Заботливо отсканировал и распознал v-krapinku.livejournal.com 15 страница

¹ Чарли Мэнсон — гуру общины хиппи, в августе 1969 года убил жену кинорежиссера Романа Полански — актрису Ш. Тейт и шесте­рых ее друзей в Беверли-Хиллс. Вместе с тремя сообщниками был приговорен к смертной казни, которую заменили пожизненным за­ключением. Сейчас он находится в тюрьме Корколан, в Калифорнии, однако для многих и по сей день остается культовой фигурой.

Похороны назначили на понедельник. Первым хоро­нили патрульного Дональда Ли Марлера. Проводить его в последний путь пришло больше пятидесяти полицей­ских, даже из Канзас-Сити приехали. Открытый гроб вы­ставили в вестибюле церкви, но закрыли за несколько ми­нут до того, как прибыли вдова и другие члены семьи по­гибшего. Священник сказал:

— То, что все мы умираем, доказывает, что все мы грешники. Но Господь говорит, что конец земного пути не означает гибели души. Наш друг всего лишь раньше дру­гих обрел вечный покой.

Накануне траурной церемонии собрался городской совет и постановил возместить семьям Марлера и Вирта расходы на похороны. Репортер спросил мэра М. О. Рай­на — дантиста, который однажды вырвал зуб Чарли Симпсону, надолго ли введено чрезвычайное положение. Тот ответил:

— Это черный день, и я не хочу принимать никаких ответственных решений, когда люди так потрясены слу­чившимся, так что пока ничего сказать не могу.

Чарли Симпсона похоронили последним — в Чилхови, маленьком городке недалеко от Холдена, где раньше упо­коились его дед и бабка. Райс Риснер был одним из тех, кто нес гроб. Он вспоминал: «Собралось много народу. Наверное, немало было копов, потому что многие снима­ли происходящее на пленку. А этот говнюк, священник, судя по всему, не очень хотел участвовать в похоронах Оутни. Шел там так, словно его заставили нести мешок дерьма. У него на лице было все написано, и наши это за­метили. Священник говорил, как умер Иисус, и всю эту чушь, а о Чарли слова не сказал. И никто о нем ничего не сказал, ничего о его жизни. Совсем ничего. Священник нес околесицу о том, как похоронили Христа и как тот „восстал", и тому подобную ерунду. Я сначала подумал, что он говорит о Чарли, и только потом до меня дошло, о чем на самом деле идет речь. Джон Томпсон затянул песню Боба Дилана „На крыльях ветра", и мы начали ему подпевать».

После траурной церемонии люди, которые перед объ­ективами телекамер и под вспышками фоторепортеров выносили из церкви гроб, подняли к небу сжатые кулаки, а другой рукой каждый из них поддерживал деревянный ящик, в котором лежало тело Чарли Симпсона. «Мы под­няли сжатые кулаки, — рассказывает Райс, — чтобы пока­зать всем, что он был нашим братом. Как бы его теперь ни поливали грязью. Он был одним из нас. Мы сделали это потому, что любили Оутни».

В городе и окрестностях прослышали о том, что дру­зья Симпсона поднимали к небу кулаки, но сначала это никого не обеспокоило. Но потом Дж. М. Аллен сказал мэру Райну, что, раз так, видно, хиппи собираются еще кого-то убить, мэр Райн поделился своими тревогами с членами городского совета, и скоро весь город гудел, как потревоженный улей: хиппи хотят убить еще одного по­лицейского. Чрезвычайное положение продлили на сут­ки, а на башне по-прежнему дежурили стрелки.

Через день чрезвычайное положение наконец отмени­ли, но Вин Аллен, Райс Риснер, Гэри Хейл и другие поба­ивались появляться в городе. Они уехали в парк в миле от Харрисонвилля, но уже через несколько минут их окру­жили там вооруженные люди.

— Валите отсюда, пока целы, уроды, — сказал им по­лицейский.

Вин, Райс и их друзья уехали и разбили лагерь в шес­ти милях от города, в очень неудобном месте. «Я боял­ся, — рассказывает Райс, — что они придут к одному из наших домов, заберут и линчуют, как показывают по те­левизору. Мы замерзли и вымокли под дождем, но оста­лись живы».

К пятнице обстановка настолько накалилась, что пре­подобный В. Т. Неймейер, который читал молитву на по­хоронах патрульного Марлера, обратился через бюлле­тень демократов Миссури к землякам: «Пусть все в нашей общине услышат слово Божье. Господь никогда не возна­градит того, кто злом отвечает на зло. Живите в мире со всеми людьми. Возлюбленные братья мои, не дайте мсти­тельным чувствам овладеть вами. Не дайте увлечь себя толпе, охваченной злобой».

Вышедший в этот день бюллетень сообщил в разделе новостей о стрельбе, но без каких-либо подробностей. «Знаете, мне не хотелось много писать о Симпсоне, — ска­зал Дж. В. Браун, редактор, — да и обо всех бедствиях, ко­торые из-за него на нас обрушились. Думаю, люди не захо­тят ничего о нем читать, а если они не хотят чего-то читать, то я и не буду это печатать». В тот же день Ассоциация прессы Миссури в шестнадцатый раз наградила эту газету за «выдающиеся достижения в журналистике».

Следующий номер вышел с двумя рекламными колон­ками. Столько рекламы набралось благодаря участию дж. В. Брауна в прошедших похоронах. Он побеседовал с директорами похоронных бюро и убедил их давать больше рекламы. Появлению новых рекламодателей га­зета, по злой иронии судьбы, была обязана Чарли Симп-сону. Набранное жирным шрифтом, заключенное в чер­ную рамку, объявление гласило:

ДОМ БЕЗ ЖЕНЩИНЫ — словно тело без души. Бенджамин Франклин мудро за­метил, что здание становится уютным, полным тепла домом лишь благодаря прикосновению женской руки. Точно так же мы верим, что директор похоронного бю­ро — не просто бизнесмен, потому что его первейшая обязанность заключается в том, чтобы служить тем лю­дям, которые в нем нуждаются. И мы не можем не гор­диться тем, что помогаем жителям нашего города.

В следующую пятницу, через неделю после трагедии, Дж. М. Аллен обсуждал с одним из своих друзей предпо­лагаемый список будущих жертв хиппи, в котором он, су­дя по всему, значится под первым номером. «Скорее все­го, это ерунда, — сказал Дж. М. Аллен, — и вообще ника­кого списка нет, но если Господь допустил появление такого списка, то не мешает его авторам знать, что я на войне был пехотинцем».

Еще через несколько дней Луке Скавуццо, владелец бакалейной лавки и член городского совета, участвовал в передаче радио Канзас-Сити и сказал: «Кое-кому у нас уже пора успокоиться». Однако людская молва переина­чила его слова. Некоторые горожане решили, что он при­зывал их уступить хиппи. И в последующие несколько дней больше двадцати человек заявили Луке Скавуццо, что после таких слов ноги их в его лавке не будет.

Пришлось торговцу целую неделю ходить по городу и убеждать всех, что ничего такого он не говорил. «Это ему хороший урок, — заявил Дж. М. Аллен. — Никто из нас не собирается ни „успокаиваться", ни „уступать". Что, неужели нам сидеть сложа руки и ждать, когда нас всех перестреляют?»

Спустя несколько недель после того, как Оутни Симп­сон открыл огонь из карабина М-1, в городе вновь завы­ли сирены гражданской обороны. Жители бросились к приемникам, думая, что худшие их опасения подтвер­дились. Что опять что-то стряслось. Еще кого-то убили. Дж. М. Аллен говорил таким же прерывистым и взволно­ванным голосом, как и в прошлый раз. Однако вскоре все вздохнули с облегчением. Беда нагрянула с востока, в ре­зультате опрокинулся фургончик и пострадали несколько сараев. На этом все и кончилось.

Очередной проклятый торнадо.

Я приехал в Харрисонвилль примерно через две неде­ли после трагедии. И почти сразу увидел Вина Аллена. Он лежал плашмя на ступенях суда, вжавшись лицом в це­мент. Парень не шевелился, оставался недвижимым, как одноцентовые монеты на глазах умершего человека. Вин, Райс и их друзья решили, что можно без особого риска вернуться в город. Ироикомическая борьба за площадь продолжалась. Четырех жертв городу было мало.

Я вышел из машины и заглянул в аптеку, чтобы купить пачку «Лакис». Старик за прилавком смотрел в окно на Вина Аллена. Он видел, как мы вышли из машины, и, должно быть, заприметил номерные знаки Миссури, по­тому что, когда я вошел, его голос звучал таинственно и доверительно.

— Видите вон того негра? — спросил Ллойд Фостер. — Он уже четыре дня поднимается на те ступеньки и ло­жится там. Поднимается, оглядывается и вскидывает вверх сжатый кулак, а потом слова ложится лицом вниз. Изображает мертвого. Говорят, он таким образом хочет напомнить о том сумасшедшем хиппи, которые убил на­ших полицейских.

Я был в галстуке и голубом пиджаке-блейзере и так одевался следующие несколько дней, а для пущего эффек­та не выпускал изо рта толстую сигару «Корона-77». Я хо­дил по самым респектабельным городским барам, угощал народ пивом и тому подобным местным варевом, чтобы завязать разговор. Я зачесал волосы назад и купил пузы­рек клейкого масла для волос — вдобавок к сигаре, пид­жаку и галстуку — и выглядел достаточно респектабель­но, чтобы мне вскоре тоже начали покупать пиво. Я пред­ставлялся корреспондентом сан-францисского журнала, но забывал сказать, какого именно. Думаю, галстука и на­помаженных волос хватало. Как-то, вернувшись вечером в отель и посмотрев в зеркало, я увидел парня, которого где-то встречал, но не мог точно вспомнить где.

Пообщавшись с горожанами, я вернулся в свой мо­тель, вымыл волосы и сменил облик. Надел джинсы, во­лосы сбросил на уши, натянул кожаную куртку и вернул­ся в город. А сигары мне и так надоели до смерти. Я оты­скал Вина Аллена и сказал ему, что я из журнала «Роллинг Стоунз» и хочу поговорить о Чарли Симпсоне. Вин Аллен чуть не прослезился от счастья.

— Дружище, — сказал он, — мы просекли, что ты нас пасешь, и думали — ты из ФБР. Да еще эта твоя сигара.

Вечером мы встретились на площади — причем один из моих недавних собеседников, полицейский, заметил меня и смерил недобрым взглядом — и уехали на десять миль из города, в пшеничные поля. Нашли подходящее местечко и разожгли костер. Ночь выдалась холодной и сырой, около 70 градусов по Фаренгейту, а на востоке посверкивали молнии. Нас было человек двенадцать, и мы прихватили с собой восемь или девять бутылок красного вина и дюжину шестибаночных упаковок пива. Еще у нас имелся мешочек хорошей миссурийской травки.

Пламя костра шумело, а из «фольксвагена» Райса Рис-нера, в котором мы еле уместились, неслись мелодии Ди-лана, Хендрикса и, черт возьми, Хосе Фелисиано. Собра­лись лучшие друзья Чарли Симпсона. Мы говорили о хладнокровном убийстве трех ни в чем не повинных че­ловек. Друзья называли его братом, рассказывали, как он любил людей и как боролся за их общее дело.

—Иногда Оутни говорил, что считает насилие един­ственным способом совершить здесь революцию, — ска­зал Райс.

—Заметь, — добавил Вин, — раз революция насиль­ственная — то в любой момент кто-то способен меня уде­лать, поиметь, и можно с ума сойти от такой жизни, и Чарли тоже так думал.

—Тут много разных дешевых фраеров ошивается, еще их увидишь, — заметил Райс. — Строят из себя хиппи, а чуть запахнет жареным — сразу в кусты. Но мы не та­кие. Настоящей сельской закваски. И если какие-то пидо­ры на нас бочку катят — то и получат от нас по полной. Оутни молодчина. Собой пожертвовал, чтобы эти свиньи не радовались победе, когда убьют его или засадят в тюрьму. Очень он увлекался разными высокими мате­риями. Просто сам не свой, как религия все это для него было. А ведь в некоторых религиях самым богоугодным делом считается пожертвовать собой. Вот почему кое-кто даже сжигает себя. И Оутни был точно таким же.

—Однажды он оказался среди темнокожих, — сказал Вин. — И кто-то спросил насчет Иисуса, как на него смот­рит Оутни. А он и говорит: «Меня отличает от Иисуса только то, что он был готов умереть за тех, кто рядом с ним, а я пока еще не готов».

—По-моему, он и сам был Иисусом, — заметил Райс. — Насколько я могу судить, он был Иисусом.

—Оутни готов был умереть за правду, — сказал Вин. — А раз так, каждое произнесенное им слово было правдой, и, наверное, Иисус действовал бы точно так же. И Чарли, по его примеру, решил умереть за наше общее дело. Он был свой в доску парень, внимательный и очень ранимый, сочувствовал людям, переживал по разным поводам.

За несколько дней я узнал много любопытных деталей происшедшей трагедии, и в голове у меня образовалась настоящая каша — Иисус Симпсон, душегуб, хладнокров­ный убийца и полный сострадания, чувствительный, ра­нимый парень. Может, подействовали миссурийская травка или пиво с вином, но мне казалось, что в пламени костра скачут чудовищные, гротескные фигуры.

—По моему мнению, — рассудил Райс, — Чарли не умер. Он просто кое-что задумал, а если он что-то заду­мал, то я об этом ничего сказать не могу.

—Да, — сказал я, — но как же насчет трех убитых лю­дей, их жен и детей? До них тебе дела нет?

—Ну, знаешь, не мне об этом судить. Чарли сам все решил. Дело-то было не простое.

Мы сидели у костра весенней миссурийской ночью — 4 мая 1972 года. А 4 мая мне никогда не везло. В 1971 го­ду я в этот день стоял на зеленом лугу неподалеку от Кентского университета штата Огайо и слушал реквиемы и погребальные речи. А в 1970 году носился по таким же зеленым полям, высматривал лужи крови и спрашивал национальных гвардейцев, почему они убили четырех не­винных парней. А теперь я разговаривал с точно такими же парнями и спрашивал, почему один из их лучших друзей убил тро­их ни в чем не повинных человек из такого же оружия которым пользовалась Национальная гвардия. А мне только и сказали:

— Дело-то было не простое.

Я рассказал, как проводил в последнее время день 4 мая, и Вин Аллен заметил:

—Да, приятель, уже в третий раз у тебя такое четвер­тое число.

—Точно, — подтвердил Райс.

—Старина Оутни, — сказал Вин. — Старина Оутни. Этот его карабин был для него не простым оружием. Ко­гда я в первый раз пришел к нему в хибару и увидел авто­мат, то спросил: «Оутни, это твой?» А он отвечает: «Да, один приятель мне одолжил». А я говорю: «Вау, может, когда пойдем с тобой на рыбалку или в лес, я его тоже опробую». У Чарли еще был и охотничий нож в ножнах и отличный спиннинг, и он говорил: «Как только вернусь домой — сразу их возьму, поглажу, подержу в руках».

—Да, — подтвердил Райс, — Оутни любил такие ве­щицы.

Терри Саузерн

Красная грязная марихуана и другая травка

(отрывок)

Когда Терри Саузерн написал «Жонглирование жезлами в Оле Мисс¹», он был редактором в «Эсквайре» и малоизве­стным романистом. Раньше я никогда не встречал журнали­ста, который бы так погрузился в материал («Поехал в Миссисипи и собственными глазами увидел, что такое че­стная конкурентная борьба между пятьюстами полными сил претендентками шагать с жезлом впереди оркестра»), а потом изложил все в форме автобиографии. Это не была автобиография в привычном смысле слова, потому что ав­тор занялся проблемой только для того, чтобы кое-что на­писать. Предполагаемые героини (то есть девушки, жонгли­рующие жезлами) отошли на второй план, и если автор пи­шет о своих впечатлениях остроумно — остальное читателя не волнует. Настоящим маэстро этого жанра стал Хантер Томпсон; он, кстати, назвал его гонзожурналистикой².

Т.В.

Жонглирование жезлами в Оле Мисс

¹ Оле Мисс (Ole Miss) — университет Миссисипи, в городе Окс­форде, штат Миссисипи.

² Более подробно о гонзожурналистике см. в примечании к с. 271.

Во времена усталости от всемогущей бюрократии, от технократического словоблудия, от всё новых и новых теорий, каждая из которых претендует на исключитель­ность — вдруг накатывает тоска по свободе и чистоте, ко­гда сбрасываются все оковы, а человек становится мерой всех вещей — тоска по драгоценному, но почти забытому l'art pour l'art — искусству для искусства. Именно это кре­до исповедовали в Национальной южной школе жонгли­рования жезлами, рядом со студенческим городком Оле Мисс, — там вообще было чем поживиться, особенно если проявить чуть-чуть смекалки.

Сам я на Юге не бывал уже давненько и слегка манд­ражировал. С одной стороны, школа располагалась по­близости от Оксфорда, штат Миссисипи, — и, по странно­му стечению обстоятельств, всего за день до моего при­бытия там похоронили Фолкнера, в силу чего вся моя поездка обрела сюрреалистическую ауру... то есть эти мои поползновения написать о Школе жонглирования жезла­ми. Я очень надеялся, что меня выручат мой родной те­хасский выговор да грубоватая манера общения.

Приехав в Оксфорд тем жарким июльским днем, после трехчасовой тряски в автобусе из Мемфиса, я наконец вышел из него напротив «Старого колониального отеля» и побрел по сонной площади к единственному оазису жизни — живописной группе местных жителей в рубаш­ках с коротким рукавом, сидевших на скамейках перед зданием суда округа наподобие некоего постоянно засе­дающего жюри присяжных.

Я принял непринужденную позу и по-свойски поздо­ровался:

— Привет! Где тут у вас школа?

Ближайший заседатель глянул на меня с легким подо­зрением. Чужака здесь вычисляли моментально и долго держались с ним настороже. Один из оксфордцев повер­нулся к другому:

— О чем это он, Эд?

Толстое тело Эда дрогнуло, он смачно сплюнул в пыль, внимательно рассмотрел свой плевок и лишь после этого удостоил меня взгляда своих поблескивающих голубых глаз:

— Изъясняйся точнее. Что, трудно сказать: «Где тут у вас такая-то школа?»

Рядом со скамейками, на расстоянии трех футов друг от друга, располагались два фонтанчика для питья, и я за­метил, что на один из них, с надписью крупными буквами: «Для цветных», падает тень от олицетворяющей справед­ливость скульптуры на фасаде здания. Потом я сделал об этом следующую запись в своем блокноте: «Скульптура, социохренотень, забавное».

Узнав дорогу (пехать надо было порядочно, мне каза­лось, что школа ближе, а может, и навыдумывали они ма­лость; на секунду-другую мне почему-то вспомнилось «дело Тилла»¹), я решил взять такси, благо на противопо­ложной стороне площади стояла одна машина.

—Что ближе, — спросил я водителя, — дом Фолкне­ра или его могила?

—Ну-у, — сказал он, не оборачиваясь, — надо малость подумать. Тебе, значит, надо на могиле потоптаться, да в дом поскорее туда попасть? Вот что я тебе скажу: и туда, и туда — одинаково, и тебе станет в пятьдесят цен­тов. Только они в противоположных направлениях.

Странновато будет ехать от любого из этих мест в Школу, подумалось мне, и я решил двинуть сразу туда и заняться там делом.

— Между прочим, — спросил я в машине, — а где тут можно пропустить стаканчик виски? — Мне вдруг пока­залось, что в штате Миссисипи — «сухой закон».

¹ Четырнадцатилетний темнокожий Эммет Тилл приехал из Чи­каго в гости к родным в штат Миссисипи и был зверски убит за то, что свистнул белой женщине. Его мать настояла, чтобы ее изуродо­ванного сына хоронили в открытом гробу, дабы все видели, что с ним сделали. Белое жюри присяжных, однако, оправдало убийц, которые признались в совершенном преступлении только спустя много лет. Это дело всколыхнуло всю черную Америку и положило начало борь­бе негров за гражданские права.

—Лучше выехать за границу округа, — ответил води­тель. — Восемнадцать миль. Дорога станет в четыре дол­лара, а на бутылке сэкономишь восемь.

—Понятненько.

Он чуть повернулся и вопросительно на меня посмо­трел:

—А может, попробуешь «Ниггер-пиппер»?

—Ниггер-пиппер? Боже, со всей охотой, приятель, — сказал я, сам ничего не поняв. — Едем!

Разумеется, скоро выяснилось, что речь шла о мутно­ватом кукурузном пойле, которое делали в этих местах на скорую руку. Это так называемое виски именовали также «белой молнией». Меня одолели сомнения, но мы уже ехали в глубь цветного района, так что я решил идти из­бранной дорогой до конца. Почему бы приезжему и не начать с настоящего южного напитка — старого доброго кукурузного виски?

Вискодел и его жена были в поле, а в доме — или, точ­нее, в хибаре — нас принял негритенок лет девяти.

— Виски — что надо, — сказал он, пошарил руками в картонной коробке и достал оттуда несколько бутылок без этикеток.

Водитель такси, который вошел в лачугу вместе со мной, выразительно повел головой и улыбнулся, словно намекая, что не очень верит словам мальчишки.

—Слушай, мальчик, — сказал он, — только не говори мне, что и сам выпиваешь.

—Да не-е, я не пью, но мне ведь надо попробовать, а то дома никого нет, а ведь надо узнать, что там, то есть настоящее ли. А то продам что-нибудь не то... Ну, попро­буйте сами. — Он взял одну из бутылок и сунул ее чуть ли не в мое довольное лицо. — Увидите: виски — что надо.

Зелье и правда оказалось хорошим на вкус — горько­ватое, но жгучее и крепкое. И вообще мальчишка меня очаровал. Знает свое дело, а такое в наше время встре­тишь нечасто, особенно если парнишке всего девять лет. И я купил две бутылки, а еще одну взял таксист, после чего мы наконец поехали в Школу.

¹ Южная граница Пенсильвании, проведенная в 1763-1767 годах английскими геодезистами Ч. Мэйсоном и И. Диксоном. Разрешила давний пограничный спор между семьями крупных землевладельцев Пенсильвании и Мэриленда. В 1779 году граница была продлена и разделила Виргинию и Пенсильванию. До начала Гражданской вой­ны эта линия символизировала границу между свободными и рабо­владельческими штатами.

Занятия в Национальной южной школе жонглирова­ния жезлами проводились на окруженном деревьями травянистом склоне в студенческом городке Оле Мисс, и казалось, что все происходит в каком-то другом веке. Когда я вышел из такси, занятия уже начались, и от раз­вернувшейся передо мной картины у меня быстрее забе­гала кровь по жилам и слегка закружилась голова: около семисот девочек, нимф и нимфочек в легких одеждах, ма­хали под широколистыми вязами своими палками. Обла­читься бы мне самому в одеяние сатира да ворваться пря­мо в их гущу! Увы, передо мной стояли совсем другие за­дачи — подготовить сухой, основанный на фактах репортаж — если честно, дурацкая работа. Я решил сна­чала получить ответы на самые общие вопросы и с этой целью отыскал Дона Сартелла, директора Школы. Этот «Мистер Жезл» оказался весьма симпатичным, хорошо сложенным молодым человеком, который ранее прожи­вал севернее линии Мэйсона-Диксона¹. Довольно интел­лигентный с виду, он хорошо гармонировал со своими юными ученицами, и нет необходимости говорить, что пальцы его были необыкновенно проворными. (Чтобы продемонстрировать их ловкость, Сартелл однажды за шесть часов выучился прилично печатать на машинке, хотя курс обучения был рассчитан на год. Или ему пона­добилось шесть дней, точно не помню, но достижение было просто феноменальное, чему есть свидетели.)

—Жонглирование жезлами, — прямо сказал он мне, — второе по значимости увлечение юных американок. Оно уступает только движению девочек-скаутов. — (Так оно и есть. Я потом узнал, что директор успел поработать ре­портером.) — Популярность жонглирования жезлами, — объяснил он, — имеет три составляющие. Во-первых, это спорт, которым можно заниматься в одиночку. Во-вто­рых, в отличие от других одиночных видов спорта (ры­балка, охота, лыжи и тому подобное), дорогостоящего снаряжения здесь не требуется. И в третьих — вышеупо­мянутые виды спорта связаны с дальними поездками, а с нашими жезлами можно тренироваться дома или во дворе.

—Отлично, — сказал я. Это все хорошо, Мистер Жезл, — но как насчет изюминки? То есть какая ставит­ся цель?

—Цель — если не считать удовлетворения от овладе­ния сложным искусством, в котором нет предела совер­шенству, — обретение уверенности в себе, закалка харак­тера, развитие обеих рук, координации и так далее.

Я предложил ему виски, которое мы купили у негров. Он вежливо отказался: не пьет и не курит. Пора мне от­правляться, решил я, на пасторальную полянку, к пасто­ральным девочкам — и, прихватив с собой шестьсотстра­ничный фолиант под названием «Кто есть кто в жонг­лировании жезлами», оставил этого замечательного директора Школы и, набравшись духу, потрусил вниз.

Искусство жонглирования жезлами развивалось в Аме­рике почти параллельно с женской эмансипацией. Конеч­но, увеличенная версия нынешних жезлов (с металличе­ским набалдашником) раньше использовалась тамбурма­жорами марширующих военных оркестров. Еще раньше что-то подобное выделывали барабанщики — жезлом они оперировали на свой манер: трам-тарарам, вверх-вниз. Идея о вращении — а в конце концов и бросании — оче­видно, принадлежала прекрасному полу.

Изо всех этих мастериц самые интересные — девушки, марширующие в военной форме впереди оркестров, из университетов и колледжей Юга и Среднего Запада, — а в каждом учебном заведении имелись такие жонглерши, выступающие в перерывах футбольных матчей. На Юге, где уровень образования повыше, их обучение и сопут­ствующие расходы были почти такими же, как в самих футбольных командах, а тренировки самых способных и мастеровитых исполнительниц отличались такой же ин­тенсивностью. Девочки, вознамерившиеся стать жонглер­шами — то есть достичь некогда самого высокого статуса в студенческом городке Юга, — приходили в Школу для первоначального обучения. А уже сложившиеся жонглер­ши оттачивали свое мастерство. Многие небольшие шко­лы посылали в эту Школу своих воспитанниц для освоения последних новинок техники, чтобы они потом поделились обретенным опытом с сокурсницами. Другие стремились стать профессионалками или намеревались впоследствии сами учить других этому искусству. Многие из девушек на­ведывались в Школу каждый год — я познакомился с од­ной из них — родом из Хани Пасс, штат Арканзас, настоя­щей красоткой, которая приезжала сюда восьмой год под­ряд, начиная с девятилетнего возраста. Когда я предложил ей хлебнуть из бутылки, она делано протянула: «Нннн... ееее-т — Н-Е-Т!» Такие девушки метят в чемпионки, меч­тают маршировать с оркестром в столице.

Национальная ассоциация жонглирования жезлами постоянно проводит квалификационные соревнования в разных категориях: Продвинутое Соло, Соло Среднего Уровня, Соло Начинающей, Вращение На Ходу, Вращение На Ходу Для Начинающих, Военная Маршировка, Флаг, Два Жезла, Зажженный Жезл, Дуэт, Трио, Команда, Строй, Юноши, Оригинальный Жанр и другие. Каждая из этих категорий в свою очередь подразделяется на группы по возрасту: до 6 лет, 7-8, 9-10,11-12,13-14,15-16,17 и старше. Победительница в каждой категории получает приз, а первые пятеро награждаются медалями. Борьба на этих соревнованиях идет нешуточная, потому что без наград сделать карьеру невозможно, а характеристи­ка самой успешной девушки в справочнике «Кто есть кто...» (8 чемпионских призов, 73 медали) наверняка у многих вызывала черную зависть, как у военных — по­явление при полном параде Ауди Мёрфи¹.

Правила соревнований, однако, весьма строгие. Каж­дая девушка выступает в одиночку перед судьей и секрета­рем, который подсчитывает набранные очки. Причем де­вушка, исполняющая свою программу, должна уложиться точно в отведенное время. Например, в Продвинутом Со­ло выступление продолжается не меньше двух минут два­дцати секунд и не больше двух тридцати. Участница полу­чает очки за исполнительское мастерство, включая шоу-артистизм, и скорость, а если роняет жезл, то очки с нее снимаются, хотя и не так много, как можно предположить. Плата за участие — два доллара с каждой девушки, так что некоторым вполне хватает карманных денег.

¹ Ауди Леон Мёрфи (1924-1971) — во время Второй мировой вой­ны 27 месяцев участвовал в боевых действиях и получил больше на­град, чем кто-либо другой. Позже стал актером. Погиб в авиацион­ной катастрофе.

На учебной поляне Школы — совсем не как в леген­дарной Аркадии — расположились между деревьями раз­ные группы занимающихся девушек. Самое большое и подвижное сообщество составляли те, что учились жон­глированию на ходу — вышагиванию. Как сами упражне­ния, так и объяснения преподавателя проходили под не­обычно громкое музыкальное сопровождение: из боль­ших динамиков звучал зажигательный рок-н-ролл с интонациями буги-вуги. Чаще всего включали три ком­позиции: «Дикси», «Стриптизерша» и «Картофельная ко­жура», причем сначала медленно, а затем в самом быст­ром темпе. Честно, жонглирование жезлами на ходу — са­мый фантастический танец на свете. Даже у испанского фламенко нет такой отточенности движений и напора. Суперстильное (или тотальное) вышагивание можно уви­деть только на Юге, и больше всего оно напоминает са­мые современные эстрадные номера — с короткими вы­падами вперед и немедленными отступлениями. У многих такой танец ассоциируется с развязными, разукрашенны­ми, не первой свежести блондинками, но Оле Мисс, как хорошо известно, — обиталище симпатичных девушек, отсюда вышли две Мисс Америки и множество призерок, и видеть сразу сотню занимающихся вышагиванием деву­шек в купальниках, шортиках и тому подобных наряди­ках — настоящее пиршество для глаз, с которым не срав­нится никакой твист. Между прочим, говорят, что лучше всего вышагиванию учат в школах для цветных на Юге, а самая из самых находится в Государственном педагоги­ческом колледже Алабамы. Влияние джаза в последние годы становится все заметнее, что все видят и признают.

В Школе инструкторша, вместе с двумя помощницами, стоит на небольшом возвышении, лицом к своим учени­цам. На ней темные очки, шорты в обтяжку, и выглядит она как настоящая фотомодель. Она — современная жен­щина, из Пенсаколы, штат Флорида, бывшая чемпионка Америки в старшей группе и Мисс Жонглерша Америки, теперь сменившая амплуа. Когда в Школе университета Миссисипи или еще в каком-то подобном учебном заве­дении нет занятий, она дает частные уроки в своей собст­венной студии, по четыре доллара за час, благодаря чему ездит на «кадиллаке» последней модели.

Дата добавления: 2015-10-21