|
Другая, не менее важная тема, к которой обращались ученые XIX в. и которая вытекает из предыдущей, связана с вопросом реальности призванных варяжских князей. Норманисты, видимо, первыми усомнились как в их родстве, так и в самом факте существования братьев Рюрика. Н.М. Карамзин, обратив внимание на летописные известия - об основании Киева тремя братьями, о двух братьях-родоначальниках радимичей и вятичей, о прибытии на Русь трех братьев-варягов, заметил: «сие братство (курсив автора. - В.Ф.) может показаться сомнительным». В 1829 г. Н.А.Полевой, не отвергая существование братьев Рюрика, вместе с тем не только подчеркивал, что «оно весьма подозрительно» и что их «тройство... явно походит на миф», коими полна всемирная история, но и прямо называл Рюрика «мифическим». Антинорманист С.А.Гедеонов, возражая антинорманисту Д.И.Иловайскому, относившему Рюрика, Синеуса и Трувора к изобретению летописца, утверждал противоположное: «Тройственное число призванных варяжских братьев-князей имело бы, при других доказательствах их легендарности, более уважительное значение. При своей уединенности, оно остается случайным историческим явлением. Около эпохи призвания нам известны три князя у моравлян: Святополк, Ростислав, и Коцел. Или они тоже мифические личности?». С этими словами полностью соглашался И.Е.Забелин, подчеркивая при этом, что «качеством легенды может быть отмечена братская троица с ее именами», хотя эти имена не представляют собой поздний вымысел. Вероятно, заключал он, летопись передает древнюю запись. Наконец, в 1887 г. антинорманист Ф.И.Свистун выдвинул мнение, так популярное в современной литературе: Рюрик - это лицо реальное, но его братья «кажутся вымыслом летописца»79.
Но в науке с самого начала отсутствовала определенность в том, где первоначально сел Рюрик, придя в пределы Северо-Западной Руси. Выше были приведены известия двух групп летописей, по-разному определяющих этот пункт. Ипатьевская летопись и два списка Радзивиловской летописи таковым называют Ладогу. В Лаврентьевской летописи в этом случае имеется пропуск, а в Троицкой летописи, примыкающей вместе с Радзивиловской к традиции Лаврентьевской редакции ПВЛ, также наличествовал пропуск, в котором, как констатируют исследователи, что работали с ней до ее гибели во время пожара Москвы 1812 г., было приписано «Новгород». В НПЛ младшего извода и в новгородско-софийских сводах XV в. Рюрик, конечно, сразу же садится в Новгороде80. Согласно противоречивым показаниям источников распределились мнения ученых. В пользу Ладоги как первоначального местонахождения Рюрика говорили многие именитые историки. Впервые об этом сказал В.Н.Татищев, затем этой точки зрения придерживались Г.Ф.Миллер, М.В.Ломоносов, Ф.Г.Штрубе, В.П.Перев, С.М.Соловьев, И.Д.Беляев81 и другие. Не менее представительным выглядит и список тех исследователей, которые утверждали, начиная с А.И.Манкиева, приоритет Новгорода перед Ладогой. Последнее направление преобладало, что объяснялось весьма активной позицией его сторонников. Еще в 1815 г. в пользу этой идеи со специальной статьей выступил К.Ф.Калайдович. Вскоре Н.М. Карамзин, ссылаясь на показания новгородских летописей, Кормчей книги, Я. Длу
I ѵіна 5.
СКАЗАНИЕ О ПРИЗВАНИИ ВАРЯГОВ В ИСТОРИОГРАФИЧЕСКОЙ ТРАДИЦИИ
В. В. Фомин
гоша, С.Герберштейна, еще больше развил и упрочил своим авторитетом это положение, считая, что Ладога была вставлена поздним переписчиком «для того, что она, по народному преданию, уже существовала во времена Рюрика, и что в ней доныне есть место называемое Рюриковым домом (курсив автора. - В.Ф.)»*2.
В первой четверти XIX в. было поставлено под сомнение существование еще одного окружения Рюрика - руси, явившейся вместе с ним к восточнославянским и угрофинским племенам. В 1825 г. дерптский историк И.Г. Нейман, обратив внимание на существенные разночтения летописей в изложении варяжской легенды: «реша русь» и «реша руси», «к варягом, к руси» и просто «к варягам», согласно которым выходило, что «русь» не могла находится «за морем» и была в состава посольства, направленного к варягам, увидел в том довод против ее скандинавского происхождения83. В ответ ему М.П.Погодин небезосновательно возразил: «Заключу - в сем важном месте Несторовой летописи по всем спискам нет даже разноречий... кроме немногих очевидных описок, кои решительно исправляются последующими словами, в тех же (курсив автора. -В.Ф.) списках находящимися». Еще ранее А.Л. Шлецер близкую к фразе «реша варягом русь» выражение поздних летописей «идоша за море к варягом из Руси» связал с «глупейшими» переписчиками, «которым никак не могло вместиться в голову, что бы название их народа и земли принадлежали некогда другому какому народу...»84. М.А.Максимович в разночтениях, в которых исчезала варяжская русь, увидел дело рук позднейших переписчиков, уточнив при этом, что данное мнение утверждалось митрополитом Макарием, «от которого особенно распространилось это и под влиянием которого в Степенной книге сказано: «послаша русь к варягом... и приидоша из-за моря на Русь»85.
В XIX в. в науке укрепился взгляд, перешедший в последующую историографию, об ошибочности начальных дат летописи. Таковыми А.Л. Шлецер вначале признал чуть ли не до княжения Игоря, а несколько позже «неверными» посчитал лишь «большую часть» тех, что идут до смерти Рюрика. Н.А.Полевой полагал, что летописец «годы для первых событий русских, кажется, выдумал, по какому-то таинственному расчету, наудачу» В 1837 г. знаменитый словацкий ученый П.Й.Шафарик говорил, что летоисчисление ПВЛ прежде всего применительно ко второй половине IX в. «нельзя признать верным»86. Н.И.Костомаров был уверен, что «все годы до принятия христианства Владимиром имеют очень слабую степень исторической достоверности...». Саму разбивку на годы он связывал с именем Сильвестра (в нем историк видел автора ПВЛ87), который положил все события, за исключением лишь только тех, что отразились в византийских источниках, «на числа приблизительно, по своему соображению и измышлению»88. Н.М.Карамзин высказал мысль, что «Нестор по одной догадке, по одному вероятному соображению с известиями византийскими (имеется в виду известие о первом нападении руси на Константинополь при императоре Михаиле III. - В.Ф.), расположил начальные происшествия в своей летописи». Не принимали летописной даты 862 г. ни С.М.Соловьев, ни А.А.Куник. В.О.Ключевский, исходя из того, что в летописи нападение на Царьград, в действительности произошедшее в 860 г., отнесено к 866, предложил изгнание и призвание варягов, «отодвигать несколько назад, к самой середине IX в.»89.
В 1853 г. С.М.Соловьев, говоря, что Сказание о призвании варягов первоначально представлял собой «отдельный сплошной рассказ», лишь позже разбитый на годы, и который положил начало ПВЛ, заметил: «Затрудняться вопросом, откуда начальный летописец почерпнул известие о призвании не следует: можнр ли предположить, что сыновья Ярослава, правнуки Рюрикова внука, забыли о своем происхождении, об обстоятельствах появления своего предка в стране, ими владеемой, забыли, когда еще находились в живых люди, помнившие крещение Русской земли, помнившие правнука Рюрикова?». В 1877 г. А.А.Куник предположил, что многие известия ПВЛ о варяго-русах были записаны «отчасти уже во времена Олега и Игоря...», а саму варяжскую легенду охарактеризовал как предание династии Рюриковичей. В 1888 г. Ф.И.Успенский одной строкой отметил, не вдаваясь в подробности, что она сложилась в XI веке90. Нельзя не указать и на тот важный факт, что задолго до Шахматова, а тем более советских историков, которые возведут ее в абсолют, прозвучала мысль о политической подоплеке легенды. «Очевидно, — а эти слова принадлежат декабристу М.С.Лунину, — что добрый инок, по простоте или из собственных видов, обновил одну из сказок, которые потомкам Рюрика нужно было распространить, чтобы склонить умы на свою сторону и придавать законность своему владычеству»91.
Приведенный материал показывает, что практически каждый исследователь XIX в., стоило ему задержать взор на Сказании о призвании варягов, выражал серьезные сомнения в отношении либо правдивости его в целом, либо отдельных его сюжетов. Но особенно мощно выступили против признания Сказания историческим источником «скептики», а затем Д.И.Иловайский и Н.И.Костомаров. «Скептики» О.М.Бодянский и М.Перемышлевский в 1830-х гг. перенесли на варяжскую легенду взгляд своего учителя М.Т.Каченовского, утверждавшего о возникновении летописания лишь в ХІІІ-ХІѴ веках. В свете чего Бодянский рассматривал ее как очень поздний вымысел новгородца, обеспокоенного отсутствием у родного города «древности, происхождения и первородства» и потому создавшего его «родословную» по примеру предания об основании Киева тремя братьями, внеся затем этот подлог в киевскую летопись, оказавшуюся в Северо-Западной Руси. Перемышлевский считал, что повествование о начале Новгорода - «суть отголосок мнений» конца XIII в. или даже более позднего времени92.
В.В.Фонт.
Глава S.
СКАЗАНИЕ о ПРИЗВАНИИ ВАРЯГОВ В ИСТОРИОГРАФИЧЕСКОЙ ТРАЦИЦИИ
По справедливому замечанию Д.И. Багалея, Иловайскому «принадлежит историческая заслуга в основании скептической школы по вопросу «о призвании варягов»93. Такой характеристики ученый удостоился по той причине, что со всей силой своего очень яркого таланта отстаивал вставной характер варяжской легенды, опровергал ее достоверность и признавал ее «басней», «сказкой», совершенно лишенной народных основ, домыслом новгородских книжников. Этот гиперкритицизм исследователя был продиктован противоречием ПВЛ (на которое он первым в науке обратил внимание) по поводу начала Руси, связывающей его либо с Севером (с варяжской русью), либо с Югом (с полянской русью), его ошибочным посылом о недостоверности основной части сообщений летописи по X в. включительно (события второй половины IX в. он объявил «гносеологическими баснями и тенденциозными домыслами»), наконец, его взглядом на этническую природу варягов и руси. Иловайский, встав на платформу поляно-русской версии происхождения Руси, полностью отрицал варяго-русскую, отрицал историчность Рюрика, говорил об искусственности соединения этого мифического лица с реальным Игорем. Большое значение при этом придавая тому факту, что такие памятники, как, например, «Слово о законе и благодати» Илариона, «Слово о полку Игореве» ничего не сообщают ни о призвании варяжских князей, ни о Рюрике. Нет имени основателя княжеской династии, отмечал он, и в расчете русских княжений под 6360 г., где первым упомянут Олег, следовательно, старший в княжеском роду, а не опекун Игоря.
Рассматривая варяжскую легенду как плод многолетней работы летописцев, как «сплетение книжных домыслов и недоразумений», Иловайский предложил несколько вариантов ее сложения. В 1871 г. он выразил уверенность, что окончательный вид она приобрела во второй половине XII или первой половине XIII в., когда новгородские книжники, придав местной практике призвания князей вид рассказа о трех братьях-князьях, вывели начало русской государственности, в пику слабеющему Киеву, из Новгорода. В 1872 г. историк пришел к выводу, что уже в труде Сильвестра (его он считал автором ПВЛ) имелось известие о варягах, которое при создании свода конца XII в., сохранившегося в составе Ипатьевской летописи, получило завершенный вид и статус исторического факта. А 1873 г. Иловайский определил период между 1160 и 1190 гг. как приблизительное время создания дошедшей до нас редакции легенды, где впервые было указано на варяжское (норманское) происхождение руси, хотя до этого их различали как два совершенно особых народа. А последующие события (распад Руси и монгольское иго), уверял исследователь, «еще более замутили источники древнейшей истории и перепутали нити национальных преданий», в связи с чем и возобладало смешение руси с варягами.
В 1876 г. Иловайский, признавая, что когда и как впервые была пущена в ход варяжская «басня» навсегда останется неизвестным, появле-
В. В. Фомин.
ние ее датировал второй половиной XI или первой половиной XII в. и связывал со средневековой традицией «выводить свой род от знатных иноземных выходцев...». В связи с чем мысль о скандинавском происхождении русских князей «могла возникнуть в те времена, когда в Европе еще гремела слава норманских подвигов и завоеваний... когда на Руси еще живы были воспоминания о тесных связях Владимира и Ярослава с варягами, о храбрых варяжских дружинах, сражавшихся во главе их ополчений». И эта мысль, полагал ученый, «естественнее всего могла возникнуть при сыновьях и внуках честолюбивой и умной норманской принцессы Ингигерды, супруги Ярослава», и, возможно, «первоначально явилась не без участия обрусевших сыновей или потомков тех норманнов, которые нашли свое счастье на Руси». В текст ПВЛ варяжскую легенду, которой «первое зерно, по всей вероятности, пришло из Новгорода», внес Сильвестр, сделавший это с одобрения Владимира Мономаха, связанного, как и его старший сын Мстислав, со скандинавами. Но тогда этот домысел, говорил Иловайский, не был еще общеизвестным преданием, и на него не встречается намека ни в одном произведении того времени. В причислении же руси к варягам виновны «невежество и небрежность позднейших списателей Сильвестра».
В 1880-1882 гг. историк Сказание о призвании варягов уже непосредственно связал с супругой Ярослава Мудрого шведкой Ингигердой, а дальнейшее развитие приурочил ко второй половине XI в., к эпохе ее сыновей и внуков. Также приписывая его внесение в ПВЛ Сильвестру, он заключал, что не ранее второй половины или конца XII в. в некоторых ее списках русь, отправившая послов к варягам, была спутана с варягами. В искажении первоначального текста, повлекшем «за собой смешение туземной руси с заморскими варягами в один небывалый народ», что превратило варяжскую легенду из династической в этнографическую, Иловайский видел «корень варяго-русского вопроса». Причину такого смешения он объяснял тем, что летописцы, взяв за образец популярный в средневековье сюжет вывода многих народов из отдаленных мест и прежде всего из Скандинавии, проделали то же самое в отношении своего народа, увязав «исход» русских оттуда с мифическими братьями-норманнами. Легенда, не имевшая изначально даты, позже была приурочена, полагал он, к 862 г. лишь для того, чтобы соединить князей-норманнов с появлением народа русь в византийских хрониках «и вместе с тем объяснить происхождение Русского государства... русского народа». В связи с чем на задний план было оттеснено киевское предание о Кие, Щеке и Хориве, также отвечавшее на вопрос откуда пошло Русское государство?, и знавшее не пришлых князей, а «туземных» и связывавшее их память с Византией и дунайскими болгарами.
Испорченный вид Сказания, говорил Иловайский, вошел не во все списки ПВЛ и, возможно, утвердился лишь в тех, что «распространились
Гнева 5.
СКАЗАНИЕ 0 ПРИЗВАНИИ ВАРЯГОВ В ИСТОРИОІТАФИЧЕСК0Й ТРАДИЦИИ
преимущественно в Северо-Восточной России», а также в древнейших новгородских и западнорусских летописях. Искусственное отождествление руси с варягами ученый опровергал, ссылаясь на показания памятников (прежде всего польских хронистов XV и XVI вв. Я.Длугоша и М.Стрыйковского, посла Габсбургской империи С.Герберштейна, на русскую редакцию XIII в. «Никифорова летописца вскоре», помещенного в Новгородской Кормчей 1280 г., на летописи ХѴІ-ХѴІІ вв.), которые не смешивали русь с варягами, ибо в их основе, по его мнению, лежали древние и неиспорченные своды (при этом придавая исключительное значение разночтениям «варягом, к руси» и «к варягам», «реша руси» и «реша русь»). Отсюда он не сомневался, что именно вариант Ипатьевской летописи «реша русь» представляет собой первоначальную редакцию. «Реша руси» - это ошибка какого-то писца, принятая и повторенная его преемниками за истину, «послужила одним из источников искажения текста». Для дополнительного обоснования своей концепции Иловайский обратился к статье 1043 г софийско-новгородских сводов XV-XVI вв., которая, на чем он заострял внимание, прямо говорит об антагонизме варягов и руси94. В названных летописях в рассказе о походе руси и варягов под предводительством новгородского князя Владимира Ярославича на Византию в 1043 г. его участники действительно резко противопоставлены друг другу: по совету варягов Владимир пошел к Царьграду от Дуная «с вой по морю», но начавшаяся буря «разби корабли, и побегоша варязи въспять». Русь же настаивала, по подходу войска к Дунаю, «станем зде на поле». В ПВЛ этот рассказ был сильно сокращен, и в нем отсутствуют варяги, по вине которых дружину постигла неудача. Как доказал К.Н.Бестужев-Рюмин, софийско-новгородские своды-XV-XVI вв. дают, по сравнению с ней, первичное чтение статьи 1043 года95.
Филолог А.А.Потебня в 1879 г. согласился с Иловайским, что изначально Сказание звучало иначе, например, так, как читается в «Никифо-ровом летописце вскоре»: «придоша русь, чюдь, словене, кривичи к варягом, реша: земля наша велика и обилна...»96, следовательно, варяги не были русью97. При этом указав (здесь, видимо, не обошлось без влияния Н.И.Костомарова) на вставной характер текста ПВЛ, читаемого сразу же после слов «идоша за море к варягом»: «к руси; сице бо тии звахуся варязи русь, яко се друзии зовутся свие, друзии же урмане, анъгляне, друзии гьте, тако и си. Реша руси чюдь и словене и кривичи и весь», сказав, что эта глосса принадлежит составителю Начальной летописи98. В свою очередь Иловайский принял данный вывод. Позднейшие переписчики, говорил он в 1880 г. и позже, пытаясь пояснить непонятных «варяго-рус-сов», внесли в летопись вставки «сице бо тии звахуся варязи русь, яко се друзии зовутся свие, друзии же урмане, анъгляне, друзии гьте, тако и си» и «от тех варяг прозвася Руская земля, новугородьци, ти суть людье новогородьци от рода варяжьска, преже бо беша словени». Следы первоначального текста историк видел и в словах Сказания о славянской грамоте, помещенного в летописи под 6406 г.: «поляне, яже ныне зовомая русь» и «словеньский язык и рускый одно есть». Своей позиции ученый оставался верным до конца. Как он вновь произнес в 1911 г., «норманская теория держится на испорченном летописном тексте»*7.
Костомаров, хотя и вступил на научное поприще раньше Иловайского, свой взгляд на варяжскую легенду изложил лишь в 1873 г., т. е. уже после того, как отношение к ней в своей принципиальной основе сформулировал в статьях за 1871-1873 гг. его более молодой коллега. В связи с чем он во многом оказался под влиянием изысканий Иловайского, отсюда близость их позиций в оценке рассматриваемого памятника. Эту близость во многом усиливало то еще обстоятельство, что Костомаров не менее скептически, чем Иловайский, относился к известиям ПВЛ за IX-X вв. и видел в варягах скандинавов (тогда ученые кардинально расходились только в своем отношении к руси). И он, конечно, отстаивал мысль, что легенда имеет искусственный характер и новгородское происхождение: сходство основных черт в событиях, относимых к IX в., с событиями, происходившими в конце X и начале XI в., и также сохранившиеся в изустных преданиях, говорит о том, «что впечатление, произведенное позднейшими событиями, отразились на воспоминаниях о событиях отдаленных времен». К этому выводу им было добавлено, что «фантазия приплела сюда трех братьев по привычке к сказочным приемам». В свете чего Сказание о призвании варяжских князей «не имеет значения объективной исторической правды». Его появление историк связывал с тем, что «при умножении князей, развилось понятие, что князья должны быть избраны по ряду и володеть по праву, которое заключалось в народной воле». Время записи сведений о событиях IX в. он относил ко времени никак не ранее второй половины XI века.
Костомаров также говорил о позднем характере отождествления варягов и руси, утверждая, что в первоначальном новгородском варианте легенды варяги не назывались русью, и лишь в позднейших списках к фразе «идоша за море к варягом» было прибавлено «к руси», «отчего и происходит в них бессмыслица». В словах летописи, что именно от варяг прозвалась Русская земля, он видел позднейшую приписку, представлявшую, по его словам, «крайнюю нелепость». Факт отождествления руси с варягами ученый объяснял тем, что позднейшие книжники, заметив, «что нигде не видно начала названия Руси нашей, и слышав, что на варяжском побережье есть Порусье - от литовского названия Немана Русом, вообразили себе, что призванные варяги пришли именно из этой Руси...». Но, полагал он, мог быть и тот случай, когда летописец, первым записавший.«миф о призвании князей, на том же основании назвал призванных варягов Русью, не думая, однако, этим указывать, что варяги впервые принесли название Руси ъ тот край, куда пришли». Своим размышлениям по
Глава 5.
СКАЗАНИЕ 0 ПРИЗВАНИИ ВАРЯГОВ В ИСТОРИОГРАФИЧЕСКОЙ ТРАДИЦИИ
В. В.Фомин.
поводу варяжской легенды Костомаров подвел черту в 1874 г., сказав, что для него вымышленным «кажется и призвание 3-х братьев...»100.
Под воздействие взглядов Д.И.Иловайского и Н.И.Костомарова на варяжскую легенду попала определенная часть научного мира последней трети XIX - первых двух десятилетий XX века. В 1891 г. М.С.Грушевский, например, подчеркивал, что она «едва ли имеет какую-нибудь историческую основу». В 1914 г. Д.И. Багалей полностью отверг саму мысль о достоверности и народных истоках легенды, увидев в ней «научный домысел» летописца рубежа ХІ-ХІІ вв., пытавшегося связать начало Руси с Новгородом. Признавая норманство варягов, исследователь отстаивал славянский характер поляно-руси, которая, по его мнению, положила начало государственности среди восточных славян, принявших в связи с этим ее имя101. Но особенно эти взгляды приживутся в советской историографии, правда, не в чистом, а в комбинированном виде, впитавшем в себя концепцию ранней истории Руси Иловайского вообще (включая соображения его последователей) и ту позицию, которую занял в отношении памятника А.А.Шахматов.
Шахматов очень много вобрал в своей оценке Сказания о призвании варягов из Иловайского, в том числе и его гиперкритицизм. Он также отрицал варяжскую концепцию происхождения Руси и также признавал ее «ученой фикцией», но только начала XII в. Соглашался с Иловайским ученый и в том пункте, что в первоначальном варианте легенды отсутствовало отождествление руси и варягов. Специально обратившись к изучению этого памятника в 1904 г., Шахматов до конца жизни не выпускал его из поля зрения, в связи с чем его взгляд на Сказание претерпел закономерную эволюцию. Вначале он полагал, что в первой половине XI в: (до 1043 г.) в Новгороде была литературно оформлена запись о его прошлом, содержащая варяжскую легенду, построенную на материалах фольклора. Она была включена в Древнейший свод 1039 г., где отсутствовала еще хронологическая сетка, а затем, с некоторыми прибавлениями, в Начальный свод 1095 г., где уже обрела дату - 854 год. Тогда же было произведено, по мысли Шахматова, отождествление ильменских словен с варягами и было сказано о варяжском происхождении новгородцев.
В 1908 г. исследователь несколько скорректировал свое видение начальной истории варяжской легенды. Он теперь говорил, что некоторые сведения о варягах-норманнах (покорение ими северо-западных племен; дань, взимаемая с них; прозвание словен варягами; захват варяжскими князьями Киева и возложение дани в его пользу на те же племена; наличие у Игоря, севшего в Киеве, лишь варягов) уже читались в Древнейшем своде 1039 года. И когда этот свод в середине XI в. попал в Новгород, то там имевшуюся в нем информацию о варягах развили в «самостоятельный и цельный рассказ о древнейшей судьбе родного города», куда была введена оформленная эпическим мотивом о трех братьях-основателях часть местных известий (новгородские, белозерские, изборские) об изгнании варягов и о последующем призвании князей. Причем новгородский летописец, внеся в свой текст мнение киевлянина, что словене «прозвашася варяги», вместе с тем сказал иное: новгородцы «от рода варяжьска». В результате чего родилась фраза, в измененном виде сохранившаяся в НПЛ младшего извода и в Лаврентьевской редакции ПВЛ: «И от тех варяг, находник тех, прозвашася варяги, и суть новъгородьстии людие до днешняго дни от рода варяжьска, нрежс бо беша словене». Вставку «от рода варяжьска» Шахматов понимал в том смысле, что среди новгородцев того времени находились потомки норманнов. Не сгавя под сомнение достоверность преданий о варягах и варяжских князьях, сидевших в разных центрах Северо-Западной Руси и лишь стараниями новгородца объединенных узами рратства, ученый отрицал сам факт призвания, полагая, что он был «сконструирован» новгородским сводчиком середины XI в., отразившим тем самым политические устремления Новгорода, тяготившегося зависимостью от Киева.
Это новгородское Сказание было включено в киевский Начальный свод 1095 г., ибо оно абсолютно соответствовало его «историко-полити-ческой концепции», порожденной княжескими усобицами и ставившей единство Русской земли в связь с единством княжеского рода. В духе этой идеи составитель свода внес в памятник некоторые коррективы, нарушавшие его целостность: Рюрик, в результате соединения с историческим Игорем, был признан первым князем и родоначальником киевской династии, ее же боковые линии в лице бездетных Трувора и Синеуса были пресечены, а князья-нерюриковичи либо были признаны самозванцами (Аскольд и Дир), либо были лишены княжеского достоинства (Олег стал воеводой). В своде также отмечалось, что варяги прозвались русью только тогда, когда они осели в 882 г. в Киеве. Во втором десятилетии XII в., когда ПВЛ приобретала завершающий вид, Сказание было подвергнуто основательной обработке, в чем была повинна тенденциозность ее составителя, настойчиво проводившего мысль о тождестве руси и варягов. Именно он вставил ее имя в перечень народов «Афетова колена»; к словам «идоша за море к варягом» прибавил «к руси; сице бо тии звахуся варязи русь, яко се друзии зовутся свие, друзии же урмане, анъгляне, друзии гьте, тако и си. Реша руси чюдь и словене и кривичи и весь»; фразу Начального свода «и пояша со собою дружину многу» исправил на «и пояша по собе всю русь», пояснив тем самым, почему руси в его время нет на побережье Варяжского моря, т. к. «она вся без остатка переведена к славянам»; подчеркнул, что от варяг «прозвася Руская земля». Тогда же варяжская легенда обрела свою хронологическую нишу - 6370 год.. Вскоре появилась ее вторая, ладожская версия, согласно которой Рюрик сел в Ладоге и лишь затем перебрался в Новгород, и чтение которой дают Ипатьевская и Радзивиловская летописи (ее первоначальный
Глава 5.
СКАЗАНИЕ О ПРИЗВАНИИ ВАРЯГОВ В ИСТ0РИ01ТАФИЧКСК0Й ТРАДИЦИИ
В.В.Фомин.
вариант - новгородский - Шахматов видел в НПЛ и в Лаврентьевской летописи). В истоках ладожской версии, полагал он, лежали ладожские предания, утверждавшие приоритет Ладоги перед Новгородом, и которые сообщили ладожане составителю третьей редакции ПВЛ, близкому семье Владимира Мономаха, во время его пребывания в 1114 г. на Северо-Западе Руси. Исследователь предположил, что при работе над этой редакцией было опущено «не совсем вразумительное место», читаемое в Лаврентьевской летописи: «ти суть людье новогородьци от рода варяжьска, преже бо беша словени», вставленное новгородским летописцем середины XI в. во время переработки Древнейшего свода. Подтверждение искусственного соединения руси и варягов ученый видел, как и Иловайский, в статье 1043 г. поздних софийско-новгородских сводов, где вина за неудачный походе на Византию возложена на варягов. При этом он, полагая, что подробное известие об этих событиях, сохранившееся в поздних летописях, принадлежит киевскому летописцу102.
Историю появления Сказания о призвании варягов, время и причины его внесения в ПВЛ Шахматов рассматривал согласно своей схеме складывания летописи, т. е. с позиций приоритета НПЛ младшего извода перед Лаврентьевской и Ипатьевской редакциями Начальной летописи, в которых Сказание, по его убеждению, дошло в сильно измененном виде. Но предложенная им схема во многом носила условный характер. По справедливым словам М.Н.Тихомирова, «восстановленные им летописные своды являются настолько предположительными, что у нас нет возможности с твердой уверенностью сказать об их действительном тексте, а порой даже и о существовании подобных сводов». В отношении же взгляда Шахматова на формирование Сказания о призвании варягов полно выразился Г.М.Барац, сказав, что он старается все возвести «к тому или другому воображаемому его первоисточнику»103. Не стоит забывать, что сам ученый видел в своих выводах лишь «рабочие гипотезы» и «научные фикции», в связи с чем требовал относиться к ним «с большой осторожностью» и предостерегал против поспешного и доверчивого отношения к ним по причине их «чисто временного характера»104. А эти слова ставят под очень большой вопрос все то, что было предложено им в качестве истории сложения варяжской легенды.
Изучением Сказания о призвании варягов во время жизни Шахматова и некоторое время после него, видимо, занимался только Барац, предложивший довольно оригинальное понимание этого сложного памятника. Видя в варягах скандинавов, а в руси восточнославянское племя полян, он считал, что причиной его возникновения послужила «некоторая сбивчивость» текста летописного известия и, главным образом, слово «варязи», вставленное в заканчивающий этнографическое введение к летописи перечень «Афетова колена». По мнению Бараца, в первоначальном своем виде Сказание сообщало лишь о том, что новгородцы и союзные им племена, освободившись от иноземного варяжского ига, отправили посольство в Киев, к полянской, днепровской Руси с просьбой о присылке к ним князя. После вокняжения в Новгороде южнорусского славянина Рюрика с братьями новгородцы, называвшиеся прежде слове-нами, стали, подобно полянам, называться русью. Барац согласился с выводом Шахматова, что появление руси во фразе летописи «и идоша за море к варягом, к руси... тако и си» произошло под влиянием перечня «Афетова колена». Но вместе с тем он оспорил его мысль, что в тот же перечень имя «русь» было вставлено под воздействием южного предания о варяжском происхождении русских князей, утверждая, что перечень «Афетова колена» целиком заимствован из еврейского источника, в котором имя «русь» также поставлено среди шведов, норвежцев, датчан и англичан. И этим источникбм является родословная таблица народов, происходящих от Иафета*, содержащаяся в книге «Иосифа бен Гориона или Иосиппона-Псевдо-Иосифа»105. По заключению Бараца, либо автор перечня «Афетова колена» использовал Иосиппон непосредственно, либо «приходиться признать, что оба памятника почерпнули свои сведения из одного общего, нам неизвестного источника».
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 38 | Нарушение авторских прав
<== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |