визы. Бонафе продолжал: - Как только вы получите документ...
В дверь постучали. Вошел рослый негр. У него было круглое лицо, курносый нос и
выпученные глаза. Его кожа словно побывала в руках скорняка. Было ему, наверное,
лет тридцать, и носил он джеллабу в синеватых тонах.
- Габриэль, - обратился к нему Бонафе, - позволь представить тебе Луи
Антиоша, журналиста, прибывшего из Франции. Он хочет поехать в джунгли и
сделать репортаж о пигмеях. Думаю, ты можешь ему помочь.
Габриэль пристально посмотрел на меня. Бонафе обратился ко мне:
- Габриэль - уроженец района Лобае. Вся его семья живет на краю джунглей.
Африканец смотрел на меня своими выпуклыми глазами, чуть заметно улыбаясь.
Белый продолжал:
- Габриэль отнесет ваши документы в министерство, там работает его
родственник Как только вам выдадут разрешение, я тут же предоставлю в ваше
распоряжение джип.
- Не за что. Машина вам не очень-то поможет. В тридцати километрах от
Мбаики начинается лес. И дальше дороги нет.
- И что же делать?
- Оттуда вы пойдете пешком до наших разработок. Считайте, это примерно
четыре дня пути.
- Вы что, даже не прорубили дорогу к шахтам?
Бонафе закудахтал:
- Дорогу! - Он повернулся к негру. - Ты только послушай, Габриэль, дорогу!
- И он снова обратился ко мне: - Вы такой забавный, господин Антиош. Вы, должно
быть, не имеете ни малейшего представления о местах, куда вы отправляетесь.
Достаточно нескольких недель, чтобы растительность полностью поглотила любую
дорогу. Мы уже давно отказались от попыток проложить дорогу в этом сплетении
лиан. Кроме того, алмазы весят совсем немного, если вам это еще неизвестно. Нет
необходимости ни в грузовиках, ни в каком-то специальном оборудовании. В нашем
распоряжении, разумеется, есть вертолет, осуществляющий регулярные рейсы на
прииски и обратно. Но мы не можем поднимать его в воздух ради вас одного.
По его губам, словно уторь по мутной воде, скользнула едва уловимая улыбка.
- Впрочем, когда вы доберетесь до самой чащи леса, вам вообще не придется
рассчитывать на помощь кого-то из наших людей. Шахтеры выматываются на работе.
Клеман, бригадир, страдает слабоумием. Что же до Кифера, то я вас предупредил: к
нему вовсе не стоит приближаться. Следовательно вам лучше обойти стороной наш
прииск и отправиться в миссию.
- В какую миссию?
- Еще дальше, в глубине джунглей, одна монахиня из Эльзаса открыла
маленькую больницу. Там она лечит пигмеев и учит их грамоте.
- Она живет там одна?
- Раз в месяц она приезжает в Банги, чтобы запастись всем необходимым, - мы
разрешаем ей пользоваться нашим вертолетом. Потом она вместе со своими
носильщиками снова исчезает ровно на месяц. Если вам понадобится спокойное
пристанище, там оно вам будет обеспечено. Невозможно представить себе более
уединенного места. Сестра Паскаль укажет вам наиболее интересные поселения
пигмеев ака. Итак, вас это устраивает?
Непролазные джунгли, охраняемая пигмеями монахиня, Кифер, скрывающийся во
мраке, - безумие Африки уже затягивало меня.
- У меня к вам последняя просьба.
- Я вас слушаю.
- Не могли бы вы достать мне патроны для автоматического пистолета сорок
пятого калибра?
Мой собеседник внимательно посмотрел на меня исподлобья, словно пытаясь
понять мои истинные намерения. Потом бросил быстрый взгляд на Габриэля и
ответил:
- Без проблем.
Похлопав по столу ладонью, Бонафе повернулся к африканцу:
- Ты все понял, Габриэль? Довезешь господина Антиоша до границы джунглей, а
потом попросишь своего двоюродного брата проводить его в миссию.
Габриэль кивнул. Он по-прежнему не сводил с меня глаз. Бонафе говорил с ним
повелительно, как учитель с учеником. Однако этот Габриэль, судя по всему, запросто
мог, ни секунды не раздумывая, обвести нас обоих вокруг пальца - мы бы и глазом
моргнуть не успели. Его ум был настолько очевиден, что казалось, он носится в
жарком воздухе комнаты, словно хитрое насекомое. Я поблагодарил Бонафе и снова
заговорил о Кифере:
- Скажите, почему у вашего директора возникло странное желание поселиться в
этой трясине?
Бонафе хмыкнул:
- Все зависит от того, как на это посмотреть. Добыча алмазов требует
строжайшего контроля. А уж Кифер-то все знает и за всем следит.
Я рискнул задать еще один вопрос:
- Вы знали Макса Бёма?
- Швейцарца? Нет, лично не знал. Я приехал в восьмидесятом году, уже после
того, как он покинул Центральную Африку. Именно он руководил
Горнопромышленным обществом до чеха. Это ваш знакомый? Вы меня, конечно,
извините, но все считают, что он был еще хуже Кифера. А это кое о чем говорит. -
Бонафе пожал плечами. - Что вы хотите, друг мой: Африка делает человека
жестоким.
- А по какой причине Макс Бём уехал из Африки?
- Мне ничего не известно. Полагаю, у него были проблемы со здоровьем. Или с
Бокассой. Или и с тем, и с другим. Я и вправду не знаю.
- Как вы думаете, продолжал ли господин Кифер поддерживать связь со
швейцарцем?
Этот вопрос был явно лишним. Бонафе уставился на меня во все глаза. Его зрачки
словно пытались проникнуть в мои мысли. Он не ответил на мой вопрос. Я криво
улыбнулся и поднялся, собираясь уходить. Я уже шагнул к двери, когда Бонафе,
хлопнув меня рукой по спине, повторил:
- Помните, старина: Киферу - ни слова.
Я решил пройтись в тени высоких деревьев. Солнце стояло высоко. Грязь местами
уже высохла, превратилась в мелкую красную пыль и летала в воздухе. Мягкое
дыхание ветра покачивало тяжелые верхушки крон.
Вдруг я почувствовал, как мне на плечо легла чья-то рука. Я обернулся. Передо
мной, расплывшись в улыбке, стоял Габриэль. Он быстро проговорил низким голосом:
- Хозяин, ты интересуешься пигмеями, как я - кактусами. Я знаю одного
человека, который может рассказать тебе о Максе Бёме и об Отто Кифере.
Сердце у меня остановилось.
- Кто это?
- Мой отец. - Габриэль понизил голос. - Мой отец служил проводником у
Макса Бёма.
- Когда я смогу с ним увидеться?
- Он приедет в Банги завтра утром.
- Пусть сразу приходит ко мне в "Новотель". Я буду его ждать.
Я позавтракал в тени, на террасе гостиницы. Столы стояли вокруг бассейна, и
можно было под сенью тропических деревьев попробовать речную рыбу. В "Новотеле"
царила пустота. Немногочисленные постояльцы, деловые люди из Европы, старались
спешно подписать все нужные контракты и мечтали только об одном: как можно
скорее сесть в самолет и вернуться обратно. А мне очень нравилась эта гостиница.
Сидя на широкой террасе, выложенной светлым камнем и усыпанной листьями, я
погрузился в грустные мысли о заброшенных поместьях, где текут реки лиан и
плещутся озера диких трав.
Наслаждаясь нежным вкусом рыбы под названием "капитан", я наблюдал, как
директор гостиницы распекает садовника. Директор, молодой француз с бледным
зеленоватым лицом, судя по всему, был взвинчен до предела. Он пытался расправить
саженец розы, на который по неосторожности наступил его чернокожий служащий.
Слов не было слышно, и от этого сценка выглядела еще комичнее. Отчаянно
жестикулирующий рассерженный начальник и чернокожий садовник, с покаянным
видом растерянно качающий головой: эти двое напоминали персонажей немого кино.
Спустя немного времени директор подошел ко мне, чтобы поприветствовать, а
заодно попытаться разузнать, зачем я приехал в Центральную Африку. Я сразу
заметил, как он поморщился при виде рубца на моей губе. Я объяснил, что собираюсь
сделать репортаж. В свою очередь он рассказал о себе. Он добровольно вызвался
управлять "Новотелем" в Банги: это важный этап в его карьере. Он, видимо, намекал
на то, что уж если он сумел управлять чем-то в этой стране, то теперь его ничто не
испугает. Далее он произнес длинную тираду о некомпетентности африканцев, об их
безответственности и бесконечных промахах. "Мне приходится все запирать на ключ,
- заявил он, позвякивая тяжелой связкой ключей на поясе. - И не доверяйте их
внешней корректности. Это результат долгой борьбы. - "Борьба" управляющего
закончилась тем, что все служащие гостиницы стали носить розовые рубашки с
коротким рукавом и галстуки-бабочки, что выглядело весьма забавно. А он тем
временем продолжал: - Едва они выходят за территорию отеля, как тут же снимают
ботинки и идут босиком, а в своих хижинах они спят прямо на полу!"
На лице управляющего я заметил то же выражение, что и у Бонафе. На нем тоже
лежал загадочный отпечаток истощения и разрушения, словно внутри него жило
растение, питающееся человеческой кровью. "Кстати, - закончил он почти шепотом,
- у вас в номере не слишком много ящериц?" Я ответил отрицательно и замолчал,
давая понять, что разговор окончен.
После завтрака я решил изучить привезенные из Парижа материалы об алмазах и о
кардиохирургии. Я наспех просмотрел то, что касалось алмазов, - способы добычи,
классификация, вес и так далее. На сегодняшний день я уже достаточно знал о
подпольной сети Бёма и основных ее составляющих. Технические детали и тонкости
мало что могли мне дать.
Потом я достал папку, где были материалы по кардиохирургии, взятые из
медицинских энциклопедий. История этой отрасли медицины представляла собой
настоящую эпопею, написанную отважными первооткрывателями. Так я очутился в
другой эпохе.
"Кардиохирургия зародилась в Филадельфии, у ее истоков стоял Чарльз Бейли. Он
провел свою первую операцию на митральном клапане в конце 1947 года. Его постигла
неудача. Больной умер от кровотечения. Однако Бейли понял, что он на верном пути.
Коллеги не щадили его. Они объявили его сумасшедшим, травили его. Бейли ждал. Он
размышлял. В марте 1948 года в Мемориальном Госпитале Вилмингтона он
осуществил вальвулотомию - судя по всему, довольно успешно. Но на третий день
пациент умер из-за оплошности, допущенной реаниматологами.
Чтобы осуществить свои планы, Бейли вынужден был странствовать и
оперировать в тех больницах, где к нему относились терпимо. 10 июня 1948 года
Чарльзу Бейли пришлось в один день дважды оперировать сужение митрального
клапана. Первый пациент умер от остановки сердца, не дожив до конца операции
Чарльз Бейли, боясь, что его лишат права работать хирургом, поспешил уехать в
другую больницу, прежде чем все узнают о его провале. Однако произошло чудо:
вторая операция увенчалась успехом. Так появилась на свет сердечная хирургия..."
Я продолжил чтение и задержался на страницах, посвященных первым пересадкам
сердца.
"3 декабря 1967 года южноамериканский хирург Кристиан Нетлинг Барнард
осуществил пересадку сердца человеку, но, вопреки устоявшемуся мнению, он был не
первым: задолго до него, в январе 1960 года, французский врач Пьер Сенисье вшил
сердце шимпанзе в грудную клетку шестидесятивосьмилетнего пациента, страдавшего
неизлечимой сердечной недостаточностью и находящегося на последней стадии
болезни. Операция прошла успешно. Но пересаженное сердце проработало лишь
несколько часов..."
Я пролистал еще несколько страниц.
"Одной из самых важных вех в кардиохирургии остается пересадка сердца,
сделанная в Кейптауне в 1967 году профессором Кристианом Барнардом. Техника
этой операции, впоследствии неоднократно осуществленной в Соединенных Штатах,
Англии и Франции, была детально разработана американским профессором Шамвеем
и названа "методикой Шамвея"...
Пациенту Луи Вашкански было пятьдесят пять лет. За семь лет он перенес три
инфаркта миокарда, последний из которых привел к неизлечимой сердечной
недостаточности. В течение всего ноября 1967 года бригада из тридцати хирургов,
анестезиологов, других медицинских и технических работников неотлучно
находилась в клинике "Гроте Шур" в ожидании, когда профессор Барнард объявит
день и час операции. В ночь с 3-го на 4 декабря решение было принято: в
автокатастрофе погибла молодая женщина двадцати пяти лет. Именно ее сердцем
заменили слабеющее сердце Луи Вашкански. Больной прожил еще три недели и
скончался от пневмонии. Огромное количество препаратов, подавляющих иммунитет
и предотвращающих отторжение пересаженного органа, настолько ослабили его
защитные силы, что он не смог побороть инфекцию".
Вся эта разверстая плоть, все эти органы, пересаживаемые с места на место,
вызвали у меня приступ тошноты. Между тем мне было известно, что Макс Бём тоже
внес свою лепту в эту историческую эпопею. Швейцарец работал в Южной Африке с
1969-го по 1972 год. Я выдумывал всякие невероятные обстоятельства, при которых
ему была сделана пересадка сердца. Возможно, он познакомился в Кейптауне с
Кристианом Барнардом или с кем-то из его сотрудников. Возможно, в 1977 году,
после приступа, он вернулся туда, чтобы ему произвели трансплантацию в частном
порядке. Или, может быть, он откуда-то узнал, что в 1977 году в Конго работал один
из врачей, способных осуществить подобную операцию. Однако эти версии были
совершенно неправдоподобны. И не давали ответа на вопрос, с помощью какого "чуда"
новое сердце Бёма так прекрасно прижилось.
Я отыскал то место, где речь шла о проблемах тканевой совместимости.
"В области кардиохирургии собственно хирургические проблемы успешно
разрешены, но по-прежнему возникает множество трудностей иммунологического
характера. За исключением случаев с однояйцевыми близнецами, донорский орган,
даже полученный от родственника, воспринимается реципиентом как чужеродный, и
на него начинают действовать механизмы отторжения. Поэтому необходимо всегда
давать реципиенту препараты, подавляющие иммунитет, дабы снизить вероятность
отторжения. Обычное лечение азатиорпином или кортизоном неэффективно и
может повлечь за собой осложнения, в частности, различные инфекции. Не так
давно, в восьмидесятых годах, появился новый препарат - циклоспорин. Это
вещество получают из гриба, произрастающего в Японии, оно останавливает процесс
отторжения. Благодаря этому препарату у пациентов появилось гораздо больше
шансов выжить, а пересадки получили широкое распространение.
Другой способ уменьшить вероятность отторжения - подобрать наиболее
совместимого донора. Самый благоприятный вариант: донором является брат (или
сестра) или просто близкий кровный родственник, так как он, даже не будучи
близнецом реципиента, обладает четырьмя общими с ним антигенами клеточной
совместимости HLA (human leucocyte antigen). Мы говорим здесь, разумеется, не о
незаменимых органах, а о парных - таких, например, как почки. В иных случаях
органы извлекаются из трупов, и медики стараются, насколько это возможно, путем
обмена подобрать наиболее совместимые, поскольку существует более двадцати
тысяч различных групп HLA".
Я закрыл папку. Было шесть часов вечера. Снаружи уже стемнело. Я встал и
открыл застекленную дверь комнаты. И задохнулся, глотнув обжигающего воздуха. Я
впервые столкнулся с настоящей тропической жарой. Такой климат нельзя было
считать чем-то второстепенным, просто одним из множества неудобств. Это была злая
сила, терзающая кожу, неописуемо отягощающая душу и тело и вызывающая распад
всего человеческого существа: вся плоть, все органы словно таяли и медленно
изливались наружу.
Я решил отправиться на ночную прогулку.
Длинные улицы Банги были безлюдны, а здания, ничем не отделанные и
заляпанные грязью, выглядели еще более неказистыми, чем при свете дня. Я пошел к
реке. На берегах Убанги стояла тишина. Министерские и посольские здания спали
непробудным сном. Их охраняли босоногие солдаты. В темноте у кромки воды я
разглядел голые макушки деревьев. Временами где-то внизу слышались тяжелые
всплески. Я представил себе, как в мокрой траве ползает огромное существо, -
полузверь, полурыба, - привлеченное запахами и звуками города.
Я отправился дальше. С самого приезда в Банги мой мозг сверлила одна мысль.
Эта дикая страна в ранние детские годы была "моей" страной. Островок в джунглях,
где я рос, играл, учился чтению и письму. Почему мои родители решили похоронить
себя в самом глухом уголке Африки? Почему все на свете - положение, жизненные
удобства, душевное равновесие - они отдали в жертву этому клочку леса?
Я никогда не вспоминал ни о прошлом, ни о погибших родителях - это были
"белые пятна" моей жизни. Моя семья меня не интересовала. Ни верность отца своему
призванию, ни самоотверженность матери, последовавшей за супругом, ни даже брат,
который был старше меня на два года и заживо сгорел во время пожара. Наверное, я
просто прятался за этим равнодушием. И часто сравнивал его с бесчувственностью
моих рук. Выше кистей они все прекрасно ощущали. А внизу - ничего
определенного. Словно по запястьям проходила невидимая граница, отрезавшая мои
ладони от чувственного мира. С моей памятью произошло то же самое. Я помнил свое
прошлое примерно до шестилетнего возраста. Дальше - полоса пустоты, небытия,
смерти. Мои руки обгорели. Душа тоже. Плоть и дух зарубцевались, и излечили их
одни и те же лекарства - забвение и бесчувственность.
Вдруг я остановился. Передо мной был уже не берег реки. Я шагал вдоль широкой,
слабо освещенной улицы. Подняв глаза, я вгляделся в табличку, висевшую на
решетчатом заборе. И вздрогнул всем телом. Авеню де Франс. Не отдавая себе отчета,
я бессознательно куда-то брел, и мои ноги сами привели меня на место трагедии -
туда, где в 1965 году в ночь святого Сильвестра моих родителей прикончили
обезумевшие убийцы.
На следующее утро, когда я завтракал в тени широкого тента, меня окликнул
незнакомый голос:
- Мсье Луи Антиош?
Я поднял глаза. Передо мной стоял человек лет пятидесяти. Он был невысокий,
широкоплечий, одетый в рубашку и брюки цвета хаки. Весь его вид внушал
бесспорное уважение. Я вспомнил Макса Бёма, его телосложение, его манеру
одеваться. Эти два человека очень походили друг на друга. С той лишь разницей, что
мой собеседник был черен, как английский зонтик.
- Он самый. А вы кто?
- Жозеф Мконта. Отец Габриэля из Горнопромышленного общества.
Я вскочил и подвинул ему стул:
- Да, конечно. Садитесь, пожалуйста.
Жозеф Мконта уселся и сложил руки на животе. Он с любопытством озирался,
вертя головой на короткой шее. У него была приплюснутая физиономия, нос с
широкими ноздрями, ласковые влажные глаза. Однако его поджатые губы кривились,
придавая лицу выражение отвращения.
- Выпьете чего-нибудь? Кофе? Чаю?
- Спасибо, кофе.
Мконта тоже украдкой разглядывал меня. Принесли кофе. После банальных слов о
стране, погоде и путешествии Жозеф вдруг поспешно проговорил:
- Вы собираете сведения о Максе Бёме?
- Совершенно верно.
- Почему вы им интересуетесь?
- Макс был моим другом. Я познакомился с ним в Швейцарии, незадолго до его
смерти.
- Макс Бём умер?
- Да, месяц назад, от сердечного приступа.
Судя по всему, эта новость его не удивила.
- Значит, часики остановились.
Он помолчал, потом спросил:
- Что вас интересует?
- Все. Чем он занимался в Центральной Африке, как жил, почему уехал.
- Вы ведете расследование?
- И да, и нет. Я просто хочу получше его узнать, пусть даже его уже нет в живых.
Мконта подозрительно спросил:
- Вы полицейский?
- Вовсе нет. Все, что вы мне расскажете, останется между нами. Даю вам слово.
- Надеюсь, вы умеете быть благодарным?
Я вопросительно посмотрел на него. Мконта терпеливо объяснил:
- Я имею в виду: несколько хрустящих бумажек...
- Все зависит от того, что вы мне расскажете, - возразил я.
- Я хорошо знал старину Макса...
Поторговавшись несколько минут, мы договорились "по-дружески". С этого
момента Жозеф стал обращаться ко мне на "ты". Он обладал бурным красноречием.
Слова сыпались из него и перекатывались, словно шарики в воде.
- Хозяин, Макс Бём, был странный человек... Здесь никто не звал его Бёмом...
Только "Нгакола" - белый колдун...
- Почему его так называли?
- Бём владел силой... Она пряталась у него под волосами... волосы были совсем
белые... и росли прямо вверх... как пучок кокоса, понимаешь? Они-то и давали ему
силу... Он видел каждого насквозь... Он разоблачал тех, кто воровал алмазы... всегда...
Никто не мог ему противостоять... никто... он был очень сильный человек... очень
сильный... но он был на стороне ночи...
- Что это значит?
- Он жил во мраке... Его дух... его дух жил во мраке...
Мконта отпил маленький глоток кофе.
- Как ты познакомился с Максом Бёмом?
- В семьдесят третьем... перед сезоном засухи... Макс Бём приехал в мою
деревню, в Баганду, на краю леса... его послал Бокасса... Он должен был следить за
плантациями кофе... в те годы воры уносили весь урожай... за несколько недель Бём с
ними покончил.
- Каким образом?
- Он выследил вора, избил его, потом притащил в деревню, на площадь... потом
схватил кол - такой, какими делают лунки для посадки зерна, - и проткнул ему
барабанные перепонки...
- Ну а дальше? - запинаясь, спросил я.
- Дальше... больше никто в Баганду не воровал кофейные зерна.
- С ним кто-нибудь был?
- Нет... он был один... Макс Бём никого не боялся.
Заявиться в одиночку на площадь лесной деревни и в присутствии мбака пытать их
соплеменника! Смелости Бёму было не занимать. Жозеф продолжал:
- Через год Бём вернулся... в этот раз он приехал инспектировать алмазные
шахты... снова по поручению Бокассы... Алмазные жилы залегали за территорией
большого лесопильного завода, на краю джунглей... Ты знаешь, что такое густой лес,
хозяин? Нет? Поверь мне, он и вправду очень густой... - Жозеф округлил руки,
изображая контуры деревьев. Его "р-р-р" грохотало, как кавалерийская атака. - Но
Бём не боялся... Бём никогда не боялся... Он хотел пойти на юг... он искал
проводника... Я хорошо знал лес и пигмеев... Я даже говорил на языке пигмеев ака...
Бём выбрал меня...
- На территории алмазных приисков есть белые?
- Только один... Клеман... Совсем сумасшедший тип... он женился на одной из
ака... Он не имел никакой власти... Все было в полном беспорядке...
- Значит, в этих жилах находили красивые камни?
- Самые красивые алмазы в мире, хозяин... Стоило только сунуть руки в болото...
Для этого Бокасса и послал Бёма... - Мконта пронзительно хихикнул. - Бокасса
обожал драгоценные камни!
Жозеф отхлебнул еще кофе, потом уставился на мои круассаны. Я придвинул ему
тарелку. Он продолжал с набитым ртом:
- В том году Бём задержался на целых четыре месяца... сначала поиграл в
"хлопни негра"... Потом организовал по-новому работу на прииске, поменял технику...
Он делал все, как надо, можешь мне поверить... Когда начался сезон дождей, он опять
уехал в Банги... А потом каждый год приезжал в одно и то же время... "Приехал вас
проверить", как он говорил...
- Это тогда он использовал кусачки?
- Ты знаешь эту историю, хозяин? На самом деле, про клещи люди многое
приврали. Я видел это только один раз, в лагере у лесопилки... И наказал он так не
вора, а насильника... Одного подлеца, который изнасиловал девочку и бросил ее в лесу
умирать.
- Расскажи, как все это было.
Отвращение на лице Мконты стало еще заметнее. Он взял второй круассан.
- Это было страшно. Очень страшно. Два человека держали убийцу, прижав его
животом к земле и подняв его ноги вверх... он смотрел на нас, как зверь, попавший в
капкан... он тихонько вскрикивал, словно ему не верилось в то, что с ним
происходит... Тогда пришел Нгакола с огромными кусачками в руках... он раздвинул
их и разом зажал в них пятку преступника... хрясь! тот тип как закричит... кусачки
сжались еще раз, и все... сухожилий как не бывало... я видел его ноги, хозяин... в это
невозможно поверить... они болтались на лодыжках... и кости торчали... кровь
повсюду... рой мух... вся деревня замерла... Макс Бём стоял рядом... вся рубашка в
крови... лицо бледное, все в поту... Правда, хозяин, я никогда этого не забуду... потом,
не говоря ни слова, Нгакола пинком перевернул того человека на спину, взял кусачки
и отхватил ими то, что у насильника было между ног...
В горле у меня стоял ком.
- Значит, Бём был таким жестоким?
- Он был грубым, это так... Но по-своему справедливым... Он никогда не вел себя
как садист или как расист.
- Макс Бём не был расистом? Он не презирал черных?
- Нет, конечно. Бём был негодяй, но не расист. Нгакола жил с нами и нас уважал.
Он говорил на санго и любил лес. Не говоря уж об этом самом.
- О чем?
- О бабах. О постели. Бём обожал черных женщин. - Жозеф замахал рукой,
словно обжегся, едва подумав об этом.
Я продолжал свои расспросы:
- Бём воровал алмазы?
- Бём? Воровал? Никогда в жизни. Я же тебе сказал: Макс был справедливый...
- Но он ведь руководил незаконной торговлей Бокассы, разве нет?
- Он иначе смотрел на это... Он был помешан на порядке, на дисциплине... Он
хотел, чтобы работа шла без сучка без задоринки... А кто потом забирал алмазы, кто
получал за них деньги, ему было наплевать... Это его не интересовало. Он считал, что
все это не для него, что это негритянские хитрости...
Интересно, Макс Бём так тщательно скрывал свои делишки или просто тогда еще
не начал заниматься незаконной торговлей?
- Жозеф, а ты знал, что Макс Бём увлекался орнитологией?
- Ты хочешь сказать, птицами? Да, конечно, хозяин. - Жозеф рассмеялся,
сверкнув зубами. - Я ходил с ним смотреть на аистов.
- Куда?
- В Байангу, на запад, за лесопильный завод. Туда прилетали тысячи аистов. Они
ели кузнечиков и разных мелких животных. - Жозеф снова расхохотался. - А
жители Байанги ели аистов! Бём не мог этого вынести. Он убедил Бокассу основать
там заповедник. И многие гектары лесов и саванны тут же были объявлены
неприкосновенными. Я этого никогда не понимал. Лес - он ведь для всех! Тогда в
Байанге стали охранять слонов, горилл, баранов бонго, газелей. И аистов тоже.
Итак, швейцарец сумел защитить своих птиц. Собирался ли он использовать их
для контрабанды алмазов? Во всяком случае, обмен состоялся: Бокассе - алмазы,
Бёму - птицы.
- Ты знал семью Макса Бёма?
- Не очень... Его жена нигде не показывалась... вечно была больна... - Жозеф
осклабился. - Одним словом, белая женщина! Вот сын Бёма был совсем другой... он
иногда ездил с нами... все молчал... такой мечтатель... любил бродить по лесу...
Нгакола пытался его воспитывать... давал ему водить джип... заставлял ходить на
охоту, наблюдать за работой геологов в шахте... Он хотел сделать из него мужчину...
но молодой белый оставался таким, как был, - рассеянным, пугливым... В общем,
недотепа, и все тут... Самое удивительное, что внешне они были очень похожи, отец и
сын... совершенно одинаковые, можешь мне поверить... оба широкоплечие, у обоих
короткие волосы ежиком и лица круглые, как арбуз... Но Бём терпеть не мог своего
сына...
- Почему?
- Потому что мальчуган был трусоват. А Бём не переносил трусости.
- Что ты имеешь в виду?
Жозеф заколебался, потом наклонился ко мне и тихо сказал:
- Его сын был словно зеркало, ты понимаешь? Зеркало его собственной трусости.
- Ты же только что мне сказал, что Бём никого не боялся!
- Никого, кроме самого себя.
Я внимательно посмотрел во влажные глаза Мконты.
- Его сердце, хозяин. Он боялся своего сердца. - Жозеф приложил руку к груди.
- Бём боялся, что у него внутри все перестанет работать... все время щупал свой
пульс... В Банги он постоянно лежал в клинике...
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 28 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |