Выходит, за мной следили от самой Болгарии. Или, по крайней мере, знали мой
маршрут настолько хорошо, что смогли перехватить меня здесь, в Израиле. Последний
факт меня не удивлял: в конце концов, чтобы найти меня, нужно было всего лишь
следить за аистами. А вот паспорт, выданный Организацией Объединенных Наций,
удивил меня гораздо больше. Я вытащил его и перелистал: убийцу звали Миклош
Сикков. Национальность: болгарин. Возраст: 38 лет. Профессия: сопровождающий.
Убийца, если, конечно, он работал на "Единый мир", контролировал транспортировку
гуманитарных грузов - медикаментов, продуктов питания, оборудования. Слово
"сопровождающий" имело и другое значение: Сикков был человеком Бёма, одним из
тех, кто на протяжении всего перелета аистов отыскивал их и наблюдал за ними,
оберегал их от охотников на территории Африки. Я просмотрел странички с визами.
Болгария, Турция, Израиль, Египет, Мали, Центрально-Африканская Республика,
Южная Африка. Штампы полностью подтверждали мою гипотезу. Вот уже пять лет,
как этот служащий ООН без конца разъезжал туда и обратно по маршрутам миграции
аистов, восточному и западному. Я сунул паспорт в разорванную папку для бумаг и
тронулся в путь на Иерусалим.
Полчаса я ехал среди каменистых пейзажей. Боль совсем утихла. Кондиционер
сильно охлаждал воздух в салоне, что, видимо, пошло мне на пользу. Я хотел только
одного: прыгнуть в самолет и убраться подальше от этой горящей земли.
В панике я выбрал не самую удобную дорогу, и теперь мне предстояло сделать
большой крюк по оккупированным территориям. Только к четырем часам я оказался в
окрестностях Наплуза. Перспектива оказаться на блокпосту в таком странном виде
представлялась мне безрадостной. До Иерусалима оставалось еще более ста
километров. И тут я заметил, что меня преследует какая-то черная машина. Я стал
наблюдать за ней, поглядывая в зеркало заднего вида: ее силуэт дрожал в раскаленном
воздухе. Я снизил скорость. Машина приблизилась. Это был "Рено-25" с израильскими
номерами. Я еще снизил скорость. В зеркале, как в раме, появился Сикков: вся
физиономия в крови - багровое чудище, вцепившееся в руль. Я включил третью
передачу, потом внезапно ушел в отрыв. За несколько секунд я набрал скорость двести
километров в час. "Рено" по-прежнему следовал за мной.
Так мы ехали минут десять. Сикков пытался обогнать меня, я ждал, что он вот-вот
разнесет мне очередью ветровое стекло. Я положил "Глок" на пассажирское сиденье.
Вдруг на горизонте показались очертания Наплуза, серые и туманные в сухом горячем
воздухе. Гораздо ближе, справа, я увидел палестинский лагерь, на указателе
значилось: "Балатакамп". Я вспомнил о своих израильских номерах. И решительно
повернул к лагерю, съехав с главной дороги. Из-под колес столбом поднялась пыль. Я
набрал скорость. Я находился в нескольких метрах от лагеря. Сикков следовал за мной
по пятам. На крыше какого-то сооружения я заметил израильского часового с
биноклем в руках. На террасах других домов засуетились палестинские женщины и
стали показывать на меня пальцем. Толпы ребятишек разбежались в разные стороны и
принялись запасаться камнями. Вскоре должно было начаться то, на что я и
рассчитывал.
Я въехал во врата ада.
Первые камни достигли цели, когда я оказался в самом начале главной улицы.
Ветровое стекло разлетелось. Слева Сикков пытался проскользнуть между моей
машиной и стеной на другой стороне, испещренной граффити. Удар. Наши машины
отлетели к противоположным стенам, шедшим по краям дороги. Прямо передо мной
дети швырялись в нас камнями. "Рено" снова пошел на штурм. Сикков, весь в крови,
злобно поглядывал на меня. Высыпавшие на крыши палестинки вопили и вертелись,
путаясь в длинных одеждах. Со всех сторон к нам бежали поднятые по тревоге
палестинские солдаты, на ходу заряжая винтовки патронами со слезоточивым газом и
занимая позиции на краю террас.
Вдруг передо мной показалась маленькая площадь. Я резко крутанул руль и
развернулся, зарываясь колесами в землю. Град камней сыпался на машину. Стекла
разбились вдребезги. Сикков обогнал меня и преградил дорогу. Я различил силуэт
убийцы, направленный на меня ствол автомата, упал на соседнее сиденье и услышал,
как дверцу машины прошила очередь. В ту же секунду раздалось шипение: из
снарядов потек слезоточивый газ. Я поднял глаза. Прямо перед собой я увидел ствол
автомата болгарина. Я попытался нащупать "Глок" - слишком поздно, он
соскользнул куда-то, когда я падал. Но и Сикков не успел нажать на гашетку. Пока он
в меня целился, большой камень ударил его по затылку. Он изогнулся, вскрикнул и
исчез. Газ начал расползаться повсюду, застилая глаза, мешая дышать. Вокруг стоял
адский шум.
Я подался назад и пополз по пыли. Нащупал "Глок". Шипел газ, кричали
женщины, бегали мужчины. Бойцы "Интифады" бросали камни со всех сторон. Они
больше не целились в наши машины, теперь они взялись за солдат, которые все
прибывали и прибывали. Джипы останавливались вплотную друг к другу, увязая в
пыли, оттуда выпрыгивали солдаты в защитной форме и в противогазах. У одних из
стволов вылетал ядовитый белесый газ, у других - резиновые пули, а третьи и вовсе
стреляли боевыми патронами по видимым целям - по детям. Площадь напоминала
жерло вулкана во время извержения. Мне сильно щипало глаза, горло горело. Землю
сотрясал грохот солдатских ботинок и лязг оружия. Вдруг мне почудилось, что из
глубины земли поднимается вал, подобный раскату грома, широкий, грозный,
величественный. Это была волна голосов. Я увидел, как палестинские подростки,
взгромоздившись на каменные ограды, поют гимн своей борьбе, вытянув пальцы в
форме "V".
Почти тут же рядом со мной промелькнули кованые ботинки Сиккова, убегающего
под покровом густого дыма. Я вскочил и помчался в том же направлении. Я бежал
вдоль узеньких улочек, ориентируясь по его следу: у него текла кровь, и песок тут же
ее впитывал. Через несколько мгновений я заметил Сиккова. Я содрал свои повязки и
снял "Глок" с предохранителя. Мы все бежали и бежали. Мелькали беленные известью
стены. Ни он, ни я не могли передвигаться слишком быстро, потому что наши легкие
уже были отравлены слезоточивым газом. Теперь плащ Сиккова маячил всего в
нескольких шагах от меня. Рефлекс даст безошибочный сигнал, когда настанет
момент его схватить. Он развернулся и направил на меня "Магнум-44". Из ствола
вырвалось ослепительное пламя. Я наугад ударил Сиккова ногой. Болгарин
отшатнулся к стене и снова прицелился в меня. Я услышал оглушительный звук
выстрела. Закрыл глаза и выпустил всю обойму прямо перед собой. Несколько
мгновений тишины показались мне вечностью. Когда я решился открыть глаза, на
месте головы Сиккова зияла огромная дыра и виднелись сгустки крови и обрывки
волокон. Из почерневших тканей местами били крохотные алые роднички. В стене,
испачканной брызгами мозгов и осколками костей, образовался провал диаметром
около метра. Я бессознательно вложил пистолет в кобуру. Вдали еще слышалось
пение палестинских детей, бросивших вызов израильским солдатам.
Два израильских солдата нашли меня на маленькой площади. Лицо мое было
залито кровью, и я ничего не соображал. Я не смог объяснить ни кто я такой, ни что я
здесь делаю. Меня тут же забрали санитары. Я все время прижимал к груди пистолет,
спрятанный под курткой. Несколько минут спустя меня уложили на железную кровать
в раскаленной солнцем палатке и поставили капельницу.
Подошли несколько врачей и осмотрели мою физиономию. Они говорили по-
французски о каких-то скобках, об анестезии и об операции. Они приняли меня за
наивного туриста, ставшего жертвой нападения "Интифады". Я понял, что нахожусь в
госпитале организации "Единый мир", расположенном в полукилометре от
Балатакампа. Если бы мои губы в тот момент не были сплошным липким месивом, я
бы, наверное, улыбнулся. Я украдкой сунул под матрац свой "Глок" и закрыл глаза.
Меня тут же окутал непроглядный мрак.
Когда я проснулся, было тихо и темно. Я даже не мог разобрать, насколько велика
палатка. Я дрожал от холода и обливался потом. Закрыл глаза и снова погрузился в
кошмары. Мне приснился человек с длинными тощими руками, который
хладнокровно и аккуратно резал тело ребенка. Время от времени он погружал свои
черные губы в трепещущие внутренности. Я так и не разглядел его лица, так как
вокруг него был целый лес рук, ног и тел, развешанных на крюках и отливавших
охристым глянцем, как блестящие куски мяса в китайском ресторане.
Мне приснилось, что полотняные стены палатки раздулись от взорвавшейся
человеческой плоти. Приснился Райко, умерший от страданий, с распоротым животом
и пульсирующими кишками. Приснился весь изрубленный Иддо; у него, еще живого,
- почти как в мифе о Прометее, - аисты выклевывали внутренние органы.
Светало. Просторная палатка была наполнена запахом камфары и заставлена
кроватями, на которых лежали раненые молодые палестинцы. Издали доносился гул
электрогенераторов. Три раза с меня снимали повязки и кормили чем-то вроде каши
из баклажанов, а потом, к моему удовольствию, давали невероятно крепкий чай. Мой
рот был неподвижен, как бетонная плита, тело все разбито. Я ожидал, что в любую
секунду сюда ворвутся солдаты ООН или израильской армии, стащат меня с кровати и
увезут. Однако никто не приходил, да к тому же, сколько я ни прислушивался, никто
не упоминал о смерти Сиккова.
Я постепенно начал воспринимать окружающую действительность. Воинами
"Интифады" были дети, и я попал в детский госпиталь. На соседних кроватях молча
страдали и умирали исполненные гордости мальчишки. Над их кроватями висели
рентгеновские снимки, показывавшие, в каких передрягах побывали эти дети:
переломы рук и ног, разрывы тканей, отравленные легкие. Много было и просто
больных малышей: антисанитарные условия в лагерях способствовали
распространению всевозможных инфекций.
В конце дня произошло очередное вооруженное столкновение. Стали слышны
выстрелы, свист снарядов со слезоточивым газом и вопли обезумевших от ярости
детей, убегавших и прятавшихся от пуль на узеньких улочках Балатакампа. Вскоре
прибыла новая партия пострадавших. Истерично рыдающие матери, прячущие лица
под покрывалами и несущие на руках посиневших младенцев, кашляющих и
задыхающихся. Раненые дети в окровавленной одежде, страдальчески озирающиеся
вокруг, скорчившиеся от боли на носилках. Отцы, глотающие слезы и держащие за
руку сыновей, которых готовят к операции. И другие отцы, голосящие за стенами
палатки, в пыли, и жаждущие мести.
На третий день за мной приехала машина израильской "Скорой помощи". Меня
хотели перевезти в Иерусалим и поместить в более комфортные условия, до тех пор
пока я не смогу вернуться на родину. Я отказался. Еще через час прибыла делегация
службы туризма: они предложили обеспечить мне улучшенное питание, более
удобное спальное место и еще кучу всяких благ. Я снова отказался. И вовсе не из
солидарности с арабами, а потому, что эта палатка стала для меня единственным
надежным убежищем - и мой "Глок" с полной обоймой спокойно лежал тут же,
спрятанный под матрацем. Тогда израильтяне дали мне подписать бумагу, гласившую,
что за все, что произошло и еще может произойти со мной на западном берегу реки
Иордан, они ответственности не несут. Я подписал. Взамен я попросил, чтобы они
помогли мне взять в аренду другую машину.
Когда они уехали, я умылся и осмотрел свою физиономию, глядя в заляпанное
зеркало. Лицо еще больше потемнело, к тому же я здорово похудел. Кожа на скулах
была натянута так, что я напоминал скелет.
Я очень осторожно снял повязку, закрывавшую рот. От края нижней губы
наискосок спускался длинный шрам. Эта вторая, кривая улыбка словно была
выдавлена колючей проволокой. Я погрузился в раздумья. Сначала о своем новом
лице. Потом - о том, что моя личность все время претерпевает изменения. И
преисполнился мрачного оптимизма с примесью лихорадочной тяги к самоубийству.
Я решил, что отъезд из Парижа 19 августа стал моим собственным концом света. За
последние несколько недель я превратился в неприкаянного Безымянного Странника,
который подвергается чудовищному риску, но знает, что будет вознагражден: каждый
день он будет открывать для себя реальную жизнь. Впрочем, Сара уже сказала мне
однажды, что я "никто". Мои руки без отпечатков пальцев стали символом новой
свободы.
Тем вечером я думал о "Едином мире". Мои подозрения рассеялись. За несколько
дней пребывания в полевом госпитале я смог оценить работу организации: ни единого
намека на какие-нибудь махинации, злоупотребления или торговлю человеческими
органами. Сотрудниками "Единого мира" были врачи-добровольцы, самоотверженные
и заботливые люди, опытные профессионалы. И хотя "Единый мир" все время
оказывался на моем пути, хотя Сикков якобы работал на эту организацию, хотя Макс
Бём по каким-то неизвестным соображениям завещал свое состояние именно этой
ассоциации - версия о незаконной торговле человеческими органами отпадала. И все
же какая-то связь существовала, в этом я не сомневался.
Десятого сентября один из швейцарских врачей "Единого мира", Кристиан
Лоденберг, с которым я познакомился в палестинском лагере, снял скобки с моих ран.
Я тут же произнес несколько слогов. Вопреки ожиданию, из моего вялого рта
донеслись вполне внятные и различимые слова. Я вновь учился говорить. В тот же
вечер я объяснил Кристиану, что я орнитолог и приехал наблюдать за птицами. Судя
по всему, Кристиан мне не поверил.
- В этих местах появляются аисты? - спросил я у него.
- Аисты?
- Такие птицы, белые с черным.
- А-а... - Кристиан внимательно смотрел на меня своими светлыми глазами,
стараясь угадать скрытый смысл моих слов. - Нет, в Наплузе такая живность не
водится. За ней надо ехать в Бейт-Шеан, в долину Иордана.
Я рассказал ему о своем путешествии и о спутниковой системе, следившей за
передвижением аистов над территорией Европы и Африки.
- Ты не знаешь Миклоша Сиккова? - задал я очередной вопрос. - Он работает в
ООН.
- Это имя мне ничего не говорит.
Я протянул Кристиану паспорт убийцы.
- Да, я знаю этого типа, - сказал он, взглянув на фотографию. - Где ты взял
этот паспорт?
- Что тебе известно об этом человеке?
- Не так уж много. Он забредал сюда время от времени. Подозрительная была
личность. - Кристиан замолчал и посмотрел на меня. - Его кто-то убил в тот день,
когда на тебя напали.
Кристиан отдал мне паспорт, отливающий металлом.
- Лица у него не осталось вообще. В него попало шестнадцать пуль сорок пятого
калибра, да еще стреляли в упор. Здесь нечасто встретишь такое оружие. По правде
говоря, я только однажды видел сорок пятый калибр - тот, что лежит у тебя под
матрацем.
- Откуда ты знаешь?
- Небольшой личный обыск.
- А когда вы нашли Сиккова? - не унимался я.
- Сразу после тебя, в нескольких кварталах от площади. В суматохе никто не
связал его смерть с твоим присутствием в лагере. Сначала решили, что была разборка
между палестинцами. Потом опознали одежду, оружие и все остальное. Проверили
отпечатки пальцев - в "Едином мире" все проходят регистрацию - и окончательно
установили личность этого болгарина. Врачи, производившие вскрытие, нашли у него
в черепе несколько пуль.
Я читал отчет: это закрытый документ, ни номера, ни имени. Я сразу понял, что
здесь что-то не так. Во-первых, этот тип погиб при загадочных обстоятельствах. Во-
вторых, этот болгарин вообще занимался непонятно чем. Мы объяснили людям из
спецслужб, что речь идет о самом обычном несчастном случае, что телом мы можем
распорядиться по нашему усмотрению и что израильской полиции это совершенно не
касается. Мы находимся под покровительством ООН. И израильтяне тут же
заткнулись. И больше не было разговоров ни об убийстве, ни об оружии сорок пятого
калибра. Дело закрыли.
- Кем был Сикков?
- Не знаю. Кем-то вроде наемника. Его прислали из Женевы, чтобы обеспечивать
охрану наших грузов от возможного расхищения. Сикков был странным парнем. За
последний год он появлялся всего только пару раз, в одни и те же дни.
- Когда?
- Не знаю. Думаю, что в сентябре и, наверное, в феврале.
Именно в это время аисты обычно пересекают территорию Израиля.
Подтверждение еще одной догадки: Сикков действительно был одной из пешек в игре
Макса Бёма.
- Что вы сделали с трупом?
Кристиан пожал плечами:
- Мы его похоронили, вот и все. Сикков был не из тех, чье тело могли бы
потребовать родственники.
- Вы не задавались вопросом, кто мог отправить его на тот свет?
- Сикков был темной личностью. Никто о нем не жалеет. Это ты его убил?
- Да, - вздохнул я. - Но я не могу тебе больше ничего рассказать. Я уже
говорил о своем путешествии в компании аистов. Я убежден, что Сикков тоже следил
за ними. В Софии он и еще один человек попытались меня убить. Погибли несколько
ни в чем не повинных людей. Во время столкновения с ними я прикончил его
соратника и скрылся. Потом Сикков нашел меня здесь. На самом деле ему было
отлично известно, куда я двинусь дальше.
- Как он мог об этом узнать?
- С помощью аистов. Ты правда не знаешь, чем занимался Сикков в лагере?
- Во всяком случае, к медицине он не имел никакого отношения. В этом году он
приехал сюда две недели назад. Потом внезапно уехал. Когда мы увидели его в
следующий раз, он был уже мертв.
Значит, Сикков поджидал аистов в Израиле, но "кто-то" вызвал его в Болгарию с
единственной целью - убить меня.
- У Сиккова было сложное современное оружие. Как это можно объяснить?
- Ответ - у тебя в руках. - Действительно, я все еще держал отливающий
металлом паспорт болгарина. Кристиан продолжал: - Сикков, будучи сотрудником
службы безопасности ООН, имел на вооружении то же, что и "голубые каски".
- Откуда у Сиккова ооновский паспорт?
- Такой паспорт - очень удобная вещь. С ним не нужно бесконечно получать
визы, чтобы пересекать границы, не нужно проходить никакие проверки. ООН иногда
предоставляет подобные льготы отдельным нашим сотрудникам - тем, кто много
разъезжает. Так сказать, делает одолжение.
- "Единый мир" тесно связан с международными организациями?
- Пожалуй, да. Но все же мы сохраняем независимость.
- Тебе о чем-нибудь говорит такое имя: Макс Бём?
- Он немец?
- Нет, швейцарец, довольно известный в вашей стране орнитолог. А имя Иддо
Габбор?
- Тоже нет.
Ни эти имена, ни имена Милана Джурича или Маркуса Лазаревича Кристиану
ничего не напоминали.
Я задал ему еще несколько вопросов:
- Ваши бригады врачей делают какие-нибудь сложные хирургические операции,
например, пересадку органов?
Кристиан пожал плечами:
- У нас нет для этого необходимого оборудования.
- И вы даже не делаете анализы тканей на совместимость?
- Ты хочешь сказать, HLA - типирование по лейкоцитарным антигенам? -
Пока я записывал термин в блокнот, Кристиан продолжал: - Нет, не делаем. Ну,
может, где-нибудь наши врачи это и делают. Не знаю. Мы делаем нашим пациентам
многие анализы. А зачем нам определять тип тканей? У нас нет оборудования для
таких операций.
Я задал последний вопрос:
- Кроме смерти Сиккова, ты не замечал каких-нибудь подозрительных актов
насилия или проявлений жестокости, непохожих на обычные действия "Интифады"?
Кристиан отрицательно покачал головой:
- Нас это не интересует.
Он вдруг уставился на меня, словно впервые видел, а потом произнес с нервным
смешком:
- От твоего взгляда у меня мороз по коже. Честное слово, ты мне больше
нравился, когда молчал.
Через два дня я отправился в Иерусалим. По дороге у меня созрел новый план. Я,
как никогда, был настроен следовать за аистами. Однако я решил поменять маршрут:
присутствие Сиккова в Израиле говорило о том, что мои враги знали, где протянулась
моя путеводная нить, - там, где летят аисты. Тогда я и решил спутать карты моих
противников и отправиться дальше по западному маршруту. Изменив курс, я получал
двойную выгоду. Во-первых, я хоть ненадолго оторвусь от своих преследователей. Во-
вторых, западные аисты, завершающие свой перелет в непосредственной близости от
Центральной Африки, приведут меня прямо к контрабандистам.
К четырем часам дня я добрался до совершенно безлюдного аэропорта Бен-
Гурион. Самолет на Париж улетал ранним вечером. Я запасся мелкими монетками и
отыскал телефонную кабину.
Сначала позвонил к себе домой и прослушал автоответчик. Несколько раз звонил
Дюма. Он волновался и уже поговаривал о том, что меня пора начинать разыскивать с
помощью Интерпола. У него действительно была причина для беспокойства: неделю
назад я обещал позвонить ему на следующий день. Слушая эти сообщения, я мог
проследить, как продвигалось его расследование. После поездки в Антверпен Дюма
поведал моему автоответчику, что обнаружил "нечто весьма существенное". Должно
быть, инспектор отыскал следы Макса Бёма на алмазной бирже.
Вагнер тоже звонил мне несколько раз и пребывал в растерянности, так как я не
давал о себе знать. Он сказал, что внимательно следит за перелетом аистов, и послал
мне по факсу, как он выразился, общую сводку. Разыскивала меня и Нелли Бреслер. Я
набрал прямой номер Дюма. После восьмого гудка инспектор взял трубку и завопил от
радости, услышав мой голос:
- Луи, вы где? А я уже решил, что вас убили.
- До этого едва не дошло. Я укрылся в палестинском лагере.
- В палестинском лагере?
- Я расскажу вам позже, в Париже. Я возвращаюсь сегодня вечером.
- Вы решили покончить с расследованием?
- Наоборот, собираюсь продолжить его, и еще активнее, чем прежде.
- Что вы раскопали?
- Много чего.
- Например?
- Не хочу ничего говорить по телефону. Сегодня вечером ждите моего звонка, а
потом сразу пришлите мне факс. Договорились?
- Да, я...
- До вечера.
Я повесил трубку, потом позвонил Вагнеру. Ученый подтвердил, что восточные
аисты уже подлетают к Судану: большинство из них успешно пересекли Суэцкий
канал. Я расспросил его о западных аистах, объяснив, что теперь я собираюсь изучить
этот маршрут миграции. Я тут же сочинил, почему принял такое решение: якобы мне
не терпелось увидеть, как они ведут себя и чем питаются в условиях африканской
саванны. Ульрих сверился со своей программой и сообщил мне необходимые данные.
В настоящий момент птицы пересекали Сахару. Некоторые из них уже повернули в
сторону Мали и дельты Нигера, другие летели в направлении Нигерии, Сенегала и
Центральной Африки. Я попросил Вагнера прислать мне по факсу карту, полученную
со спутника, и список точных координат птиц.
Пора было регистрировать багаж. Я аккуратно разобрал "Глок" и спрятал его
металлические части - затвор и ствол - в маленькую промасленную коробочку для
инструментов, которую дал мне Кристиан. Правда, пришлось выбросить все
оставшиеся обоймы. У стойки регистрации меня ждал представитель израильской
службы туризма. Он задушевным голосом сообщил, что следил за мной с самого
выезда из Балатакампа. Он попросил меня пройти с ним, и я был приятно удивлен,
когда он провел меня с сумкой в руке через зону таможенного и паспортного контроля
без какого-либо обыска и допроса. "Мы хотим избавить вас от обычных процедур,
принятых в Израиле", - объяснил мой провожатый. Он еще раз выразил сожаление по
поводу "неприятного происшествия" в Балатакампе и пожелал мне счастливого пути.
Очутившись в зале посадки, я стал ругать себя последними словами за то, что
выбросил обоймы от своего "Глока".
Взлетели мы в половине восьмого. В самолете я открыл книжку, которую дал мне
Кристиан, - "Дорогами надежды", где Пьер Дуано рассказывает историю своей
жизни. Я пролистал по диагонали этот кирпич в шестьсот страниц. Произведение
было проникнуто возвышенными чувствами и написано довольно мастерски. Я нашел
в нем, например, такие строки: "...У больных были бледные лица. Их окружало нежное
и печальное сияние, тускло-желтое, как страдание и тоска. Тем утром я понял, что эти
дети подобны цветам, больным цветам, что я должен их выходить и вернуть им
здоровье".
Или вот еще: "Надвигался муссон. А с ним - неумолимые полчища миазмов и
болезней. Скоро город покроет красная пелена и улицы будут призывать смерть. Не
важно, в каком квартале и как ты живешь. Размытые тротуары станут сценой, где
разыграется долгая трагедия человеческих страданий. Пока горящее в лихорадке
человечество не подойдет к своему пределу, за которым темная плоть становится
добычей слепой ночи..."
И дальше: "Лицо Халиля пылало. Он кусал одеяло и старался сдержать слезы. Он
не хотел, чтобы я видел, как он плачет. Мальчик был очень гордым, он даже
попытался мне улыбнуться. Вдруг он закашлялся, и на губах его показалась кровь.
Я понял, что эта алая роса была предвестницей бездонной тьмы, она встречала
ребенка у входа в мир иной..."
Стиль автора воспринимался неоднозначно. Он был порождением этих образов,
этой странной, завораживающей манеры письма. Неведомо как Дуано удалось
преобразить страдания Калькутты и придать им безумную красоту. И все же я полагал,
что своим успехом книга была обязана прежде всего самой личности французского
врача, вступившего в единоборство с жесточайшим бедствием индийского народа.
Дуано рассказывал обо всем: об ужасных трущобах, где миллионы человеческих
существ живут, подобно крысам, в грязи и болезнях, об опустившихся на самое дно
людях, продающих свою кровь, свои глаза, о рикшах, тянущих из последних сил свои
повозки.
Книга "Дорогами надежды" явно отдавала манихейством. С одной стороны -
невыносимые каждодневные страдания миллионов людей. С другой - одиночка,
решительно сказавший "нет" и избавивший народ от мучений. Дуано считал, что
бенгальцы умеют сохранить чувство собственного достоинства перед лицом самых
страшных бедствий. Публика любит истории о том, как кто-то "переносит несчастья с
гордо поднятой головой". Я закрыл книгу, не вынеся из нее ничего нового, кроме
уверенности в том, что ни "Единый мир", ни его основателя совершенно не в чем
упрекнуть.
Самолет приземлился около полуночи. Я прошел таможню в Руасси-Шарль-де-
Голль и в свете фонарей поймал такси. Я вернулся в свою страну.
В час ночи я вошел к себе в квартиру. Споткнулся о кучу корреспонденции,
скопившейся под дверью, подобрал ее, потом прошелся по всем комнатам, желая
убедиться, что во время моего отсутствия сюда не заходили непрошеные гости. Затем
отправился в кабинет и позвонил Дюма. Инспектор тут же отправил мне факс на пяти
с лишним страницах.
Я залпом прочел документ, даже не удосужившись сесть. Прежде всего, Дюма
напал на след Макса в Антверпене. Он показал портрет орнитолога на алмазной
бирже. Несколько человек узнали старину Макса, они прекрасно помнили, что он
регулярно там появлялся. Начиная с 1979 года швейцарец регулярно приезжал
продавать алмазы в одно и то же время: в конце марта - начале апреля. Некоторые
торговцы даже шутили над ним по этому поводу и спрашивали, не растет ли у него
где-нибудь "алмазное дерево", распускающееся каждую весну.
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 26 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |