Студопедия
Случайная страница | ТОМ-1 | ТОМ-2 | ТОМ-3
АрхитектураБиологияГеографияДругоеИностранные языки
ИнформатикаИсторияКультураЛитератураМатематика
МедицинаМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогика
ПолитикаПравоПрограммированиеПсихологияРелигия
СоциологияСпортСтроительствоФизикаФилософия
ФинансыХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника

Заботливо отсканировал и распознал v-krapinku.livejournal.com 16 страница



Что касается других аспектов жонглирования жезла­ми, техники исполнительниц, то вечером состоялось представление, в котором участвовали лучшие из луч­ших — все чемпионки и большие мастерицы. Что они вытворяли своими жезлами — не поддается описанию, а ваш корреспондент изумлялся больше всех. Казалось, девушки имитируют удары жезлами по каждому дюйму своего тела, но при этом никогда его не касаясь. Особен­но впечатляющим зрелище становится ночью, когда ис­пользуются «горящие жезлы», с небольшими факелами на обоих концах.

Обучение такому скоростному манипулированию тре­бует крепких нервов и большого терпения. Просто в голо­ве не укладывается, какие неимоверные усилия нужны для достижения даже среднего уровня мастерства, и трениров­ки по четыре часа в день здесь — обычное дело. Конечно, кое-кто относится ко всему этому с иронией, но только до того, как увидит по-настоящему высокое и поражающее воображение мастерство, которое встречается не часто. Хотя и здесь при желании можно сказать, что виртуоз­ность усиливает ощущение бессмыслицы, доходящей едва ли не до абсурда. Действительно, в экзистенциалистском смысле все это можно рассматривать как абсурд в крайнем его выражении: где-то в Индии люди умирают от голода, а здесь по четыре часа в день забавляются с металлически­ми палками, Ca alorsi1 Так или иначе, сейчас вращение жез­лами превратилось в настоящее искусство и высокооргани­зованное движение — причем отнюдь не достигшее своего расцвета. Хотя бы потому, что пока нет перечня приемов и терминологии, без которых нельзя говорить о зрелости какого-либо вида искусства. Правда, теоретически, конеч­но, должно существовать некое определенное, ограничен­ное число различных манипуляций — то есть набор дви­жений, который будет долго оставаться неизменным. Од­нако искусство жонглирования жезлами такого уровня развития еще не достигло, и новинки здесь появляются так часто, что на сегодняшний день нет никаких всеми при­знанных пособий или книг. Бесспорно, это в значительной степени связано с относительной молодостью данного ис­кусства, занятия которым отнимают много времени и уси­лий, — например, Национальная южная школа жонглиро­вания жезлами основана совсем недавно, в 1951 году. По­стоянному развитию этого искусства сопутствуют измене­ния в названиях разных манипуляций. Наряду со старыми (или классическими) обозначениями — такими как арабе­ска, выброс, рамка, — встречаются более экзотические или звучащие на современный лад: летучая мышь, финт, крен­дель и тому подобное... и любые эти приемы, и старые и новые, требуют многочасовых тренировок.



 

1 Вот это да! (фр.)


Во время представления я разговорился с двумя аспи­рантами-юристами, и после его окончания мы пошли в кафе студгородка, под названием «Дьяволы Юга» или что-то в этом роде — слово «Юг» там у них постоянно мелькает, — и у нас завязался интересный разговор. По­мимо всего прочего, в Оле Мисс гордятся своим единст­венным юридическим факультетом в штате, признанным Ассоциацией американских юристов, — так что эти два аспиранта-юриста имели основания посматривать на ме­стных студентов свысока. Это были приятные молодые люди лет двадцати пяти, в модненьких летних костюмчи­ках. Мы легко нашли общий язык и поговорили о консти­туции — правда, через десять минут выяснилось, что они говорят о законах их штата. Но, поняв, что я имею в ви­ду, ребята сразу взяли быка за рога.

— Негры нас здесь совсем не достают, — с сожалени­ем покачал головой один из них, серьезный молодой че­ловек в очках, с виду — типичный студент-теолог Гарвар­да. — Никаких проблем с ними нет — их а-ги-та-то-ров здесь никто и не видел.

Они слегка беспокоились по поводу возможного «бес­покойства», то есть реального беспокойства — накануне поступления на учебу студента-негра (Джеймса Мередита), которое должно было произойти в самое ближайшее время, то есть этим летом. Кстати, когда это случилось, местные власти приложили все усилия, чтобы дать делу задний ход, мне же довелось стать свидетелем прелюдии к будущим событиям.

— В первый же вечер начнут искать здесь наркоту, — сказал другой аспирант. — Наркоту, оружие или еще что-то такое. Обязательно устроят какую-нибудь бодягу. Ну и быстренько вылетят отсюда.

Оба заверили меня, что сами не собираются участво­вать ни в каких насильственных действиях и лишь вы­сказывают свое взвешенное мнение:

— Но здесь же есть молодые горячие ребята. А им ка­ково будет? Что они скажут?

Затем аспиранты-юристы вдруг запели на мотив пес­ни «Тело Джона Брауна»: «Всех мы негров в Миссисипи похороним...» — как мне показалось, слишком громко, то есть громко для подтверждения своей точки зрения в приватной беседе, — а может, ребята просто слегка по­теряли голову, так сказать. В любом случае, и несмотря на все усилия сохранять дзен-буддистскую отстраненность, я впал в легкую депрессию и скоренько ретировался в свою уютную комнатку в корпусе для студентов-старше­курсников, где открыл бутылочку виски и сел у телевизо­ра. Но выйти из игры мне не удалось, потому что на экра­не появился сам старый губернатор Фаубус — он разгла­гольствовал как во время избирательной кампании, лицо его в шести разных направлениях дергал тик, и весь он походил на старателя, рехнувшегося от долгой работы в одиночестве. Сначала он показался мне неудачной и безвкусной пародией на губернатора. Не может он быть настоящим Фаубусом, подумалось мне, потому что зачем бы в Миссисипи стали показывать по телевизору первич­ные выборы в Арканзасе. Конечно нет, просто хохма. Позже я узнал, что как о событиях национального мас­штаба телевидение рассказывает всей стране, так и здесь события «южного масштаба» имеют возможность видеть телезрители нескольких соседних штатов.

 

Я добыл отпечатанный на мимеографе Школы эк­земпляр распорядка дня. В нем значилось:

 

 

7.30 Подъем - и вперед1.

8.00—9.00 Завтрак (кафетерий университета).

9.00—9.30 Собрание, разминка, осмотр (поляна для занятий).

9.30—10.45 Занятие № 4.

10.45—11.30 Отдых — сделайте пометки. 11.30—12.45 Занятие № 5.

13.00—14.30 Обед (кафетерий университета). 14.30—16.00 Занятие № 6.

16.00—17.30 Час плавания.

18.00—19.30 Ужин (кафетерий университета)

 

 

19.30 Танцы (теннисный корт)

23.00 Проверка в комнатах

23.30 Свет выключается (БЕЗ ИСКЛЮЧЕНИЙ)


 


 

 


1 Фронтовая команда, которую дают солдатам перед атакой.


Фраза «Подъем — и вперед» выглядела вдохновляю­ще, как и набранное большими буквами «БЕЗ ИСКЛЮ­ЧЕНИЙ», но остальное не показалось мне заманчивым, поэтому после утреннего кофе я отправился в библио­теку — чтобы убедиться, правда ли там имеются какие-то книги, то есть еще что-то, кроме конституции. Оказалось, что книги действительно есть, и вообще там все было уст­роено вполне по-современному и уютно — кондиционе­ры (как, на счастье, и в моей комнате в корпусе для стар­шекурсников) и хорошее освещение. Чуть осмотревшись, я обнаружил бесценное первое издание фолкнеровского «Света в августе». Осторожно открыв книгу, я увидел на титульном листе накарябанную надпись: «Жополиз у негров». Я решил, что мне просто не повезло, но через несколько минут, на лестнице библиотеки, получил еще одну маленькую душевную травму. Ирония судьбы, неве­роятное совпадение, которое может случиться только в жизни, а в художественной литературе выглядит неуме­стным, — я уже выкинул из головы казус с титульным ли­стом и просто сидел на ступеньках и курил, когда рядом остановился добропорядочный с виду джентльмен сред-

них лет, посетовал на погоду (жара, действительно, стоя­ла страшная), а потом, как бы между прочим, очень веж­ливо осведомился о цели моего визита. Розовощекий мужчина, в костюме с иголочки, с пенсне на серебряной цепочке, прикрепленной к лацкану, с отполированными ногтями, держал в руках красивый кожаный портфель и пару учебников по английской литературе, которые он положил на балюстраду, продолжая улыбаться мне свер­ху вниз, словно был неописуемо рад встрече.

—Да уж, жарковато сегодня, вне всякого сомнения, -сказал он, достал из кармана белоснежный носовой платок и приложил его ко лбу. — А вам всем... с Севера, — он под­мигнул мне, — это особенно хорошо заметно! — Затем он вдруг завел речь о «природной толерантности» жителей Миссисипи, причем вошел в такой раж, словно это было, по крайней мере для него, неисчерпаемым источником ра­дости и некоей будоражащей воображение тайной.

—Здесь у нас никто не в свои дела не лезет! — заявил он, лучезарно улыбаясь и кивая — и мне на секунду почудилась в его улыбке нешуточная угроза, но нет, он и правда был ду­ша нараспашку. — Живите и давайте жить другим! Так счи­тают в Миссисипи — и здесь всегда было так! Возьмите хо­тя бы Фолкнера, со всеми его идейками, ведь он жил прямо здесь, в Оксфорде, и никто его не беспокоил — пусть себе живет как знает, а однажды даже разрешили ему целый год преподавать у нас в университете! И правильно! Я, напри­мер, только за! Живите и давайте жить другим — что тут можно возразить?! Мы ведь еще встретимся, да?

По-прежнему излучая радость, он помахал мне рукой в знак прощания и быстренько удалился. Кто был этот чу­даковатый весельчак-преподаватель? Не он ли замарал титульный лист книги Фолкнера? Его рассуждения о то­лерантности и безудержное веселье в равной степени за­ставляли призадуматься. Я пошел на поляну, надеясь вновь обрести душевное равновесие. Судя по всему, дела там шли так же замечательно, как и прежде.

- Вы не находите, что для ваших выступлений очень важны костюмы? — спросил я первую встретившуюся мне семнадцатилетнюю девушку, симпатичную, как пер­сик из Джорджии, одеяние которой с расцветками флага конфедератов было не больше носового платка.

— О-о да, — согласилась она, оправила свою кофточку и отвечая, засыпала меня вопросами, как это почему-то принято у южанок: — Я ведь из-под Макона... Макона, Джорджия? Из колледжа Роберта Ли Хая? Мы еще кис­точки приделываем. А юбочки? Золотисто-красные?.. Они так вспыхивают? Совершенно потрясные, коротень­кие конечно, и все такое, но я сказала: буду выступать только в такой!

До конца дня ничего выдающегося не произошло, я понаблюдал с возвышения за вышагиванием, потом уде­лил внимание танцам, а на телеэкране мне снова встре­тился Фаубус.

 

Танцы устраивались на огражденном сеткой теннис­ном корте, и господствовал на них свинг. Самый популяр­ный танцевальный стиль белого Юга обычно покоряет всю белую Америку; а все, что происходит в Гарлеме, обя­зательно превращается в наш национальный стиль. Я раз­мышлял над этим казусом, стоя у корта, и (с учетом всех событий прошедшего дня) пришел к неожиданным выво­дам: возможно, все еще сохранившиеся добродетели, или, если позволите, положительные качества белых южан — народные песни, выразительная речь и часто добродушие и безыскусственность, — почерпнуты из культуры цвет­ных. В силу своего журналистского статуса я не мог пря­мо тут же, на танцах, поделиться с кем-нибудь своими от­крытиями и счел за благо оставить их при себе и заняться подготовкой репортажа, а потому немного потанцевал и задал девушкам несколько вопросов. Их взгляд на мир меня поразил. Нью-Йорк казался им другой страной — подозрительной, далекой и малозначимой в их мироуст-


 

ройстве. Некоторые девушки жаждали попасть на теле­экраны, но всегда оказывалось, что их упования прости­раются не дальше телестудии Мемфиса. Этот город поис­тине был для них Меккой, верхом мечтаний и summum bопит1 До конца вечера меня, однако, не хватило. Несмо­тря на множество милейших созданий вокруг, я заскучал и решил ретироваться. Ко всему прочему бросалось в гла­за, что девушки находятся под неусыпным присмотром.

 

 

На следующий день я совершил свою последнюю вылаз­ку, на сей раз уделив особое внимание самым сложным при­емам: одно-, двух- и трехкратное вращение жезла вокруг, пальца, вокруг запястья, вокруг талии, вокруг шеи и тому подобное. Симпатичная девочка лет двенадцати бросала жезл на шесть футов вверх, его серебристый прутик сверкал на солнце Миссисипи, а она крутилась под ним, как фигу­ристка, ловила его у себя за спиной, не двинувшись в сторо­ну ни на дюйм. Девчушка сказала, что училась этой техни­ке по часу в день в течение шести лет и надеется стать «луч­шей в бросании с вращением» и уже сейчас успевает сделать семь оборотов, прежде чем поймать жезл.

— А есть ли какой-то предел высоты бросания и чис­ла оборотов? — спросил я.

— Нет — ответила она.

 

1 Величайшее благо (лат.).


После ужина я собрал вещи, сказал «прощай» Нацио­нальной южной школе жонглирования жезлами и сел в автобус до Мемфиса. Когда мы ехали по городской пло­щади мимо здания суда, я увидел, что на фонтанчик все еще падает тень, хотя было на два часа позже, чем в день моего приезда. Возможно, он всегда в тени — и утолить жажду его прохладной водицей не дано никому.

Хантер С. Томпсон

 

Дерби в Кентукки упадочно и порочно

 

 

' «Гонзо» в переводе с американского сленга означает «сумасше­ствие», так ирландские обитатели Бостона называют человека, кото­рый способен всех перепить. Томпсон писал свой репортаж в проме­жутках между выпивками, писал на салфетках, обертках, тем не менее его творение положило начало новому направлению — гонзожурналистике, когда жизнь и работа сливаются воедино, становятся нераз­личимыми. В настоящее время под гонзожурналистикой понимается особый стиль репортажа, сочетающий «факты и фикцию», под деви­зом: «Вымысел иной раз — лучший факт».

2 Жан-Клод Килли (р. 1943) — французский горнолыжник, заво­евал на Олимпийских играх 1968 года в Гренобле 3 золотые медали. Также увлекался автогонками, принимал участие в ралли Париж-Дакар. С 1995 года член Международного олимпийского комитета.

3 Журнал просуществовал меньше года, его преследовало ФБР и третировали за «антиамериканизм» печатники.


Карьера Хантера Томпсона как гонзожурналиста1 на­чалась после того, как он написал свою первую книгу, «Ан­гелы ада», — причудливую и жутковатую сагу. Придя в ярость от того, что «Плейбой» отклонил заказанную ему статью о Жане-Клоде Килли2 как успешном продавце «шевроле», Томпсон переделал ее для ежемесячника Уорре­на Хинкли «Сканланс»3, вставив в материал фрагмент о конфликте с «Плейбоем». В окончательной версии ста­тьи доминируют эмоции самого журналиста, рассказ ве­дется от первого лица, с маниакальной, вскипающей от усиленного выброса адреналина страстью. Томпсон, как обычно, умудряется не вызвать раздражения читателя; несмотря на показную свирепость, этот человек сам себя считал страшным пофигистом, не приспособленным к жизни полубезумцем, то есть кем-то вроде Селине1. В статье о дерби в Кентукки Томпсон хохмит еще сильнее, чем в материале о Килли, и готовит почву для крупнейшего своего гонзосочинения — книги «Страх и отвращение в Лас-Вегасе». Все три эти произведения — статейка о Килли, книга «Страх и отвращение» и предлагаемый вашему вни­манию материал о дерби — начинались с обычной репортер­ской работы, а в итоге получалось нечто совсем другое, И только дочитав до конца «Дерби в Кентукки упадочно и порочно», понимаешь, как сильно описания скачек у Томп­сона походят на фантазии Селине, которые он упоминал в разговоре с художником Ральфом Стедманом.

Т.В.

 

 

Добро пожаловать в Дерби-таун

 

Самолет приземлился около полуночи, и мой прилет остался в здании аэропорта незамеченным. Воздух был горячий и тяжелый, как в ванной комнате, где ванна на­полнена горячей водой. В аэропорту стояла суматоха, все пожимали друг другу руки... Повсюду широкие улыбки и восклицания: «Боже! Старый хрыч! Рад видеть тебя, дружище! Вот сюрприз... правда!»

В гостиной, оснащенной кондиционерами, я познако­мился с человеком из Хьюстона, он как-то себя назвал, прибавив, чтобы я звал его «просто Джимбо», и объяс­нил, что сам он сюда недавно приехал:

1 Луис-Фердинанд Селине (наст, фамилия Детуш; 1894-1961) — французский писатель, участник Первой мировой войны. В годы Вто­рой мировой войны поддерживал гитлеровцев. Как писатель разру­шал все возможные нормы, широко использовал необычные ритмы, сленг и просторечные выражения.


— Боже, здесь что-нибудь непременно случится. Ну и хорошо. Слушай, давай выпьем? — Я заказал «Маргари­ту» со льдом, но он слышать об этом не хотел: — Не, не-е... лакать это пойло во время дерби в Кентукки? Ты что, с головкой не дружишь? — Он усмехнулся и подмиг­нул бармену. — Сейчас мы поучим этого парня. Дай-ка ему хорошего виски...

Мне оставалось только согласно пожать плечами:

— Лады, двойной «Старый Фитц» со льдом. Джимбо одобрительно кивнул.

—Слушай. — Он шлепнул меня по руке, чтобы убе­диться, что я слушаю. — Я знаю эту публику, что приезжа­ет на дерби, каждый год здесь торчу, и хочу тебе кое-что сказать — это не тот город, где можно изображать из себя мажора. Быстренько тебя прижмут к ногтю, да еще по башке настучат и оставят без цента. — Я поблагодарил его и вставил в свой мундштук мальборину. — Слушай, ты, по­хоже, скачками не первый год занимаешься. Я прав?

—Нет. Я фотограф.

—Да ну? — Он с интересом оглядел мою кожаную сумку. — У тебя там эта... камера? А на кого работаешь?

— На «Плейбой». Он рассмеялся:

— Чертовски интересно! Ну и что ты будешь сни­мать — лошадок обнаженных? Ха-ха! Когда начнутся скачки для трехлетних кобыл, тебе работенка найдется. Это дерби не для старых кляч. — Он широко улыбнул­ся. — Черт возьми! И они все голенькие!

Я качнул головой и ничего не ответил, просто глянул на него, силясь улыбнуться, а потом сказал:

—Тут заваривается кое-какая каша. А мне надо по­снимать эту заварушку.

—Какую такую заварушку?

Я помешал лед в стакане, помолчал и наконец сообщил:

— На беговой дорожке. В день открытия. «Черные пантеры». — Я пристально на него посмотрел. — Газеты читаешь?

Улыбка слетела с его лица.

— О чем ты, черт возьми?

—Ну может, и не следовало тебе говорить... — Я пожал плечами. — Но, дьявол, все же об этом знают. Копы и На­циональная гвардия уже шесть недель в боевой готовно­сти. В Форт-Ноксе двадцать тысяч человек готовы в лю­бой момент подняться по тревоге. Они нас предупреди­ли — прессу и фотографов, — посоветовали ходить в шлемах и специальных толстых куртках. Сказали, что без стрельбы не обойдется...

—Не может быть! — вскрикнул он и выбросил вперед руки, словно выставляя защитный барьер против моих слов. А потом ударил кулаком по стойке. — Сукины дети! Боже всемогущий! И это на дерби в Кентукки! — Джимбо не переставая тряс головой. — Нет! Господи Иисусе! Слишком плохо, чтобы в это можно было поверить. — Он сидел как на иголках, а когда встал, глаза его заволокло дымкой гнева. — Ну почему? Почему именно здесь? Ни­чего святого для них нет.

Я снова пожал плечами:

— Дело не только в «Черных пантерах». ФБР гово­рит, что автобусы будут битком набиты белыми, которые съедутся со всей страны, чтобы смешаться с толпой и ата­ковать черных со всех сторон. Они будут одеты как все. Сам знаешь — костюмы, галстуки и все такое. Но когда начнется заварушка... вот почему копы так встревожились.

Он на минуту замолчал, как обиженный ребенок, ко­торый даже не может понять, что происходит, а потом крикнул:

— О... Боже! Господи, да что такое творится в этой стране? Есть тут хоть одно спокойное местечко?

Я взял сумку.

— Только не здесь. Спасибо за угощение... и — удачи. Джимбо схватил меня за руку, чтобы удержать, но я

сказал, что меня ждут в пресс-центре, и отправился иг­рать свою роль в начинающемся отвратительном спек­такле. В киоске аэропорта я купил «Курьер» и пробежал­ся по заголовкам на первой странице: «Никсон послал войска в Камбоджу для ударов по красным»... «В-52 от­бомбились, и наши войска продвинулись на 20 миль»... «4000 солдат заняли позиции у Йельского университета в связи с акциями протеста „Черных пантер"». Внизу кра­совался снимок Дианы Крамп, которой предстояло вско­ре стать первой женщиной-жокеем в истории местных дерби. Фотограф запечатлел ее в стойле, когда она «оста­новилась, чтобы похлопать свою лошадь, Фатому». Весь номер переполняли новости из Вьетнама и сообщения о студенческих волнениях. И ни одного упоминания об акциях протеста в небольшом Кентском университете в Огайо1.

Я собрался взять напрокат машину, но мордастый мо­лодец за стойкой заявил, что автомобилей сейчас нет.

— Сейчас машину не взять, — сказал он. — За шесть недель до начала дерби все забронировали.

Я объяснил, что мой агент обещал заказать мне белый «крайслер» сегодня к полудню, но парень сокрушенно покачал головой:

— Боюсь, мы ему отказали. Где ты остановился? Я пожал плечами:

—А где останавливаются техасцы? Хочу пожить ря­дом со своими земляками.

—Плохи твои дела, дружище, — вздохнул он. — Вез­де под завязку. Так всегда во время дерби.

Я пододвинулся к нему поплотнее и почти прошептал:

—Слушай, я из «Плейбоя». Нет желания подработать? Он подскочил на месте:

—Что? Как же не хотеть? А что за работенка?

—Да ничего особенного. Ладно, выбрось из головы.

 

1 Имеется в виду убийство 4 мая 1970 года бойцами Националь­ной гвардии четырех студентов Кентского университета, о чем уже го­ворилось в очерке Джо Эстерхаза «Апокалипсис Чарли Симпсона».

Я схватил сумку и пошел ловить такси. Сумка у меня была еще та — вся в наклейках. Сан-Франциско, Лос-Ан­джелес, Нью-Йорк, Лима, Рим, Бангкок и тому подоб­ное — а самая важная наклейка выглядела вполне офици­ально, в пластиковой обертке: «Журнал „Плейбой". Фо­тограф». Я купил ее у одного сутенера в Вейле, штат Колорадо. Он поучал меня:

— Никогда сам не говори о «Плейбое», пока эту на­клейку не увидят. А когда поймешь, что ее заметили, можно переходить в наступление. Люди в таких случаях всегда на уши становятся. Действует на всех волшебным образом, говорю тебе. Самое настоящее волшебство.

Что ж... может быть, и так. Я частенько забавлялся та­ким образом в барах и теперь, мчась в желтом такси к го­роду, чувствовал себя немного виноватым, что запудрил мозги этому бедолаге. А какого черта? Если скажешь где-то: «Я из Техаса», — того и гляди, что-то с тобой стрясет­ся. Особенно если начнешь выделываться, будто ты сам весь из XIX века, а попал к каким-то обожравшимся уро­дам, хотя у самого за душой ничего, кроме пресловутых «традиций». В аэропорту Джимбо признался мне, что не пропускал ни одного дерби с 1954 года.

— Моей старушке больше сюда не доехать, — сказал он. — Только зубами скрипела, но дала мне на этот раз свободу. А если я говорю «свободу» — то это и значит свобода! Я сорю десятидолларовыми купюрами, словно у меня денег куры не клюют. Лошади, виски, женщины... черт, в этот городишке есть телки, которые за бабки сде­лают все, что хочешь.

А почему бы и нет? В наши времена, когда все стоит вверх дном, деньги никому не помешают. Даже Ричард Никсон норовит срубить деньжат. За несколько дней до дерби он признался: «Были бы у меня деньги — поиграл бы на бирже». А на бирже тем временем дела по-прежне­му шли ни шатко ни валко.

В ожидании Стедмана

 

На следующий день мне пришлось несладко. До нача­ла скачек оставалось чуть больше суток, а у меня все еще не было журналистской аккредитации — и, как говорит редактор спортивного отдела газеты «Курьер» из Луис­вилля, ноль шансов ее получить. Хуже того, требовались целых две аккредитации — одна для меня и одна для Раль­фа Стедмана, английского художника, который должен был вот-вот прилететь из Лондона, чтобы порисовать ло­шадок. В Штатах он прежде не бывал. И чем больше я раз­мышлял над этим обстоятельством — тем сильнее трево­жился. Как парень переживет неизбежный шок, когда по­сле своего Лондона окажется в этой пьяной толпе на дерби в Кентукки? Черт его знает. Прилетел бы хоть на пару дней раньше, чтобы я помог ему акклиматизироваться. Погуляли бы с ним где-нибудь в живописных окрестнос­тях Лексингтона... Я планировал встретить Стедмана в аэропорту на арендованном мною у полковника Квика шикарном «понтиаке» и сразу отвезти куда-нибудь в спо­койное местечко, напоминающее его родную Англию.

Полковник Квик привел машину в работоспособное состояние, и я снял (за четырехкратную цену) две комна­ты в задрипанном отелишке на окраине города. Остава­лось только убедить выпендрял на ипподроме «Черчилль Даунс», что «Сканланс» — популярнейший спортивный журнал и они просто обязаны немедленно выделить нам два билета на лучшие места в ложе для прессы. Но не тут-то было. Первый мой звонок в оргкомитет ни к чему хо­рошему не привел. Клерк на другом конце провода выра­зил крайнее недоумение, что его просят об аккредитации за два дня до начала дерби.

— Вы это серьезно? — спросил он. — Прием заявок за­кончен два месяца назад. Все места в ложе для прессы за­няты, больше билетов нет... да и что это за ежемесячник такой — «Сканланс», черт возьми?

Я буквально взвыл:

— Вам что, не звонили из Лондона? Сегодня прилетает английский художник, мистер Стедман. Он, кажется, ир­ландец. И очень известен у себя на родине. А я сам толь­ко что прилетел с Восточного побережья. В Сан-Франци­ско меня заверили, что все будет в порядке.

После моей тирады голос чиновника немного потеп­лел, но помочь он все равно ничем не мог. Я уламывал его как мог, и в конце концов он предложил компромисс: вы­дать нам два пропуска во внутренние помещения клуба.

— Чушь какая, — сказал я. — Никуда не годится. Мы должны иметь доступ всюду. Везде. Церемония открытия, зрители и сами скачки, конечно. Вы что думаете — мы та­щились в такую даль, чтобы смотреть все по телевизору? Так или иначе, но мы должны быть на самом ипподроме. Может, нам придется подкупить охрану — или даже прыснем в кого-нибудь из «Мейса». (Я купил в аптеке за 5 долларов 98 центов баллончик со слезоточивым газом «Мейс», и вдруг, прямо посреди телефонного разговора, меня стукнула сумасшедшая идея — поработать им на скачках. Сначала прыснуть в лицо охраннику у входа в vip-аппартаменты клуба, потом, как только начнутся за­езды, пустить струю в губернаторскую ложу. Или попры­скать из баллончика на безобидных выпивох в клубном баре — скорее в чувство придут...)

Днем в пятницу у меня все еще не было аккредитации и местоположение Стедмана оставалось мне неизвест­ным. Я даже подумал, что он вернулся в Лондон. Нако­нец, отчаявшись найти художника в пресс-клубе или еще где-нибудь поблизости, я решил отправиться прямо на ипподром, без предупреждения явиться там в офис и по­требовать себе один пропуск вместо двух, причем гово­рить прерывистым голосом, как человек, который еле сдерживает переполняющие его эмоции. В вестибюле оте­ля я остановился у стойки, чтобы обналичить чек. И, безо всякой надежды, осведомился о мистере Стедмане, не по­являлся ли он здесь.

Служащая отеля за стойкой — дама лет пятидесяти с экстравагантной внешностью — при упоминании Стед­мана кивнула, не поднимая глаз от своих бумаг, и сказала низким голосом:

— Можете быть уверены, приехал. — После этого она одарила меня улыбкой. — Да, правда. Мистер Стедман только что отправился на скачки. Он ваш друг?

Я кивнул:

— Мы должны вместе с ним работать, но я даже не знаю, как он выглядит. Теперь, черт возьми, придется ис­кать его на ипподроме.

Женщина хихикнула:

— Вам не составит труда его найти. Его ни с кем не

спутаешь.

—Почему? Что в нем такого? Как он выглядит?

—Ну... — она продолжала улыбаться, — это самый ре­спектабельный человек, которого я видела в последнее время. У него такое... э-э... удлиненное лицо. Да и вся го­лова такая. — Она кивнула. — Вы узнаете его сразу, как только увидите, не беспокойтесь.

Господи, неисповедимы пути твои, подумал я. Ситуа­ция с аккредитацией осложнилась. Я как наяву увидел по­мещение для прессы на ипподроме и замотанного делами, нечесаного, опутанного проводами секретаря, который требует показать ему хоть несколько экземпляров «Скан­ланс». Что ж... и черт с ним. Всегда можно послать всех подальше и просто поболтаться по городу с большими мольбертами, громко смеясь над местными чуваками и прихлебывая мятный коктейль, так что местные копы скоро сочтут нас за ненормальных. Можно даже подзара­ботать: установить этюдник с большой надписью: «Зару­бежный художник напишет ваш портрет. Цена $10. Не опоздайте!»

Большой-пребольшой дурдом

 

Я поспешил на ипподром, причем ехал быстро, виляя змейкой между разными сараями на колесах. В одной ру­ке я держал банку пива, а в голове у меня была такая ка­ша, что, выворачивая направо, я чуть не врезался в пол­ный монахинь «фольксваген». Шансов поймать этого англичанишку до того, как он получит аккредитацию и отвалит, почти не оставалось.

Но Стедман, когда я вошел, все еще торчал в пресс-центре. Он оказался молодым бородачом в твидовом пи­джаке и темных очках фирмы «ХАФ». Обычный англи­чанин, ничего примечательного. Ни прожилок на лице, ни шевелюры, ни бородавок с торчащими из них волоси­ками. Мой рассказ о том, как его описали в отеле, Стедма­на слегка озадачил.

— Ладно, не беспокойся, — сказал я. — Только помни в ближайшие дни, что ты в Луисвилле, штат Кентукки. А не в Лондоне. И даже не в Нью-Йорке. Тут черт-те что творится. Еще хорошо, что какой-нибудь помешанный детектив в отеле не выхватил пистолет и не продырявил тебя. — Я хохотнул, но англичанину явно было не до сме­ху. — Представь, что ты попал в сумасшедший дом. А если кто-то начнет буянить — мы их живо успокоим «Мей-сом». — Я показал ему баллончик «Билли-химика», по­давляя в себе желание прыснуть в сторону крысинолице­го журналюги в закутке «Ассошиэйтед пресс», с важным видом печатающего на машинке.


Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 24 | Нарушение авторских прав







mybiblioteka.su - 2015-2024 год. (0.048 сек.)







<== предыдущая лекция | следующая лекция ==>