши вековые ценности! Мы зароем этих коней в землю, как зарыли уже много других драгоценных памятников. Мы выведем их на свет снова в тот великолепный, торжественный день, когда в земле окажется смрадный труп Гитлера и ликование победы свободных народов омоет нашу залитую кровью планету. Мы восстановим в тот день разбитую решетку Дворца пионеров, мы выстроим новые дворцы на месте разрушенных до основания пятиэтажных зданий — могил наших братьев и сестер, наших детей и матерей. Мы снимем защитное облачение с золотой Адмиралтейской иглы. Мы сбросим мешки с землей с аллегорических фигур на площади Воровского — они символизируют Веру, Мудрость, Справедливость и Силу, которыми мы богаты, которых не стало меньше оттого, что осаждающие город орды варваров несут нам тяжкие испытания... И мраморные статуи итальянских мастеров Тарсини, Бонацца, Бранелли, Боротто вновь встанут в Летнем саду, напоминая нам, что Италия не всегда была очагом мракобесия, прислужницей Гитлера...
На один только миг представить себе, что было бы здесь, если бы очумелые орды тевтонов ворвались в наш родной, наш прекрасный город!.. Тысячи нас, ленинградцев, повешенных на деревьях Летнего сада, как повешены наши советские люди в Пскове и в Луге... Пьяные оргии немецкого офицерья среди разбитых фарфоровых ваз Эрмитажа. Изодранные фашистскими фельдфебелями бессмертные полотна Рафаэля и Леонардо да Винчи. Сброшенный с гранитной скалы, распиленный, перелитый на цепи для тюрем Медный Всадник. Разложенные на улицах костры из творений Пушкина, Лермонтова, Толстого, Горького, из гениальных трудов провозвестников и создателей нашего Советского государства. А на этих кострах обугленные, со связанными проволокой руками трупы наших лучших людей, изнасилованных на снегу женщин, изрубленных на куски детей — наших веселых, бесстрашных детей, школьников, пионеров... А на заводах-гигантах — мы, гордые и свободные ленинградские рабочие, превращенные в рабов. Нас заставляют изготовлять орудия смерти, обращаемые насильниками против наших же, русских, советских людей. Нас избивают плетьми-семихвостками за каждое промедление в каторжном труде. Нам платят за этот труд голодом, медленно убивающим нас…
Так?.. Разве человеческая фантазия может поставить предел ужасам, какие принесли бы нам необузданные немецкие полчища, если бы мы позволили им ворваться в наш родной Ленинград?..
Нет! Никогда! Никогда! Никогда!.. Этому не бывать!... Как бы тяжко нам ни было, что ни пришлось бы нам испытать в самозабвенной защите нашего осажденного города, мы охраним его от врага, мы не уступим врагу ни нашей чести, ни нашей свободы, ни нашего светлого будущего!..
Мы — правы. Мы несгибаемы и неустрашимы. Мы победим!»{32}
13 ноября
Написал две статьи в ТАСС.
Сегодня — норма хлеба для населения сбавлена: 300 граммов вместо 400 для первой категории, 150 вместо 200 — по второй.
Немцами на днях взят Тихвин... Плохо!
А Петрозаводск, оказывается, у финнов уже давно. Лица, прибывшие из Мурманска, ехали через Сороку, по новой железной дороге, обогнув Онежское озеро с востока.
14 ноября. 7 часов вечера
Таких бомбежек, как те, что были за последние сутки, я не помню за все время войны. Было страшно. Даже нам, привыкшим ко всему ленинградцам. Со вчерашнего дня и до сегодняшнего полудня налеты производились беспрестанно, с короткими промежутками. Особенное впечатление произвел тот, что был с 6 до 7 утра, — в этот час бомбили Петроградскую сторону и Выборгскую сторону. Проснулся я от сильного сотрясения дома, — несколько бомб упали одна за другой подряд. Ночной налет я проспал, а во время вечернего вчера находился в квартире, одетый, но под конец заснул и проснулся только в час ночи, затем снова лег спать, не раздеваясь, укрывшись полушубком и в валенках. Отец не спал и при каждом налете ходил в убежище. После утреннего налета я вышел на балкон, — над Новой Деревней алело огромное зарево. Там был большой пожар, он окончательно не ликвидирован еще и сейчас.
А вчера днем, застигнутый тревогою в ЛенТАСС, я возвращался в темноте такой, что на Загородном столкнулся со встречным прохожим и сильно ударился об него лбом. На углу Невского и Литейного произошло столкновение трамваев. Пройдя во время налета Кировский мост, я увидел в районе Невского пламя над крышами — там разгорался грозный пожар.
За последние сутки весь город был забросан фугасными бомбами. Случайно знаю только несколько мест, куда попали они. Одна — на Кировском проспекте, в каток, против дома 26/28, все стекла в квартале выбиты. Одна — во двор дома на улице С. Перовской, рядом с надстройкой писателей. Одна — в здание думы... Разве все перечислишь?
Только что вернулась домой Людмила Федоровна. Она ездила на Боровую улицу перерегистрировать свои продовольственные карточки (по месту прописки), — дан для этого один день. Вернулась расстроенная и измученная: дом на Боровой, в котором ее квартира, разбомблен в ночь па вчера. Соседу по квартире, Елисееву, оторвало ногу в момент, когда он вышел на лестницу, чтобы спуститься в убежище. Вчера видел А. Зонина, приехавшего накануне из Ораниенбаума. Он посвятил меня в обстановку на том участке фронта. Немцы — с западной стороны побережья занимают Новый и Старый Петергоф, находясь километрах в восьми от Ораниенбаума, а с восточной стороны побережья располагаются в Копорском заливе, часть которого в наших руках. На южной стороне участка линия фронта проходит перед Гостилицами (находящимися у немцев). Такое положение на этом участке стабилизировалось с конца сентября.
Ораниенбаумский плацдарм надежен, к нему немцам не подступиться: он охранен огнем наших фортов, Кронштадта, морской артиллерии всего Балтийского флота.. Это такая мощь, что немцы, зарывшись в землю, боятся нос высунуть... И когда они. пытаются обстрелами помешать нашим передвижениям между Ораниенбаумом и Кронштадтом, между Кронштадтом — Лисьим Носом и Ленинградом, — подавляющий огонь нашей морской артиллерии корректирует балтийская авиация, наносящая, кроме того, хорошие бомбовые удары.
Поэтому у нас есть возможность излишки войск, оказавшихся на Ораниенбаумском плацдарме после отхода из Эстонии перебрасывать на другие участки фронта.
Здесь у немцев, как говорится, видит око, да зуб неймет.
Зонин рассказывал: немцы придумали новое зверство — в оккупированной ими зоне отбирают здоровых русских мужчин и женщин, насильно превращают их в доноров, беря зараз до полулитра крови у человека.
15 ноября
Звонок из «Правды»: моя большая корреспонденция опубликована во вчерашнем номере.
За последние дни произошло много событий, о которых хочется мне сказать.
В Кронштадт, совершив трудный и опасный переход, благополучно прибыл караван кораблей с первыми тысячами защитников Ханко. Караван вел на миноносце «Стойкий» вице-адмирал Дрозд. За первым караваном двинутся следующие. Скоро льды скуют Балтику. И, конечно, оставлять на всю зиму героический гарнизон гранитного полуострова Ханко без коммуникаций — значило бы обречь его на гибель. Свою роль крепости, стерегущей йодные пути к Финскому заливу, Ханко выполнил с доблестью, которую будут помнить во все времена истории.
За последние дни о ханковцах много пишут в печати:
10 ноября — статья «Оборона Ханко» в «Известиях»,
11 ноября статья Рудного — в «Правде», 13-го — в «Правде» помещено «Обращение защитников Москвы к героическим защитникам Ханко»...
Ханко еще стоит, уверенно и стойко сражается, но уже решено постепенно полностью эвакуировать весь его гарнизон{33}.
Свою роль выполнили острова Эзель и Даго, гарнизоны которых до второй половины октября оставались нашими морскими и воздушными базами в глубоком тылу врага.
Есть еще совсем маленький островок, в другой стороне, каждый день осыпаемый тысячами немецких мин и снарядов, который немцы, однако, не в силах взять. Этот островок — древняя крепость Орешек, раздваивающая Неву при выходе ее из Ладожского озера, против взятого немцами больше двух месяцев назад Шлиссельбурга.
Есть каменная, торчащая из ладожских вод скала — островок Сухо с маяком, необходимым нашему озерному транспорту, всю осень доставлявшему снабжение для Ленинграда в новый порт Осиновец. На островке несет вахту крошечный гарнизон моряков... И есть громада партизан, — всюду на оккупированной врагом советской земле!
Наши люди, защищающие эти изолированные от внешнего мира клочки советской земли, терпят, конечно, невероятные лишения и опасности, но они полны выдержки, гордого сознания, что они, русские люди, выполняют свой долг.
С таким же сознанием, не рассчитывая, конечно, остаться живым, совершил свой подвиг и летчик, младший лейтенант Алексей Севастьянов, о котором с восхищением говорит ныне весь Ленинград.
В ясную, прозрачную ночь на 5 ноября, когда на Ленинград совершали обычный налет немецкие бомбардировщики, один из них попал в перекрестие лучей прожекторов. Схваченный тонкими полосами света, он заметался, стремясь вырваться в тьму, но был замечен патрулирующим над городом Севастьяновым. Севастьянов погнался за ним, одинокий, на своем ночном истребителе, обстрелял его пулеметным огнем, но не сбил. И тогда на глазах у тысяч наблюдавших за воздушным боем ленинградцев Севастьянов пошел на таран. Немецкий «хейнкель» рухнул, загорелся и грудой пылающих обломков упал на землю... А выброшенный ударом из своей кабины Севастьянов медленно опустился на парашюте. Он едва не замерз в ночном воздухе, но достиг родного города невредимым...
Который уже это по счету таран ленинградских летчиков!..
Много удивительных дел совершается в нынешнем жестком, морозном ноябре под Ленинградом.
Вновь разыгрались бои на Неве. Левофланговые части 55-й армии в начале месяца нанесли удар на Усть-Тосно, чтобы овладеть Ивановским, Покровским и, сомкнувшись с частями Невской оперативной группы (НОГ) на «пятачке», развить наступление на Мгу... А там, на «пятачке», вновь и вновь совершая переправы через Неву, высадились три наши дивизии, — они переправлялись по битому, неверному льду разводьями, полыньями. Там действует 10-я дивизия, действуют бондаревцы; там на понтонах через Неву переправились — неслыханное дело! — тяжелые 52-тонные громадины, танки КВ. Эта переправа танков КВ кажется почти невероятной, но она совершилась, и теперь могучие самоходные крепости давят немецкие блиндажи, дзоты, орудия своими гусеницами, устрашая немцев, ведут вместе с пехотой наступательные бои.
Там сражается много хороших, храбрых людей, не надеющихся в кровопролитнейших боях остаться живыми, но думающих совсем не о смерти, а о том, чтобы не посрамить земли нашей и добыть ей победу!
Она не придет сама и не достанется нам легко. Новые трудности со снабжением грозят лютым голодом Ленинграду. Уже, кажется, прекратилась на Ладоге навигация, а значит, прекратились и перевозки. Они возможны отныне только по воздуху, но сколько продовольствия можно доставить на самолетах трехмиллионному населению Ленинграда и его войскам?
Вот почему снижены нормы выдачи хлеба!
Но положение со снабжением Ленинграда ухудшается не только по этой причине.
Грозная опасность возникла со взятием немцами 8 ноября Тихвина. Надо во что бы то ни стало не допустить их дальнейшего продвижения к Ладожскому озеру, где — у Свири — они стремятся соединиться с финнами и тем полностью замкнуть новое, дальнее, кольцо окружения Ленинграда.
Немцы стремятся и к городу Волхову, грозят разрушением Волховской ГЭС. Их успех, их выход к южному побережью Ладоги, привел бы к созданию еще одного — третьего по счету — кольца.
Опасность для Ленинграда столь очевидна и столь велика, что все силы наших войск напряглись до предела. Я знаю — к Волхову, к Тихвину спешат наши подкрепления отовсюду, и из. дальних тылов страны. Даже отсюда, из осажденного Ленинграда, стрелковые части и морская пехота и вооружение перебрасываются за Ладогу на самолетах. Какой критический сейчас момент!
Он сказывается и в этих ожесточеннейших боях на Невском левобережном плацдарме (наши наступающие здесь дивизии оттягивают часть немецких сил на себя), и в небывалой работе захолоделых наших заводов, производящих вооружение, и во многих мерах, о которых пока нельзя писать...
Под Тихвином и под Волховом скапливаются для отпора немцам огромные силы, решающая битва идет и будет еще больше разыгрываться. Все собравшиеся в лесном и болотистом районе южнее и юго-восточнее побережья Ладоги армии уже наносят немцам сильные контрудары!..
Население Ленинграда в массе своей об этой разыгрывающейся грандиозной битве пока, пожалуй, вообще ничего не знает, а подробности ее неведомы, конечно, даже и обычно во многом осведомленным отдельным военным корреспондентам. Происходящее точно известно только командованию.
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 34 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |