Сойдя с поезда, прибывшего из Чарльстона, и окунувшись в суету железнодорожного вокзала Атланты, Гарольд Лэтем почувствовал, что испы­тывает сомнения в успехе своего путешествия. Было не по сезону 3 страница

К десяти годам волосы Маргарет, бывшие цвета меди, стали золотисто-каштановыми, а гла­за - - ярко-синими. Но что делало ее неповтори­мой и очаровательной — так это необыкновен­ная живость лица. Говорила она безостановочно и с большим оживлением. Родители даже прозва­ли ее «пулемет» и шутили, что детский журнал с таким же названием, который Маргарет ежеме­сячно покупала на свои карманные деньги, под­ходит ей как нельзя кстати.

Решив, что пора всерьез заняться дочерью, Мейбелл заменила брюки в ее гардеробе юбками и заставила посещать уроки танцев, но все эти усилия со стороны матери не смогли изменить главного - - мальчишеского облика Маргарет и ее повадок сорванца. Походка ее была, как у маль­чишки, а с помощью своих ловких крепких рук она могла залезть на любое дерево так же быстро, как и любой из друзей ее брата Стефенса. Она любила играть в бейсбол, ей нравился азарт этой игры, и вскоре ее приняли в команду, в которой играли все соседские мальчишки. Она стояла на подаче мяча, и в этом качестве про­должала играть до 14 лет. Схватки по бейсболу были ее самым большим увлечением. Одетая в самую старую и рваную одежду, какую только можно было найти в доме, Маргарет стояла в полной боевой готовности, пригнувшись под большими балками на соседнем строительном участке и пасуя мяч мальчишкам-нападающим.

В северо-восточной части митчелловской усадьбы росла, глядя как бы свысока на всю Атланту, гигантская сосна, пережившая, похоже, и Гражданскую, и Революционную войны. Мар­гарет со Стефенсом соорудили нечто вроде пло­щадки на ее вершине, приспособив в качестве подъемника старую плетеную корзину, служив­шую для перевозки семейных любимцев — ко­шек. И все же несмотря на мальчишеские замаш­ки, в фантазиях этой десятилетней девочки с развитым воображением было очень много жен­ственного и романтического. В те дни, когда из-за плохой погоды ей приходилось сидеть до­ма, она могла читать часами — правда, не те книги, которые предпочитала Мейбелл, — «веч­ную и неувядаемую классику», а волшебные сказки и романы викторианской эпохи, которые девочка выбирала, бывая с отцом в библиотеке Карнеги. Она и сама сочиняла рассказы, записы­вая их на небольших листках бумаги, которые сшивала потом яркими нитками. Один из таких рассказов, озаглавленный «Рыцарь и леди», был написан неустойчивым, корявым детским почер­ком и со множеством ошибок. В нем добро побеждает зло, и «прекрасная леди» выходит замуж за «доброго рыцаря» после того, как он побеждает другого, «дикого и опасного рыцаря».

Но все эти романтические сочинения были забыты, когда Маргарет стала собирать серии книг о разбойниках. И когда Стефенс говорил ей, что во всех этих книгах и сюжет однотипный, и стиль ужасный, она, защищая их, отвечала, что сюжет вполне может и повторяться и что в книге главное — содержание, а не стиль. Проигнори­ровав таким образом пренебрежение брата, Мар­гарет приступила к написанию рассказов из жиз­ни бандитов и сыщиков, героине которых (обыч­но ее тезке по имени Маргарет) постоянно угро­жают опасности, но она смело их преодолевает.

Написанные крупными детскими каракулями, эти рассказы заполняли линованные школьные блокноты, уложенные в две старые ржавые ме­таллические хлебницы, которые Мейбелл выбро­сила за ненадобностью.

Рассказ под названием «Маленькие пионеры», датированный 31 января 1910 года, когда Марга­рет было всего девять лет, и написанный уже более тонким и установившимся почерком, чем ее предыдущие литературные опусы, заканчивал­ся так:

«Ночью Маргарет была разбужена криками и воплями вперемежку с призывами о помощи, доносившимися из гарнизона. Быстро одевшись, она поспешила из дома, но отпрянула, увидев сцену, открывшуюся перед ней. Множество лю­дей, и раненых, и уже мертвых, лежали на траве, а воздух был густым от дыма, и кругом свистели пули. Как только появилось солнце, все стало ясно: это банда апачей, скача вокруг форта, палила из ружей. И когда самые смелые из них пытались перелезть через частокол, их встречали храбрые защитники форта, ряды которых редели с каждой минутой».

Она предоставила своим читателям гадать, что же случилось с бедной Маргарет, но одно было ясно: у автора был явный талант рассказ­чика. Так, к ужасу и удовольствию брата и кузенов, она рассказывала им истории о приви­дениях, а еще писала короткие комические сцен­ки, которые обычно ставились в гостиной у Мит­челлов и в которых она всегда исполняла роль главной героини. Зачастую весьма бурные сюже­ты этих пьес и рассказов никак не сочетались с обликом семьи Митчелл, во многих отношениях весьма старомодной, даже несмотря на эмансипи­рованные взгляды Мейбелл на равноправие жен­щин. Среди книг, запрещенных в семье как амо­ральные, были произведения о Томе Джонсе и Дон Жуане.

В то же время Мейбелл считала, что девочке, чтобы быть хорошо образованной, необходимо читать и те из классических книг, в которых, по словам Стефенса, действовали и отрицательные герои, развращающе влияющие на положитель­ных, такие, например, как соблазнительница Ма­ленькая Эмили в «Давиде Копперфильде».

Маргарет умудрялась уже в 12 лет читать романы Вальтера Скотта и Диккенса, но лишь в обмен на взятку в 5, 10 или 15 центов, получа­емую ею от отца. А вообще-то она предпочитала лучше быть наказанной матерью, чем читать Толстого, Теккерея или Джейн Остин.

Кстати, чаще всего ее наказывали за наруше­ние какого-либо персонального родительского запрета, нежели за обычные детские шалости, и в основном это i-сходило от матери.

Однажды, когда Мейбелл куда-то уехала, а Юджин Митчелл был оставлен присматривать за детьми, Маргарет сделала инсценировку романа Томаса Диксона «Предатель», который позднее совместно с его же «Клансменом» был экранизи­рован под общим названием «Рождение нации». Юджин был в своем офисе, когда Маргарет взя­лась осуществить постановку этой своей пьесы, исполняя в ней главную роль Стива, поскольку никто из соседских мальчишек не согласился снизойти до роли, в которой он должен был поцеловать девочку.

Произведение было представлено на суд пуб­лики в гостиной дома Митчеллов, при этом юные клансмены играли в отцовских рубашках, полы которых были обрезаны по колено. Много лет спустя Маргарет писала по этому поводу вдове писателя, миссис Диксон:

«Ох и поволновалась же я с этими клансменами, которые после второго акта вдруг забасто­вали, требуя плату в 10 центов вместо 5, а потом, как раз в тот момент, когда по пьесе меня должны были повесить, двоим из них срочно понадобилось в туалет, и зрителям пришлось сидеть и ждать их. И в результате именно та сцена, которая должна была заставить зал кри­чать от восторга, принесла мне наибольшее огор­чение.

Когда моя мать вернулась домой, они вместе с отцом прочитали мне длинную нотацию об ответственности за посягательство на авторские права. И в течение нескольких лет я со страхом ожидала, что мистер Томас Диксон вчинит мне иск в суде на миллион долларов».

Но Юджин Митчелл не только резко отчитал дочь, но и отшлепал, чтобы, как потом объясня­ла Маргарет, «я никогда не забывала, что не должна брать то, что мне не принадлежит», и что «плагиат — это обычное воровство».

Свою репутацию знающего специалиста в об­ласти патентного права и сделок с недвижимо­стью Юджин Митчелл приобрел, защищая права своих клиентов именно в этих областях юрис­пруденции. А потому слово «плагиат» было со­вершенно новым для девочки, но всю свою даль­нейшую жизнь она очень серьезно относилась ко всему, с ним связанному, считая, что не только ты сам не имеешь права на плагиат, но и не должен позволять другим заниматься чем-то по­добным.

Литературная деятельность Маргарет, однако, не вызывала одобрения у ее матери, ибо Мей-белл с глубоким уважением относилась к дости­жениям науки и предпочитала вышиванию реше­ние задач по тригонометрии. И потому пьесы и рассказы дочери она считала не более чем игрой ленивого ума, а время, отданное им, — потра­ченным впустую. Если девочка действительно хо­чет добиться в жизни чего-то стоящего, она дол­жна заняться математикой, латинским и другими науками. Сама Мейбелл, с благоговением следив­шая за деятельностью мадам Кюри, не могла простить себе, что не пошла в свое время в колледж и не реализовала мечты юности стать ученым. Что до самой Маргарет, то она прекрас­но знала, какие надежды возлагает на нее мать, и отчаянно старалась добиться ее одобрения. И потому, несмотря на явное удовольствие, получа­емое ею от сочинительства, кто бы и когда бы ни спросил ее, кем она будет, когда вырастет, Маргарет всегда отвечала: «Врачом».

Эта замечательная цель несколько смягчала недовольство Мейбелл тем, как небрежно отно­силась дочь к католической церкви. Девочка ни­когда не ходила к мессе и читала молитвы толь­ко под нажимом родителей. Мейбелл относила этот грех на счет «научного склада ума» своей дочери, и, когда Маргарет исполнилось 11 лет, мать часто говорила с ней о том великом буду­щем, которое могло бы ее ожидать, стань она одной из немногих американских женщин-физи­ков.

И все же присутствовала некоторая отчуж­денность в отношениях матери и дочери. Марга­рет была такой скрытной натурой, что однажды в порыве раздражения Мейбелл заявила, что дочь напоминает ей дядю своего отца: тот готов был прошагать милю в противоположном направ­лении, лишь бы только соседи не поняли, куда он на самом деле направился.

Джексон-хилл, район, в котором жила семья Митчелл, всегда считался пригородным. Это был район, где жили представители солидного средне­го класса, но он никогда не имел ни такой известности, ни престижа, как, к примеру, Пер­сиковая улица. А поскольку в 1911 году Юджин Митчелл уже был президентом городской ассоци­ации адвокатов и Совета по образованию, то есть человеком, в городе весьма известным, то ему ничего не оставалось, как переселиться с семьей в более престижный район. Мейбелл, всегда стре­мившаяся к тому, чтобы у семьи было все самое лучшее, согласилась на переезд, и был куплен участок земли в центре одного из лучших квар­талов Персиковой улицы. В связи с приближаю­щимся переездом Юджин сменил детских пони на более крупную лошадь, чистокровного жереб­ца по кличке Буцефал — в честь знаменитой лошади Александра Македонского. Маргарет бы­ла в восторге: верховая езда по-прежнему оста­валась ее любимым развлечением. Ей потребова­лось немного времени, чтобы научиться обра­щаться с огромной черной лошадью, после чего она могла просто наслаждаться быстрой ездой. И если у Стефенса интереса к верховой езде уже почти не осталось, то Маргарет, особенно в те­чение нескольких первых недель, каждый день часами не слезала с Буцефала, гоняя его вверх и вниз по холмам, крича и гикая, устремляясь в галоп сразу, как только дом оставался позади. Она все еще была так мала ростом, что, даже сидя в седле очень прямо, казалась до смешного крошечной верхом на огромной лошади.

Как-то ясным солнечным днем, заметив, что Стефенс и его кузены, стоя у коновязи, восхи­щенно смотрят на нее, Маргарет, гикнув, про­мчалась мимо них, крикнув на ходу: «Смотрите, как я разверну его!» Она пустила Буцефала в карусель, но лошадь неожиданно оступилась и опрокинулась на землю, подмяв под себя крича­щую от ужаса девочку. Подбежавшие ребята увидели ее лежащей на левом боку без сознания, левая нога Маргарет была сильно поранена, и из раны сочилась кровь, а Буцефал без всадника стремительно мчался по полю среди высокой травы.

Глава 4

Несмотря на отчаянные просьбы Маргарет, Буцефал был продан в течение того месяца, пока она болела. Но еще больше ее расстроило решение родителей запретить ей впредь заниматься верховой ездой. Поскольку Стефенс был целый день в школе, а мать занята своей суфражистской деятельностью, Маргарет была вынуждена сама себя развлекать в течение всего длительного периода выздоровления, последовавшего за перенесенной ею хирургической операцией ноги.

По настоянию матери она всерьез приступила к чтению книг из обширной домашней библиоте­ки Митчеллов. Массивные, в кожаных перепле­тах тома Байрона, Бернса, Скотта, Теккерея, Диккенса и Толстого соседствовали на полке с проштудированными ею книгами по истории Гражданской войны. Мейбелл возобновила свои усилия, с тем чтобы заставить дочь прочитать роман «Война и мир», но книга разочаровала Маргарет. «Толстой и большинство русских писа­телей казались мне чертовски скучными, бестол­ковыми до глупости и совершенно бессвязны­ми»,— говорила она позднее. Однако и матери, и любому, кто спрашивал ее, читала ли она «Войну и мир», Маргарет врала, не стесняясь. Действительно, в юности она могла с умным видом подробно говорить с гостями Мейбелл о книгах, в которых прочитывала лишь вступитель­ную главу.

Несмотря на то, что нога заживала быстрее, чем предполагали врачи, легкая хромота все же осталась. Почти все виды физических упражне­ний были ей противопоказаны, но она все же возобновила уроки танцев, с тем чтобы укрепить ослабевшие мышцы.

Юджин Митчелл как-то пообещал семье, что летом на каникулах они съездят в Нью-Йорк, пока будет заканчиваться постройка их нового дома, и Маргарет с большим нетерпением ожи­дала предстоящего путешествия.

Семья выехала из дома в июне. В Саванне они сели на пароход, и, к своему облегчению, Маргарет обнаружила, что не подвержена мор­ской болезни. Вместе с отцом она целыми днями гуляла по палубе, а по вечерам вальсировала с ним же в кают-компании под звуки новой мело­дии «Мечты о небесном вальсе». Ее раненая нога не мешала ей хорошо танцевать, и Мейбелл, наконец, смогла поверить, что дочь, несмотря ни на что, все-таки сможет стать настоящей леди.

Нью-Йорк, с его беспорядочно двигающимися толпами людей и небоскребами, казался фанта­стическим. Эмоции переполняли Маргарет. Севе­ряне находили ее южный акцент забавным, и бывало, что совершенно незнакомые люди вы­сказывались по этому поводу в ресторанах и магазинах.

Митчеллы навестили сестру Мейбелл Эдит Ней Моррис, которая жила в Гринвиче, штат Коннектикут, а затем совершили путешествие на лодке по реке Гудзон до Олбани и обратно. Ну а потом, к великой досаде Маргарет, Стефенс с отцом остались в Нью-Йорке, а они с матерью отправились на «ферму здоровья» в Нью-Джер­си, где прошли курс «молочного лечения». Все это показалось ей ужасно скучным, но когда спустя два месяца в августе 1912 года семья вернулась домой, Маргарет выглядела румяной и пышущей здоровьем и смогла принять самое деятельное участие в переезде с Джексон-хилл в новый дом Митчеллов.

Несмотря на то, что район Персиковой улицы считался престижным, тот участок дороги, кото­рый проходил мимо их дома, был так же покрыт грязью, как и большинство улиц Атланты. Но вот новый дом оказался достаточно велик, чтобы гордо именоваться «особняком», и первое время, глядя на величественный белый фасад дома, столь непохожего на другие дома на Персиковой улице, большинство из которых были построены в стиле викторианской архитектуры, Маргарет чувствовала себя несколько подавленной этим великолепием.

С дорическими колоннами, украшающими фасад, дом являл собой прекрасный пример воз­рождения классического стиля архитектуры, быв­шего столь популярным на Юге задолго до Гражданской войны и вновь возродившегося в начале XX века. Некоторые из разрушенных и покинутых домов на плантациях графства Клей­тон были выстроены в таком же стиле. Но новые соседи Митчеллов считали их дом нелепым — мол, это то же самое, что жить в реставрирован­ном доме греческой архитектуры, построенном в первой половине XIX века, вместо того чтобы построить новый.

Вполне возможно, что родители этим внуши­тельным сооружением просто платили дань ува­жения прошлому, но и сама Маргарет сознавала, что дом смотрится странно и неуклюже на ма­леньком городском участке, что он кажется та­ким же чужим на Персиковой улице, как и она сама. Не нравился ей и искусственный ландшафт в этой части города, хотя и было там несколько лесных массивов и небольшой парк через дорогу. Она чувствовала, что их жизнь с переездом на Персиковую улицу неизбежно изменится, и пе­ремены эти ее не радовали.

Интерьер дома был еще более впечатляющ, чем внешний вид. При входе в дом сразу оказы­ваешься в большом холле с гостиной налево и музыкальной комнатой направо, и когда орехо­вые двери бывали распахнуты, то общая длина всех этих трех помещений составляла 70 футов (21 м). Но весь этот особняк с резными панеля­ми и высокими потолками, с роскошной лестни­цей, вполне уместной для королевских выходов, был не очень-то подходящим местом для того сорванца в образе девочки, беготня которого по куда более уютному дому на Джексон-хилл со­провождалась непрерывным хлопаньем всех две­рей.

С первого взгляда на красиво одетых и пре­красно воспитанных соседских детей Маргарет поняла, что будучи очень хорошими, они никог­да не поймут 11 -летнюю девочку, которая, не­смотря на все усилия матери, до сих пор любит носить брюки и бросать мяч.

С переездом в новый дом Маргарет не только оказалась на расстоянии двух трамвайных оста­новок от своих старых соседей, но и перешла в новую школу, казавшуюся девочке громадной. Друзей у нее в этой школе было мало. Их семья принадлежала теперь к более элитарному обще­ству, чем на Джексон-хилл, и девочка чувство­вала, что ныне и суфражистская деятельность ее матери, и ее католицизм почему-то бросают тень на их семью.

Маргарет не была принята в обществе юных жителей Персиковой улицы, уже изучающих светские тонкости, обычные для Южного «света», в то время как сама она еще не усвоила и основных понятий. И кроме того, пусть и была она очень живой и веселой девочкой, но при этом имела склонность говорить вслух такие ве­щи, которые просто шокировали ее новых дру­зей.

Они считали ее забавной и смеялись над ее шутками, но никогда не ходили к ней в дом и не приглашали ее к себе. Стефенс же, симпатич­ный молодой человек 17 лет, готовился в это время к поступлению в колледж и, кроме того, постоянно то влюблялся, то разочаровывался в девушках. Он всегда занимал большое место в жизни сестры, но теперь обходился с ней в снисходительной, покровительственной манере, и Маргарет в эти первые месяцы на Персиковой улице была очень одинока и даже чувствовала себя несчастной.

Чтобы поддерживать свой новый, более высо­кий стандарт жизни, Митчеллам пришлось нанять больше слуг, чем у них было на Джексон-хилл. И теперь униформа и церемонное обращение заменили небрежность в одежде и непосредствен­ность в отношениях со слугами, раньше служив­шими в семье, и, что много хуже, расходы на новый штат сразу привели к напряжению всего домашнего бюджета. Неожиданно для себя Мар­гарет узнала, что Митчеллы далеко не все «могут себе позволить». Зимой, например, в доме едва топили, поскольку, как часто повторялось, ее отец «не миллионер», гостей бывало мало и при­ходили они редко, а любой покупке предшество­вали долгие обсуждения. Казалось, даже Мейбелл упала духом с переездом на Персиковую улицу, и, хоть она и оставалась активисткой движения за равноправие женщин, собрания суфражисток в доме Митчеллов почти не проводились.

Маргарет чувствовала себя чужой в доме. И в это время большим утешением для нее вновь стало сочинительство — она писала новеллы большей частью приключенческого жанра. В саду у Митчеллов была клумба из кустов бирючины, которую Маргарет называла своим «волшебным кольцом». И в хорошую погоду она сидела, скре­стив ноги, среди этих кустов, заполняя линован­ные блокноты рассказами о приключениях, про­исходивших в экзотических странах.

На обложке одной из этих тетрадей было написано: «Оглавление», и ниже — список мест, в которых должны были происходить события в будущих рассказах, включающий Африку, Аляску, Китай, Египет, Мехико, Россию, Турцию, Южную Америку и Париж. Здесь же были пере­числены и темы будущих рассказов: «Плут, Гражданская война, Контрабандисты, Корабле­крушение, Восстание сипаев, Свет».

О содержании ранних сочинений Маргарет можно судить по их названиям: «Фил Келли — детектив», «Трагедия в Дарктауне», «Погонщики коров», «В моем гареме» и «Падение Роджера Ровера». Во время пасхальных каникул мать взя­ла Маргарет с собой в поездку по сельским районам Джорджии. Ехали они в легкой коляске по грязным дорогам, заезжая на фермы, где Мейбелл выступала перед группами сельских женщин, просвещая их относительно женских прав.

Мейбелл возила с собой дочь, чтобы пробу­дить в ней интерес к проблемам, с которыми она неизбежно, как всякая женщина, столкнется в будущем. Но Маргарет больше интересовали ста­рые фундаменты некоторых сожженных дотла домов и рассказы о том, как их владельцы спа­сались бегством, когда Шерман перерезал дорогу на Саванну. Зажигательные речи Мейбелл перед сельскими женщинами не возбуждали в Маргарет чувства «сестринства»; и казалось, что мать бы­стрее находит общий язык с этими незнакомка­ми, чем с собственной дочерью. Маргарет верну­лась из этой поездки, сильнее, чем когда-либо, ощущая, насколько они с матерью далеки друг от друга.

Давно, со времени обстрела форта Самтер, Америка не испытывала такого шока, как 4 ав­густа 1914 года, когда пришло известие, что война в Европе стала реальностью. Тринадцати­летняя Маргарет, всю жизнь слушавшая рассказы о жестокой войне прошлого века, сознавала ее непоправимость и опустошительность сильнее, чем большинство образованных взрослых севе­рян. Ее родители и их друзья бесконечно обсуж­дали войну в Европе и были против политики изоляции. Обе семьи — и Митчеллы, и Стефен-_СЬ1 — всегда с гордостью говорили, что их пре­дки сражались и в Революционной войне, и в войне 1812 года, а также в семинольской, Мек­сиканской и Гражданской войнах.

«Они сражались за Джорджию всегда, когда возникала в этом необходимость, и если бы та­ковой не было, они бы ее сотворили». Лишь в испанскую войну они не взялись за оружие, считая ее ничтожной в лучшем случае, но всегда были готовы отправить своих сыновей в бой сразу, как только это станет необходимо.

Стефенс собирался идти воевать за свою страну, и Мейбелл гордилась этим, хотя втайне и очень переживала. Маргарет же просто ужасала сама мысль о том, что ее брату, возможно, придется участвовать в кровавых битвах, разго­воры о которых она постоянно слышала, и осенью 1914 года она отправлялась в школу с тяжелым сердцем.

Закончив начальную школу без какой-либо особой степени, Маргарет поступила в семина­рию Вашингтона — частную школу для девочек, основанную двумя внучатыми племянницами Джорджа Вашингтона. И здесь обучение хоро­шим манерам и примерному поведению было составной частью учебной программы. Маргарет пошла в эту семинарию неохотно, но выбора не было: не сюда, так в монастырскую школу, по­добную тем, которые посещали и Мейбелл, и все остальные девочки Фитцджеральдов.

Атмосфера, царившая в семинарии Вашингто­на, была довольно гнетущей, и те четыре года, что Маргарет провела в ней, были не самыми счастливыми в ее жизни. В классе, где она учи­лась, были девочки, восхищавшиеся ее смело­стью. Она плавала лучше всех, пренебрегая пу­гающими предостережениями врачей, и прекрас­но ездила верхом. Она была самой неутомимой в пеших прогулках и всегда могла придумать какие-нибудь забавные развлечения. Ее шутки, красочная речь и остроумные замечания часто цитировались. Но несмотря на все это — или из-за ее мальчишества и прямоты, или из-за ее несколько повелительной манеры обращения, — мало кто из девочек дружил с ней, и ее никогда не приглашали присоединиться к каким-либо из школьных женских организаций.

Ее лучшими друзьями по-прежнему остава­лись мальчики из числа их прежних соседей по Джексон-хиллу. С ними она могла быть самой собой, шуметь, использовать жаргонные словечки и обсуждать более жизненные вопросы, чем в так называемых девичьих беседах. В неопубликован­ных воспоминаниях Стефенс, оглядываясь на то время, пишет, что сестра «не пользовалась успе­хом в школьном обществе, хотя и происходила из одной из тех старинных семей, которые обла­дали достаточным весом и возможностями для того, чтобы обеспечить девушку, вступающую в жизнь, всем необходимым для успеха».

Но было нечто большее, чем непопулярность, что докучало Маргарет в семинарии Вашингтона. Стефенс добавляет, что «она приобрела себе вра­гов и что это привело к большому злу». Он также утверждает, что эти тягостные ощущения преследовали сестру всю жизнь и что она «так и не забыла тех, кто был ее врагами». Те из одноклассников же, которые, возможно, относи­лись к этой категории, утверждали, что девушкой «Маргарет лишь тогда была счастлива, когда мог­ла командовать окружающими». Но факт остает­ся фактом: в школе Маргарет была кем-то вроде одиночки.

Семинария Вашингтона размещалась в огром­ном старом особняке с белыми колоннами. Его элегантные комнаты и спортивные залы содержа­лись в образцовом порядке. Само старое здание было отведено под столовую для учащихся, а позади него стоял более современный корпус. По словам женщин, живших в Атланте в то время и находившихся примерно на том же общественном уровне, что и Маргарет, почти каждая девушка Атланты посещала семинарию Вашингтона.

Школа находилась в нескольких минутах ходьбы от дома Митчеллов, а значит, девочкам, жившим на Персиковой улице, было нетрудно зайти к Маргарет по пути домой. Не сомневаясь в том, что проблемы дочери могло разрешить лишь общение, Мейбелл поощряла визиты дево­чек после школы. Однако после того, как она прочла им лекцию о правах женщин, эти визиты прекратились, что отнюдь не добавило популяр­ности ее дочери.

Любимой учительницей Маргарет была мис­сис Ева Пейсли, преподававшая английский язык в длинной, узкой и старой классной комнате в подвальном этаже семинарии. Миссис Пейсли распознала литературные способности Маргарет и красными чернилами делала обширные замеча­ния на полях ее тетради для сочинений.

«Согласование, Маргарет!», «Согласование предложений!», «Последовательность!», «Упро­щай!». К большому смущению Маргарет, миссис Пейсли часто зачитывала ее сочинения перед классом. «Слушай то, что ты написала,— говорила она ей.— Хороший писатель должен быть и хорошим слушателем».

Маргарет, не очень доверяя матери, никогда не показывала ей свои рассказы, опасаясь вы­звать недовольство Мейбелл своими литератур­ными попытками, а кроме того, она была очень скрытной. Девочка вела дневник в течение не­скольких лет и в тот год, когда попала в класс миссис Пейсли, решила написать роман.

В течение нескольких месяцев подряд она мчалась из школы домой, уединялась в своей комнате и писала книгу, которую назвала «Боль­шая четверка» — о приключениях четверки за­кадычных друзей в закрытой школе для девочек. Старательно написанный ручкой, роман занимал 400 страниц и был разбит на 40 глав. На внут­ренней стороне обложки она записала: «Есть пи­сатели и писатели, но настоящим писателем рож­даются, а не становятся. «Прирожденный» писа­тель изображает своих героев реальными живыми людьми, в то время как у «сделанных» писателей герои — просто набитые фигуры, танцующие, когда их дергают за ниточки; вот почему я знаю, что я — «сделанный» писатель».

Сюжет этого первого бесхитростного произ­ведения был порождением фантазии девочки. В одном из эпизодов вымышленная Маргарет спа­сает семью своего друга от разорения, уничтожив какие-то опасные бумаги; в другой главе она бесстрашно ведет своих одноклассников к спаси­тельному выходу через бушующее пламя. Марга­рет довела роман до конца, но, перечитав его, пришла к выводу, что он не более чем «набор избитых старых выдумок».

Потерпев, по ее собственному мнению, неу­дачу в качестве романиста, Маргарет сосредото­чила всю свою творческую энергию на школьном драматическом клубе и вскоре стала в нем веду­щим исполнителем ролей, автором и секретарем. И пусть ее попытка с романом оказалась неудач­ной, она все равно продолжала писать короткие рассказы, один из них даже был напечатан в школьном журнале под псевдонимом, который она сама для себя выбрала — Пегги Митчелл.

«Пегги лежала на песке за несколькими мес-китными кустами, крепко прижимая к груди вин­товку отца и наблюдая, как люди Альварадо двигаются по дому»,— так начинался этот рас­сказ о девочке, уцелевшей во время резни, уст­роенной в ее доме мексиканскими бандитами, и решившей самой отомстить им. «Первые лучи солнца заставили бандитов поторопиться. Их гла­варь бросил сигарету, с которой он ходил, и поспешно застегнул пряжку на ремне. С беско­нечными предосторожностями Пегги подняла ружье на уровень глаз и отыскала человека сквозь прицел. Холодно, бесстрастно она наблю­дала за ним, и холодная сталь ружья придавала ей смелости. Она не должна промахнуться сей­час не может промахнуться, — и она не промахнулась».

Поначалу этот рассказ был отвергнут редак­тором школьного журнала, но вмешалась Ева Пейсли, курировавшая издание, и произведение Маргарет было напечатано. На фотографии дра­матического клуба, сделанной осенью 1916 года, запечатлены 22 его члена, одетые в белые мат­роски и темные юбки и собравшиеся вокруг двухместного «форда». Двадцать третий член, Маргарет, сидит на крыше машины.

6 апреля 1917 года Соединенные Штаты объ­явили войну Германии. Положение союзников вряд ли могло быть хуже, чем оно было этой весной. Потери были чрезвычайно тяжелыми; ситуация на море осложнилась после того, как несколько кораблей были пущены на дно немца­ми; ко всему прочему, в Англии оставался лишь трехнедельный запас еды для вооруженных сил. Стефенс, окончивший университет Джорджии в 1915 году и почти два года проучившийся в Гарвардской юридической школе, теперь вернул­ся домой, чтобы стать одним из первых атлант-цев, призванных на военную службу. Для про­хождения курса офицерской подготовки он был направлен в соседний форт Макферсон, располо­женный между Оклендом и Ист-Пойнтом.

Не успела Атланта пережить шок от войны, как произошла катастрофа, заставившая вспом­нить лето 1864 года. Утром 21 мая 1917 года, после целого месяца необычайно засушливой по­годы, задул горячий южный ветер. В 12 часов 46 минут дня уже четвертая за этот день тревога поступила по телефону в пожарный департамент города. Загорелась крыша старого негритянского чумного барака, который ныне использовался в качестве морга для Грейди-госпиталя. Звучало это сообщение не очень серьезно, и поскольку все лучшее пожарное оборудование было уже отправлено по вызовам, в госпиталь поехала ста­рая машина без нужного шланга. К тому време­ни, когда был послан второй экипаж, огонь уже вышел из-под контроля и стал распространяться к северу, на белый жилой район Джексон-хилл, как раз по той дороге, где раньше жили Митчел­лы и где находился дом бабушки Стефенс. Под­хваченное ветром, пламя пронеслось над полями, перевалило за вершину холма и обрушилось вниз, на город, перебрасываясь с одного дома на другой так стремительно, что у жителей не оста­валось времени ни на что другое, кроме как, схватив детей, больных и стариков, выбегать из домов, чтобы спастись. Меньше чем за час 20 кварталов Атланты оказались в огне; небо было охвачено заревом, и едкий запах дыма плотной стеной висел в воздухе.

Дата добавления: 2015-11-04