Заботливо отсканировал и распознал v-krapinku.livejournal.com 12 страница

— Я мог там остановиться, — сказал он. — Но подумал о своих — представил мать всю в слезах. А отец и братья наверняка отправились меня искать. И я поехал дальше. А когда увидел, что дома окна не светятся, даже расстро­ился. Все спали, и обо мне никто не беспокоился. Отец сказал: «Мы были уверены, что ты заночевал в городе. Боже, мальчик мой, ты совсем с ума сошел! Кто же мог подумать, что ты потащишься домой в такую бурю?»

Запах сидра из подгнивших яблок. Яблони и груши, вишни и персиковые деревья: сад мистера Клаттера; все вырастил он сам, настоящая сокровищница. Бобби бегал-бегал по полям и вдруг почему-то очутился на ферме «Речная долина». Он сам ничего не мог понять и собрал­ся было уйти, но потом подошел к дому — такому светло­му, большому и прочному. Дом всегда Бобби впечатлял, к тому же здесь жила его подруга. Но без хозяйского при­гляда все быстро приходило в запустение, рушилось. Ва­лялись, ржавея, грабли, трава на газоне засохла. В то страшное воскресенье шериф вызвал «скорую», чтобы она отвезла трупы; санитарные машины проехали по тра­ве, и следы от их колес еще были видны.

Пустовал и дом наемного работника — он нашел при­станище для себя и своей семьи рядом с Холкомбом, и никто этому не удивился. И теперь, несмотря на солнеч­ный день, ферма Клаттеров выглядела уныло и мрачно, словно в ней таилась какая-то угроза. Но когда Бобби шел мимо амбара и конюшни, то услышал, как машет хвостом лошадь. Это была Нэнсина Кроха, старая и по­корная крапчатая кобыла с желтоватой гривой и больши­ми темно-пурпурными глазами, напоминавшими цветки анютиных глазок. Бобби взял лошадь за гриву и прижал­ся щекой к ее шее — обычно так делала раньше Нэнси. И Кроха заржала. В прошлое воскресенье, когда он в по­следний раз был на ферме Кидвеллов, про Кроху вспомни­ла мать Сью. Миссис Кидвелл — женщина со странностя­ми, она стояла у окна и смотрела, как на прерию опускает­ся ночь. И из темно-синего полумрака вдруг спросила:

— Сьюзен? Знаешь, что мне все время мерещится? Нэнси. На Крохе. Скачет там.

Перри заметил их первым — старик с мальчишкой го­лосовали, стоя на обочине, оба с самодельными рюкзач­ками и, несмотря на мерзкую погоду — дул жгучий, с пе­сочком, техасский ветер, — на них были только тонкие рубашки и комбинезоны.

— Давай их возьмем, — сказал Перри.

Дик стал возражать: что толку подбирать тех, кто да­же за пару галлонов бензина не заплатит. Перри, старый добрячок Перри, всегда предлагал ему подвезти какую-нибудь шушеру. Однако на этот раз Дик поддался на уго­воры и притормозил.

Мальчишка лет двенадцати — коренастый, быстро­глазый говорун — начал горячо их благодарить, а желто­лицый морщинистый старик еле-еле заполз на заднее си­денье и сидел молча, как воды в рот набрал.

Мальчишка сказал:

— Как хорошо, что вы нас взяли! Джонни чуть живой. От самого Галвестона пехаем.

Перри и Дик выехали из этого города на берегу Мек­сиканского залива часом раньше, после безуспешных попыток наняться на какое-нибудь судно матросами. Один раз им предложили сразу приступить к работе на танкере, который шел в Бразилию. Но скоро выяснилось, что у них нет ни паспортов, ни вообще каких-либо других документов, и наниматель им отказал. Почему-то Дик расстроился сильнее Перри: «Бразилия! Они там строят совсем новую столицу. На пустом месте. Любой дурак там сразу выбьется в люди. Надо только приткнуть свой офис где-нибудь в бизнес-центре, на первом этаже».

—Куда топаем? — спросил мальчишку Перри.

—В Свитуотер.

—А где этот Свитуотер?

—Ну, там, впереди. В Техасе. А Джонни — мой дедуля. В Свитуотере у него сестра живет. Боже, хоть бы она была там! Мы думали, что она живет в Джаспере, в Техасе. Но в Джаспере нам сказали, что она с семьей переехала в Галвестон. Но ее и в Галвестоне не оказалось — одна ле­ди нам объяснила, что она уехала в Свитуотер. Только и надеюсь, что Господь нам поможет. Джонни, — позвал он старика и начал растирать ему замерзшие руки, — Джонии, ты меня слышишь? Мы едем в отличном теплом «шевроле» — пятьдесят шестой модели.

Старик прокашлялся, слегка повернул голову, открыл и снова закрыл глаза и опять принялся кашлять. Дик спросил:

—Слушай, что это с ним?

—Это он с непривычки, что в новые места попал, — пояснил мальчишка. — И от ходьбы. Мы вышли перед Рождеством. Кажется, больше половины Техаса про­шли. — И мальчик, продолжая растирать старику руки, как о чем-то обыкновенном, рассказал им, как они с де­дом отправились в путь, а раньше жили вместе с теткой на ферме около Шривпорта, что в штате Луизиана. А не­давно тетка умерла. — Джонни год проболел, и тетушка все работу по дому делала сама. Правда, я немного помо­гал. Мы с ней дрова вместе кололи. И вот как-то раз по­пался один здоровый чурбан. И не успели мы его раско­лоть, как тетушка говорит, что сильно устала. Видели, как лошадь ложится и больше уже не подымается? Я видел. Вот так и тетушка умерла. — Через несколько дней после Нового года их выгнали с фермы, которую арендовал дед. ^— Вот почему мы пошли в Техас. Ищем миссис Джек­сон. Я ее ни разу не видел, но она родная сестра Джонни. Хорошо, что вы нас подобрали. Главное — дедушку. Он уже еле ноги передвигает. А вчера вечером пошел дождь и мы вымокли до нитки.

Они остановились. Перри спросил Дика, что случилось.

—Этот старик совсем плохой.

—Ну и что ты хочешь сделать? Выбросить их вон?

—Подумай хоть раз своей дурьей башкой.

—Ну ты и урод.

—А вдруг он прямо у нас в машине дуба даст? Мальчишка сказал:

— Он не умрет. Раз уж мы так далеко зашли, он по­терпит.

Но Дик стоял на своем:

—А если все-таки загнется? Прикинь последствия. По-разному может повернуться.

—Честно говоря, мне по барабану. Хочешь их выса­дить? Ну и высаживай. — Перри посмотрел на старика, по-прежнему дремавшего, равнодушного ко всему, глухо­го, а потом на мальчишку, который в ответ глянул на не­го спокойно — ни о чем не умоляя, ни к чему не взывая. И Перри вспомнил себя в этом возрасте, как он сам бро­дяжничал с одним стариком. — Давай высаживай их. Но я тоже выйду.

—О'кей, о'кей, о'кей. Только имей в виду — это тебе втемяшилось в башку их оставить.

Дик включил первую передачу. Но не успела машина тронуться, как мальчишка заорал: «Подождите!» Он вы­скочил, пробежал по обочине, остановился и подобрал одну, потому другую, третью и четвертую пустые бутылки из-под кока-колы. После этого он бегом вернулся назад, залез внутрь и счастливо улыбнулся.

— На этих бутылках можно хорошо заработать, — ска­зал он Дику. — Знаете, мистер, если мы поедем чуть по­медленнее, даю слово, найдем их достаточно. Мы с Джон­ни все время их собираем, только на эти деньги и живем.

Дик усмехнулся, но тоже заинтересовался и, когда мальчишка в следующий раз попросил остановиться, без­ропотно повиновался. Дальше команды притормозить следовали одна за другой так часто, что следующие пять миль они ехали добрый час, но ничуть об этом не пожале­ли. У парнишки был божий дар замечать в придорожных камнях и среди покрытых травой валунов изумрудные стекляшки, которые оказывались бутылками из-под «Се­вен-ап» или «Канада-драй». У Перри обнаружились похо­жие способности искать бутылки. Сначала он просто ука­зывал на них мальчишке, считая ниже своего достоинства выходить из машины. «Чушь все это, — думал он, — ка­кие-то детские игры». Но потом в нем пробудился азарт искателя сокровищ, и скоро он тоже, вроде бы в шутку, за­нялся сбором возвратной тары. И Дик увлекся — но тому было не до шуток. Вроде ерунда, но кое-какие деньжата намечались — хотя бы несколько баксов. Бог его знает, как дальше дела пойдут, а на тот момент их совместный с Перри капитал составлял меньше пяти долларов.

Теперь все трое — Дик, мальчишка и Перри — то и де­ло выскакивали из машины и азартно, хотя и беззлобно, соревновались друг с другом — кто отыщет больше буты­лок. Однажды Дик нашел в ложбинке целую кучу буты­лок из-под вина и виски, но с большим огорчением узнал, что от них не будет никакого толку.

— Винные и из-под виски почти нигде не принима­ют, — объяснил ему мальчишка. — Даже некоторые пив­ные не берут. Я с ними обычно не связываюсь. Беру толь­ко проверенные: «Доктор Пеппер», «Пепси», «Кола», «Белая скала», «Нэхи».

—А как тебя зовут? — спросил Дик.

—Билл.

—Молодчина, Билл. Научил меня уму-разуму. Смеркалось, и охоту пришлось прекратить, тем более

что машина уже была забита бутылками. Багажник пере­полнен, а на заднем сиденье образовался целый склад. Старик, о котором даже внук забыл, сидел чуть живой и полузаваленный перекатывающимися и грозно звякаю­щими стекляшками.

— Вот умора будет, если сейчас куда-нибудь впилим­ся, — сказал Дик.

Показались огни — они приближались к мотелю, ко­торый оказался целым городком из нескольких бунгало, гаража, ресторана и коктейль-бара. Мальчишка заерзал и попросил Дика:.

— Встань там. Может, провернем дельце. Только я чур буду говорить. У меня опыт. А то бывает иногда кидалово.

Позже Перри сказал, что просто не представлял, как кто-то мог кинуть такого ловкого мальчугана. «А он спо­койненько пошел сдавать бутылки. Я бы ни за что не смог. Умер бы со стыда. Но в отеле к такому привыкли, только улыбнулись. И бутылки принесли нам двенадцать долла­ров и шестьдесят центов».

Мальчишка разделил деньги поровну и сказал:

— Знаете, мы с Джонни с удовольствием бы сейчас пе­рекусили. А вы что, не проголодались?

Чего-чего, а поесть Дик хотел всегда. После напряжен­ного дня и Перри был не прочь заморить червячка. Поз­же он рассказывал:

— Старика мы затащили в ресторан и посадили за стол. Он все еще был чуть живой. И молчал как рыба. Но ел так, что за ушами трещало! Парнишка взял ему жареных ола­дьев — сказал, что Джонни до них сам не свой. Клянусь, старикан слопал штук тридцать. И еще два фунта масла, да кварту сиропа. Мальчишка тоже не терялся. Набрал себе чипсов и мороженого — как только в него влезло и потом плохо не стало?!

Во время ужина Дик, посмотрев карту, заметил, что Свитуотер находится в ста милях к западу, а им надо ехать через Нью-Мексико и Аризону в Неваду, в Лас-Ве­гас. Он ничего не выдумывал, но Перри почувствовал, что Дику просто хочется как-то освободиться от старика с мальчишкой. Билл тоже все понял, но не стал возра­жать, а вежливо сказал:

— О нас не беспокойтесь. Тут народу полно, кто-ни­будь нас да возьмет.

Мальчишка проводил их до машины, оставив старика со свежей порцией оладьев. Он пожал руки Дику и Пер­ри, поздравил их с наступающим Новым годом и еще дол­го махал на прощанье уехавшему в темноту «шевроле».

Джо Эстерхаз Апокалипсис Чарли Симпсона

За последние три года не было ни одного периодического издания, исповедующего принципы новой журналистики, которому бы сопутствовал такой оглушительный успех, как журналу «Роллинг Стоунз» Яна Веннера. Его как редак­тора выгодно отличало хорошее знание предмета — рок-и поп-музыки, мира хиппи и андеграунда, — в то время как другим редакторам приходилось мириться с верхоглядст­вом своих репортеров. Веннер открыл и выпестовал мно­гих молодых писателей, включая Джо Эстерхаза. И опубли­кованный на страницах журнала «Апокалипсис Чарли Симпсона» тут же привлек к его автору внимание редак­торов, издателей и других писателей.

Композиция этого очерка так же проста, как и в произ­ведении Капоте: сначала короткая сцена из жизни неболь­шого городка, потом быстрый переход к описанию убийст­ва и затем тщательное исследование характера преступ­ника и мотивов преступления — и все это подается от лица невидимого рассказчика. Но, в отличие от Капоте, твердо придерживающегося в своей документальной прозе канонов романа XIX века, Эстерхаз демонстрирует каче­ства, которые, по-моему, свидетельствуют о гибкости но­вой журналистики. Вдруг раз, и он сам — репортер — ста­новится одним из персонажей очерка. Описывает, как при­ехал в этот городок, как он одевался, собираясь на встречу с влиятельными местными жителями, и как — намерева­ясь пообщаться с бродягами. Другими словами, автор сразу начинает рассказывать, как он работал над своим очер­ком. И благодаря этому задолго до развязки или эпилога добивается расположения читателя.

Т. В.

Сразу после восхода солнца в Харрисонвилле, что в штате Миссури, принято пойти на конюшню и прове­рить, на месте ли кобыла. Конокрады на тракторах с при­цепами только и ждут, чтобы обчистить какого-нибудь раззяву. А потом из конины делают консервы для собак. Так уж устроен мир — спокойной жизни нет нигде, даже в родных местах.

Харрисонвилль находится в сорока милях к юго-восто­ку от Канзас-Сити, если ехать по щебенке от фермы из красного кирпича, где родился Гарри С. Трумэн — галан­терейщик и президент. В городке растут плакучие ивы, люцерна и пасутся длиннорогие коровы с черно-белыми мордами. Тихое местечко с пасторальными пейзажами, о жизни в котором любой посетитель барбекю-бара «У Скотта», заказавший обед из полосатой зубатки стои­мостью в три доллара, наверняка сказал бы: «Как в старые добрые времена». Но в действительности все было по-дру­гому. В последнее время местных жителей здесь постоян­но что-то тревожило — если не конокрады или жучки-вредители на соевых полях, то странствующие торнадо.

Сами обитатели этих мест называли свои плодород­ные земли Аллеей Смерчей. Харрисонвилль и прилепив­шиеся к нему поселки, в каждом из которых имелось не больше одной заправки — Пекьюлиер, Лоун-Джек и Ганн-Сити, — почему-то привлекали больше грозовых туч и вихрей (скорость ветра достигала 90 миль в час), чем любое другое забытое Богом местечко в Америке. Смерчи проносились над зеленеющими пшеничными и кукурузными полями, разметывали в клочья стога сухо­го сена — два или три раза за лето тут начинался просто ад кромешный, а фермерам, после того как дядя Сэм со­бирал все налоги, оставались лишь жалкие крохи страхо­вых выплат. Что-то притягивало сюда шторма, и, начиная с теплых и ясных весенних вечеров, люди сидели у своих амбаров с намалеванной на них рекламой жевательного табака и ждали молний на небе, от которых вдруг вспы­хивают, словно неоновые лампы, плети глицинии и кус­ты штокрозы.

Если не считать смерчей, конокрадов и червей-вреди­телей, это был обычный южный городишко. Дыра дырой, но со своим норовом и предрассудками. Харрисонвилль чтил традиции Юга, от которых, по сути, уже ничего не осталось, гордился принадлежностью к конфедератам, хо­тя и располагался совсем недалеко от того города на гра­нице Канзаса, где сто лет назад Джон Браун¹ — герой-ре­волюционер — устроил кровавую баню. Самым знамени­тым местным жителем в Харрисонвилле считался слесарь Джерри Биндер, которому компания «Транс Уорлд Эйр­лайнс» с большой помпой вручила пять тысяч долларов за усовершенствование реактивного двигателя. Однажды, еще в Гражданскую войну, в Харрисонвилль нагрянули ма­родеры Билли Квантрилла, они грабили и насиловали ме­стных жителей, а в XX веке, вскоре после атомных бом­бардировок, сюда нанес визит Гарри Трумэн, по прозвищу Гаррикула, или просто Гарри С. (как его звали в барбекю-баре «У Скотта»). Гарри С. поедал на ступеньках суда цып­лячьи крылышки в соусе и втолковывал землякам, что Бе­лый дом — самая настоящая белая тюрьма.

¹ Джон Браун (1800-1859) начиная с 1830-х годов выступал за отмену рабства, разработал проект обучения детей-темнокожих. В октябре 1859 года вместе с небольшой группой своих сторонников захватил арсенал с оружием в Харперс-Ферри и взял под контроль весь этот город. В завязавшемся бою многие его товарищи погибли, сам он был арестован, осужден и впоследствии повешен.

Харрисонвилль, с его населением в 4700 человек, — главный город округа Кэсс. Он находится в самом сердце американской глубинки, что всегда согревало патриоти­ческую душу местного мэра доктора М. О. Рейна — заму­хрыжки-дантиста с водянистыми глазами.

Той весной снег в последний раз выпал на День смеха, 1 апреля, после чего все местные жители начали готовить­ся к лету: харрисонвилльская пожарная команда провери­ла, как действуют шесть сирен, предоставленных ей служ­бой гражданской обороны на случай приближения торна­до, а в местном отеле, пережившем за 89 лет своего существования не один смерч, сделали косметический ре­монт, вымыли и почистили щелястые кирпичи фасада. В Миссури открылся сезон охоты на индеек; в помещении Американского легиона (дом 303 по Перл-стрит) — мав­золее сигарных окурков — по вечерам кипели страсти во­круг евангельского вопроса: «Ты действительно ищешь спасения?»; а «Пекьюлиерские пантеры» обыграли мест­ных баскетболистов со счетом 66:55. Торговая палата объ­явила «по-настоящему важную, по-настоящему хорошую» новость — наконец-то куплена элегантная, с малиновым верхом, машина «скорой помощи» 1972 года выпуска.

Меньше чем через месяц, теплым дождливым днем, в пятницу, 21 апреля, без пяти шесть вечера, полдюжины сирен гражданской обороны разом взвыли, и их рев раз­несся над пшеничными полями на много миль вокруг. Жители поспешили к своим радиоприемникам, чтобы по­лучить необходимые наставления.

Все решили, что приближается очередной проклятый торнадо.

И не сразу поняли, что, задыхаясь и заикаясь, говорит своим волонтерам в белых касках, собравшимся из окре­стных поселков и городков, Дж. М. Аллен — городской банкир и глава местной пожарной команды.

—Что он, черт возьми, несет?

—Хиппи... убили двух полицейских... Насмерть... из ка­рабина М-1... Все залито кровью... Молодой человек по имени Симпсон... Приезжайте в город... Возьмите свое оружие... Их несколько... Да, это бунт.

Чарли Симпсон и его танец бешеной собаки

В пятницу, 21 апреля, произошли следующие события.

Астронавт Джон В. Янг подпрыгнул на лунной пыли и делано отсалютовал американскому флагу. В универси­тете Северной Каролины тысяча студентов приплясыва­ли вокруг самодельного плаката с надписью: «Никсону и его команде — конец». У здания местной администра­ции в Лоуренсе, штат Канзас, шестьсот человек собра­лись, чтобы принять участие в антивоенном марше.

Без пяти шесть на городской площади в Харрисонвил­ле, штат Миссури, Чарлз Симпсон, двадцати четырех лет от роду, ростом 6 футов и 3 дюйма, 180 фунтов весом, с блестящими темными волосами до плеч, известный сре­ди своих друзей как Оутни, выскочил из красного «фольк­свагена». Этот астматик с острым, как лезвие бритвы, взглядом был горячим поклонником Генри Дейвида To­po¹. Машину вел друг Чарли, Райс Риснер, двадцати шести лет, ветеран войны во Вьетнаме, бледный в голубых джинсах и с живописной фетровой шляпой-котелком на голове. К ветровому стеклу машины был прикреплен символ мира.

¹ См. примечание к с. 68.

Чарли Симпсон выскочил из машины на Индепен­денс-авеню, меньше чем в тысяче футов от банка «Аллен» и траст-компании — они располагались в современном, обильно остекленном здании напротив суда. До конца рабочего дня оставались считанные минуты. Симпсон вырос на обычной ферме в двадцати четырех милях от Холдена и был сыном немощного инвалида — участника Второй мировой войны. Он двинулся на юг по Инде­пенденс-авеню. На нем были брюки клеш с пузырями на коленях, короткая армейская куртка и новенькие желтые ботинки, выпачканные грязью и навозом. Чарли отлича­ли скуластое загорелое лицо, кривоватый приплюснутый нос, неровные сероватые зубы и угольно-черные раско­сые глаза. Несмотря на крепкое сложение, он выглядел немного забавно, когда пересек улицу и перешел на бег.

Повернув с Индепенденс-авеню на Перл-стрит, он до­стал из-под своей армейской куртки полуавтоматический карабин М-1 с прикрепленным к нему магазином и при­мерно ста сорока запасными патронами. Именно из тако­го оружия национальная гвардия в студенческом городке Кентского университета застрелила четверых студентов и ранила девятерых¹. Он уже научился обращению с этим боевым оружием, стреляя в полях вместе со своим другом Райсом Риснером по откормленным белкам, ночным крысам и бутылкам из-под пива «Будвайзер», которые нельзя сдать и получить за них деньги.

А в эту пятницу, вытащив из-под куртки М-1, Чарли Симпсон увидел двух харрисонвилльских полицейских в темной униформе— Дональда Марлера, двадцати шес­ти лет, и Фрэнсиса Вирта, двадцати четырех лет, ветерана Вьетнама, вернувшегося с войны четыре месяца назад и служившего в полиции меньше месяца. Оба входили в состав патрульной команды, которая по настоянию ме­стных бизнесменов присматривала за городской площа­дью. У обоих в кобурах имелись штатные револьверы тридцать восьмого калибра. И оба полицейских знали Симпсона.

¹ Имеется в виду инцидент, случившийся 4 мая 1970 года в Огайо, когда студенты устроили массовые акции протеста против вторже­ния американских войск в Камбоджу. Позднее президентская комис­сия признала действия Национальной гвардии незаконными и «не­простительными».

В это время машин не площади почти не было — мага­зины уже закрывались, а на въездах на площадь горел красный свет, — Чарли Симпсон чуть пригнулся и напра­вил свой полуавтоматический карабин в грудь полицей­ским. От них его отделяло примерно тридцать футов. Он дал короткую очередь. Оба полицейских рухнули на зем­лю. Женщина за рулем автомобиля в двадцати футах от них чуть не лишилась чувств, и ее машина врезалась в гру­зовик, на борту которого красовалась надпись: «Счастье — это когда у вас есть наши замороженные продукты».

Симпсон подбежал к лежащим на земле полицейским. Оба стонали, истекая кровью, и не могли открыть ответ­ный огонь. Он встал над ними, направил ствол карабина вниз и сделал еще несколько выстрелов. Пули, предназна­ченные для настоящей войны, вонзились в их тела. Пат­рульному Марлеру дважды пробило грудь, дважды живот и один раз руку. Вирту пули два раза попали в живот и три раза — в правую руку. Локоть ему словно разорвало.

Симпсон повернулся, направился к зданию банка «Ал­леи» и трастовой компании и вошел внутрь. Он ничего не говорил. И ни в кого не целился. Словно нехотя, парень направил ствол карабина на стену с рекламными слогана­ми — «Инвестируйте в Америку. Покупайте сберегатель­ные облигации Соединенных Штатов» — и снова выстре­лил. Пули срикошетировали от пола и стены и ранили двух кассиров. Симпсон повернулся, вышел наружу и, держа карабин перед собой, зашагал на запад, направля­ясь к городской водонапорной башне с надписью «При­ветик! Здесь были выпускники 69 года» — и к конторе ме­стного шерифа. Он искал, кого бы еще прикончить. Лицо парня искажала дьявольская ухмылка.

Контора шерифа находилась примерно в тысяче футов по Перл-стрит от банка «Аллен». Напротив располага­лась «Капитолийская химчистка»; ей принадлежали все прачечные города, и там предлагали стирку с накрахма­ливанием.

Когда Симпсон шел по узкой улице от банка к конторе шерифа, из старого грузовика у химчистки вышел пяти­десятивосьмилетний Орвилл Т. Аллен, мужчина с фурун­кулами на шее. Он вот уже двадцать семь лет владел хим­чисткой в соседнем Гарден-сити и приехал за очередной партией заказов.

Чарли Симпсон увидел на другой стороне улицы Ор­вилла Аллена в выцветших брюках цвета хаки, которого никогда прежде не встречал, и прицелился в него из кара­бина. Пули попали Аллену в грудь. Он упал на мостовую, крутанулся на земле, повернулся окровавленной грудью к небу и молитвенно сложил руки. «Боже», — простонал Аллен. Ручеек крови потек от его тела прямо к конторе шерифа.

Местный шериф Билл Гаух, сорока шести лет, невысо­кий крепыш, только что положил на стол свой револьвер тридцать восьмого калибра и просматривал еженедель­ный бюллетень демократов Миссури. Газету ему принес­ли недавно, и он как раз читал статью на первой страни­це—о восемнадцатилетнем канзасском парне, которого помощник Гауха арестовал за хранение марихуаны. Кра­ем уха шериф услышал какое-то та-та-таканье на улице, но не догадался, что это стрельба. Решил, что кто-то от нечего делать колотит палкой по консервной банке. И все же он вышел на улицу, даже не взяв револьвера — просто глянуть, что происходит.

В дверях Гаух увидел приближающегося Симпсона с поднятым карабином. Шериф попытался уклониться от выстрела, но чуть-чуть опоздал (хотя, возможно, инстинк­тивное движение большого тела спасло ему жизнь). Ше­рифа ранило в правое плечо и левую ногу, но он ввалился в свою контору. Его жена, сидящая за столом, вскрикнула. Гаух столкнул ее на пол, схватил револьвер и оперся о стол с такой силой, что его локти потом еще несколько недель оставались красными. Залитый собственной кровью, Гаух направил ствол револьвера на дверь и ждал, когда Симп­сон ее откроет. Руки шерифа тряслись. Он боялся, что не сумеет совладать с собой и нажмет на спусковой крючок до того, как покажется голова преступника.

Но, выстрелив в Гауха, Симпсон повернулся и, взмах­нув карабином, дал очередь в сторону площади. Тело Ал­лена лежало в нескольких футах от него. Внезапно парень остановился у харрисонвилльского дома для престаре­лых — убогой серой коробки напротив истекающего кро­вью Аллена. Симпсон наклонился и вставил ствол кара­бина себе в рот. И дал последнюю очередь. Ему оторвало верхнюю часть головы. Его танец бешеной собаки закон­чился.

Всего Симпсон сделал больше сорока выстрелов. Четы­ре человека погибли и трое получили ранения. Недавно купленная Торговой палатой блестящая машина «скорой помощи» ездила по площади и подбирала пострадавших. Выли сирены гражданской обороны, волонтеры-пожар­ные Дж. М. Аллена вытирали пятна крови, вооруженные помощники шерифа и другие полицейские арестовывали всех волосатиков вокруг площади и сажали их в камеры в полицейском участке.

Хиппи и Дж. М. Аллен

«Все дороги ведут к площади, — так с пафосом говори­лось в одной из статей издаваемого Дж. В. Брауном еже­недельника — печатного органа демократов Миссури, пуб­ликовавшего рекламу и новости. — По крайней мере, так представляется любому гостю города. Площадь — часть нашего прошлого, сохранившаяся в первозданном виде. Мощенные булыжником улицы, старый отель и суд горо­жане воспринимают как бесценную реликвию». А побои­ще, которое устроил на площади Чарли Оутни Симпсон, стало кульминацией давней партизанской войны — войны нервов и ледяных взглядов. Борьба развернулась за, каза­лось бы, малозначимую территорию: ступеньки здания су­да, окружающие его кусты и близлежащие тротуары Уолл­и Перл-стрит. Остроту местного противостояния можно понять только с учетом уникальной архитектурной клау­строфобии площади и связанных с ней откровенно шизо­идных харрисонвилльских традиций.

Здание суда главенствует на площади. С ним контрас­тируют соседние деревянные, с окраской под кирпич, до­ма. Суд, здание, украшенное изображениями бабочек и пчел, нависает над тесным прямоугольником площади. Булыжные мостовые четырех близлежащих улиц — Уолл на юге, Лексингтон на востоке, Перл на севере, Индепен­денс на западе — невозможно узкие. От суда до любого из ближайших домов — не больше тридцати футов. Эти ули­цы когда-то хорошо подходили для всадников и легких колясок, но неудобны для больших грузовиков. Движение на ближайших улицах одностороннее и, чтобы попасть на Индепенденс, надо проехать по Лексингтон и Перл. Так как улицы очень узкие, ближайшие магазины — «По ре­цептам Юга», «Краски» Феликса Хакера, галантерея Бал-луна и Дом обуви Райта — находятся буквально в двух ша­гах от суда. Если кто-то сядет на его ступени и что-то вы­крикнет — к примеру: «Бей свиней! Бей копов!» — его призыв прозвучит во всех окрестных лавках, где до того много лет раздавался только стук кассовых аппаратов.

Суд построили в начале XX века. Здание из красного кирпича, трехэтажное, с башней-колокольней под не­большим куполом и флагштоком. Колокола звонят раз в год — 4 июля. На флагштоке ничего нет, зато на другом, торчащем из травы у памятника ветеранам войны, флаг развевается двадцать четыре часа в сутки. Здание стоит на небольшом возвышении, и к его дверям от тротуара ведут шестнадцать ступенек. Небольшой портик поддерживает­ся четырьмя колоннами из серого камня, а внизу между ними установлено металлическое ограждение. Узкая пло­щадка посреди лестницы похожа на театральную сцену. И если, например, Старый Ллойд Фостер выглянет из ок­на дорогой его сердцу лавки «По рецептам Юга», то упрется взглядом в нависающее над ним здание суда. Оно буквально повиснет у него на носу.

Со стороны Уолл-стрит рядом с судом стоит метал­лический указатель со словами: «Научитесь командо­вать! Школа армейских сержантов». Похожий красно-голубой указатель со стороны Индепенденс-стрит гласит: «2735 „В" строительный батальон корпуса морской пехо­ты». Здание суда окружает аккуратно подстриженный га­зон в шесть футов шириной. Часы на башне стоят. Они сломались десять лет назад. По некоей загадочной причи­не стрелки на циферблатах с трех сторон показывают раз­ное время: южный 2.20, восточный 6.25, западный 1.20. С северной стороны циферблата нет, и там порхают голу­би. Вырезанные из камня буквы на фронтоне складыва­ются в надпись: «Государство служит народу».

Ступеньки суда и вся площадь служили многим поко­лениям харрисонвилльцев для посиделок и тому подоб­ного. По субботам здесь устраивались вечеринки с танца­ми, а прилегающие четыре улицы заполнялись людьми с разноцветными фонариками. Три раза в год на площади устраивали карнавал. И мало-помалу отцы города — то есть банкиры, члены совета округа и чиновники Торговой палаты (к ним, по бесхарактерности, присоединился и мэр) — свыклись с тем, что ступеньки суда и кусты ря­дом превратились в распивочную, где разные непрезента­бельные личности лакали кукурузное виски местного розлива. Во всяком городке есть свои пьяницы, но обыч­но их не видно и не слышно, и они даже приносят какую-то пользу, потому что, глядя на них, добропорядочные граждане проникаются к самим себе еще большим уваже­нием. Здесь старые шаромыжники радовались уже тому, что их никто не трогает. Они дышали перегаром, о чем-то судачили друг с другом, ни к кому не приставали, а судьи и их помощники проскакивали, опустив глаза, мимо, в свои отделанные деревом кабинеты, откуда не было видно никаких бутылок с дешевым бурбоном.

Дата добавления: 2015-10-21