Российская академия наук институт российской истории 23 страница

Это было ясно и норманистам прошлого, с целью обоснования нор­манского происхождения имени Рюрик указывающим на ряд лиц, запе­чатленных западноевропейскими хрониками применительно к IX в., чьи имена были созвучны имени Рюрик, но которому не находили аналогов в истории Швеции. Еще Г.З.Байер, доказывая, что это имя скандинав­ское, в подтверждение своих слов привел имена «Руриков» датских и гер­манского, «Рорека», которого Олов норвежский победил и т. д. Этот про­цесс затем продолжили А.Л.Шлецер, Н.М.Карамзин, М.П.Погодин и другие122. Но некоторые норманисты отдавали себе отчет в том, что та­кая фигура, как Рюрик, будь он шведом, в обязательном порядке бы сохранилась в памяти его соплеменников. И чтобы не потерять его из своей системы доказательств, они начали ему подыскивать прототипы из

15*

Гііши 4.

НОРМАШІСТСШ ИСТОРИОГРАФИИ ОЛЬТОНИСЦДХ...

истории других скандинавских (германских) народов. Так, дерптский профессор Ф. Крузе, подчеркнув, что Рюрик не упомянут «в много­речивых скандинавских сагах», в ряде статей за вторую половину 30-х -начала 40-х гг. XIX в. отождествил его с датским Рориком Фрисланд-ским. Приняв во внимание сообщение «Жития святого Ансгария», напи­санного его учеником Римбертом, о захвате датчанами в 852 г. (до толи осаждавшим шведскую Бирку) какого-то города в «пределах земли сла­вян»123, Крузе говорил о их вторжении именно на Русь. Для защиты рус­ских владений «от прочих норманнов» затем был призван ранее нападав­ший на восточнославянские земли Рорик Фрисландский, после чего он действует, убеждал ученый, попеременно то на Западе, то на Востоке124. Против заключения Крузе выступиди тогда видные норманисты М.П. Погодин и А.А.Куник125, ибо оно отвергало норманскую теорию, во главу угла ставившую в качестве родины Рюрика и варяжской руси ис­ключительно только Швецию. По верному замечанию С.А.Гедеонова, выводом Рюрика из Дании «подрывается все учение знаменитейших ко­рифеев скандинавизма»126.

Норманист П.Г.Бутков, идя вслед за Крузе, стремился доказать в 1840 г., что франкские анналы говорят не об одном и вместе с тем весьма извест­ном Рорике, а о нескольких, причем незначительных исторических ли­цах. Сам он, признав в нашем Рюрике некоего «Рорика Гальфдановича», оборонил очень важное замечание, ставящее под сомнение как его собст­венные доводы, так и доводы Крузе: если «Рорик Гальфданович» держал Новгород, нельзя, чтоб «о том ничего не знали соотечественники его: современник Римберт, архиепископ гамбургский (868-888 гг.), король датский Свен (t 1074 г.), сообщавший Адаму Бременскому известия о Дании, Саксо Грамматик (| 1204 г.) и датский король Эрик VI (| 1319 г.)». Новую жизнь в концепцию Крузе вдохнул в 1929 г. эмигрант Н.Т.Беляев, приведя дополнительный материал, свидетельствующий, по его мнению, о полном тождестве летописного Рюрика с Рориком из Фрисландии, с потерей последней обосновавшегося в южной Ютландии. Именно он в 856 г. закрепляется в Новгороде, куда был приглашен для защиты после отражения в 852 г. упоминаемого в «Житии святого Ансгария» набега ви­кингов. Вместе с ним прибыла «русь» - фрисландская колония из Бирки. Беляев полагал, что причиной призвания Рорика на Русь была его широ­кая известность, поскольку он являлся организатором всех главных набе­гов викингов на Западную Европу «в десятилетие непосредственно пред­шествующее появлению норманнов в Новгороде...»127. Ответ на этот труд практически тут же дала эмиграция. В 1931 г. В.А.Мошин, хотя и оха­рактеризовал Беляева «нео-ультранорманистом», вместе с тем сказал, что его предположение на счет Рорика Ютландского «вероятно». На следую­щий год А.Л.Погодин исследование Беляева, напротив, многозначитель­но назвал «романом о жизни Рюрика». В 1943 г. Г.В.Вернадский, видя в призванных варягах именно датчан, полностью поддержал идею Крузе и особенно, как он при этом подчеркнул, Беляева о тождестве Рюрика Нов­городского с Рориком Ютландским128.

Эти настроения со временем проникли в советскую историческую науку. Если еще в 1939 г. Б.Д.Греков говорил, что отождествлять Рорика Датского с летописным Рюриком «нет пока достаточных оснований», и этот вопрос нуждается в «дополнительных разысканиях», то уже в 1942 и 1945 гг. полагал как возможность, что Рюрик франкских источников «и есть тот самый герой, о котором повествуют русские летописи», и ко­торый мог быть призван во главе вспомогательного датского отряда од­ной из враждующих сторон во время усобиц, последовавших после изгнания варягов, захватив затем власть. В 1963 г. Б.А.Рыбаков, учиты­вая теснейшие связи южнобалтийских славян с Новгородом, предполо­жил, что из Фризии (Фрисландии), «возможно, происходил конунг Рю­рик». В том же году польский историк Х.Ловмяньский, как это не будет парадоксально звучать, категорически отвергая предлагаемое тождество, еще больше усилил убежденность в том. Это было вызвано тем, что в основу своих очень интересных рассуждений ученый положил тенден­циозный посыл, а именно: «В случае правильности этой концепции Рюрик, упоминаемый летописями, превратился бы в конкретную исто­рическую личность, а тылы норманской экспансии на Русь оказались бы в определенной мере расширенными и усиленными». В 1971 г. В.В. Мав­родин признал «весьма вероятным» тождество летописного Рюрика с Ро­риком Фрисландским, приглашенного в Новгород и затем в ходе пере­ворота узурпировавшего власть129.

80-е гт. прошлого столетия - начало качественно нового этапа в исто­риографической судьбе Рорика Фрисландского. В 1982 и 1984 гг. Рыбаков уже допускал, при самых незначительных оговорках, что летописный Рюрик - это Рорик Фрисландский, «первоначальное место княжения ко­торого находилось по соседству с балтийскими славянами» и который «был чужаком для варягов из Южной Швеции...». И его призвание могло иметь место в действительности в целях борьбы с другими варягами. И хотя ученый заметил при этом, что «высказанные соображения недоста­точно обоснованы для того, чтобы на них строить какую-нибудь гипоте­зу»130, его авторитета в советской науке было достаточно, чтобы тождест­во двух исторических лиц было признано за установленный факт. Так, ссылаясь на мнение Рыбакова, ленинградские археологи - А.Д. Мачин-ский, А.Н.Кирпичников, И.В.Дубов, Г.С.Лебедев - в 80-х гг. активно проводили и закрепляли в литературе мысль о том, что Рорик Фрисланд­ский и Рюрик русских летописей - одно и то же лицо, призванное защи­щать «земли русского протогосударства от соплеменников-норман­нов...»131. Подмену истинного аргумента в данном случае мнимым верно уловил в 1998 г. норманист И.Н.Данилевский, указавший, что «ссылка

НОРМАНИСТСКАЯ ИСТОРИОГРАФИЯ 0 ЛЕТОПИСНДХ...

К.В.Фолти.

ВАРЯПІИ ВАРЯЖСКАЯ РУСЬ

на авторитет Б.А.Рыбакова, отказавшегося от поисков славянских «кор­ней» Рюрика, рассматривается как важнейший довод, усиливающий по­зиции «норманистов»132.

В 1990 г. X. и А.Касиковы специальной статьей как бы обновили дав-нюю точку зрения Ф. Крузе, что Рюрик русских летописей - это Рорик Датский, по их характеристике, «грабитель и завоеватель». Призванный на Русь, он вначале остановился в Ладоге, а затем захватил власть в Нов­городе. Эти события они датируют временем около 858-862 гг. Авторы не сомневаются, что Рорик не создавал государства, т. к. его «роль огра-ничиваегся временным захватом Новгорода и, возможно, основанием ди­настии Рюриковичей». В 1992 г. А.А.Молчанов, сославшись на Крузе и Беляева, категорично сказал, что Рюрик - это ютландский вождь Хрёрекр из датского королевского рода Скьёльдунгов. Несколько работ доказа­тельству той же мысли, вначале нейтрально отнесясь к ней, посвятил Е.В.Ичелов. Ее поддержал в 1994 г. С.Н.Азбелев, сторонник мнения многовековых связей Северо-Западной Руси со славянской Южной Бал­тикой, откуда, в чем он уверен, происходила основная часть населения Новгородской земли133. Получив в науке широкое распространение, идея тождества Рюрика и Рорика вошла в справочную и учебную литературу134.

В 1994 г. М.Б.Свердлов говорил об «убедительной идентификации Рюрика с военно- и политически активным в середине IX в. Фрисланд-ским, а позднее ютландским конунгом Рериком...». В 1997 г. А.А.Хлевов в том же в безапелляционном тоне заверял научную общественность, что сейчас совершенно определена тождественность летописного Рюрика Ро-рику Фрисландскому. Свердлов, стремясь уберечь основы классического норманизма от любого вида коррозии, даже «датской», вполне ожидаемо все свел к Швеции. Как он полагает (но не объясняет), Рерик Фрисланд­ский после того, как был вытеснен франками в Ютландию, «оказался в Средней Швеции». Свою уверенность в прибытие Рерика по «ряду» именно из этого района скандинавского мира историк черпает в имени прибывшего с ним на Русь «Олега-Helgi, имя которого объясняется из среднешведского языка». По его заключению, призвание фрисландско-ютландского конунга позволило славяно-финскому объединению избе­жать восстановление «прежней даннической зависимости от конунгов Средней Швеции» и, более того, противопоставить «его им в качестве князя самостоятельного государственного образования». В последующие годы Свердлов, повторяя сказанное, утверждал, что в Ладоге Рерик осущесгвлял «военно-политические и социальные функции в интересах избравшего его межплеменного объединения», контролировавшего Волжский и Днепровский торговые пути. Версию тождества летописного Рюрика и Рорика Фрисландского исследователь, надо сказать, обосновы­вает еще и тем, что «этническая принадлежность князя, как показал опыт славянских племен, избравших франко Само, не имела решающего зна-

ВЛФтпт.

ВАРЯП1 И ВАРЯЖСКАЯ РУСЬ

чения». Затем И.Н.Данилевский подхватил мысль, что иноземные пра­вители в ранних государственных объединениях скорее закономерность, нежели исключение. По его словам, «во главе подавляющего большин­ства зарождающихся военно-политических союзов стояли представители других этносов», приходивших подчас из стран, не имевших своей госу­дарственности. Этот факт он объяснял, соглашаясь с мыслью о варяж­ских князьях как о своего рода третейских судьях, некоторыми особен­ностями социальной психологии: пришельцы не были связаны с местны­ми племенами, отсюда «были в равной степени удобны (или неудобны) всем субъектам такого союза»135.

Во второй половине 90-х гг. археолог А.Н. Кирпичников вел очень ак-

■

тивный и вместе с тем, на что уже обращалось внимание в науке136, не обремененный доказательствами разговор о «непротиворечивой совмес­тимости» героев франкских и русских памятников. Полагая при этом, что Рорик Ютландский мог участвовать в набеге на Бирку в 852 г., а затем на «город славян» «Жития святого Ансгария», в котором видит Ладогу (осторожный Н.Т.Беляев говорил, что нельзя сказать об участии Рорика в последней «экспедиции», и лишь предположил, что она, «во всяком случае, не ускользнула от его внимания»). Это нападение заставило со­бравшихся в своей межплеменной столице Ладоге старейшин славянских и финских племен пригласить Рорика с его воинами с целью защитить их («конфедератов») от разбойничиых набегов викингов, ибо он был опытным полководцем и знал военные приемы своих соотечественни­ков. Кирпичников, как и Свердлов, уверен, что Рорик в пределы Руси, возможно, «отплыл из Средней или Южной Швеции, где встретился с ладожским посольством». Так на Русь прибыл, завершаег свой рассказ ученый, «русский датчанин»137. По иному, что говорит о совершенной зыбкости построений, которые из данного отождествлений выводят, смотрит на Рорика Фрисландского антинорманист А.Л.Никитин, также следуя в канве своих рассуждений за Беляевым. Он, напротив, признает полную чужеродность Рорика для русской истории и говорит о нем как правителе Мекленбурга (столицы южнобалтийских славян-ободритов), освободившем своих сородичей от норманнов. Само имя Рорика, славя­нина по линии матери, ученый связывает со словом «ререг» («рарог») -«сокол», птицы, являвшейся священным символом ободритов, потому еще называемых «ререгами» или «рарожанами»138.

В советское время отождествление Рюрика с Рориком вызвало прямое возражение, видимо, лишь только со стороны П.П.Толочко, утверждав­шего, с ссылкой на археологический материал, что Рюрик «был выходцем из северозападнославянского города Рерика», получив от него свое имя, или же земли славян-ободритов, второе название которых, по свидетель­ству Адама Бременского, - Рерик139. Из современных исследователей про­тив гипноза «гипотезы отождествления» выступил В.Е.Яманов, доказы-

Г.шва 4.

НОРѴШШСТСКѴЯ ИСТОРИОГРАФИЯ ОЛСТОІІНСЦАХ...

вал, что Рорик Ютландский не мог быть на Руси. При этом он правомерно подчеркнул, как это когда-то сделал Бутков, что «именно «широкая из­вестность» Рорика на Западе делает малоубедительной гипотезу о возмож­ности появления его в Приладожье. А такая далекая экспедиция за пре­делы западного цивилизованного мира, предпринятая хорошо известным человеком, и увенчавшаяся блестящим результатом, повлиявшим на эко­номическую обстановку во всей Северной Европе, не могла не оставить сведений в западных хрониках или в северных преданиях, хранящих сле­ды гораздо менее масштабных предприятий. Но даже намека на нее нигде не обнаруживается»140. В целом же, все разговоры о привязке похода дат­чан в 852 г. именно к Руси носят весьма отвлеченный характер. «Житие святого Ансгария» совершенно не дает поводов к такому выводу, ибо в нем отсутствуют конкретные географические ориентиры, а вся его инфор­мация сводится лишь к тому, что датчане захватили и разграбили некий город («ad urbem») в «пределах земли славян» («in finibus Slavorum»).

Отсутствие точного адреса породило многочисленные предположения, понятные лишь их авторам. А.Н.Кирпичников, например, сопоставляет этот город с Ладогой141. С таким же успехом раньше Ф. Крузе, Н.Т. Беляев, а затем Г. В. Вернадский связывали его с Новгородом, В.А.Мошин же по­лагал, что речь идет о Курляндии, землях литвы. Польские историки XX в., ставя под сомнение датские походы того времени далеко на восток от Куронии, видят в городе «Жития святого Ансгария» один «из городов бодриричских или поморских», например, Волин, подчеркивая при этом, что именно в данном «направлении и шла датская экспансия в IX веке»142. Несомненно, что имеются (или найдутся в будущем) другие претенденты на роль города в «пределах земли славян». Важно другое. Наши норма­нисты, увлекшись отождествлением летописного Рюрика с датчанином (главное для них, чтобы он в обязательном случае был бы скандинавом) Рориком Ютландским, не замечают, что эта личность «связывает варягов именно с Южной Балтикой» и перечеркивает, стоит повториться, их связь со Швецией143. По словам лингвиста О.Н. Трубачева, принявшего, важно заметить, тождество Рюрика и Рорика Ютландского, «курьезно то, что датчанин Рёрик не имел ничего общего как раз со Швецией... Так что датнанство (здесь и далее выделено автором. - В.Ф.) Рёрика-Рюрика сильно колеблет весь шведский комплекс вопроса о Руси...»144. Эту опас­ность осознают некоторые отечественные и зарубежные норманисты. Так, в 1993 г. Т.Н. Джаксон охарактеризовала гипотезу Крузе «фантастичес­кой»145. Скандинавская исследовательница Э.Русдаль в 1998 г. отмечала, что «датский командир викингов по имени Рурик, который действовал в то время во Фризии, едва ли мог быть тем же человеком, что Рюрик, за­хвативший новгородские земли»146.

Норманисты, отстаивая факт ошибки, якобы имеющей место при пе­реводе на русский язык скандинавского сказания, в результате чего поя­вились, по их утверждениям, легендарные братья Рюрика, вместе с тем фразу летописи, что киевский князь Олег был прозван в народе «Ве­щим», трактуют простым переводом имени Олега, т. к., уверяют они, «имя Хельг в скандинавской традиции имело значение «священный»147. Как поясняет И.Э.Клейнберг, «при появлении на Руси князя варяга с именем Helgi славянское население стало интересоваться значением его имени. Узнав его, начали называть этого князя сдвоенным именем Ве-щий-Хельгы, в котором первый компонент является переводом (каль­кой) на местный язык второго». Со временем, заключает ученый, скан­динавское имя стало восприниматься как русское имя Олег, а к моменту составления ПВЛ «вещий» ощущалось уже как эпитет, присовокуплен­ный к имени князя за его удачные политические и военные действия»148. Нельзя не заметить, что, благодаря норманистам, довольно-таки стран­ными предстают перед нЪми летописцы: то они переводят «на местный язык» неверно всем очевидное, как, например, «sine hus», то, наоборот, улавливает вместе с любопытным народом такие детали, что под силу лишь специалисту-языковеду.

Недавно Л.Грот, ведя речь о мнимых и реальных шведах в истории Руси (обращает на себя внимание сама постановка проблемы!), заметила, что «при наложении шведского и русского материала друг на друга обра­зуется явное несоответствие». Одно из таких несоответствий она увидела в том, что в скандинавской письменности слово «helge» в качестве имени собственного как в женской, так и в мужской формах «впервые встреча­ется в поэтическом своде исландских саг «Eddan», написанном в первой половине XIII века». Отсюда исследовательница пришла к выводу, что шведское имя «Helge», означающее «святой» и появившееся в Швеции в ходе распространения христианства в XII в., и русское имя «Олег» IX в. «никакой связи между собой не имеют». Вымощен, с большой долей иро­нии говорит Грот, «несуществующий мост между именем «Олег» и име­нем «Helge», да еще уверяют, что имя «Helge», которое на 200 лет моложе имени «Олег», послужило прототипом последнего». Но если нет ничего общего между этими именами, подводит она черту, «то вместе с именем пропадает и все основание считать князя Олега Вещего выходцем из Скандинавии», в связи с чем характеризует его «мифическим^шведом».

Вместе с тем, Грот полагает, «что раннее знакомство шведов с древне­русскими именами могло способствовать появлению у них такого имени собственного, как «Helge», несущего в себе смысловую нагрузку святос­ти». В качестве примера она приводит имя «Святополк», заимствованное шведами в форме «Svamepolk» и просуществовавшее в таком виде до XVI века. Грот также напоминает, что «вещий» в славянской семантике -это личность, обладающая чудодейственными свойствами: тот, кто маги­ческими чарами и волхованьем достигает знаний и премудрости: ведун... язычник, безбожник, т. е. нечто антагонистически противоположное по­

В. В. Фомин.

Главн 4.

Н0Р\Ш1ИСТСКАЯ ИСТОРИОГРАФИЯ О ЛЕТОПИСЦАХ...

нятию «святого» в христианской традиции»149. Действительно, ПВЛ наи­менование князя «Вещим» объясняет именно тем, что так «бяху бо людие погани и невеглоси»150, о том же говорят норманисты. Так, С.М.Соловьев отмечал, что когда Олег вернулся из победоносного похода на Византию, то «народ удивился такому успеху и прозвал князя «вещим», т. е. кудесни­ком, волхвом». Он также подчеркнул, что в народной памяти князь пред­ставлялся «не столько храбрым воителем, сколько вещим князем, муд­рым или хитрым, что, по тогдашним понятиям, значило одно и то же... и прозывается от своего народа вещим (курсив автора. - В.Ф.)». Сегодня И.Н.Данилевский считает, что с точки зрения летописца «только языч­ники, не приобщенные к христианской культуре (буквальное значение «погани и невеигласи») могли назвать человека Вещим...». Согласно с Данилевским думает В.Я.Петрухин, утверждая, что христианин-летопи­сец «изобличал языческое волхование как бесовское действо» и «в ком­ментарии к деяниям Олега обличает язычников, почитавших его «Ве­щим»151. Но если так, то откуда тогда язычники (да еще не скандинавы) могли знать значение скандинавского «Helge» как «святой» в христиан­ском, т. е. совершенно чуждом для них понимании?

Рассуждения Грот, показывающие несостоятельность мнения о якобы скандинавском имени Олег, имеют полное отношение к имени Ольга (как она констатирует, «если Олег и Ольга суть производные одного шведского имени, то и семантическое содержание у них должно быть одно»152). Отечественные норманисты считают иначе. Так, И.Э.Клейн-берг утверждает, что «двуязычная» Ольга, крестившись, «позаботилась при выборе имени и о том, чтобы аллитерация сохранилась и при пере­воде имен на древнерусский язык. Ведь Елена по-гречески обозначает «светлая», а древнескандинавская основа ставших русскими имен Олег и Ольга - helg - имела значение «посвященный» или «святой» в христи­анском понимании»153 О несоответствии подобных объяснений истори­ческому материалу в науке указывалось давно. С.А.Гедеонов и А.Г. Кузь­мин обращают внимание на тот факт, что исландские саги называют ве­ликую княгиню Ольгу не «Helga», как того бы следовало ожидать согласно логике норманистов, а «Allogia» (Аллогия), что говорит об от­сутствии тождества между этими именами154, следовательно, об отсутст­вии связи как имени, так и самой Ольги со Скандинавией155. Остается добавить, что имя Ольга (Olga, Woliiha) существовало у чехов156, среди которых норманнов никогда не было.

Выше были приведены слова Г. Эверса, охарактеризовавшего отсут­ствие у скандинавов преданий о Рюрике как «убедительное молчание». А.Л. Шлецер в противовес подобным доводам выставлял свой, суть ко­торого сводилась к тому, что «скандинавы не имели еще летописей». Н.М.Карамзин, признавая, что в скандинавских памятниках «нет ни слова о Рюрике и братьях его, призванных властвовать над славянами», также говорил, что у скандинавов не было «подробных, верных историй» вроде ПВЛ. По его словам, «Саксон Грамматик выдумывал, Торфей уга­дывал...». М.П.Погодин полагал, что водворение Рюрика в Новгороде «было сначала маловажно, и не обратило на себя ни чьего внимания. По­следствия совершенно не соответствовали началу. При том свидетельство о Рюрике могло пропасть...». В.Томсен делал упор на то, что основание норманнами русского государства «прошло на Севере сравнительно неза­меченным», тем более, что центр саг, Исландия, «был слишком удален от самой сцены события...»157. С.А.Гедеонов, справедливо говоря, что ни­какими случайностями не может быть объяснимо молчание скандинавов «о Рюрике и об основании Русского государства», указывал при этом на тот факт, что норвежский скальд Тиодольф был современником Рюрика и его братьев, но в сохранившихся у Снорри Стурлусона остатках его песен нет о них и речиГхотя вместе с тем «говорится о восточных венедах, то есть о руси». Ценно вместе с тем заключение Д. Щеглова, что сканди­навы «основали в продолжение трех десятков лет государство, превосхо­дившее своим пространством, а может быть, и населением, все тогдаш­ние государства Европы, а между тем это замечательнейшее событие не оставило по себе никакого отголоска в богатой скандинавской литературе. О Роллоне, овладевшем одною только провинцией Франции и притом не основавшем самостоятельного государства, а вступившем в вассальные отношения к королю Франции, саги знают, а о Рюрике молчат»158.

И более чем странно на этом фоне полнейшего безмолвия скандинав­ских источников о Рюрике, совершившем грандиозное по своим масшта­бам и значимости предприятие, которое, будь он их соплеменником, непременно записали бы себе в актив норманны (многочисленные саги очень подробно повествуют о несравнимо менее значимых действиях скандинавов в Западной Европе, синхронных по времени событиям, в которых были задействованы летописные варяги), на фоне отсутствия имен Рюрика, Синеуса и Трувора в шведских именословах слышать сло­ва, что в варяжской легенде видны следы древнеюведской фразы якобы существовавшего соглашения со шведами «Рюрик с родом своим и дружиной многой»159. А.Н.Сахаров, обращая внимание на известие ПВЛ, что Олег, сев в Киеве в 882 г., «устави варягом дань даяти от Новагорода гривен 300 на лето, мира деля, еже до смерти Ярославле даяше варя­гом»160, т. е. до 1054 г., говорит о заключении киевским князем с варяга­ми договора о мире на русских северо-западных границах. При этом верно заметив, что «в Скандинавии в то время не было таких государст­венных образований, тем более способных существовать более сотни лет»161. Но если все же вообразить, что соглашение со скандинавами и было заключено, то не один, даже самый уважаемый в скандинавском мире вождей не мог дать гарантии даже на самое короткое время (а тем более на срок свыше 170 лет), что он не будет сметен своими жадными

Глава 4.

ШЮШШСІШЯ ИСТОРИОГРАФИЯ О ЛЕТОПИСЦАХ...

В. В. Фомин.

до добычи конкурентами, а те, в свою очередь другими и т.д., что непременно превратило бы Восточную Европу в арену жесточайших и постоянных схваток скандинавов за ее огромные богатства, а также за пути, ведущие в сказочный Константинополь, куда были устремлены вожделенные взоры всех искателей удачи средневековья. А эти события уж точно бы отразились и в скандинавских сагах и в русских летописях.

И последнее. Н.Н.Гриневу, так утвердительно ведущему речь о швед­ских истоках одного из самых сложных памятников, коим является ва­ряжская легенда, следовало бы, конечно, объяснить, каким образом рус­ские летописцы XI в., как он считает, первый в 60-70-х гг., составляя рас­сказ о призвании, а второй в 90-х гг., редактируя его при включении в Начальный свод (здесь он по своему усмотрению комбинирует схемы складывания ПВЛ, предложенные Д.С.Лихачевым и М.Х.Алешков-ским), смогли прочитать текст, написанный «старшими рунами», давно к этому времени забытыми в Швеции, что признает сам исследователь162. К тому же старшерунический алфавит (он использовался в Скандинавии до конца VIII в. и был вытеснен новым руническим алфавитом -«младшими рунами»163) никак не мог быть применен в тех целях, что приписывает ему ученый, о чем говорят специалисты в области скан­динавской письменности и литературы.

Как подчеркивает М.И.Стеблин-Каменский, рунический алфавит «ис­пользовался в функции более примитивной, чем та, которая обычно свойственна письменности. Он возник в обществе, в котором не было ни условий для широкого применения письменности, не потребности в таком ее применении. Он как бы унаследовал те функции, которые были свойственны наскальным рисункам бронзового века с их зачаточной идеографичностью». Даже тогда, конкретизирует ученый свою мысль, когда руны использовались как фонетические знаки, цель надписи за­ключалась не в сообщении какой-то информации, а в том, чтобы уберечь могилу от надругательства, защитить живых от мертвых, принести счас­тье владельцу предмета, на котором были нанесены руны, и т. п. По этой причине рунические надписи не предназначались для прочтения, что видно по могильным плитам, зарытым надписью вниз. В целом, подыто­живает Стеблин-Каменский, «ни одна надпись старшими рунами не представляет собой записи произведения словесного искусства», к числу которых, несомненно, принадлежал договор, «открытый» Гриневым. Сегодня норманист Е.А.Мельникова прямо говорит, что древнескан­динавского текста Сказания о призвании варягов «существовать не могло, в первую очередь потому, что единственная известная скандинавам IX-X вв. письменность, руническое письмо, по своему характеру не приме­нялась и не могла применяться для записи сколько-нибудь пространных текстов. Краткие магические заклинания, имена (владельческие надпи­си), наконец, формулярные эпитафии на мемориальных стелах - основ­ные виды текстов, записывавшихся руническим письмом». Лишь в XI-XII вв., поясняет исследовательница, сфера применения рунического письма расширяется, «но и в это время оно не применяется для записи пространных нарративных текстов или документов»164. Наконец, прямая зависимость выводов Гринева от норманской теории видна и по тому факту, что свой «договор» он увязывает только со шведами, хотя старше-рунический алфавит был известен всем германским народам165.

Поводом же к началу разговора, что Синеус и Трувор представляют собой не имена и не людей, а якобы являются шведскими словами «sine hus (sine use)» («с родом своим», «свой дом» или «его дом») и «thru varing (tru war)» («верная дружина», «верное войско»), могла послужить редак­ция варяжской легенды, что содержится в НПЛ младшего извода. В ней, наряду с выражением Начальной летописи «с родом своим», с которым прибыли Рюрик и его братья на Русь, появилось другое: «дружину мно­гу», заменившее собой фразу ПВЛ «и пояша по собе всю русь» («и изъ-брашася 3 братья с роды своими, и пояша по собе всю русь»). Вот что говорит новгородская летопись: «Изъбрашася 3 брата с роды своими, и пояша со собою дружину многу и предивну, и приидоша к Новугороду. И седе старейший в Новегороде, бе имя ему Рюрик; а другыи седе на Бе-леозере, Синеус; а третей в Изборьске, имя ему Трувор». Эту «дружину многу» растиражировали, добавив еще кое-что от себя, позднейшие летописи и прежде всего те, что связаны с новгородской традицией. Так, в Софийской первой летописи (список конца XV или начала XVI в.) читается, «избрашася от немець 3 брата с роды своими, и пояша с собою дружину многу (здесь и далее курсив мой. - В.Ф.); и пришед, старийшии Рюрик седе в Новегороде, а Синеус, брат Рюриков, на Белеозере, а Тру­вор в Изборьсце; и начата воееати всюду». Присутствует выражение «дружину многу» на страницах Тверского сборника, составленного в 1534 г. (список начала XVII в.), Новгородской четвертой (список XVI в.) и Новгородской пятой (список начала XVI в., представляет собой особую редакцию Новгородской четвертой), Холмогорской (список второй половины XVII в.) и других летописей166.

Исследователи (А.А.Шахматов, Д.С.Лихачев, М.Х.Алешковский, Т.В.Гимон, А.А.Гиппиус) в целом относят привлечение содержащего рассказ о призвании варягов киевского летописания для составления нов­городского свода к XII веку167. И.М.Троцкий полагал, что киевский ис­точник был использован в Новгороде веком позже. А.Г. Кузьмин, считая, что киевский материал был привлечен в Новгороде в начале XII в., утверждал, что в середине XIII в. начальная часть летописи (до 945 г.) была переработана с привлечением южнорусского свода, самостоятельно восходящего к ранним русским историческим сочинениям, и хроногра­фических материалов, полученных из Византии168. Видимо, в пределах названных столетий в новгородской летописи появилась «дружину мно-

Дата добавления: 2015-10-21