Я швырнул кольцо в это наваждение и помчался куда-то в никуда, вслепую, чтобы просто
зарыться, избавиться... Так я и не добил его, ха-ха. Я растворюсь, чтобы самому все завершить; я
не собираюсь погибать, я одолею это безрассудство, справлюсь с тобой, Сиэль, хоть даже если
мне придется разбиться! Куда я добежал, где силы вконец покинули меня?
Психиатрическая клиника, сообщала вывеска на каменных воротах.
Вот и крайний выход нашелся. Единственное место, где мне позволят безнаказанно обосноваться,
где помогут скрыться, забыться, даже если и никогда не добьются полного исправления. А я
убежден, что никакие лживые инъекции, полумагические (а потому и бездейственные) сеансы с
заклинателями и дни и ночи в ремнях и колодках никоим образом не спасут меня от тяжелейшего
лишения. Фальшивые улыбки не приведут меня в себя, равно как и пинки, но мне отныне не
приходится выбирать. Старайтесь-не старайтесь, а я сам еще долго не справлюсь с собой и буду
постоянно произносить одно и то же имя, словно зову его или, напротив, прогоняю... Сиэль.
Сиэль! Ты еще недостаточно услышал?! Сиэль!!!
***
"30.08.10", вывел в карточке Артур Уордсмит и в очередной раз покосился на освещенный угол
своего стола. Полувыгоревший мозг в тусклой банке каждые две минуты отвлекал врача от
письменной работы и мнимо колол под сердцем. Даже проработав около двух лет в таком
беспощадном месте, коим являлась психиатрическая больница, молодой доктор пока не
зачерствел и еще видел во всех пациентах, в том числе и самых потерянных, таких же людей, как и
он сам, но по-своему покалеченных; и его работа помогать этим людям. Какое безобразие
умолять других понять, что мы все не одинаковы...
Кого только не приводили под присмотр доктора Уордсмита! Коллеги недоверчиво покачивали
головами, но все же чуткость помогала Артуру навечно оставаться с каждым своим пациентом вне
зависимости от того, удалось ли его вылечить или нет. Он мог в деталях поведать хоть о
депрессивном художнике Вайолете, никогда не рисующем предложенную натуру, о влиятельном
маниаке из рода Кельвинов, свихнувшемся на идее сделать из себя куклу, о юной Матильде,
слабовольной сектантке, потерявшей покой после отчисления из культа. С точки зрения
лаборантской машины, что тренируется на людях как на грызунах, это были довольно простые
экспонаты. Хотя нет, с Кельвином доктор потратил чрезвычайно много времени и сил и так и не
вылечил его. Пациент был передан другому врачу, "специалисту по безнадежным психам", без
согласия самого Артура. Была б его воля, думал Уордсмит, он бы не дозволял этому несгибаемому
Хэнгмэну работать с людьми.
Были у доктора и преступники, направленные в клинику по результатам судебных экспертиз.
Сколько историй услышал от них Уордсмит! Хладнокровные убийцы, насильники и похитители, не
мигая и ничего не опасаясь, выдавали все подробности своих зверств; и ни один детективный
писатель ни за что бы не придумал такого! А ведь те два случая можно как-то переплести... А еще
добавить ту интересную деталь из третьего рассказа... Четвертый говорил о прекрасной
предательнице, что и вывела его на чистую воду, вот это будет отличный поворот!.. Нет, нет, нет.
Детективный автор из Артура никакой. Никто не будет покупать и читать его опусов. Он уже устал
выбрасывать из головы захватывающие сюжеты, так и рвущиеся на бумагу или в документ на
компьютере. Его занятие ведь уже предрешено, так же?..
Артур Уордсмит не забывал своих пациентов; с ним были все, и кто ушел здоровым, и кто ушел
навсегда. Не забудет и последнего на данный момент, Михаэлиса. Двадцать седьмого августа
доктор вот-вот отпустил на волю женщину-шизофреничку и неожиданно услышал странный шепот
в регистратуре: "Где у Вас какой-нибудь врач? Я хочу поступить на лечение..." Обычно здесь
привыкли, что буйных подозреваемых привозит неотложка, а здесь худощавый мужчина среднего
возраста, весьма спокойного, но очень неряшливого вида заранее назвал себя полоумным и
потребовал смирительной рубашки (он серьезно произносил такие слова, на что обалдевшая
сестра нервно рыскала вокруг в поисках кого-либо, на кого можно было спихнуть этого человека).
Уордсмит оказался как раз вовремя. Человек представился Михаэлисом и на месте принялся
откровенничать, еле-еле доктор увел его в свой кабинет. У него из карманов сыпались какие-то
обертки и картонки, и он кидался их подбирать и прижимал к телу. Уордсмит тогда совсем не
понимал, почему он нежно обнимается с непонятным сором. Артур позвал с собой второго врача,
Клауса, и они вдвоем сопровождали шатающегося новичка. В кабинете Михаэлис устроился очень
вальяжно: навалился на стол, с прищуром уставился на Уордсмита и начал томно говорить,
говорить. Каждое его слово звучало выстрелом; он необычайно кратко обвел свое приятное
(вроде бы) детство и юность, принимался хихикать, упоминая события одиннадцатилетней
давности ("Это безнаказанность в случае с тем ребенком его так довела?" не верил Клаус).
Следующие десять лет проплыли еще спешнее, а потом глаза Михаэлиса заблестели, твердость
голоса пропала: "Дв-двадц... двадцатое февр... две тысячи девятого... Ег-его имя..." - нет, он не
произнес имени. Называл всякие не имеющие значения имена, а самого основного не озвучил.
Реальность в который раз переплюнула любую замысловатую литературу. Внешняя вменяемость
Михаэлиса испарялась с космической скоростью, пока он рассказывал. От громадных интимных
признаний у Артура тряслись поджилки; тем более что Михаэлис повышал интонацию, срывался
на крики, а в самом конце забился лбом о крышку стола. Клаус щелкнул пальцами и попросил
санитаров увести буйного растлителя в какую-нибудь темницу. Коллега был шокирован, когда
Уордсмит поклялся избавить этого человека от кошмаров.
В этот же день доктор косвенно разбирал его историю, а санитары в это время уже обкололи
Михаэлиса на свое усмотрение и заперли в палате. Исследования детства, обычно наиболее
правдивые, ни к чему толком не приводили и лишь создавали риторические вопросы: если в
целом оно прошло счастливо, то какие единичные факторы повлияли на формирование психики?
Незамеченная травма мозга вследствие падения с мотоцикла? Непопулярность у
противоположного пола в юношестве? Фактическая замена кровных родителей другой семьей?
Насильственное переучивание от леворукости? Школьные годы были представлены в неполном
виде, с большим уклоном в семейную сторону. Может, что-то Михаэлис предпочел утаить?
Он мучился с этой историей до позднего вечера, но за все время ни разу не зашел к своему
пациенту. Он запланировал повторное слушанье завтра, но ему так и не суждено было состояться.
Колонна медбратьев во главе с Клаусом встречали Уордсмита на пороге и оттуда же без лишних
разговоров отвели в палату, где держали вчера Михаэлиса.
"Здесь специально не мыли, чтобы Вы сами убедились", сказал один из медбратьев.
Две кровати, единственные в этой особой белой камере, были сдвинуты друг к другу; под ними в
осколках стекла валялся украденный кухонный нож; до пола долетали последние перья из
распотрошенных подушек; и все было залито и забрызгано кровью. "Он убил ночью моего
Ландерса, я даже не успел установить точный диагноз!" возмущался Клаус, а медбратья поведали,
что Михаэлис связан и закрыт в подвале. Артур повелел сейчас все убрать, а также потребовал
ключи от карцера. Он уже осознавал, что пациента придется содержать отдельно. В облупленном
карцере было несколько больных, так же обритых и скованных, как и Михаэлис. Он один не спал и
все рвался из ремней, глядя в одну и ту же точку. "Что ты делаешь здесь?! Не трогай меня!" орал
он, обращаясь вовсе не к доктору, а к кому-то невидимому. Артура он вовсе не видел, потому и
отвечать ни на что не мог. Потом он затаил дыхание, словно его схватили за глотку, и медленно
отключился.
Из изолятора его вывезли только двадцать девятого вечером. Когда ему под надзором Уордсмита
делали уколы и совали в рот таблетки, он продолжал упираться и мотать бритой головой.
Общаться с врачом он по-прежнему отказывался:
"Я сколько раз говорил... Я сам все изменю".
"Поверь, никто не будет плакать, когда ты помрешь", едко сказала медсестра, наконец
покончившая с инъекцией.
"А я не собираюсь умирать", отвечал Михаэлис уже со стеклянными глазами. "Я встану и буду
бороться. За себя".
"Ну-ну, удачи", заключила она и ушла.
Он более-менее угомонился тридцатого. Ему было безразлично, где лежать, лишь бы до него не
докапывались. В столовой он не дебоширил, но от кого-то отмахивался - не от сестер, ни от других
психов, не от насекомых, - неясно от чего. Из карманов у него торчали две сигареты и те же самые
обертки. Пока Михаэлис лежал в изоляторе, Артур изучил их, отчего только больше запутался.
"Сколько раз повторять, вы все мне надоели, оставьте меня", грубо сказал Михаэлис вошедшему к
нему утром Уордсмиту.
"Я хочу помочь Вам".
"Вы мне ничем не поможете. Вы заразились болезнью общества, так что примите те же таблетки,
какие пихаете своим пациентам".
"Прошло всего четыре дня. Со временем все наладится, я Вам обещаю".
"Меня бесит Ваша улыбка. Зуб даю, Вы до сих пор не поняли, что со мной не так".
"Зря Вы отказываетесь говорить со мной".
"Я уже достаточно поговорил. Не осуждайте жизнь, которую не сможете никогда изменить. А
теперь, пока меня опять не пришли обкалывать, я схожу покурить".
Михаэлис занимал разум доктора все эти четыре дня. Артур велел сестрам не давать ему сегодня
лекарств, чтобы проследить за его обыкновенным состоянием. Такие, как Михаэлис, с первого
взгляда казались "нормальными", всего-навсего очень замкнутыми. Это длилось до того момента,
пока к нему опять не приходило его наваждение, малолетний автор карманных записок. Так
полагал Артур, потому что Михаэлис считал, что это "не его дело". Доктору пришлось выслушать
спор пациента с самим собой - он затворил дверь своей пустынной камеры и ругался:
"Я тебе говорил оставить меня! Мне и так все вокруг напоминает о тебе!"
"А почему бы тебе меня не послушаться?"
"Да что ты говоришь, тебя же нет! Ты помер на моих глазах!"
"И тебе нет места в моей голове! Я тебя запросто выкину оттуда!"
"Заткнись!!! Убирайся уже!"
"Это ты у меня получишь за все!"
"Уберись сейчас же! Тебя нет!!!"
Раскатистый удар о стену. 308-ая дверь не желала отпираться. Что угодно, но больше не сидеть
сложа руки, спасти наконец его! "Не мешайте нам!" прокричал Михаэлис из камеры и то ли
завороженно, то ли напуганно застонал. "Не надо, не подходи, отстань от меня..."
К Уордсмиту подходила наставница подросткового наркологического отделения, седая громкая
толстуха, и верещала о том, что один из ее заключенных чуть не выбросился только что из окна.
"Мы его почти вылечили, а тут Ваш полоумный мимо прошел - и Джоан как кинулся в слезах к
окну! По описанию, знаете ли, точь-в-точь тот изверг, что спал с ним! Что я скажу его родителям,
они так надеются на выздоровление, а тут..." Доктор устало объяснял ей, что Михаэлис дальше
уборной не уходил, почти весь день просидел в своей палате, даже в столовую не пошел. Убедить
врачиху не получилось, и она удалилась важно, по дороге требуя разобраться. За дверью
замолчали. Доктор снова ушел в кабинет. Возможно, и не стоило искать причины в пролистанном
отрочестве. Имеет место только недавнее настоящее, то есть тот мальчик, что и после своей
гибели мешает покою Михаэлиса.
Через пару часов Артур направлялся на полдник (после должны были пройти процедуры),
проходя мимо 308-ой палаты. На этот раз она была открыта; и бледный Михаэлис валялся на полу
с приоткрытым ртом и закатанными глазами, подрагивал и слишком часто дышал. Забыв о еде,
доктор метнулся к нему. Михаэлису было тяжело повернуть голову, он отзывался лишь хрипами,
язык его был вывернут, а на просьбу поднять руки он смог двинуть лишь липкими пальцами. Он
уставился куда-то за спину доктору. Уордсмит бежал по пустому коридору в поисках хоть какого-
то санитара, что мог бы отвезти человека в реанимацию, пока не истекли золотые три часа после
инсульта. Помощь пришла и сию минуту же убежала за каталкой аж на пятый этаж. Артур
вернулся в палату, полный сочувствия и уверенности, а через несколько секунд Михаэлис был
мертв - замер с дикой, неестественно кривой миной на лице, как от острой боли, и пульс его
больше не прощупывался. Вскрытие точно установило инсульт; и его мозг, выщербленный, на две
трети разрушенный, сейчас стоял в банке у доктора Уордсмита, и именно его дату смерти записал
Артур в незаполненной истории болезни. Осталось только написать оповестительное письмо в
женскую тюрьму Холуэй.
Пройдут недели, месяцы, годы, а Уордсмит не забудет четырех дней, занятых Себастьяном
Михаэлисом. И, конечно же, не забудет и этих заключительных мгновений, когда врач только-
только явился, а Себастьян резко зажмурился, весь сжался и едва слышно, чуть ли не одними
губами, прошептал обреченно:
"Сиэль..."
Дата добавления: 2015-11-05; просмотров: 26 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |