запрещать - еще лучше, тогда незамедлительно уйду, и пусть она творит, что хочет. И больше
моих денег она не получит.
- Твоих денег?
- Я же работаю и учусь, обеспечиваю ее и того вшивого идиота с собачьими мозгами, - пояснил
Кейнс. - Поселюсь в общежитии моего колледжа, потом найду себе новую госпожу. Только...
- Только надо решиться, - закончил я и попал в самую точку.
Так и не совсем сообразив, что хотел донести до меня Дорсель, я вернулся домой сытый и
заболтанный. Сидеть на месте мне уже не хотелось, и мне стукнуло заняться генеральной
уборкой. Начать решил я сразу со второго этажа, с самых запущенных гостевых комнат, чтобы не
возвращаться на первый по помытому полу. Ведро и швабра скоро стояли в узком скучном
коридоре, ожидая, когда я вытру все углы в какой-нибудь пустой комнатушке с нетронутой
постелью и массивным шкафом. Но так вышло, что верхний этаж я так и не убрал полностью, а к
нижнему и не приступил, когда мне попалась комната, некогда принадлежавшая мне, а затем
Сиэлю. Нет, я бы мог спокойно протереть все подоконники от пыли, расставить ровно стулья,
заправить отчего-то неприбранную кровать, но именно там, под подушкой (простите, если я
слишком быстро перехожу к главному, ну вряд ли же вас заинтересовали все тонкости моей
уборки), меня застала одна удивительная вещица, двойники которой вскружили мне голову в
доме тематиков. Я пялился на узенькую, вытянутую, прозрачную игрушку с толстым кольцом
поблизости одного края.
Более всего удивительным для меня стал тот факт, что у Сиэля, моего тринадцатилетнего Сиэля,
вообще могла храниться такая игрушка, внушающая ужас и непонимание множеству взрослых. Я
повертел ее, нашарил около ограничителя крохотное колесо (челка буквально прилипала к
вспотевшему лбу) и надавил на него. Звездочки вокруг замерцали сразу же, когда имитатор
зажужжал и затрясся - представить, как мальчик в одиночестве, закрыв глаза и вызвав на той
стороне век меня вместо узкого подражателя, впитывает каждым своим нервом эту вибрацию;
одновременно непостижимо и слишком провокационно; Сиэ-э-эль, ка-ак?! Я крутнул колесико
вверх - скорость скачнула ввысь - в самом деле ли, Сиэль?! Не поверю, пока не увижу это сам!!!
Я услышал шаги Фантомхайва и то, как он обрушился на дверь. Он точно не ожидал увидеть меня
в его позабытой спальне, поглощенного мыслями и колебаниями имитатора. Если бы мальчишка
громко разгневался, я бы застрял в тупике; но Сиэль ошибся, придя в ступор от увиденного -
теперь на моем лице сияла хищная улыбка.
- Себастьян, ты чего так скалишься?.. - выдавил из себя он и тесно прислонился спиной к двери,
когда я двинулся ему навстречу. Я дал ему возможность расслабиться - нагнулся, накрутил на
палец прядь его волос, другой рукой проник под майку, оставлял на щеке и шее жаркое дыхание,
не касаясь кожи потрескавшимися губами. От прежнего страха не осталось и следа, Сиэль таял в
моих объятиях, прикрыл глаз от протяжного удовольствия и - я готов поклясться - мурлыкнул мне
в ухо. Я отнял мальчика от двери и, не переставая ни на секунду массировать его и ласкать
дыханием, неспешно перевел на кровать. Демону не терпелось меня поцеловать, но я прикрыл
ему рот ладонью и резко сдернул шорты. Он только раззадорился и набросился на мои губы,
одновременно властно рванул меня за галстук.
Я повалил Сиэля на спину, принял у него свой галстук и шепотом попросил завязать оба глаза. На
меня посмотрели с удивлением, но все же согласились и сняли повязку. Я нежно обнял его, когда
закрепил на затылке узел, и прислушался. Лишенный зрения, Сиэль остался с обостренными
чувствами и оттого заранее натянулся и взбудоражился. Щеки его пылали, пока я давил пальцем
на промежность, но кровь немедленно отлила, стоило пальцу смениться кое-чем твердым и
прохладным, что определенно не могло быть мной. Трепетное порывистое переживание
возвратилось.
Он вцепился мне в запястье и поднял служивший лентой для глаз галстук. Могу поспорить, что
игрушка успела вылететь у него из головы, но оставить ее без внимания все же в мои планы не
входило. Я устремился губами к глазу Сиэля и, целуя веко, отвлек его от толчка своей занятой
руки. Мое имя с криком вырвалось наружу.
- Нет... не надо... - выдохнул демон, когда я вернул его в темноту. Он думал, что сможет удержать
меня своей слабенькой кистью. Я переполз немного в сторону и теперь мог смотреть через его
плечо.
- Прекра... ай! А-а-а!
Сиэля зазнобило, как только я продвинулся. Он бы хотел остановить меня, навсегда избавиться от
этого принуждения, но тело его одеревенело, все мысли и ощущения спутались и зависли, и Сиэль
мог только кусать губы и тревожно хныкать, словно я сам приволок эту замену себе в нашу
постель, словно он до сих пор стесняется меня, словно ему вообще не доводилось лежать
переполненным с задранными ногами.
- Я хочу посмотреть, как ты это делаешь, - прохрипел я и перенес пальцы мальчика на основание
игрушки. - Точно так же, как это было без меня...
Он еще был охвачен страхом, потому мне пришлось его подтолкнуть - во всех смыслах. Сиэль
опять застонал, но наконец вышел из застывшего состояния. Наверное, он бы открыл себе глаза,
но я не собирался лишать его большего чувства ради возвращения зрения. Я весь залился краской,
глядя на то, как эта распутная душонка с все меньшей и меньшей робостью трахает сама себя.
Я хорошо помнил, что если Сиэль начинает раскачиваться и закидывать назад голову, то забывает
практически все, кроме себя, человека, с которым соединился, и охватывающего каждый его
уголок болезненное восхищение. Вот и сейчас он бился об меня лопатками, облизывался через
секунду и переходил со стонов на отчетливые крики.
- А-ах... С-с... Себастьян! М-м, Себа-а-астьян! А-ах-х!
Я умел реагировать на имя, как цепная собака на громкое "фас". Контроль, как по приказу, ухнул
на дно сознания и разбился. Колесико стимулятора нащупалось снова, теперь же крик Сиэля
пролетел по всему дому, и в нем не осталось ни капли прежнего наслаждения. Я принялся крутить
колесо то вверх, то вниз, и опять занял свою главенствующую роль. Демон и не предполагал,
когда я сбавлю скорость, когда включу на полную мощность, и через сколько секунд темп
сменится. Он задыхался от перепадов, не осознавал, где взлетает, а где устремляется в пропасть. Я
не ощущал, как он перекипает - моя собственная температура давно перешла нормальную
отметку. Я забил Сиэлю рот своими пальцами, заставляя его кашлять, и не вынимал, хоть
мальчишка и впился в них и глотал с них кровь. Я это вообще заметил одновременно с тем, что
Сиэль, оказывается, давно обмяк, как завопил в последний раз, совсем не шевелится и едва
подрагивает. А я не угомонился, зарычал, резко затряс его, считая, что он специально
притворяется, дернул застежку, бросил на кровать, развел ноги, вошел...
Каково оно было, обладать почти неживым Фантомхайвом?.. Может, это было почти то, чего я
хотел добиться? Лежит подо мной, как я его откинул, с головой на боку и распластанный, не знает,
как ревностно я в него вдалбливаюсь; никто не стонет, кроме меня, не обнимается, не теребит
волосы ни сверху, ни снизу, не отзывается возмущенно на крепкий захват локтя; но не убит. Почти
что убит, причем мною; и все эмоции только мои... Иметь Сиэля и знать, что он мертв... Взорваться
внутри него и не дождаться ответа, потому что... Подвинься, мальчик мой, я упаду с тобой рядом.
Губы еле заметно дергаются, и я коротко целую их. Конечно, Сиэль молчит, но он жив. Он не
вспомнит ничего, вовсе не узнает, и не только от того, что я сразу вычистил его (А жаль, очень
жаль! Я не хочу, чтобы он молчал, чтобы не принимал мою страсть, не делился своей! Но на что я
способен отныне, кроме как безнадежно шептать, как тогда или вчера: "живи, живи, Сиэль"?..).
Конечно, все было так необыкновенно и пламенно, и вы определенно со мной согласитесь. Но,
как бы удивительно это не звучало, я никак не смогу назвать сей эксперимент самой вольной
вещью, которую я и Сиэль могли позволить. Да что там говорить - этот жужжащий стимулятор был
лишь каплей в море нашего распутства наравне со скорыми пятью минутами на колесе обозрения,
шпионажем в лагерном медпункте и вообще с любым усердием ради блаженства, нескромными
шокирующими просьбами, моральным подчинением, применением силы, его кровью на моих
кулаках и во рту, оттаскиванием за волосы, ограниченностью в движениях, взмахами хлыста,
моими слезами, его слезами, общими безумными стонами, глубокими поцелуями, моей истерией
и его амнезией. Хоть я и не отрицаю всей дикости, но все же это наша сугубо личная дикость,
которой мы делились друг с другом за толстыми стенами и плотными шторами. А что, если
попробовать вообразить что-нибудь почти невинное и случайное, но не менее волнующее?
Просто попытайтесь, а я вам помогу в этом. Вот чистый лист, я намечу на нем эскиз типичного
метрополитена в типичной цивилизованной столице. Вот будто вечные эскалаторы, здесь
указатель на одну ветку, зеленый такой, здесь - на противоположную, красный, тут звенящие
турникеты, там линия, по которой только что пронесся скорый поезд, вот будка с неусыпными
дежурными, напротив - выставленные иммигрантами на продажу тряпки, овощи, магниты,
ворованные часы и прочая дребедень для алчных туристов. И все темное, душное, пыльное от
растущей ватаги горожан, заполняющих все углы, лестницы, входы и выходы в подземке.
Представили? Вам уже жарко? Ощущается отдаленный ненавязчивый запах пластика? Поехали
дальше - обозначим определенные черты выше названных людей. Снаружи май, но не забываем,
что мы так-то находимся не в абстрактном мегаполисе, а именно в слякотном Лондоне, где и
первый месяц лета не исключает изморось и неприятный прохладный ветер - так что наши люди
будут в шарфах, плащах и высокой обуви. Кто-то жует роллы из фастфуда, запивая растворимым
кофе в бумажном стаканчике, кто-то роется по карманам в поисках кошелька, этот человек орет в
мобильный телефон, тот несет под мышкой книгу, - электронную или печатную, никакой разницы
- эти двое топчутся у прилавка с футболками и декоративными горшками, другая пара ругается на
ходу, третья целуется у поворота - ну ничего необычного, все знакомое и даже опостывшее...
Ну да, мы целуемся в гуще суетливого народа, никого и ничего вокруг себя не видящего, не
способного отличить тринадцатилетнего мальчика от просто низкорослой и щуплой особы какого
угодно пола. Ой, а тот бритый турок в пестрой рубашке подозрительно косится - Сиэль, не сцепляй
сильнее руки, мне все-таки трудно дышать в пальто. Что-что, говоришь, можешь расстегнуть?.. Ах,
Сиэль, совесть под каблуком, а стыд под подошвой...
Нет, а в самом деле - что не так? Всего лишь один скромный поцелуй - ладно, один основательный
поцелуй, но повторюсь - какое это имеет значение? Он захотел, я исполнил: и чего стесняться
толпу, если мы всего лишь выполняем свое совместное желание? Аморально? Что ж,
действительно аморально, безрассудно, дразняще. Но скажите, когда это было препятствием для
меня и моего демона? Реальное удовольствие и реальное сумасбродство. Не судите нас, да, мы
давно прокляты.
А бывало и кое-что настолько наглое, что сам почти в беспамятстве начинаешь метаться и
желаешь повернуть время назад и с нынешним разумом предотвратить случившееся. Поздним
вечером 7 июля мы всего лишь собирались в гости к Лау - нехотя, с сомнениями, но без желания
обидеть великодушного именинника. Хотя я и ни разу не заходил к нему до этого дня, но по
недоверчиво сжатым губам Сиэля я подозревал, что, возможно, лучше туда и не идти.
- Ты знаешь его и его дом... - протянул я, в замешательстве потирая выбритый и вымытый
подбородок. - Думаешь, что надо было бы отказаться?
- Лау, конечно, мерзкий тип, и ты сам в курсе этого факта, да и травой дышать как-то я не рвусь... -
Племянник поморщился и на минуту задумался о последствиях нашей неявки в гости. О
вежливости он, может, и не размышлял, но зато неприятно косился, бормоча что-то о зимних
долгах и прочих неловких моментах. Думы закончились тем, что в конце концов, укрывшись от
приставучего дождичка рыжим зонтом и обняв Сиэля, чтобы и его не задело (зонтик был хлипкий
и его обхвата немного не хватало), я звонил в дверь двухэтажного серого дома со скучной
лепниной на фасаде и абсолютно плоской крышей. Съемный частный особняк маскировался под
постройку позапрошлого века, но его выдавала какая-то бледная матовость краски, без
свойственной старине ностальгической пастельной потертости. Британское убежище китайского
мафиози чуть дальше углублялось в квартал, чем другие, темноватые, покосившиеся, семейные
гнезда, чем еще больше вызывал недопонимания. И как только соседей это не тревожило?
Низкорослая, ненамного больше Сиэля, куртизанка в легком коротком кимоно открыла нам и с
покорной равнодушностью пустила в гостиную. Если снаружи посетителей встречал угрюмый
современный Запад своей каменной четкостью форм и пародией на великое прошлое, то внутри
Восток разливался во всевозможных давящих оттенках и запахах. Удушливый сладкий дурман
обволакивал все помещение, вился вокруг тонконогих светильников с растительными узорами,
бегал по лезвиям обнаженных клинков, украшающих стены, впитывался в ткани дорогих ковров и
тяжелых штор. На вытянутом диване, расплывающемся перед моим взором, среди мрачной
синевы полутьмы улегся виновник торжества в окружении полутора десятка симпатичных живых
девиц и еще нескольких древних идолов изящности, безучастно глядящих с настенных портретов
тушью. Он улыбнулся (больше своими прищуренными глазками, чем губами), поприветствовал
нас, но не поднялся, а только пососал трубочку и ближе притянул к себе округлый задок своей
любимицы Лан Мао. Демон держался в этой загадочной мути крепче, чем я, и нашел в себе силы
подойти к дивану и вручить Лау деревянную коробку с маджонгом. Наш приятель оживился,
махнул рукой, чтобы его шлюшки отдалились, и с интересом стал изучать резьбу на крышке и
оформление фишек. Та же скромница, что провожала нас, вскочила рядом с двумя чашками чая.
- Что же вы стоите, дорогие мои, садитесь, - заурчал Лау, не отнимая от губ трубочки. - Вот вкусные
пирожные, обязательно попробуйте, с моим красным чаем особенно таят во рту.
Я доплел до сиденья и рухнул, как подкошенный. Фантомхайв умудрялся слушать и вполне
слышать восторженные ахи и охи Лау по поводу того прекрасного набора, что тот ему подарил, и
уверенно есть сладости (то есть не ронять и не крошить их). Я точно осознавал, что зря оказался
здесь, но идти к выходу не доставало мощи. Я совершенно точно и верно осознавал, что зря
принялся раздеваться, как бы жарко мне не было, но остановиться тоже не получалось.
Въедливый запах захватил волю и только напитал желания, и я замечал, как тянусь к коленям
мальчика, а прекратить продиктованные наркотиком откровения был не в силах.
Китайские девочки отодвинулись. Ошеломления, как и других эмоций, на их личиках так и не
возникло. Я ненадолго остановился глазами на них, а телом уже прижимался к Сиэлю. Какие-то
отчаянные остатки благоразумия хлестали меня по щекам, и поэтому я обследовал торс
мальчишки, стиснув зубы и стыдясь самовольного поведения тела в присутствии пятнадцати
людей, четырех портретов и одной головы тигра. Вся наша одежда валялась где-то вместе с
коврами, на ней удобно устроился жадный до зрелищ Лау с любовницами и с вожделением
смотрел этот красивый и запретный фильм. Сиэль не отпирался, а даже напротив, увлекся
вырисовывать у меня на груди влажные узоры языком. Его сдержанные мысли тоже затуманило
опиумом, или чего там напустила эта узкоглазая сволочь.
- Они такие милые, правда, Лан Мао? - приторным голосом спрашивал он и наслаждался тем, как
мы дышали в такт и кусали друг другу шеи. Мне было горько и стыдно, но я вдавливал лицо Сиэля
в свою грудную клетку, чтобы он насытился моим запахом, и стонал от той режущей обжигающей
боли, с которой скребут ногтями спину. Мое краткое имя под лопаткой у мальчишки все давно
увидели, а когда я навалился сверху, то и клеймо демона оказалось во всеобщем обзоре. Детские
ноги взметнулись, я безудержно присосался к его губам. Я не касался нарочно члена Сиэля, он
также не трогал моего; у меня и не рождалось мыслей насадить его, как всегда, на себя и крутить
до полной потери сил - не нужна была эта банальная операция, когда и без нее сознание
озаряется от слияния не столько двух неуклюжих потных тел, сколько пары зависимых падших
душ. Я видел, как кончал - семя сочилось медленно, огромными каплями, и Сиэль запускал под
меня руку и облизывал ее, - с дрожью жмурился и ронял голову на плечо стенающему мальчику.
От внешней дурноты и внутреннего бесчестья раздирало до прорвавшихся родников слез - как
меня, так и Сиэля. Очнулись мы в полдень нового дня, по-прежнему нагие и все на том же
проклятом диване в проклятом доме контрабандиста из Поднебесной. Это, пожалуй, был один из
единичных случаев, чтобы я даже не жалел - проклинал себя за произошедшее, немедленно гася
назойливые пошлые вспышки вроде "но ведь вам же понравилось..." Фантомхайв разборчиво не
заговаривал со мной около недели (да и я бы тоже не решился), а одежду, навсегда
пропитавшуюся незабвенной мглой наркотика, безжалостно выбросили в костер, сложенный
одним из соседей.
Но сейчас вроде и не постесняюсь признаться: "А ведь нам же понравилось..."
Люди, люди - невозможно представить жизнь одного человека без тысяч других. (Все слишком
впечатлительные могут теперь без опаски вернуться к моему повествованию; уверяю вас, что
ничего настолько подробного, кроме лишь последнего поцелуя в губы через какое-то время,
больше не встретится.) Людей вокруг нас всегда было больше чем достаточно - да и в одном из
крупнейших городов планеты иначе быть не могло. Но в то же время я смотрел на прочие лица
будто из-за стекла, как животное с любопытством или тоской наблюдает из клетки за двуногими
безволосыми существами, слоняющимися вокруг него. Мне были интересны люди, но я с трудом
мог отнести себя и Сиэля ко всем ним.
Мы гуляли не только в определенных торжественных местах, но и просто таскались по
запыленному городу - иногда по историческому центру, чаще по ненужным прелестным улочкам
окраин. Сливаясь с потоком прохожих на тротуаре или на переходе, я смотрел только вперед или
под ноги, пока их никто не растоптал; а усевшись где-нибудь в сквере или в открытом кафе,
слыша, как Сиэль шелестит упаковкой от мороженого, можно было и обратиться к тем самым
индивидам, составлявших со мной одну несущуюся толпу (столица не умеет передвигаться
медленно).
Зеленый курчавый парк: плешивые клумбы, скворечники, каменный мосток через узенький
прудик, гипсовые статуи работы местных безымянных скульпторов. Мы устроились на вымытом
газоне, как и большинство, неподалеку от передвижного ларька, где Сиэль истратился на большой
вафельный рожок (но сигареты мне купить не разрешил); мы ненадолго бросаемся в глаза другим
гуляющим из-за нашей кипельно-белой одежды - демон только кеды надел черные, а я - в
красной оправе очки. Мясистой даме в желтом платке я подозрительно приглянулся, но она не
рискнула подойти ко мне при племяннике. Бородатый загорелый папаша вывел на пикник своих
дочерей-тройняшек (вьющиеся волосы, тяжелые челюсти, красные беретки - никакой схожести с
родителем). Две гламурные девицы, наштукатуренные и обесцвеченные (мерзость),
обмахиваются шляпами с широченными полями, только уменьшающими их невеликий рост.
Прыщавые вихрастые студенты в солнечных очках делятся жевательной резинкой и сетевыми
анекдотами. На недавно отделанной роликовой площадке катаются наперегонки четыре девочки
чуть младше Сиэля: все с веснушками, все счесывают коленки, все заливаются смехом.
Фантомхайв сдержанно отказывается взять напрокат коньки. Еще одна черноглазая и
черноволосая девочка обнимает здоровенную длинношерстную собаку - в породах я не
разбираюсь, Сиэль тоже не распознал. Улыбчивая старушка делает зарядку на свежем воздухе ("а
ты, куряка, и не доживешь до ее возраста", ехидничает мальчишка и лишается недоеденного
лакомства). Хорошенькая девушка сидит на скамейке - озорные глаза, спутанные кудри, платье в
горошек в стиле первой половины двадцатого века. На соседней скамейке громко сосется
вульгарная парочка: он небритый и в трико с пятнами, она одновременно и с открытой грудью, и с
голыми ногами (мерзость-мерзость). Красивая тонкокостная женщина-азиатка сомневается,
пристыдить ли ей влюбленных или не лезть не в свое дело. Большая огненно-рыжая компания:
капюшоны, кепки, старомодная камера, два скейтборда, две биты и гитара. Светловолосый
подросток с оттопыренными ушами снимает на огромную зеркалку бабочек. Одна и та же
скамейка: худой юноша с цепью на шее читает книгу в мягкой обложке и поедает клубничный
пломбир, его лысый ровесник на другом краю лавочки хлещет пиво и проливает на себя.
Морщинистая мамаша, чьи фруктовые духи воспринимаются так же ярко, как запах влажной
травы под нами, показывает своему пухлому трехлетнему сынишке, что "это об-ла-ка, а это во-ро-
на". Какому-то качку стало совсем жарко, и он, красуясь, снял майку и принялся обливаться водой
из пластиковой бутылки. На его раздутые бицепсы и пресс уставились как женщины (с восторгом),
так и мужчины (с завистью).
- Как неестественно, - фыркнул Сиэль, не обращая на качка большего внимания, чем на фонарный
столб. Будучи не таким рельефным, скорее плоским и просто стройным, я невольно возгордился.
"Об-ла-ка" потихоньку превращались в наливные "ту-чи". Расслабленные жители предпочли
убраться с открытого пространства; но были и уникумы, например, дама в платке, что следила за
мной, вынула из кожаной сумки нежно-сиреневого цвета зонт. Граф не пожелал встретиться
лично с дождем, тем более он лишь позавчера излечился от насморка, и тогда я повел его в
ближайший магазин для укрытия (как выяснилось, там продавали одежду для детей до трех лет).
Ему среди чепчиков, пинеток и распашонок не понравилось, а излишне интересующаяся
продавщица (студентка, как и весь их консультантский род, мулатка, брови различной формы)
совсем чуть не довела его до нетерпимой грубости: "Что-то ищете?", "Нужны вещи для
маленьких?", "Вот какие милые ползунки, в полосочку". На большом настенном телевизоре, мечте
многих окраинных спортбаров, крутили ролики с развивающими играми "для особо отсталых
детей" (тише, Сиэль, консультантке это не по душе), рекламой подгузников и веселых
аттракционов. Колокольчик над входом иногда позванивал, и продавщица быстро находила
общий язык с сюсюкающими мамками, и посему ее консультация больше включала в себя не
помощь в подборе курточек и юбочек, а совместное оживленное очарование малышами.
Фантомхайву настолько все опротивело, что у него закончились все слова, способные выразить
его отвращение, а покинуть магазин мы не могли из-за промозглой погоды. После дождя мы
шлепали по лоснящейся дороге мимо каких-то разукрашенных павильончиков, не вписывающихся
рядом с ними офисы мелких компаний (тусклые постройки без балконов в пять-шесть этажей) и
отодвинутого в угол, огороженного чугунным забором храма, небольшого, с одним белым
крестом, возвышающимся над крышей, требующего срочной реставрации, окруженного
маленькими скромными деревцами - сама покорность и снаружи помещения. В скромном дворе
ни души - может, монастырь или воскресная школа.
- Кстати, ты можешь выбрать, Себ, - вдруг начал Сиэль, - ты можешь отбывать свое наказание не
обязательно в тюрьме или в дурке, а вот в таком монастыре. Смирение, покаяние, очищение и все
такое... Бог твои грехи всегда простит.
Его слова прозвучали для меня странными. Мальчик обычно был безразличен к религии.
- Боги не обращаются к тем, кто изначально родился в адской печи, - ответил я.
А еще раз мне пришлось выйти на улицу в платье. Нет, я абсолютно серьезно, в настоящем
женском платье, с накрашенными ногтями и глазами. Сиэль, садюга, нашел момент, чтобы
вынести и запрятать все мои вещи (заче-е-е-ем...). Где они находились, мне, конечно, никто не
сообщил, а если бы я в том случае отказался выходить из дома, то племянник бы отправился на
прогулку один. Рисковать я не захотел, и победивший Сиэль торжественно открыл мне дверцы
алой бездны - шифоньера в комнате, некогда принадлежавшей Ангелине. (Интересно, как ты
чувствуешь себя, Анна? Получается меня забыть? Какие татуировки покрывают твое тело, и
удается ли тебе завладеть авторитетом сокамерниц? Правда, вряд ли я это узнаю, ведь мои
письма ты давно игнорируешь; а если мы все же сможем встретиться, то через столько лет точно
не угадаем друг друга. Ты будешь седая и семидесятилетняя, если случайно выживешь до
окончания своего срока, я недалеко уйду от тебя, а Сиэль бы... нет-нет-нет, и выдумать
невозможно.)
- А ты мелочный, - процедил я, пытаясь найти какое-нибудь отличимое темное пятно. - Сколько
уже прошло времени с твоего спектакля?
Фантомхайв сказал только, что ему надоело ждать, когда я что-нибудь отыщу. В красной гуще
промелькнуло что-то монохромное, и я вынул длинное, многослойное платье в черно-белую
косую полоску. И я, и Сиэль весьма удивились наличию подобного предмета в гардеробе Анны, но
я обрадовался, что мне не придется привлекать внимание вызывающим красным нарядом.
На квартале я боялся смотреть на людей знакомых, которые вполне могли бы признать меня в
безобразной рослой даме, напялившую уродливые садовые шлепанцы со стильным платьем,
обвязавшую зачем-то вокруг груди капроновый шарф и вышедшую в таком убогом виде в город. Я
нарочно надвигал фетровую шляпку на стыдящиеся подведенные глаза. Зато моему спутнику все
нравилось - я унижен и скоро буду осмеян (он что-то еще обронил о том, что мне действительно
идет этот идиотский маскарад, а я недовольно повел плечом).
Самым поразительным мне показалось, что на меня бросали не только насмешливые, но и
несколько двусмысленные взгляды. Какой-то американский турист вальяжно подошел ко мне и
попросил дать ему прикурить (мы как раз задержались на открытой широкой набережной, и я
достал сигареты). Вообще туристов там развелось тогда множество, несколько автобусов
подъехали к мосту, и я погрузился в наблюдения, несколько поверхностные, но время от времени
точные.
В том смельчаке, что стрельнул у меня, я опознал заокеанского жителя еще до того, как он со
мной заговорил. Он отделился от достаточно большой группы, состоящей в основном из задорных
стариков - обычно это присуще южноевропейцам или американцам, но итальянцы и испанцы не
такие поджарые и грубоватые. Итальянцы рисуются мне несколько гламурными, будто
подтаявшими от солнца и безалаберности быта; испанцы же более доступны и крепки, в зной они,
наоборот, набирают силы. Количество французов в Британии в наше время растет, несмотря на
исторически сложившееся соперничество; распознать их мягкие, румяные, но не оплывшие лица с
тяжелыми веками и обаятельными улыбками не составляет труда. Немцы четко отесаны, их черты
иногда резки - все-таки они привлекательнее британцев с нашими вытянутыми головами и
выпуклыми глазами. Русских легче узнать по большинству детей в их группе - или же по явной
азиатской примеси, выраженной в пытливости взгляда раскосых глаз и неутолимой жадности в
движениях и поведении. Чистые азиаты - японцы и китайцы - вежливы и уступчивы, только
японцы смотрят чуть наглее, в особенности на короткие юбки девушек.
Не хочу сказать, что мы только и занимались, что страдали от безделья. Сиэль однажды за ужином
огорошил меня известием, что он снова хочет учиться в школе.
- Ты не шутишь? - выпалил я, запив водой застрявший в горле кусок котлеты.
- Нисколько. Я решил, что с осени пойду учиться в девятый класс.
Дата добавления: 2015-11-05; просмотров: 23 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |