Сойдя с поезда, прибывшего из Чарльстона, и окунувшись в суету железнодорожного вокзала Атланты, Гарольд Лэтем почувствовал, что испы­тывает сомнения в успехе своего путешествия. Было не по сезону 4 страница

Улицы стали заполняться автомобилями, че­моданами и прочим домашним скарбом, от обуви и щеток до роялей. Люди убегали, стремясь опе­редить огонь, спотыкаясь о брошенные вещи, беспорядочно разбросанные по улицам и тротуа­рам, и падая.

Прошел долгий час страха и неизвестности, прежде чем Митчеллы нашли бабушку Стефенс живой и невредимой (она, как оказалось, нахо­дилась в деловой части города, куда отправилась за покупками до того, как начался пожар), в то время как ее дом, переживший нашествие Шермана и пожар Атланты в 1864 году, сгорел до основания.

Атланта находилась на грани страшной ката­строфы, поскольку горячий ветер продолжал раз­дувать пламя. В отчаянной попытке остановить огонь пожарные применили взрывчатку, разру­шив несколько домов, находящихся на пути огня, с тем чтобы локализовать пожар. Оглушительные взрывы окончательно превратили город в ад кро­мешный. Население обезумело от ужаса, пламя и черные клубы едкого дыма вздымались в небо, и половина домов в городе сотрясались от взрывов. Однако ничто не помогало — пламя продолжало бушевать.

Оно перебрасывалось через вырытые тран­шеи, распространялось на восток и запад, опу­стошая целые кварталы. Но ветер неожиданно поменял направление, и пламя быстро утратило свою разрушительную силу.

Спасательный пункт был оборудован в город-жом зрительном зале, и Маргарет кинулась туда, чтобы помочь пострадавшим. И там она столкну­лась с огромным количеством потерявшихся де­тей, зовущих родителей и плачущих среди полной неразберихи. Осколки человеческой жиз­ни — спасенные от огня мебель и одежда — были свалены в кучу вдоль одной из стен огром­ного зала. Домашние животные лаяли и мяукали. Раны полегче обрабатывались тут же, в то время как людей с более серьезными увечьями уклады­вали на носилки, чтобы доставить в различные госпитали, расположенные в нетронутых огнем районах города.

Это были страшные незабываемые картины, которые своими глазами увидела молодая девуш­ка. Она бросилась было помогать раненым, но тут кто-то предложил ей в первую очередь за­няться детьми. Одетая в свою школьную форму, с косичками, Маргарет запрыгнула на сцену и стала кричать: «Потерявшиеся дети — сюда!», повторяя этот призыв снова и снова, пока вокруг нее не собралась группа испачканных, заплакан­ных малышей. Затем она стала выкрикивать имя каждого ребенка, поднимавшегося к ней на сце­ну, пытаясь таким образом собрать вместе членов семьи.

К своему удивлению, она и сама «воссоеди­нилась» со Стефенсом, прибывшим с группой солдат из форта Макферсон на помощь горожа­нам. Лишь поздно ночью огонь удалось обуздать. Потери города были огромны. Прежний дом семьи Митчелл был разрушен вместе с 11 други­ми домами, принадлежавшими бабушке Стефенс, арендная плата за которые давала ей средства к существованию. Таким образом, личные финан­совые потери семьи были одними из самых зна­чительных в городе; и все же, учитывая, что никто из ее членов не был ранен, они пришли к выводу, что им крупно повезло.

В течение нескольких недель разрушенные районы Атланты продолжали дымиться, посколь­ку огонь тлел под обломками рухнувших домов. Сотни факелов пылали там, где раньше стояли дома, обозначая бреши в газопроводе. И когда, наконец, пламя было погашено, выяснилось, что около 300 акров городской территории преврати­лись в пустыню, почти 2000 домов полностью разрушены и 1000 человек остались без крова. Но, что удивительно, хотя многие жители были серьезно ранены во время пожара, погиб лишь один из них.

Прошло немало дней, прежде чем погорель­цам смогли подыскать хоть какое-то временное жилье, и сотни людей спали под открытым небом в парках и на свободных участках.

Атланта на удивление быстро оправилась от этой трагедии. Страна воевала, и у горожан были более важные дела, нежели оплакивать утрачен­ное добро. В течение короткого промежутка вре­мени на окраине города рядом с фортом Мак­ферсон расположился еще и лагерь Гордона, в котором тысячи молодых солдат проходили курс военной подготовки.

Большинство из офицеров полков, раскварти­рованных в этих двух лагерях, были студентами университетов или недавно закончили их. И со стороны Маргарет потребовалось не много уси­лий, чтобы убедить родителей в том, что ее гражданский долг — помочь молодым офицерам как-то скрасить их суровую лагерную жизнь.

Дом Митчеллов был достаточно обширным, а штат прислуги довольно большим, чтобы предо­ставить жилье и обслужить энное количество друзей Стефенса, приезжавших с ним на уик­энды.

Маргарет была очень нежна с молодыми офи­церами, часто становясь доверенным лицом в многочисленных романтических любовных свя­зях, возникавших во время танцев и вечеринок. И когда в сентябре она вернулась в школу, душа ее была наполнена мечтами и томлениями в отношении своей жизни и страхом за жизнь и благополучие как брата Стефенса, так и всех тех молодых солдат, с которыми ей довелось позна­комиться летом. Страшные рассказы о войне, слышанные ею в детстве, вернулись, преследуя ее, и именно с того времени она начала страдать от ночных кошмаров и бессонницы, которые му­чили ее потом в течение всей жизни.

И именно тогда она впервые поняла, как молоды были те старые ветераны, с которыми она когда-то каталась верхом, когда война раз­рушила и их жизни, и жизни тех женщин, кото­рых они оставили позади, уходя на войну.

Глава 5

В июне 1918 года Маргарет нау­чилась водить семейный черный шестиместный «хансон», единственный автомобиль, сделанный в Атланте. Рано утром по субботам она подъезжала к лагерю, загружала в машину столько молодых офицеров, сколько в нее могло уместиться — эта цифра могла доходить до девяти, если офицеры были не очень крупного сложения, — и приво­зила их в свой дом на уик-энд.

Форменный сорванец и хороший товарищ вдруг неожиданно превратился в прекраснейший из цветов - южную красавицу. Исчезли косич­ки, уступив место распущенным волосам, пере­хваченным лентой, органди и шелк заменили школьные хлопок и саржу. Она была крошеч-_ной — не более 5 футов (150 см), весила 92 фунта (40 кг) и имела 19-дюймовую талию (47,5 _см). Но самым притягательным в ней было ее живое чувство юмора. Кроме чисто женского очарования, у нее были и такие прекрасные качества, как необыкновенная живость характера и прелестная веселость. И ко всему прочему, она знала, как вести себя, чтобы считаться «своей». По словам Стефенса, «в Атланте не было девуш­ки более популярной среди офицеров».

На веранде дома Митчеллов, за белыми ко­лоннами, среди запаха вербены, разлитого в воз­духе, Маргарет училась флиртовать. Но при этом, как она позднее признавалась друзьям, она никогда никому не позволяла поцеловать себя. Мать часто предупреждала ее, что единственным ответом на сексуальное любопытство могло бы стать только замужество, а Маргарет не чувство­вала себя готовой взять на себя подобные обяза­тельства. Ведь позволить кому-либо поцеловать себя означало так или иначе, что она должна будет обручиться с этим мужчиной. Это было, конечно, очень возбуждающе и романтично.

Постоянно ходили слухи, что мужчины вот-вот должны будут отправиться за океан, и чтобы помочь им отвлечься от жестокой реальности жизни, вечеринки занимали каждое мгновение этих уик-эндов. Барбекю и пикники, так же как и танцы, устраивались в доме Митчеллов или в закрытом саду Центрального городского клуба, или в приятном помещении Пьедмонтского клуба автолюбителей.

Оркестры под открытым небом, бумажные фонарики, отбрасывающие свет и тени на танцу­ющих, большие группы молодых людей, собрав­шихся, чтобы отпраздновать, возможно, послед­ние дни своей молодости, — все это являло ошеломляющее зрелище. Стефенс вспоминает, как его мать «настаивала, чтобы я тратил все свое офицерское жалованье на приятное вре­мяпрепровождение», и что она также настаивала, чтобы Маргарет тоже развлекалась, ибо, как она философски замечала, «вы являетесь свидетелями конца целой эпохи и можете наблюдать его в хороших обстоятельствах. Не упустите свой шанс видеть это... Вещи имеют обыкновение исчезать во время войн, но то, что вы видели, и то, что вы сделали, — останется с вами навсегда».

Маргарет внимательно выслушивала советы матери. И вот как-то на одной из вечеринок она познакомилась с молодым офицером, лейтенан­том Клиффордом Уэст Генри из Нью-Йорка, который проходил боевую подготовку в лагере Гордона. Он был янки, что придавало ему неко­торую экзотичность, и он только что, в июне, окончил Гарвардский университет. Был он начи­тан, образован и, к удовольствию Маргарет, мог наизусть декламировать стихи и отрывки из Шекспира. Стройный и красивый, он выглядел несколько изнеженным. Некоторые из одноклас­сниц Маргарет считали его не приспособленным к жизни, не такой сильной личностью, как она, а скорее слабым и женственным. Маргарет, тем не менее, была совершенно очарована романтич­ным лейтенантом, «таким печальным и красивым в своем офицерском мундире». Его критикам она говорила, что он «предельно искренен» и поклял­ся в своей настоящей любви к ней.

Лейтенант Генри, так же как и Маргарет, любил танцевать, и когда они вместе, рука об руку, скользили по гладкому полу Центрального городского клуба под грустную мелодию «бедной Баттерфляй», от этой пары нельзя было оторвать глаз. Кроме того, что лейтенант был элегантным танцором, он умел также и замечательно слу­шать, и Маргарет делилась с ним своими плана­ми в отношении медицины и последующей спе­циализации в психиатрии. (Это была ее послед­няя идея, навеянная чтением работ Фрейда.)

Клиффорд Генри был очарован и мягкими южными ночами Атланты, прогулками в автомо­биле, танцами, домом Митчеллов с его широкими романтическими террасами, черными неграми-ги­таристами, устраивавшими свои представления в густой тени старых дубов, и самой Маргарет — расцветающей красавицей с сияющими голубыми глазами, дерзким лицом постреленка, и стаями молодых офицеров, всегда толпящихся вокруг

нее.

Этому Клиффорд Генри положил конец, вру­чив ей тяжелое резное золотое кольцо, фамиль­ную драгоценность. Она была ошеломлена, пора­жена и очень, очень влюблена в молодого лей­тенанта. Такие же чувства, казалось, испытывал и он.

В августе Клиффорд Генри узнал, что скоро их отправят за океан, и как-то вечером, на веранде, они с Маргарет тайно обручились. В конце месяца и Стефенс, и Клиффорд Генри на военных кораблях были отправлены во Фран­цию.

Окончив в июне семинарию Вашингтона, Маргарет собиралась осенью поступать в Смит-колледж, в Нортхэмптоне, штат Массачусетс. По­началу она настаивала на Истерн-школе в противовес Южному колледжу, в который обычно поступали все девочки, закончившие семинарию Вашингтона. Смит стал окончательным выбором благодаря его превосходной академической репу­тации, достижениям в области прав женщин, что было очень важным для Мейбелл, и его близости к дому тети Эдит. Рядом с колледжем, в Кон­нектикуте, жила и семья Клиффорда Генри.

После колледжа Маргарет намеревалась по­ступать в медицинскую школу и говорила не­скольким друзьям по семинарии Вашингтона, что мечтает поехать в Вену на стажировку к Фрейду, прежде чем завести собственную практику, ско­рее всего в Атланте. Ей явно хотелось угодить матери.

В ожидании начала учебного года Маргарет писала длинные письма своему жениху, напол­ненные мечтами о будущем. Ни брак, ни касаю­щиеся их планы совместной жизни никогда ими не обсуждались. Как только война закончится, Клиффорд будет работать по своей специально­сти юриста в фирме отца, специализирующейся на сделках с недвижимостью. Как это согласуется с намерением Маргарет вернуться в Атланту, чтобы стать последовательницей Фрейда, — об этом благоразумно умалчивалось.

После серии военных неудач, постигших ар­мию союзников в июне — июле 1918 года, дело, казалось, шло к тому, что Германия может по­бедить в войне. Но потом, в результате блестяще проведенного контрнаступления во второй битве на реке Марне, в течение трех дней военное счастье отвернулось от немцев. 10 августа гене­рал Першинг добился согласия.союзников на самостоятельные действия американской армии; союзники тем временем глубоко проникли сквозь германские линии обороны, и пошли слухи о том, что, возможно, будут начаты мирные пере­говоры, поскольку все шансы Германии на побе­ду упущены.

Окрыленные этой надеждой, Маргарет и Мей­белл решили выехать в Нью-Йорк за две недели до начала занятий в Смит-колледже. В течение какого-то времени мать и дочь были свободны, и обе прекрасно провели время, осматривая до­стопримечательности города, разглядывая витри­ны магазинов и обновляя покупками гардероб Маргарет.

Как-то после обеда они сели в поезд, чтобы съездить в Гринвич к тете Эдит, сестре Мейбелл. Их соседом в вагоне оказался мужчина, черты лица которого показались Маргарет смутно зна­комыми.

«Я заметила, что он смотрит на нас,— писала она в письме отцу и бабушке Стефенс. — Наш южный акцент выдавал нас повсюду. Но когда я стянула перчатки и, сняв тяжелое кольцо с одной руки, надела на другую, то встретила взгляд его карих глаз и почувствовала, что знаю, кто он. Мужчина поднялся и подошел к нам.

— Вы мисс Митчелл, не так ли? — спросил
он, улыбаясь.

И я ответила, как если бы я встречалась с ним каждый день в течение многих лет:

Вы отец Клиффорда. И это был именно он!

— Я узнал кольцо,— засмеялся он. — Клиф­
форд очень любил его.

И затем мы все начали болтать. Он мне очень понравился, и я верю, что и маме тоже. Он приятный мужчина, с чувством юмора и более сильный, чем Клиффорд. Он не простой ньюйоркец, но очень космополитичный и хорошо образованный. Он чрезвычайно гордится своим сыном, хотя старается этого не показывать, и он дал мне несколько писем от него, которые были у него в кармане».

Мистер Генри пригласил их для встречи с миссис Генри на ленч в отель «Уолдорф» в следующую среду, после которого они могли бы посетить какой-нибудь дневной спектакль.

«Прелестная встреча, не правда ли? — пишет Маргарет отцу. — Конечно же, он видел не­сколько моих ужасных фотографий, но, похоже, он использовал мой акцент и кольцо, просто чтобы пошутить». И добавляет: «Если вы получи­те какие-нибудь письма от Клифа для меня, пожалуйста, сразу же перешлите их сюда.

P. S. Пожалуйста, сохраните мои письма. Спрячьте их куда-нибудь».

Юджин Митчелл был обеспокоен серьезно­стью чувств своей дочери к Клиффорду Генри. «Маргарет только 17 лет, — напоминал он Мей-белл в своем письме к ней. — Может быть, не следует поощрять ее дружбу с семьей Генри, поскольку это может вовлечь ее в более глубо­кие отношения, о которых она будет потом жа­леть и не знать, как от них избавиться».

В ответ 10 сентября Мейбелл пишет ему успокоительное письмо:

«Дорогой, ты или не был молодым, или за­был об этом, если придаешь такое значение при­вязанностям семнадцатилетних.

Семья Генри, насколько я могла разобраться, это хорошие люди, много путешествовавшие, об­разованные. Богаты они или нет — я не знаю, но они респектабельны. Их мальчик в Европе, и может случиться, что он останется там навсегда. Так зачем беспокоиться о том, что не сможет произойти в ближайшие 4 или 5 лет, и 99 шан­сов из 100 — не случится вовсе? Можешь ли ты припомнить, в скольких девушек был влюблен Стефенс с тех пор, как ему исполнилось 17? У молодости свои собственные способы для получе­ния жизненного опыта. Я, конечно, скажу Генри, когда вновь увижусь с ними, чтобы они никому ничего не говорили о Маргарет, с тем чтобы и их сын, и Маргарет были вольны изменить свои намерения, если они того пожелают. А потому успокойся в отношении этого дела, поскольку ничего плохого здесь нет».

Маргарет же не понравился ни Коннектикут, ни круг друзей ее тети Эдит, и она пишет отцу:

«Это варварская страна. Я бы не согласилась жить здесь, даже если бы сам Рокфеллер пред­ложил это мне. Мне не понравились ни атмосфе­ра, ни люди. Они холодны и держатся замкнуто с первой минуты вашего знакомства. И потом эти деньги, деньги, деньги, которые постоянно считаются и которые не имеют значения для меня, любящей хулиганов за их безденежье. Те­перь я понимаю, почему солдаты-янки любят южанок: потому что их девушки — это амазон­ки, рослые и сильные, которые могут «сами о себе позаботиться», но им не хватает легкости — легкости тела и ума.

Здесь нет молодых людей, поскольку это не армейский город, и я упустила золотые погоны. Проклятье этим людям с их патриотизмом! Они кричат о нем со всех крыш и приговаривают вас как шпиона, если вы не делаете того же. Жен­щины проводят время, вращаясь в разных орга­низациях, похожих друг на друга своей бесполез­ностью, за исключением, конечно, Красного Креста, и не видно, чтобы они что-нибудь делали, кроме как суетились без какой-либо опреде­ленной цели.

Вчера я ходила на ланч к Смитам (их отец — Альфред Смит, находящийся с диплома­тической миссией в Испании). Живут они в са­мом красивом доме, который я когда-либо виде­ла. Расположен он среди многих акров земли и так хорошо ухожен, что восемь человек должны работать в нем. Во время ланча нас обслуживали двое белых слуг, но, судя по виду и размерам дома, здесь должно быть достаточное количество слуг, чтобы обслуживать его. Как я узнала от одной любительницы «совать нос в чужие дела», здесь даже помощница посудомойки получает 45 долларов в месяц. В семье нет взрослых парней, и потому война не коснулась ее. Старшая из девочек продала мне за 50 центов безделушку в пользу Красного Креста. Ба! Патриотизм! Поче­му, черт возьми, эти люди не откажутся от слуги, машины, клуба, — то есть того, что дей­ствительно чего-то стоит, и не перестанут кри­чать о патриотизме и продавать 50-центовые ве­щи, продолжая содержать бесполезную свиту? Почему за плату, которую они каждый месяц платят бесполезному слуге, можно купить «За свободу!» (Liberty Bound). Это делает меня боль­ной, но вы не можете ничем помочь.

Возможно, я полюблю Север — я намерена постараться это сделать, поскольку хочу любить место, где должна буду жить девять месяцев в году, но это будет довольно трудно. Вероятно, Нортхэмптон отличается от Гринвича. Я всяче­ски надеюсь, поскольку хочу попасть в такое место, где ценится личность, а не миллионы».

Ланч в «Уолдорфе» с четой Генри прошел замечательно, и миссис Генри очень понравилась Маргарет. После завтрака они вчетвером отправились смотреть музыкальное ревю. Клиффорд занимал все их мысли, и обе семьи обменивались замечаниями типа: «Клифу бы понравилось это шоу» или «Мы снова придем сюда, когда Клиф вернется домой».

Рано утром на следующий день Мейбелл вме­сте с Маргарет поездом отправились в Нортхэм­птон. Этой. осенью в колледж поступило 775 студентов — набор был самым большим в исто­рии Смит-колледжа, почти вдвое больше, чем на трех других курсах. Из-за этого несколько боль­ших старых меблированных домов около кампуса были сняты с целью разместить всех прибывших.

Маргарет поселилась на Хэншоу-стрит, 10, под присмотром миссис Пирсон, очень порядоч­ной леди из Новой Англии, к которой Мейбелл сразу почувствовала доверие. Мать помогла до­чери устроиться и в тот же вечер уехала, оставив Маргарет впервые в ее жизни совершенно одну • без кого-либо из членов семьи рядом.

Смит-колледж не был «заскорузлым старым местом», каким его опасалась увидеть Маргарет. Девушки были бойчее, чем те, с которыми она училась в семинарии. И тем не менее Маргарет не чувствовала себя с новыми одноклассницами свободнее, чем с прежними. В Смит-колледже оказались дочери нескольких самых известных и состоятельных семей Восточного побережья. Эти девушки были достаточно опытны и искушенны в житейских делах, много путешествовали, много читали и играли в игру, о которой Маргарет даже не слышала, — бридж.

Они владели французским, но использовали его редко — как своего рода знаки препинания для того изысканного, аристократического анг­лийского, на котором говорили. Одевались же они потрясающе шикарно, в то время как гардероб Маргарет в сравнении с их казался простень­ким и старомодным. Она никогда не бывала за границей, и хотя немного и читала по-француз­ски, говорить на нем не умела. На ее курсе было мало южанок, и ее, постоянно дразнили и за южный акцент, и за малый рост, и за наивность.

Маленькая, спартанского вида комната на втором этаже дома с видом на красивые кирпич­ные здания и густой лесной массив, стала отныне для Маргарет домом. Первые несколько месяцев ее соседки по комнате часто менялись, находя других девушек, с которыми и снимали комнату на семестр. И Маргарет долго чувствовала себя чужой в колледже, пока, наконец, не подружи­лась с несколькими девушками: Джинни Моррис, высокой симпатичной блондинкой, ставшей ее постоянной соседкой по комнате; Софи Хенкер, которая так же любила лошадей, как и сама Маргарет; Мадлен Бакстер, которую прозвали Рыжая за ее восхитительные тициановские воло­сы и которая тоже одно время была соседкой по комнате; и Хелен Аткинсон, собиравшейся стать учительницей.

Как только Джинни Моррис поселилась в комнате, дружеские отношения Маргарет с дру­гими девушками стали складываться очень быст­ро, поскольку Джинни была девушкой, которую любили все, и кроме того, именно она была инициатором большинства развлекательных ме­роприятий. В глазах девушек Маргарет была ро­мантичной, если не загадочной фигурой, по­скольку была обручена с офицером, находив­шимся за океаном, от которого она каждый день получала письма. Друзья звали ее Пегги, и она сама, за исключением писем к Клиффорду и родителям, всегда подписывалась именно так.

В беседах о политике, музыке и искусстве — в чем Маргарет разбиралась плохо, а ее подруги очень хорошо — она была сдержанной и молча­ливой, но иной раз она могла быть в ударе, очаровательной и забавной, и своей любимой темой — Гражданской войной — могла увлечь любую аудиторию.

Джинни Моррис писала:

«Мы все с благоговением относились к тому, сколько писем она получает из-за океана, и были покорены ее ирландским чувством юмора, которого было намного больше, чем этого можно было ожидать в этом, на вид хрупком, южном цветке. Кроме того, мы уважали ее за то на­смешливое отношение к правилам поведения в колледже, которым она отличалась, а также за умение курить — ведь быть обнаруженной с сигаретой означало безусловное исключение из Смит-колледжа.

Мы были все поклонниками кино и часто сматывались с занятий, чтобы посмотреть самую последнюю картину с участием таких звезд, как Чарли Рей, Норма Тенерс или Вэллис Рейд. А один вечер в неделю отводился на представле­ния, устраиваемые в узком кругу друзей. Глав­ным действующим лицом их был неотразимый Уильям Пауэлл. Этот актер особенно понравился нам в боевике «Капитан Дженке Северных мо­рей».

По вечерам никто даже не думал заниматься. Вместо этого мы обычно собирались в нашей комнате, слушая рассказы Пегги. Когда темы бесед приобретали серьезную направленность, вы могли с полной уверенностью ожидать, что сей­час Пегги повернет разговор на Гражданскую войну. Она могла кормить вас хорошо упакован­ными порциями описаний второй битвы при Булран с теми же воодушевлением и горячностью, с какими другие девушки рассказывали бы о пар­тии в бридж, сыгранной прошлой ночью. Она так много знала о Роберте Ли, как будто он был современной кинозвездой.

Всякий раз, когда она бывала так рассержена, что начинала называть меня «Проклятая янки!», я знала, что наша домашняя жизнь находится под угрозой!»

В начале октября, когда жизнь в Тен-Хене (как называли свой дом живущие в нем девуш­ки) стала входить в упорядоченную колею, на­чалась эпидемия «испанки», обрушившаяся пона­чалу на Новую Англию и теперь двигавшаяся на запад страны. Причины болезни были неизвест­ны, и медицинская наука не знала, как с ней бороться. Ни одно из известных лекарств от гриппа, казалось, не давало никакого эффекта, и количество смертельных исходов было ужасающе велико. По распоряжению федерального прави­тельства все школы в стране были закрыты. В Смите и других колледжах был объявлен каран­тин, и занятия приостановлены. Девушкам не позволяли покидать Нортхэмптон, посещать дру­гие дома и собираться для групповых мероприя­тий или занятий спортом, хотя им и не возбра­нялось гулять небольшими группами в лесу, ок­ружающем колледж.

«Эти янки,— писала Маргарет в письме к родителям 5 октября,— очень любят гулять пеш­ком, и поскольку поля и леса сейчас очень красивы, а на открытом воздухе находиться на­много безопаснее, я намерена как можно больше быть вне дома».

Через три недели, когда карантин был снят и паника, вызванная «испанкой», несколько поу­тихла, письма от Клиффорда, ранее всегда получаемые ею с опозданием в месяц, перестали приходить. Последнее было датировано 11 сен­тября, и штемпель указывал на место отправле­ния — Сан-Михаэль. Именно Джинни была че­ловеком, сообщившим Маргарет новость: рано утром 12 сентября под покровом густого тумана американская ударная армия, в составе которой были Ю-я американская армия и три француз­ских дивизии, атаковала немцев, удерживавших этот самый район Сан-Михаэль. В течение не­скольких дней немцы были разбиты, но ценой восьми тысяч солдатских жизней.

Маргарет позвонила семье Генри, но они то­же ничего не знали о сыне. Началось круглосу­точное бдение, которое быстро прекратилось: семья Генри получила телеграмму, что их сын серьезно ранен в битве при Сан-Михаэле. В бою он проявил мужество, заменив вышедшего из строя капитана и приняв на себя командование боем. Осколками бомбы, сброшенной с немецко­го аэроплана, лейтенанту Генри оторвало ногу. Кроме того, он был серьезно ранен в живот. Клиффорд был награжден «Военным Крестом», когда лежал на госпитальной койке, но утром 16 октября он умер.

Маргарет глубоко переживала его смерть. Ее брат Стефенс утверждал, что Клиффорд был са­мой большой любовью в ее жизни. Она продол­жала поддерживать отношения с семьей Генри в течение многих лет, но вполне возможно, что она больше любила свои романтические фанта­зии, чем самого Клиффорда. Она восхищалась его интеллектом, прекрасной внешностью, поэти­ческой душой и благородством, но сомнительно, чтобы Маргарет по-настоящему понимала этого молодого человека, которого, как она считала, любит. Друзья Генри знали и говорили о его гомосексуальных наклонностях, но Маргарет, ка­залось, совершенно не думала об этой стороне натуры своего жениха.

В этот период своей жизни Маргарет испыта­ла большое разочарование в собственной сексу­альности — что, конечно же, не являлось чем-то необычным для девушек ее возраста.

Ей нравилось быть желанной и играть роль роковой женщины, но сама мысль о каких-либо сексуальных отношениях с мужчиной приводила ее в ужас. С Клиффордом Генри ей не было необходимости думать о себе с точки зрения секса, поскольку их отношения были, как она любила говорить, «более высокого уровня». Она не знала ни одного человека, у которого был бы такой же богатый словарный запас и такие же познания в искусстве. Он, в свою очередь, вос­хищался ее жизнелюбием и тем, как она умела рассказывать истории о прошлом, оживляя собы­тия. Клиффорд Генри возбуждал ее, но был при этом неопасен, а его письма были предметом зависти для ее подруг. Она, однако, ни с кем не делилась их содержанием, поскольку в них не было страсти — в них было ясно проступающее чувство разочарования молодого солдата в войне.

Напряженный режим Смит-колледжа не по­зволил Маргарет долго предаваться горю. И хотя она продолжала оплакивать Клиффорда, присут­ствие 25 девушек в доме отвлекало ее от уны­ния. Большинство из них были в полном востор­ге от ее коллекции фотографий молодых солдат вооруженных сил Соединенных Штатов. Эти фо­то были подарены Маргарет молодыми людьми, посещавшими дом Митчеллов летом в последние два года.

Ред Бакстер, одна из ближайших подруг Мар­гарет в Тен-Хене, вспоминает, что Пег любила декламировать стихи, любовь к которым привил ей Клиффорд Генри. Одним из любимых вре­мяпрепровождений девушек было сесть в две ванны, находившиеся в ванной комнате на верх­нем этаже, и, «стараясь перекричать одна дру­гую, громко декламировать стихи, держа горя­чую воду включенной, отчего кожа становилась красной, как у вареного рака».

Другая соседка Пегги по комнате, Дорис Джеймс, вспоминает, как Калвин Кулидж, тогда губернатор Массачусетса, посетил колледж, что­бы навестить супругов Пирсон, владельцев Тен-Хена. Нортхэмптон был родиной семьи Кулиджа, а потому он и Пирсоны были старыми друзьями.

«Вечером мы с Пегги пошли в гостиную Пир­сонов, чтобы попросить хозяйку разрешить неко­торым из нас пойти в кино... Мы нашли мистера Пирсона и мистера Кулиджа, и после того как мистер Пирсон невнятно пробормотал: «Губерна­тор, это мисс м-м-м», он отправился искать мис­сис Пирсон, а мы остались один на один с этим великим человеком.

Приятный вечер,— сказала Пег (вечер был исключительно сырым и ветреным).

Мистер Кулидж подумал и наконец ответил:

— Сегодня вам надо надеть галоши.

— Как дела в Бостоне? — спросила Пег. - Мы ожидали, что, поразмыслив, он выдаст что-нибудь глубокомысленное о государстве, но он сказал:

- Да, если вы собираетесь выходить сегодня вечером, вам понадобятся галоши».

И потом в полной тишине мы ожидали мис­сис Пирсон, и когда она, наконец, появилась, мистер Кулидж обратился к ней:

— Я сказал девочкам, что им понадобятся галоши.

Прежде чем мы вышли из зоны слышимости, Пег сказала:

— Я должна запомнить эти бессмертные сло­ва.

Маргарет успевала лишь по одному предме­ту — сочинениям по английскому. И это един­ственное достижение не могло компенсировать тот бледный вид, который она имела по другим предметам. Тем более что профессор английско­го, по ее мнению, не обладал тем тонким лите­ратурным вкусом, который, как ей казалось, был у миссис Пейсли в семинарии Вашингтона. И когда после чтения одного из ее сочинений он провозгласил ее «юным гением», хотя сочинение было, по ее мнению, на «негодную, хилую те­му», Маргарет утратила доверие к оценкам про­фессора. Ее низкая оценка своих способностей, убеждение, что любая похвала в ее адрес излиш­ня, поскольку по многим причинам она не зара­ботана ею, уже в то время стали проявляться в ней. По тому, как она позднее излагала случай с профессором, и сам факт, что она помнила об этом и отнеслась к словам профессора как к незаслуженной похвале, любой мог сделать вы­вод, что помочь ей нельзя, можно лишь почув­ствовать, ощутить присущий ей комплекс непол­ноценности. Не могло ей помочь и то, что она с большим трудом перешла на следующий курс.

Дата добавления: 2015-11-04