Российская академия наук институт российской истории 16 страница

12 Зак.59

Глава 3.

антинорманизм истинный и антинорманизм мнимый

тийско-волжско-каспийскую торговлю, создают, в связи с угрозой, исхо­дившей от булгарского и хазарского каганатов, и опираясь на «определен­ные традиции государственности», принесенные ими с родины, госу­дарство «Русь». Первоначально Стендер-Петерсен видел в нем Верхне­волжский («русский») каганат, существовавший уже в 829 г. и образован­ный в районе названного треугольника и Верхнего Поволжья.

Затем все основные события он перенес в Приладожье, говоря, что в первой половине IX в. «возникло вокруг Ладоги, а затем при Ильмене под руководством свеев первое русское государство (курсив автора. -В.Ф.), в создании которого приняли участие и славяне и финны», и ко­торое взяло в свои руки балто-каспийскую торговлю. Именно этот «Ла­дожский каганат» (ранее он в данном случае говорил о Верхневолжском каганате) заявил о себе в Константинополе и Ингильгейме в 839 г. Позже русско-свейские дружины «под предводительством местных конунгов» двинулись на завоевание Днепровского пути и захватили Киев, освобо­див местных славян от хазарской зависимости. Тем самым они заверши­ли создание «норманно-русского государства», в котором весь высший слой - князья, дружинники, управленческий аппарат, а также купцы -были исключительно скандинавами. Но в короткое время они раствори­лись в славянах, что привело к образованию национального единства и созданию в рамках XI в. «особого смешанного варя го-русского языка». В области Двины, как добавлял ученый, существовало еще одно «скан-дииаво-славянское» государство с центром в Полоцке, в 980 г. разгром­ленное «скандинавским каганом» Владимиром154. В 1955 г. Стендер-Петерсен высказал мысль о возникновении Киевской Руси в результате действия трех факторов: скандинавского (внешний импульс), византий­ского (культурное влияние) и славянского. При этом утверждая, что «внешнее влияние или импульсы того или иного рода необходимы для того, чтобы примитивный, живущий племенными порядками народ ор­ганизовался в государство...»'55.

Наша наука, убедившись в несостоятельности советского «антинор­манизма» (а эта негативная оценка распространилась и на труды истин­ных антинорманистов ХѴІІІ-ХІХ вв.) и пересмотрев свой взгляд на нор-манскую теорию, вскоре получила материальное подтверждение пра­вильности своего выбора, гласящее о якобы массовом присутствии скандинавов в русской истории. И их «материализация» связана с архео­логией, посредством которой в научный оборот были введены доказа­тельства норманства варяжской руси весьма сомнительного свойства: ар-хеологи-норманисты чуть ли не все неславянские древности объявляли скандинавскими (т. е. действуя все тем же способом, о котором говорил в 1872 г. Д.И.Иловайский) и приписывали их летописным варягам. При этом из всего огромного материала абсолютизируя т. н. «норманский», удельный вес которого и сегодня буквально микроскопичен, да к тому

В.В.Фомин.

ВАРЯГИ И КДОККШЯ РУСЬ

же он мало связан со скандинавами напрямую, ибо был привнесен в се­веро-западные пределы Восточной Европы в качестве предметов тор­говли, обмена, военных трофеев, в ходе сложных миграционных процес­сов, вобравших в себя представителей многих этносов, в том числе и не­славянских, что придало культуре названного региона очень много оттенков (в какой-то мере и скандинавский).

Так, во многом именно торговлей объясняли И.П.Шаскольский и В.В.Седов присутствие скандинавских вещей в землях славянского и финского населения, а В.М.Потин - «необходимостью скандинавских стран расплачиваться за русское серебро». А.Г.Кузьмин справедливо под­черкивал, что вооружение и предметы быта «можно было и купить, и выменять, и отнять силой на любом берегу Балтийского моря»156. Но этим скандинавским и псевдоскандинавским вещам было придано осно­вополагающее значение в разрешении варяжского вопроса. Как утверж­дал в 60-х гг. признанный авторитет в области славяно-русских древнос­тей А.В.Арциховский, «варяжский вопрос чем дальше, тем больше ста­новится предметом ведения археологии....Археологические материалы по этой теме уже многочисленны, и, что самое главное, число их из года в год возрастает. Через несколько десятков лет мы будем иметь решения ряда связанных с варяжским вопросом загадок, которые сейчас представ­ляются неразрешимыми». При этом ученый поставил под серьезное со­мнение возможности письменных источников в его разрешении, сказав, что для ІХ-Х вв. «они малочисленны, случайны и противоречивы»157.

Уже более 40 лет минуло после столь онтимисгического прогноза вы­дающегося археолога, предрекавшего решение «ряда связанных с варяж­ским вопросом загадок». Но этого не произошло. Более того, как конста­тировал в 1975 г. археолог Д.А.Авдусин, говоря об увеличении археоло­гических данных именно по варяжской проблеме: «...Во многих случаях происходит топтание на месте и даже возврат на старые позиции». При этом он заметил, что в обсуждении захоронений знаменитого Гнездова под Смоленском «наиболее активно обсуждается именно проблема эт­носа - этнической принадлежности людей, погребенных в его курганах, -та самая проблема, которая якобы не играет роли в норманском вопросе». Причем ленинградские археологи, резюмировал Авдусин, стремятся «доказать наличие в Гнездове значительного количества» скандинавов. В 1986 г. А.Г.Кузьмин охарактеризовал археологию «главным прибежищем норманизма»158, тем самым показав, что проблема заключается не в ко­личестве археологических находок, возведенных Арциховским в абсо­лют, а в их интерпретации, на что справедливо указывал сам же ученый в 1962 г. на состоявшемся в Риме международном конгрессе историков159.

Археологи и активные проводники идеи норманства варягов Л.С.Клейн, Г.С.Лебедев и В.А.Назаренко утверждали в 1970 г., что «оп­ределение скандинавского происхождения многих категорий вещей в

12*

I^itiffH 3

АНТИНОРМАНИЗМ ИСТИННЫЙ И АНТИНОРМАНИЗМ МНИМЫЙ

настоящее время не представляет собой трудности» (специалист в облас­ти саг Т. Н.Джаксон считает, что эти ученые «выработали строго научную и логически последовательную методику определения этнической при­надлежности археологических древностей и объективную систему под­счета «достоверно варяжских комплексов»)160. Но мнения коллег-архео­логов нисколько не позволяют разделить оптимизм Клейна, Лебедева и Назаренко. Так, И.В.Дубов в 1982 г. отмечал, что одной из сложнейших задач славяно-русской археологии ІХ-ХІ вв. как раз «является этническое определение древностей». Тогда же Р.С.Минасян констатировал, что эт­ническая атрибуция археологических находок в Северо-Западной Руси не всегда убедительно обоснована. Отсутствие «надежных этнических инди­каторов. — прямо пишет он, — позволяет манипулировать археологичес­кими памятниками в зависимости от концепции того или другого ис­следователя»161. Именно это обстоятельство имел в виду Д.А.Авдусин, сказав в 1975 г., что статьи Л.С.Клейна, Г.С.Лебедева, В.А.Назаренко и В.А.Булкина «вызывают возражения... в методах привлечения источни­ков и приемах освещения общеисторического фона», порождают «сомни­тельные «теории» с норманистским оттенком». При этом подчеркнув, что «для привлечения вещей к решению этнических проблем эти вещи дол­жны быть сами этнически характерными или, по крайней мере, опреде­лимыми», и напомнив, что до работ Арциховского «каролингские мечи категорично объявлялись скандинавскими»162.

По признанию А.А.Хлевова, введение в советскую науку корпуса ар­хеологических источников оказало «революционизирующее» воздействие на спор об этносе варягов163. Археологи-норманисты, ведя в 60-х - 80-х гг. раскопки древностей Северо-Западной Руси и интерпретируя их самую значимую часть только в пользу скандинавов, нарочито шумно вводили их в научный оборот, что было вызовом-протестом официальному «анти-норманизму», который хотя и не мешал вести разговор о варягах-нор­маннах, но все же сильно сдерживал его тональность. Вместе с тем они начинают, идя в русле, как это кажется кому-то и сегодня, «провидческих и пророческих» слов А.В.Арциховского164, формировать, если повторить за Авдусиным, «общеисторический фон» ІХ-Х вв., при этом не только превышая возможности своей науки, но и решая варяжский вопрос исключительно в духе старого времени - в духе «ультранорманизма» первой половины XIX столетия. Так, Клейн, Лебедев и Назаренко, ис­ходя из археологических данных, но их же собственной оценке, недос­таточно широких и полных, утверждали о значительном весе сканди­навов в высшем слое «дружинной или торговой знати» Руси, а также о присутствии на ее территории некоторого числа скандинавских ремеслен­ников. Норманны в X в. составляли, утверждали они, «не мене 13 % на­селения отдельных местностей». По Киеву эта цифра выросла у них уже до 18-20%, но более всего, конечно, впечатляло их заключение, что в

Ярославском Поволжье численность скандинавов «была равна, если не превышала, численности славян...». Одновременно с тем авторы говори­ли о представительном вкладе скандинавов в материальную культуру вос­точнославянского общества, куда ими якобы были привнесены многие виды оружия (прежде всего каролингские мечи)165.

В 1978 г. В.А.Булкин, И.В.Дубов, Г.С.Лебедев высказали твердое мнение, что ладожский материал «раскрывает реальное содержание ва­ряжской легенды». На следующий год А.Н.Кирпичников пояснял, что в 862 г. в Ладоге появился один «из норманских конунгов», в связи с чем она, «как сообщает летопись, становится столицей складывающейся империи Рюриковичей». В 1981т. этот посыл стал уже ключем к рас­крытию одной из сложнейших загадок русской истории. Кирпичников, Лебедев и Дубов, оперируя вещественными находками, в том числе и ими объявленными скандинавскими, известили, что «в ладожских мате­риалах нашла свое решение варяжская проблема», суть которой они све­ли к тому, что в Ладоге в середине IX в. «на какое-то время» утвердился призванный норманский конунг со своим двором и дружиной, «обеспе­чивая безопасность города и охраняя его судоходство, в том числе и от своих же норманских соплеменников, неоднократно угрожавших Ладо­ге»166 (такого рода «открытия» много раз звучали в прошлом). Насколько подобные утверждения расходились с конкретными историческими дан­ными, видно по словам крупнейшего знатока древнескандинавской исто­рии Е.А.Рыдзевской, в свое время отметившей, что самое раннее упоми­нание Ладоги в сагах относится лишь к концу X в., и что в них не на­ходим «ни малейшего намека на какие-нибудь скандинавские поселения» в Ладоге и Приладожье167.

В 1981-1984 гг. археолог Д.А.Мачинский уже характеризовал норман­нов исключительно носителями «социально активного начала до 1030-х го­дов», как «организующую суперэтничную силу», сыгравшую роль «ка­тализатора начавшихся процессов, роль дрожжей, брошенных в тесто, которому приспело время стать многослойным пирогом - государством». К сказанному он добавил в духе советского «антинорманизма», утвер­ждавшего о преобладающей роли внутреннего фактора в образовании Киевской Руси, но уже с серьезным смещением привычного акцента, что «все социально-экономические предпосылки для возникновения государ­ственности имелись к IX в. и в чисто славянской среде и можно было бы обойтись и своей закваской, но варяжскими дрожжами получалось быстрее и лучше»168. Вместе с тем ученый подчеркивал, что скандинав­скую природу имени «Русь» подтверждает топонимом Roslagen169. Пред­ставители других отраслей наук, работая над варяжской проблемой и законно полагаясь на точность заключений археологов, не только уверо­вали под их влиянием в массовое и чуть ли не в повсеместное присут­ствие скандинавов на Руси, но и, в свою очередь, подгоняя собственные

Глава 3.

АНТИНОРМАНИЗМ ИСТИННЫЙ И АНТИНОРМАНИЗМ МНИМЫЙ

В.ВЛЬмпи.

построения под их выводы, еще больше усиливали накал норманизма в историографии, прикрытого псевдоантинорманистской фразеологией.

Когда же псевдоантинорманистские рассуждения входили в проти­воречие со все более увеличивающимся археологическим материалом, выдаваемым за свидетельство массового присутствия норманнов в рус­ской истории, и через призму которого смотрели на известия ПВЛ о дея­тельности варягов на Руси, то появлялись теории, долженствующие убе­речь исследователей, активных проводников тезиса о их скандинавской природе, от весьма нежелательных обвинений в явном норманизме, т. е. отходе от марксизма. Так, известный историк В.Т.Пашуто, признавая ис­торической реальностью призвание «скандинава» Рюрика, в конце 60-х -начале 70-х гг. выдвинул идею о «славяно-скандинавском социальном и культурном синтезе», полагая, что его признание есть «общая платфор­ма для дискуссии между учеными разных мировоззрений. Главное те­перь - определить удельный вес синтезируемых элементов»170. Эта идея, где на первом плане все также продолжали стоять норманны, была при­нята наукой171, хотя ее несостоятельность лежит на поверхности. Нор­манны, напоминал А.Г.Кузьмин общеизвестное, «всюду оставили след, и след кровавый, разрушительный» и «нигде не играли созидательной ро­ли», что непременно должно, правомерно подчеркнул он, «учитываться нынешними приверженцами идеи норманно-славянского синтеза»172.

В середине 80-х гг. археолог Г.С.Лебедев, многократно увеличив мас­штабы рассуждений Пашуто, выступил с «циркумбалтийской теорией» (окрещенной И.Я.Фрояновым «головокружительной»173). И он, естест­венно, утверждал, что предлагаемая им концепция является «наиболее перспективной альтернативой дискуссии норманистов и антинорманис­тов», и в свете которой историю народов Балтийского Поморья и Восточ­ной Европы необходимо рассматривать в комплексе, взаимосвязи и взаи­мообусловленности. Но, как показывают работы самого Лебедева и его единомышленников, все также традиционно сводится лишь к анализу взаимоотношений восточных славян и скандинавов, и в которых главная скрипка опять-таки отдается в руки последних174. Вместе с тем, рождение «циркумбалтийской теории» есть свидетельство осознания археологами факта необходимости выхода в освещении истории Древнерусского госу­дарства из жестких рамок русско-скандинавских связей. И эти рамки ру­шил добываемый ими материал, указывающий на теснейшие связи Се­веро-Западной Руси с южным побережьем Балтийского моря, причем на связи более древние и более многосторонние, чем те, что существовали со Скандинавией. В ряде случаев, остается добавить, они же начинают предостерегать от переоценки познавательных возможностей археологи­ческих данных175, отходя, таким образом, от ошибочного постулата А.В.Арциховского, отдавшего варяжский вопрос исключительно на от­куп археологам.

В.В.Фотт.

Все более укрепляя свои позиции в науке, норманизм начинает в 70-х гг. борьбу с А.Г.Кузьминым, ставшим для него главной опасностью. И почин тому положил в 1974 г. историк А.А.Зимин. Учитывая заполи-тизированность науки и общества, он обвинил Кузьмина в непрости­тельных, с точки зрения марксистской историографии, грехах. Заведя речь о методике изучения летописей, а именно в этом русле шла годом ранее дискуссия Кузьмина на страницах журналов «Вопросов истории» и «Истории СССР» с Л.В.Черепниным, Д.С.Лихачевым, В.Л.Яниным и Я.С.Лурье, Зимин его подход к данной проблеме предложил «отбросить решительно». И столь суровый приговор он обосновывал тем, что оппонент не стремится «понять классовую и политическую сущность летописания», «выяснить классовые корни идеологии летописца...». К сказанному им было присовокуплено, что у Кузьмина к тому же отсутствуют классовая ^характеристика деятельности князей и их идео­логии, классовая оценка крещения Руси. Переведя научный спор в политическую плоскость и рисуя образ ученого, находившегося не в ладу с марксизмом, и мыслей которого, следовательно, надлежит чураться, Зимин подошел к главной теме своей весьма раздражительной «фи­липпики». Процитировав слова Кузьмина, что советские исследователи «не пересматривали заново многих постулатов норманской теории», историк, напротив, уверял, что они «вели ожесточенную борьбу с норманизмом» и своим «упорным и настойчивым трудом достигли круп­ных успехов в изучении проблемы возникновения древнерусской го­сударственности». После чего сказал, серьезно сместив акценты в твор­честве Кузьмина, стремившегося выяснить истоки варяжской руси, что его попытки «свести всю проблему к изучению династического вопроса и национальной (племенной) принадлежности первых князей следует признать несостоятельной». Зимин также утверждал, что Кузьмин теорию южнобалтийского происхождения варягов, которую, как известно, отстаивали многие российские историки ХѴШ-ХІХ вв., заимствовал у В.Б.Вилинбахова, но при этом дезавуирует его труды. В адрес коллеги с его «источниковедческой всеядностью» была также брошена реплика, что он «охотно прибегает к лингвистическим новациям, не обладая для этого необходимыми познаниями»176.

В начале 80-х гг. не менее авторитетный в науке «антинорманист» И.П.Шаскольский предпринял куда более масштабную атаку на дейст­вительный антинорманизм, стремясь дискредитировать всякое сомнение в норманстве варягов, высказанное когда-либо, и окончательно навязать научному миру СССР не только ложный подход к разрешению варяго-русской проблемы, но и ее ложное понимание. И в 1983 г. он, о чем шла речь выше, отказал антинорманизму в научности, при этом придав своим словам политическую заостренность, смысл которой был вполне поня­тен: историки В.Б.Вилинбахов и А.Г.Кузьмин, эти истинные, а не кажу-

Глявя 3.

АНТИНОРМАНИЗМ ИСТИННЫЙ И АНТИНОРМАНИЗМ МНИМЫЙ

щиеся антинорманисты, были обвинены им в недопонимании марксист­ской концепции происхождения русской государственности177. По тем временам такая характеристика, как минимум, превращала названных лиц в изгоев науки, а их позицию в варяжском вопросе представляла как политически неблагонадежную. Главной мишенью Шаскольского был Кузьмин. Ибо он, продемонстрировав принципиальную ошибочность концепции, которой следовали его коллеги и которая привела к торжест­ву норманизма в науке, снимал все ограничения в изучении этноса варя­гов и их далеко немалой роли в истории Руси, что давало ученым свобо­ду мысли и позволяло, наконец, поставить вопрос о наличии и преодо­лении «исторических мифов». Чтобы пресечь подобное, норманисты под флагом «антинорманизма» и мощным прикрытием марксизма начали борьбу с настоящим антинорманизмом и его наиболее яркими и знако­выми представителями прошлого и современности, при этом избегая раз­говора по существу, а лишь стремясь априори навязать научной об­щественности представление о якобы научной и вместе с тем политичес­кой несостоятельности противостоящего им инакомыслия.

В 1988 г. Т.Н.Джаксон и Е.Г.Плимак, взяв в свои союзники Маркса и прежде всего его «Разоблачения дипломатической истории XVIII века» (или «Секретную дипломатию XVIII в.», которую на Западе называют «сборником явно антирусских статей»178), констатировали, что «Маркс глубоко прав, фиксируя воздействие внешнего, варяжского завоеватель­ного и торгового импульса в складывании той же «империи Рюрикови­чей». Охарактеризовав Маркса «первым норманистом среди марксистов, причем норманистом достаточно ортодоксальным», говорившим о нор­манском завоевании Руси, авторы настоятельно рекомендовали колле­гам, для которых все, сказанное основоположником марксизма, имело силу высшего закона, признать не только факт наличия внешнего факто­ра в образовании Древнерусского государства, но и его «весьма сущест­венное значение». При этом Джаксон и Плимак утверждали, что с отходом (в чем они упрекали Б.Д.Грекова) в 30-е гг. «от тезиса Маркса о завоевании Руси норманнами, естественно, ушла из литературы и вся проблематика, связанная с взаимодействием народа-победителя и побеж­даемого народа». Они же выразили протест по поводу того, что по­строения ленинградских археологов А.Г.Кузьмин и Д.А.Авдусин квали­фицировали как норманизм, уверяя, что этот термин используется «в качестве ярлыка» и «клейма». Критикуя позицию советских исследова­телей и прежде всего Б.А.Рыбакова, за отрицание ими вовсе или за суще­ственное занижение роли норманнов в деле создания Киевской Руси, авторы резюмировали, что «антинорманизм доведен до абсурда». В 1989 г. Е.А.Мельникова и В.Я.Петрухин, в свою очередь, очень четко изложили понимание того «научного антинорманизма», который бы им хотелось видеть в трудах своих соотечественников, и очертили тот круг

В.Н. Фота.

вопросов, который они могут ставить, а которого не должны касаться вовсе. По их мнению, «продуктивность и научное значение антинорма­низма заключается не в оспаривании скандинавского происхождения русских князей, скандинавской этимологии слова «Русь», не в отрицании присутствия скандинавов в Восточной Европе, а в освещении тех процес­сов, которые привели к формированию государства, в выявлении взаим­ных влияний древнерусского и древнескандинавского миров». В 1991 г. А.П.Новосельцев, негативно отзываясь о антинорманистах прошлого, напомнил, что происхождение термина «Русь» и династии киевских князей - второстепенные вопросы, навязанные науке «патриотами»179.

С конца 80-х гг. была развернута мощная и явно неслучайная кампа­ния по умалению значения М.В.Ломоносова-историка, ибо в нем тради­ционно принято видеть родоначальника антинорманизма, в связи с чем удар наносился в самсюснование этого направления. Причем дело дохо­дило до явной подмены понятий (вероятно, невольной, вызванной вос­питанием в духе советского «антинорманизма»), также выставляющей его позицию в варяжском вопросе в ложном свете. По словам М.Б.Некра­совой, Ломоносов выступил против «норманской» (варяжской) концеп­ции происхождения древнерусской государственности»180. Историк Ломо­носов так вопрос примитивно не ставил и, что очень хорошо известно, связывал начало государства у восточных славян именно с варягами, с варяжской русью, но только не видел в ней норманнов и выводил ее не из Скандинавии. По причине того, что в 80-х гг. антинорманизм истин­ный олицетворял собой А.Г.Кузьмин, то параллельно с тем шел и про­цесс дискредитации научных воззрений этого ученого, в чем особенную активность проявляли археолог В.Я.Петрухин и филолог Е.А.Мельни­кова, рассуждавшие в тоне, заданном А.А.Зиминым. В 1985 г. Петрухин, совершенно не вдаваясь в суть дела, взгляды Кузьмина объяснил «недос­таточным знанием источников...»181.

И эти слова походя были произнесены в адрес крупнейшего источни-коведа, прекрасного знатока русских летописей (в свое время он работал в группе по изданию их полного собрания), труды которого в области летописеведения кардинально изменили представление о нем, и вместе с тем прекрасного знатока древнегреческих, римских, византийских, за­падноевропейских и арабских памятников (многие из них советской историографии либо были не известны, либо получили в ней неверную трактовку), которые он публиковал и значительную часть которых по сути заново ввел в науку. И прежде всего среди них следует выделить «Сведения иностранных источников о руси и ругах», содержащие много­численные известия (впервые сведенные воедино) о русских и Русиях, не связанных с Киевской Русью, что позволяло совершенно по-иному взглянуть на варяго-русский вопрос, а также первое издание полного перевода знаменитой Лаврентьеве кой летописи и ряда других ВЫДаЮ-Лшн* 3.

11 Зак. 59 АНТИНОРМАНИЗМ ИСТИННЫЙ И АНТИНОРМАНИЗМ МНИМЫЙ

щихся шедевров мировой и русской мысли182. В 1989 г. Петрухин и Мельникова, защищая скандинавскую этимологию названия «русь» и по­лагая, что мнения на сей счет могут излагать только «языковеды», и более никто, позицию Кузьмина в данном вопросе охарактеризовали довольно пренебрежительно и высокомерно: она высказана тем, кто не имеет «фи­лологической подготовки». В 1994 г. они, все также целенаправленно стремясь бросить тень на концепцию историка, творчество которого вы­зывало неподдельный интерес у его западноевропейских и американских коллег, навесили на нее ярлык «историографического казуса»183.

Под воздействие антинорманистской компании попал Д.А.Авдусин, все же искренне стремившийся быть, а не казаться антинорманистом, но чему мешал советский «антинорманизм». Он, что уже говорилось, совер­шенно верно констатировал зарождение в археологии «сомнительных «теорий» с норманистским оттенком», но причину тому видел лишь в по­верхностном отношении «к источникам и работам предшественников», хотя верный диагноз заключался в ином. Но, не имея возможности его установить, ученый не мог принять и антинорманизм, который не впи­сывался в марксистскую концепцию образования Древнерусского госу­дарства. Поэтому, в 1987 г. он выразил сожаление о заблуждении Кузь­мина, стремившегося «обойтись без скандинаво-финских корней наз­вания «русь»...». На следующий год Авдусин, выступив против, как сам же подчеркнул, мало оправданного вывода Шаскольского «о деградации и «смерти» антинорманизма», по существу же оказался в плену его умо­заключений. В отличие от норманизма, считал он, который был научно продуктивен вплоть до конца XIX в., антинорманизм того же периода «влачил жалкое существование». В послевоенное время произошло, продолжал развивать свою мысль Авдусин, по причине борьбы против «преклонения перед иностранщиной», «отступление от научной объек­тивности грековского антинорманизма» и насаждение «вульгарного антинорманизма», «идеалистического в своей основе и непродуктивного с научной точки зрения», который «дискредитировал себя» и «умер» как научное направление в результате разработки марксистской концепции образования Древнерусского государства. При этом отнеся к «вульгарно­му антинорманизму» исследования Вилинбахова и Кузьмина, а к «науч­ному» - все те работы, в которых утверждается норманство варягов и скандинавская этимология названия «русь»184.

Сложившаяся на рубеже 80-90-х гг. ситуация в науке логично приве­ла к возрождению в ней норманизма в той его крайности, от которого под воздействием критики оппонентов и прежде всего, конечно, С.А.Гедео­нова отказались в свое время профессионалы высочайшего класса - ис­торики и лингвисты, представлявшие собой цвет российской и европей­ской науки, и что расчищало путь для действительно научного разговора о варяжской руси. Как характеризуют это процесс сами норманисты, видно из слов А.А.Хлевова, который в 1997 г. заключал, что в нашей историографии «основой переворота в науке о варягах стала борьба ле­нинградской школы скандинавистов за объективизацию подхода к проб­леме и «реабилитацию» скандинавов в ранней русской истории», привед­шая к победе «взвешенного и объективного норманизма, неопровержимо аргументированного источниками как письменными, так и археологичес­кими». Через два года скандинавист А.С. Кан резюмировал, что в рос­сийской историографии на смену «политического, патриотического анти­норманизма» пришел «научный, т.е. умеренный, норманизм»185.

Каковы «объективизм», «научность» и «умеренность» современного норманизма, а также степень его родства с «ультранорманизмом» первой половины XIX века, демонстрируют работы современных норманистов. Так, в 1991 году С.В.Думин и А.А.ТУрилов уверяли, что консолидация восточных славян шла при «активном» и «необходимом» участии скан­динавского элемента, сыгравшего в создании Киевской Руси «очень важную роль». Характер взаимодействия восточных славян и сканди­навов оценивается ими не как завоевание, а как «сотрудничество» и «синтез». В 1992 г. И.В.Ведюшкина вела речь о «чрезвычайно активном, и потому социально заметном скандинавском элементе». А.А.Хлевов говорил о «гальванизирующем» влиянии скандинавов, которое «они возымели на самом раннем этапе русской истории». Он же утверждал, что «Скандинавия и Русь составили исторически удачный и очень жиз-неноспособный симбиоз», в условиях, которого, словно дополняет его А.С.Кан, «древнерусское общество развивалось быстрее и успешнее, чем шведское, пока Киевское государство не распалось в середине ХП ве­ка...». Исследовательница скандинавских источников Е.А.Мельникова отстаивает точку зрения о «многочисленных» отрядах викингов, при­ходивших на Русь в ГХ в. Посыл о «множестве шведов», ездивших на Русь и обратно, пропагандирует А.С.Кан186. Все приведенные суждения, по сути, повторяют заключения О.И.Сенковского и М.П.Погодина о численности и роли скандинавов на Руси, а также мнение А.Стендер-Пе-терсена, считавшего, что шведы шли «с незапамятных времен беспре­рывно из Швеции на восток...». Один лишь только «наплыв» скан­динавских купцов в середине ІХ-ХІ веков в Новгород, по его оценке, «был, по-видимому, огромный»187.

Археолог В.В. Мурашова проводит в жизнь не только идею о большой иммиграционной волне из Скандинавии в земли восточных славян, но уже не сомневается, что «есть основания говорить об элементах колони­зации» норманнами юго-восточного Приладожья188. Выше речь шла о теории шведского археолога Т. Ю.Арне о норманской колонизации Руси, которую он утверждал в науке в 10-х и 30-х гг. XX века. В начале 50-х гг. вышли еще две его статьи, в которых доказывалось, что в Гнездове под Смоленском, Киеве и Чернигове существовали «скандинавские коло-

/ шин 3.

11 * антинорманизм истинный и антинорманизм мнимый

в. В. Фомин.

нии». Его соотечественник и археолог Х.Арбман выпустил монографии «Шведские викинги на Востоке» (1955) и «Викинги» (1961), где наиболее полно была изложена концепция о норманской колонизации Руси. По мнению Арбмана, главной областью колонизации военно-торгового и крестьянского населения Скандинавии «первоначально было Прила-дожье, откуда часть норманнов проникла в Верхнее Поволжье, а другая часть, двинувшись по днепровскому пути, основала норманские колонии в Смоленске-Гнездове, Киеве и Чернигове». В ходе расселения сканди­навов по Восточной Европе были, утверждал ученый, установлено гос­подство над ее славянским населением и создана Киевская Русь189.

Разговоры о «множестве шведов» на Руси и ее колонизации норман­нами строятся лишь на основе скандинавских находок (или того, что под ними понимается), обнаруженных в разных местностях Восточной Ев­ропы. При этом каждая из них признается за бесспорный след пре­бывания именно скандинава. Так, например, В.В.Мурашова, говоря о ременном наконечнике из Старой Рязани (слой XI в.), орнамент которого якобы «связан по своему происхождению с предметами в стиле Борре», заключает, что его «можно считать одним из немногих археологических свидетельств присутствия скандинавов на Руси в XI в.»190. Но мате­риальные вещи (особенно оружие, предметы украшения и роскоши), не­зависимо от того, где и кем они были произведены, живут своей само­стоятельной жизнью, в течение которой они становятся, по разным причинам, собственностью представителей разных народов и пере­мещаются на огромные расстояния, в связи с чем не могут выступать в качестве атрибута этнической принадлежности ее владельца. Нельзя здесь не заметить, что норвежский археолог А.Стальсберг куда менее катего­рична в интерпретации скандинавских вещей на территории Древней Руси: по этим находкам трудно определить, констатирует исследова­тельница, попали ли они к восточным славянам «в результате торговли или вместе со своими владельцами»191.

Дата добавления: 2015-10-21