Сойдя с поезда, прибывшего из Чарльстона, и окунувшись в суету железнодорожного вокзала Атланты, Гарольд Лэтем почувствовал, что испы­тывает сомнения в успехе своего путешествия. Было не по сезону 1 страница

Пегги Митчелл Марш

Глава 1

Сойдя с поезда, прибывшего из Чарльстона, и окунувшись в суету железнодорожного вокзала Атланты, Гарольд Лэтем почувствовал, что испы­тывает сомнения в успехе своего путешествия. Было не по сезону теплое апрельское утро, и он стоял, щуря от солнечного блеска свои, похожие на совиные за стеклами очков, глаза. Крупный мужчина с продолговатым лицом и животом, на­висающим над поясом, вице-президент и главный редактор издательства Макмиллана, Лэтем имел вид человека, вполне довольного собой.

На голове у него — панама с жесткими полями, лихо сдвинутая на его седеющих воло­сах, в руках — кожаный чемоданчик с моно­граммой. Несколько раздраженный тем, что ни­кто из представителей местного отделения изда­тельства его не встретил, он тем не менее созна­вал, что в этом была его собственная вина, поскольку прибыл он более ранним поездом, чем планировал.

Это раздражение тем более усилилось, когда, подъехав на такси к отелю «Террас» на Перси­ковой улице, Лэтем узнал, что номер для него еще не готов.

Чтобы убить время, он решил пройтись по городу и был разочарован тем, что увидел. Ат­ланта, похоже, не имела ничего от присущего городам старого Юга очарования. Лэтем поду­мал, что выглядит она так же, как и любой город на Севере с населением примерно в пять тысяч жителей.

Дома, мимо которых он проходил, произвели на него впечатление худших образцов виктори­анской архитектуры. На Персиковой улице, од­ном из самых элегантных бульваров города, не было персиковых деревьев — лишь небольшие и разрозненные участки зелени, посаженной по обочинам, чтобы обозначить улицу. Встречались, правда, кое-где большие старые магнолии с тем­но-зелеными блестящими листьями, как бы напо­миная о том, что все-таки это был глубокий юг.

Лэтем немногое мог бы вспомнить из истории Атланты, но знал, что город был практически стерт с лица земли армией Шермана в 1864 году и что он всегда был железнодорожной станцией.

Атланта действительно была основана в 1840 году и названа Терминус (ж/д станция). Позже она стала своего рода форпостом Юга в его торговле с Севером, а большая часть космополи­тичного населения города состояла из граждан, в свое время прибывших сюда со всего Диксилен­да, чтобы основать базу для проведения сделок и торговых операций и тем самым способствовать экономическому развитию Юга.

Большая часть старых семей Атланты сделала свои капиталы на торговле недвижимостью или путем вложения их в развитие местного произ­водства, например, в компанию «Кока-Кола», или же используя преимущества географического положения города, которое сделало его коммуни­кационным и торговым центром.

Это был город, который постоянно как бы перерастал сам себя, меняясь слишком стреми­тельно, чтобы в нем мог сложиться какой-то устоявшийся уклад жизни.

Лэтем прибыл на Юг из Нью-Йорка в по­исках рукописей. Шел 1935 год, и времена были суровые для всей страны, но не для издательской индустрии, которая почти утроила объемы про­даж по сравнению с 1929 годом. Книги давали читателю возможность уйти от действительности по доступной цене, и, чувствуя спрос, издатели отправляли редакторов в Англию для подписания контрактов с английскими авторами на право публикации их произведений в Америке.

Лэтем занимался этим в течение пяти лет, пока в 1934 году, к удивлению издателей, книга «Агнец в душе», первый роман писательницы с Юга Каролины Миллер, не только стал бестселлером, но и получил Пу-литцеровскую премию. Поразмыслив, Лэтем при­шел к выводу, что книга миссис Миллер может стать предвестником зарождающейся тенденции, и с этим пошел к президенту компании «Мак-миллан» Джорджу Бретту, которому сказал, что хотел бы направиться на Юг и попробовать по­искать там новых авторов.

В молодой стране с небогатыми традициями, имеющей не так уж много «преданий старины», рассказы о покорении Юга и «упущенных им возможностях» в какой-то мере удовлетворяли огромную потребность людей в исторической ро­мантике. В течение пятидесяти лет писатели Юга создавали легенду о прошлом, в которой, как выразился один из историков, «великие династии становились еще более великими, очарователь­ные женщины — еще более очаровательными,

мужчины-рыцари — еще большими рыцарями, а счастливые негры — еще счастливее».

Но теперь, спустя столько лет после сокру­шения Юга, некоторые из молодых писателей-южан, казалось, не испытывали более священно­го трепета перед своим родным Диксилендом и его предрассудками и стали изображать его в своих произведениях в несколько еретической, иногда даже гротескной манере.

Эрскин Колдуэлл, например,.в романе «Та­бачная дорога» описал невежественную семью Лестер, отталкивающую в своем убожестве. И хотя сам Лэтем был невысокого мнения о книгах Колдуэлла, но их повсеместный и шумный успех наводил его на мысль, что читающая публика очарована Югом.

Ко времени прибытия в Атланту надежды Лэтема на открытие новых имен, подобных Кол­дуэллу или Каролине Миллер, несколько потуск­нели. Он побывал уже в Ричмонде, Шарлотте и Чарльстоне, но ни одной мало-мальски пригод­ной для публикации рукописи так и не обнару­жил. Но и ехать в Англию, чтобы там подыскать что-нибудь, чем можно пополнить список нови­нок издательства Макмиллана на весну 1936 го­да, было уже поздно: конкуренты из других нью-йоркских издательств уж, конечно, не дремали и, надо полагать, к этому времени успели подписать контракты со всеми стоящими внимания писате­лями-англичанами.

Из своего номера в отеле Лэтем позвонил в офис атлантского филиала своего издательства и, к своему разочарованию, узнал, что и у сотруд­ников филиала нет никаких подходящих рукопи­сей, которые стоило бы посмотреть. И тем не менее Лэтем решил, что ему не помешает встре­титься с как можно большим числом местных молодых писателей, насколько это возможно бы­ло сделать за запланированные им 48 часов пре­бывания в Атланте.

Для начала он позвонил в Нью-Йорк Лу Коул — редактору нью-йоркского офиса изда­тельства Макмиллана, которая когда-то была представителем фирмы в Атланте. И хотя про­шло уже два года с тех пор, как Лу покинула Юг, Лэтем все же поинтересовался, не вспомнит ли она кого-нибудь из молодых авторов в Атлан­те, с которыми стоило бы поговорить.

«Пегги Митчелл Марш, — не слишком охот­но ответила Лу. — У нее есть рукопись, над которой она работала несколько лет. Она гово­рила мне, что это нечто о Гражданской войне и Реконструкции Юга, но сама я эту рукопись не читала. Да и никто другой не читал, кроме ее мужа, Джона Марша».

Л у предупредила Лэтема, что Пегги из поро­ды тех редких писателей, которые не жаждут публикаций, и что, вполне возможно, ей могут не понравиться его расспросы. Годом раньше Л у и сама писала ей, предлагая показать рукопись «Макмиллану», но Пегги не только отказалась это сделать, но и попросила Лу никому не гово­рить о рукописи, поскольку, по ее словам, не имела никаких намерений когда-либо публико­ваться.

И потому сейчас Лу чувствовала некоторое смущение от того, что не оправдала доверия Пегги, но извиняла себя тем, что всегда имела «хорошие предчувствия» в отношении творческих возможностей своей приятельницы, поскольку «если Пегги пишет так же хорошо, как расска­зывает, ее роман должен бы?гь прелестным».

Лу также подсказала, что вернее всего до­браться до Пегги можно через ее близкую под ругу и тоже журналистку Медору Филд Перкен-сон. Десять лет назад, объяснила она, Пегги Марш была ведущим журналистом в журнале «Атланта Джорнэл», и они с Медорой Перкенсон, женой главного ре­дактора, были коллегами.

Лэтем воспрял духом. И надо же какое сов­падение — именно Энгус Перкенсон, муж Медо-ры, устраивал сегодня завтрак в честь гостя из Нью-Йорка. Не теряя времени, Лэтем тут же позвонил Медоре в редакцию и был с ней пре­дельно откровенным в отношении причин, по которым он просил ее сделать так, чтобы Пегги Марш тоже была приглашена на завтрак.

— Пегги это не понравится, но я постараюсь все уладить, — пообещала Медора.

Атланта, как и вся страна, пребывала в глу­боком унынии из-за великой депрессии. Но не­смотря ни на что кусты кизила на близлежащих Холмах Друидов пышно цвели роскошными бе­лыми цветами, а Пегги Митчелл Марш находи­лась в приподнятом настроении после завтрака, устроенного в честь Лэтема. Указывая на досто­примечательности, встречающиеся по дороге, и болтая безостановочно, она везла Гарольда Лэте­ма и Медору Перкенсон за город — посмотреть на незаконченный монумент в честь героев Кон­федерации на горе Стоун-Маунтин, представляю­щий из себя высеченные на горном склоне на высоте 60 футов конные фигуры трех воинов, и, как это всегда бывало, разговоры о героях Кон­федерации, словно горючее, воспламеняли энту­зиазм Пегги.

Это была первая поездка Лэтема на Юг, и большинство увиденных им женщин-южанок на­поминали ему цветы, выросшие в оранжереях. Но его маленькая, живая и веселая спутница гид — с ее коротко подстриженными золотисто-каштановыми волосами, большими, цвета мор­ской волны, глазами и задорными веснушками на носу — была прелестным, но, похоже, крепким созданием. И эта обманчивость ее внешнего об­лика, казалось, придавала ей еще больше очаро­вания. Она была, бесспорно, красива, но при этом энергия, казалось, переполняла ее. Кроме того, она отличалась странной манерой присталь­но смотреть вниз, под ноги, где бы она ни стояла. Возможно, из-за ортопедических туфель, которые она носила, хотя Лэтем, например, до самого вечера даже не заметил, что ее обувь несколько отличается от обычной.

Впервые увидев Пегги Митчелл, Лэтем ре­шил, что ей не больше двадцати, сделав ее на пятнадцать лет моложе.

Но весь ее облик способствовал этому обман­чивому впечатлению — рост меньше пяти футов (155 см), юношеская прическа, застенчивый на­клон головы и выражение беспечности на лице. Закоренелый холостяк, ревниво оберегающий свою независимость, Лэтем всегда чувствовал се­бя несколько настороженно с женщинами, игра­ющими роль роковых особ, и поначалу Пегги с ее природным кокетством застала его врасплох. Но подлинным сюрпризом для Лэтема стали ее грубоватое чувство юмора и непристойности, время от времени проскальзывающие в ее разго­воре.

По правде говоря, Пегги даже гордилась сво­ими бунтарскими замашками и любила думать о себе как о «продукте века джаза», как об одной из тех коротко стриженных, видавших виды мо­лодых женщин, которые, как говорили проповед­ники, «пойдут к черту в ад или будут повешены еще до того, как им стукнет тридцать». И тем не менее ей было уже 35, но в ад она пока не собиралась, продолжая очаровывать большинство людей, встречавшихся на ее пути, своим преле­стным юмором, соленым язычком и женским шармом. И в этом была загадка Пегги Митчелл Марш: забавная смесь эмансипированной женщи­ны и красавицы Юга.

И не прошло и часа, как Лэтем полностью подпал под ее обаяние.

Пегги вела свой изрядно побитый зеленый «шевроле» не спеша, намеренно выбирая отда­ленные дороги, которые она хорошо знала. Ка­кая прекрасная возможность, думала она, сыграть роль гида в прогулке по окрестностям города, который она считала таким же родным, как и любого из членов своей семьи.

Несколько часов назад ей позвонила Медора и, сообщив, что у Энгуса в последний момент вдруг оказались срочные дела и он не сможет быть на завтраке, который «Джорнэл» устраивал в честь Гарольда Лэтема, сказала, что Пегги будет совершенным ангелом, если приедет и по­может Медоре принимать гостей. Пегги, конечно, согласилась, поскольку бросать друзей в беде было не в ее правилах. И теперь, когда она с таким увлечением рассказывала об истории со­здания гигантского каменного монумента, она была даже рада, что согласилась пойти на этот завтрак.

Она ничего не знала о намерениях Лэтема, пока уже во время завтрака он не признался ей, что слышал о романе, который Пегги якобы написала и на который ему бы очень хотелось взглянуть.

У меня нет романа, - - ответила она.

И они вновь продолжили обсуждение извест­ных писателей и их книд, обнаружив, что их литературные вкусы весьма схожи. Поэтому ког­да Лэтем предложил ей за небольшие комисси­онные подыскивать в Атланте и прилегающих районах рукописи, которые могли бы заинтере­совать издательство Макмиллана, она согласи­лась.

Лэтем не был обескуражен ее отказом при­знать существование романа, поскольку, говоря об этом, она избегала смотреть ему прямо в глаза, и он понял, что ее слова — ложь. Лэтем чувствовал, что, несмотря на свою разговорчи­вость, миссис Марш была не из тех женщин, для которых солгать ничего не стоит. И кроме того, он понял, что полностью согласен с Лу Коул: его маленькая живая собеседница была одной из лучших рассказчиц, которую он когда-либо слы­шал.

У нее были четкая мягкая дикция южанки и мелодичный приятный голос. Говорила она бы­стро и с большим мастерством. Лэтем даже ре­шил, что ей очень нравится выступать в роли рассказчицы, покоряющей слушателей. Она была просто очаровательна, эта женщина, обладавшая к тому же редким чувством юмора, и когда она рассказала ему историю о том, как в дни ее журналистской молодости она, обвязавшись боц­манской цепью, повисла за окном на высоте шестого этажа, чтобы почувствовать, что испы­тывает скульптор, работая на высоте 60 футов над созданием монумента в честь героев Конфе­дерации, Лэтему как никогда раньше захотелось познакомиться с ее рукописью.

«Едва я почувствовала твердый пол под нога­ми, — рассказывала Пегги, — как фотограф заявил, что пленку в его камере заклинило и потому кадры надо бы переснять. Ладно. И я вновь повисла за окном, повернув к фотографу лицо и уставившись прямо на него. Если бы судьба всей Конфедерации зависела от моей го­товности висеть на высоте шестого этажа над землей, заявила я, Шерману пришлось бы совер­шить еще один марш к морю!»

Когда они вернулись в машину, Лэтем вновь заговорил о романе, хотя и рисковал потерять ее расположение.

— Я не люблю быть назойливым, — начал он, — но Лу Коул сказала, что вы и в самом
деле написали роман, и я бы очень хотел по­смотреть рукопись.

Быстро взглянув на него, она нахмурилась и, прежде чем завести машину, сказала:

Я вынуждена признать, что действительно работала над романом, но говорить об этом пока рано.

— Хорошо, но не могли бы вы по крайней мере сказать мне, о чем он?

— О Юге, — ответила Пегги.

Как и «Табачная дорога»? Тоже о дегене­ратах и выродках? — поддел он ее.

— Нет, он о стойких людях, южанах, отка­завшихся признать поражение Юга.

— Почему вы никому не показывали его? —
спросил Лэтем.

Ну, во-первых, он не готов, а во-вторых, я не думаю, что его может кто-нибудь купить, потому что в нем говорится о женщине, которая любит чужого мужа, но между ними ничего не происходит, и потому, что в нем всего лишь четыре проклятия и одно грязное слово.

— Это какое же? — улыбнулся Лэтем.

— Неважно.

— И все-таки я хотел бы посмотреть вашу рукопись.

— Я уже пообещала Лу, что, если когда-ни­будь закончу этот роман, «Макмиллан» будет первым издательством, которому я позволю по­знакомиться с ним.

На следующий день было прекрасное апрель­ское утро, солнце было неяркое, и в воздухе пахло весной. Пегги, пообещавшая мистеру Лэ-тему и Медоре собрать всех молодых авторов, которых она знает, и привезти их после полудня на чай в писательский клуб Джорджии, провела утро на телефоне. К вечеру, как она писала потом, Пегги загрузила в машину «всяких и разных подающих надежды писателей и повезла их в клуб на чай, где они должны были увидеть живого издателя во плоти».

За чаем Лэтем вновь начал разговор о ее рукописи.

— Давайте не будем говорить об этом. У меня действительно нет такой рукописи, которую я могла бы показать вам, — упорствовала Пегги.

— Послушайте, — отвечал Лэтем, — это самая странная реклама, с какой я когда-либосталкивался. Вы говорите, что не имеете готовой рукописи, и в то же время все ваши друзья«болеют» за ваш успех.

Она отвела взгляд и быстро сменила тему.

Уже темнело, когда Пегги вновь загрузила своих подопечных в машину, чтобы развезти их по домам. Один из этих молодых людей спросил ее, когда она планирует закончить свою книгу и почему бы ей, коль скоро она взялась сейчас подыскивать рукописи для «Макмиллана», не предложить издательству свою собственную.

Надо сказать, что за те четыре года, которые Пегги проработала в «Атланта Джорнэл», за ней установилась прочная репутация блестящего очеркиста. И даже теперь, спустя десять лет после ее ухода из газеты, ее все еще считали в некотором роде знаменитостью и литературным авторитетом, и начинающие авторы часто обра­щались к ней за советом.

И вот сейчас одна из них, молодая женщина, совсем недавно буквально преследовавшая Пегги просьбами оценить книгу, которую эта особа написала, закричала с заднего сиденья:

— Как, вы пишете книгу, Пегги? Странно, что вы никогда об этом ничего не говорили!
Почему же вы не дали ее мистеру Лэтему?

— Потому что она так плоха, что я просто стыжусь показывать ее кому бы то ни было, —
ответила Пегги.

— Да, я полагаю, это действительно так! Я не могла бы отнести вас к той категории людей,
которые способны написать удачный роман! — воскликнула девица.

И тут Пегги почувствовала, как волна ярости захлестывает ее. Что мог знать этот ребенок о ее жизни и о том, к какому типу людей она при­надлежит, или о том, что довелось ей испытать и пережить? Пегги была почти уверена, что, узнай эта девица всю правду о ее жизни, она была бы слишком шокирована, чтобы поверить некоторым фактам. Эта неожиданная мысль за­ставила Пегги расхохотаться. Она так смеялась, что ногой непроизвольно нажала на тормоз и машина резко остановилась.

— Вот видите! — закричала девица, когда неожиданный толчок едва не выбросил ее из
машины. — Это подтверждает мое мнение. Вам явно недостает серьезности, столь необходимой романисту.

Эти слова оказались последней каплей — Пегги была в бешенстве, и, едва освободившись от своих подопечных, она помчалась домой.

Пегги работала над своим романом с 1926 года — от случая к случаю и с большими пере­рывами, и теперь более чем две тысячи страниц рукописи были втиснуты в большие и довольно потрепанные конверты, которые, в свою очередь, были разложены по всей квартире, всюду, где только она смогла найти для них место.

Был седьмой час. Лэтем говорил, что уезжает поздно ночью. Пегги носилась по квартире, ни­чуть не заботясь о том, какой беспорядок остав­ляет после себя. Часть конвертов была сложена на столике для шитья и прикрыта банными про­стынями, остальные находились в более курьез­ных и укромных местах. Пегги то приходилось, извиваясь, лезть под кровать, чтобы вытащить оттуда части романа, относящиеся к периоду Ре­конструкции, то, балансируя на высоком табуре­те в кладовой для кухонной посуды, доставать с верхних полок главы о послевоенном времени.

Но собрав все, что, по ее мнению, составляло рукопись целиком, Пегги вспомнила, что отсут­ствовала первая глава, вернее, что было 60 ва­риантов этой главы, но что все они ужасно плохи, а потому она быстро села за машинку и, выбрав из этих шестидесяти лучший, как ей показалось, перепечатала его заново, начав, впрочем, с третьей страницы, поскольку чувство­вала себя слишком взволнованной, чтобы пере­делать всю начальную главу целиком. Поэтому к главе была сделана ею приписка, что первые две страницы будут написаны позднее.

Кроме того, отсутствовали связующие звенья между различными частями книги, и даже самой Пегги содержимое некоторых конвертов показа­лось «отрывками», и она написала еще несколько примечаний, могущих помочь избежать путаницы при чтении.

Лишь находясь уже в вестибюле отеля, в котором остановился Лэтем, Пегги обратила вни­мание на свой внешний вид — и ужаснулась: «без шляпы, волосы растрепаны, лицо и руки в пыли, и ко всему прочему чулки, которые я натянула на скорую руку, собрались складками на лодыжках», — вспоминала она позднее.

Оставив поначалу конверты в машине, она позвонила Лэтему в номер и попросила его спу­ститься вниз, сама же вновь выбежала из отеля. И в тот момент, когда Лэтем выходил из лифта, она появилась в вестибюле с охапкой конвертов в руках. С каждым ее шагом конверты сыпались на пол, и Лэтем поспешил ей на помощь вместе с двумя служащими отеля. Так и шли они втроем за Пегги, подбирая падающие бумаги. При этом Лэтем, стараясь сохранить серьезность на лице, приветствовал Пегги так, словно в ее появлении в отеле не было ничего необычного.

Наконец, добравшись до дивана, стоявшего в вестибюле, она села, свалив конверты рядом с собой. Лэтем позднее говорил, что ему никогда не забыть это зрелище: «крошечная женщина, сидящая на диване, а рядом — самая огромная рукопись, которую я когда-либо видел, возвыша­ющаяся двумя грудами конвертов почти до плеч».

— Похоже, это рукопись вашей книги, мис­сис Марш, не так ли? — спросил Лэтем.

Пегги вскочила на ноги, схватила кипу кон­вертов в охапку и протянула их ему.

— Если она действительно вас интересует — берите ее, но книга не закончена и не отдела­
на, — предупредила она Лэтема.

Не теряя времени даром, тот сразу согласил­ся. Вещи Лэтема уже были уложены, а потому конверты пришлось сложить в большой картонный чемодан, в обиходе называемый «только бы не было дождя», тут же приобретенный Лэтемом у одного из служащих отеля. Пегги помогала Лэтему укладывать конверты. Поверх одного из них он заметил сделанную корявым почерком надпись: «Дорога в Тару».

— «Тара»? — спросил Лэтем.

Тара, объяснила она, родной дом ее героини. Книга о том, как вели себя разные люди, оказавшиеся в условиях войны, Реконструкции и полного крушения общественной и экономиче­ской систем жизни. Я имею в виду тех, кто смог проявить такое человеческое качество, как «предприимчивость».

— Значит, это роман о Гражданской вой­не? — спросил Лэтем.

— Нет, — ответила она. — Роман о людях, живших на Юге в те времена, о тех, кто был «предприимчивым», и о тех, у кого этого каче­ства не было.

И Пегги, попрощавшись, покинула Лэтема, все еще пытавшегося запихнуть огромное коли­чество конвертов в свой новый чемодан.

Редактора к тому времени стали одолевать сомнения в правильности своего первого впечат­ления о Пегги Митчелл и ее романе. Огромное количество конвертов и тяжесть чемодана, в ко­торый они были уложены, говорили об эпиче­ских размерах рукописи, и Лэтем уже побаивал­ся, что его «открытие» — не более чем длинный и нудный роман из истории Гражданской войны.

Но пока он не сел в свой поезд, отправляв­шийся в Новый Орлеан, и не открыл первый конверт, он и не представлял себе, что его ожи­дает. За всю свою долгую карьеру в издатель­ском деле вряд ли он когда-либо держал в руках рукопись, которая находилась бы в более ужасном состоянии, чем рукопись миссис Марш. И Лэтем, сделав несколько попыток разобраться в ней, в конце концов решил не утруждать себя чтением этой беспорядочной мешанины, а, вер­нувшись в Нью-Йорк, просто отправить ее об­ратно автору с просьбой привести рукопись в порядок.

А пока главы книги находились в полном беспорядке, и зачастую два или три варианта какой-либо главы были вложены в один конверт, а содержание некоторых страниц невозможно было разобрать из-за многочисленных исправле­ний: слова обведены овалами, стрелками показа­но, куда они должны быть переставлены, все пометки сделаны корявым, неразборчивым по­черком. Вставки были помещены на обратной стороне листов, но при этом отсутствовали ука­зания, куда именно они должны быть вставлены.

Но любопытство, а может быть, и просто отчаяние взяли верх, и Лэтем, удобно устроив­шись в зеленом бархатном кресле пульмановско­го вагона, начал читать эту неудобоваримую ру­копись.

И вскоре, подобно миллионам будущих чита­телей этого романа, уже не мог оторваться. Кни­га захватила его.

Маргарет Мэннелин Митчелл

Глава 2

Атланте исполнилось полвека, когда Маргарет Мэннелин Митчелл появилась на свет — во вторник, 8 ноября 1900 года, в день, когда Уильям Маккинли был вновь избран пре­зидентом Соединенных Штатов. Город с таким возрастом вполне мог считаться выскочкой, осо­бенно если учесть, что соседние Саванна и Ога-ста уже давно отпраздновали свой столетний юбилей, а близлежащие Афины вскоре собира­лись сделать то же самое.

Предки Маргарет поселились в Джорджии в разное время. Семья ее матери иммигрировала в Чарльстон где-то в 1685 году, после волнений гугенотов во Франции, а вот предки со стороны отца прибыли в Северную Каролину из Шотлан­дии с колонистами Гектора Макдональда после подавления восстания Стюартов и осели в Джорджии вскоре после войны за независимость. Рассказы из жизни этих двух семей и из истории становления Джорджии как штата и составляли основу детских сказок Маргарет. И уже в возра­сте трех или четырех лет ничто не могло увлечь ее больше, чем рассказы по истории Атланты.

Маргарет родилась в доме № 296 по Кэйн-стрит, принадлежавшем ее овдовевшей бабушке с материнской стороны — Анни Фитцджеральд Стефенс. Дом чудом уцелел в ночь на 15 ноября 1864 года, когда генерал Уильям Текумсе Шерман, стоявший во главе армии северян, предал город огню, прежде чем начать свой сокруши­тельный марш через весь Юг к побережью Ат­лантического океана.

Бабушка Стефенс, сидя на террасе дома и держа маленькую Маргарет на коленях, могла, не сходя с места, показать, где именно на заднем дворе их усадьбы проходила линия укреплений конфедератов, а потом поведать о той ужасной ночи, когда «огромные языки пламени пожирали город и всюду, куда ни глянь, странным неопи­суемым блеском светилось небо». И как к утру почти все дома, железнодорожный вокзал и де­ловая часть города были обращены в пепел.

Анни Стефенс жила в доме вместе с дочерью Мейбелл, зятем Юджином Мьюзом Митчеллом и двумя внуками — Стефенсом Александром и Маргарет. Сама Анни, приехавшая в Атланту в 1863 году в качестве невесты новобранца-конфе­дерата, провела детство на плантации Фитцдже­ральдов близ Джонсборо в графстве Клейтон. Ее отец, Филипп Фитцджеральд, еще будучи очень молодым, приехал к родне в Джорджию из граф­ства Типперери в Ирландии и к началу войны уже был владельцем 2375 акров земли и 35 рабов, а его добрая жена, Элеонора Макган Фитцджеральд, следила за тем, чтобы все рабы были обучены и крещены в католической вере. Сами Фитцджеральды, ревностные католики, тер­пели множество притеснений из-за своей религии в протестантском графстве Клейтон, но, несмотря на это, за прадедом Филиппом укрепилась репу­тация стойкого и неподкупного человека, и он был даже избран сенатором в законодательное собрание штата Джорджия.

Анни считала Атланту своим родным домом. Ей нравились молодость этого города, его хруп­кость и незащищенность, и сознание того, что она сама занимает прочное место у самых исто­ков его истории. После пожара начался великий исход из Атланты: жители целыми семьями в ужасе бежали в Мейкон, доверху загружая уце­левшим имуществом открытые грузовые вагоны. Тела тысяч солдат наскоро хоронили в неглубо­ких могилах, разлагающиеся трупы лошадей и мулов, убитых во время боя, как мусор валялись на полях недавних сражений в окрестностях го­рода, который и сам был теперь лишь грудой развалин: из более чем четырех тысяч домов Атланты уцелело около четырехсот, большинство из которых были к тому же сильно повреждены.

Собаки, брошенные бежавшими хозяевами, жили среди развалин и по ночам сбивались в настоящие волчьи стаи, лая в унисон. Тощие и голодные, они становились все более и более злобными по мере наступления зимы. Но все эти ужасы, казалось, не обескураживали Анни и Джеймса Стефенсов, оставшихся в Атланте, что­бы помочь городу вновь возродиться из пепла, одновременно поднимая на ноги шестерых своих дочерей.

К тому времени, когда родилась Маргарет, ее дед Стефенс, оптовый торговец бакалейным то­варом и спекулянт недвижимостью, уже четыре года, как умер, а бабушке Стефенс исполнилось 56 лет. Тридцать восемь лет спустя после разру­шения Атланты она все еще продолжала считать пришлыми семьи, поселившиеся в Атланте после пожара, и не общалась ни с кем из тех, кто во время войны покинул город, спасаясь от армии Шермана. Строгая, даже суровая, с развитым чувством гражданского долга, бабушка Стефенс могла, по словам ее внучки, «пойти в городской Совет и заставить его шевелиться с помощью нескольких удачно подобранных слов, обличаю­щих их мужскую нерешительность и неуме­лость».

С помощью нескольких таких же упорных сверстниц Анни Фитцджеральд Стефенс ухитря­лась при необходимости проталкивать принятие необходимых законов, даже не имея права голо­са. Ее дочь Мейбелл тоже была бескомпромисс­ной в отстаивании собственных прав, и к тому времени, когда Маргарет исполнилось два года, стало окончательно ясно, что ее мать и бабушка не смогут и дальше жить под одной крышей.

Семья Митчелл переехала в маленький, так­же принадлежавший бабушке Стефенс дом за углом, № 177 по Джексон-стрит. А через год Юджин Митчелл, чья юридическая практика процветала, купил двухэтажный, с большим уча­стком дом из 12 комнат, выстроенный в викто­рианском стиле и находившийся совсем ря­дом, — под № 187 по той же улице. Дом этот, несколько хаотичной архитектуры, казалось, был построен не по чертежам, а по наброскам и стоял среди огромных старых дубов, фасадом выходя на обширный зеленый газон. Располагался он в исторической части города, на северных границах которого и до сих пор еще можно было видеть окопы, ими пользовались конфедераты, сражаясь за Атланту. Считаясь не самым престижным, этот район тем не менее был заселен теми, кого можно было назвать «старой гвардией Атланты», и большинство его домов все еще принадлежали семьям, построившим их.

Дата добавления: 2015-11-04