Российская академия наук институт российской истории 12 страница

194 Гильфердинг А.Ф. История балтийских славян // Его же. Собрание сочине­ний. Т. 4. СПб., 1874. С. 172, 189-190; Любавский М.К. История западных славян. М., 1918. С. 50.

юз Кузьмин А.Г. История... Кн. 1. С. 124; его же. Начало Руси. С. 211, 213,309,

318, 338-339, 347. 19<> Гедеонов С.А. Указ. соч. С. 92.

197 Ломоносов М.В. Поли. собр. соч. Т. 6. С. 40-41, 52, 67, 77, 80; Шлецер А.Л. Нестор. Ч. I. С. р.

198 Пекарский П.П. Дополнительные... С. 53.

»" Ломоносов М.В. Поли. собр. соч. Т. 8. С. 239, 243-244, 246-248, 959, примеч. 34.

2<ю Гурвич Д. Указ. соч. С. ИЗ. $

201 Пономарева Н. Указ. соч. С. 90.

2<и Пекарский П.П. История... Т. I. С. 360.

203 Ломоносов М.В. Поли. собр. соч. Т.9. С. 420, 426-427; Коялович М.О. Указ. соч. С. 158.

204 Общественная и частная жизнь... С. 448,460-461,464-465, Шлецер А.Л. Рус­ская грамматика. I—II. С предисловием С.К.Булича. СПб., 1904. С. 35,48, 52.

205 Ламанский В.И. Михаил Васильевич Ломоносов. С. 293.

206 Общественная и частная жизнь... С. 154, 202, 450, 461, 466-467; Шле­цер А.Л. Русская грамматика. С. II, VI.

ж> Эмин Ф. Российская история. Т. 1. СПб, 1767. С. 36-37; Белинский В.Г. Сла­вянский сборник... С. 378. а* Ломоносов М.В. Поли. собр. соч. Т. 10. С. 474-475.

209 Джаксон Т.Н. Варяги - создатели Древней Руси? С. 82.

210 Ченакал В.Л. Эйлер и Ломоносов (к истории их научных связей) // Эйлер Л. Сборник статей в честь 250-летая со дня рождения, представленных Акаде­мией наук СССР. М., 1958. С. 442.

Глава 3.

АНТИНОРМАНИЗМ ИСТИННЫЙ И АНТИНОРМАНИЗМ МНИМЫЙ

Антинорманизм XIX века

Дискуссия между М.В.Ломоносовым и Г.Ф.Миллером надолго изба­вила нашу науку от норманистских идей. Ситуация изменилась в корне в начале XIX в., когда в Германии (1802-1809), а затем в России (1809-1819) вышел «Нестор» А.Л.Шлецера, где историк, качественно обновив мнения своих предшественников, придал им, с присущими ему яркостью и талантом убеждать даже в случаях отсутствия аргументов, завершенный вид. Преимущественно его глазами теперь стали смотреть на варягов уче­ные всей Европы, а посредством их, образованные люди Старого Света. И прежде всего, конечно, нашего Отечества, где суждение иностранцев в отношении русской истории не только всегда пользовалось особым рас­положением, но зачастую возносилось до неимоверных высот. Не избе­жала подобной участи и позиция Шлецера в варяжском вопросе, которую весьма емко выразил в 1931 г. норманист В.А.Мошин, квалифицировав ее как «ультранорманизм»1. Но гораздо в большей степени эта характе­ристика может быть приложена к русским последователям немецкого ученого, далеко превзошедшими его в норманизации истории Древнерус­ского государства и благодаря трудам которых норманская теория приоб­рела в отечественной историографии силу непреложной истины, отступ­ление от которой считалось посягательством на честь науки.

Шлецер, видя в восточнославянских древностях проявление герман­ского начала, вместе с тем не смог пройти мимо фактов, которые совер­шенно не вязались с его выводами. Так, он признал отсутствие влияния скандинавского языка на русский, объяснив это тем, что шведов среди восточных славян «было очень немного по соразмерности», раз из сме­шения этих очень разных языков «не произошло никакого нового наре­чия». Не смог Шлецер скрыть и своего искреннего удивления по поводу того, как новгородские словене поглотили «своих победителей: все сдела­ется славянским (курсив автора. - В.Ф.)\ явление, которого и теперь еще совершенно объяснить нельзя», что славяне, «по неизвестным нам при­чинам, рано сделались главным народом»2. Русские исследователи не «за­метили» этих слов Шлецера, но всему остальному, произнесенному им в адрес нашей истории, придали воистину исполинские размеры. В 1834 г. О.И.Сенковский, уверяя, что «история России начинается в Скандина­вии...», буквально переселил последнюю в Восточную Европу. «Не труд­но видеть, — говорил он, — что... вся нравственная, политическая и гражданская Скандинавия, со всеми своими учреждениями, правами и преданиями поселилась на нашей земле; эта эпоха варягов есть настоя­щий период Славянской Скандинавии». Будучи убежденным, что харак­тер эпохи и устройство общества были «скандинавскими, а не славянски­ми», автор заключал: восточные славяне утратили «свою народность», сделались «скандинавами в образе мыслей, нравах и даже занятиях», что всецело привело к общему преобразованию «духа понятий, вооружения, одежды и обычаев страны» (це преминув укорить Н.М.Карамзина, не заметившего всего этого), к образованию славянского языка из сканди­навского, что сами шведы смотрели на Русь как на «новую Скандина­вию», «как на продолжение Скандинавии, как на часть их отечества»3.

М.О.Коялович, квалифицировав воззрения Сенковского как «чудо­вищную, оскорбительную пародию» ученых мнений, доведенных им «до последних пределов нелепостей, крайне обидных и для ученых, и вообще русских», вместе с тем справедливо подчеркнул: она потому имеет значение, что вся «построена на ученых, серьезных для того времени данных, и потому вызывала к себе большое внимание»4. Тональность рассуждений Сенковского была подхвачена и усилена его единомышленниками (в том числе частью профессиональных истори­ков, весьма авторитетной в науке и обществе), стала нормой в разговоре о находниках на Русь. В «Энциклопедическом лексиконе» Сергей Алек­сандрович Гедеонов5 в 1837 г. внушал соотечественникам, что скандина­вы в Восточной Европе представляли собой господствующий род, а «туземцы» были их рабами и данниками, твердо считая при этом, что «война и дань, средства, которыми действовали норманны во всех поко­ренных ими землях, полагая пределы своеволию славянских дикарей, были первым шагом к образованию гражданскому», и что «воинствен­ный гений норманнов одушевил их новою жизнью, и повел быстрыми шагами по стезе просвещения». Не было у него никаких сомнений и на­счет того, что восточные славяне переняли от своих господ право родо­вой мести, суд Божий, «всю юридическую номенклатуру и чинопостав-ления». Вместе с тем он проводил идею, не позволявшую ни на йоту усомниться в норманстве варягов, что скандинавы легко приняли ре­лигию славян, и Перун заменил им Одина6.

В том же 1837 г. С.Сабинин, также полагая, что русский язык произо­шел от скандинавского, что из него взяты «имена чинов, жилищ, домаш­них вещей, животных», вместе г. тем утверждал, что из Скандинавии перешло «основание всего нашего древнего быта», в том числе и «обык­новение мыться в субботу», дарить детям на зубок. «Замечательно, — де­

В.В.Фщтн.

Гшші 3.

антинорманизм истинный и антинорманизм мнимый

лился он своим открытием, — что религия в древней России была скан­динавская, а не славянская». Но всего этого ему показалось крайне мало, и исследователь, излагая что-то вроде программы норманистов на буду­щее (а ее принципиальной линии они следуют до сих пор), выражал аб­солютную уверенность в том, что «мы отыщем на многие наши обычаи и поверия удовлетворительное объяснение в исландских сагах», «а Киев (здесь и далее курсив автора. - В.Ф.) назовем скандинавским именем Каир (Кёйп), Kiob, Kjobing, Kjobstadt, т. е. местом торговли, торговым городом; что в Волосе, боге скота, узнаем мы Волда (Вольса), Водека, Вуодана, Одина; что мы откроем в именах рек Волга, Двина, Нева, Нар­ва, Днепр, Рось имена скандинавские, и пр.». С целью объяснить свой априорный посыл о всепроникающем воздействии скандинавов на жизнь восточных славян Сабинин прибег к другому подобному посылу: оказы­вается, норманны, бывшие на Руси, своей массой превосходили ее насе­ление. В соответствующем духе он предлагал рассматривать этимологию имени «славяне»: «...Я, читая в скандинавских диалектах slav, slaf, slaven, slafen, множ. slaverne, slavene, slaferne, slafene, что значит слабые, подчи­ненные, подручники, всегда воображаю себе: не это ли носили и мои пред­ки...». Свои лингвистические изыскания автор замыкал весьма красноре­чивым вопросом: «...Рось или Русь не есть только перевод имени слава на скандинавские диалекты, ибо Ros значит в них слава?». Истиной для него была и мысль, что Велес и Перун есть скандинавские Один и Тор7.

Сторонники норманства варягов объявили скандинавскими значи­тельное число русских слов, ставших тем самым весьма важным «козы­рем» в пользу их концепции ранней истории Руси, например, в рассужде­ниях Н.М.Карамзина8. И подбор которых, следует подчеркнуть, не-яв­лялся делом случая, а должен был ко всему же наглядно продемонстри­ровать, чем восточные славяне якобы обязаны северным пришельцам (князь, боярин, дружина, дума, оружие, господь, колокол, город, гридь, купец, безмен, лодья, меч, вервь, вира, муж, мыто, обель, огнищанин, смерд, холоп, челядь, якорь и другие9) и, следовательно, какой ничтож­ный уровень общественного бытия своих подданных те застали. Не до­вольствуясь количеством подобных примеров, О.И.Сенковский во все­услышание высказал намерение привести сотни славянских заимствова­ний из германского10, впрочем, осмотрительно не выполнив своего обе­щания. Согласно все той же воле приверженцев норманизма имена русских князей, в том числе бесспорно славянские, были переделаны в сканди­навские, также заняв в их системе доказательств одно из самых централь­ных мест. По словам Ф. Фортинского, «лингвистические доводы норма­нистов основаны не столько на этимологии слова варяг, сколько на объ­яснении из скандинавского языка имен первых наших князей и их при­ближенных». Известный норманист Ф.А.Браун позже также подчеркивал, что эти имена «составляют наиболее веское доказательство норманистов»п.

Начало этой практике, основанной на игре созвучий и метко назван­ной Н.П.Загоскиным «филологической эквилибристикой»12, положили шведские историки XVII в., но в науке она стала обязательным руковод­ством к действию благодаря авторитетному мнению Г.З.Байера, катего­рично сказавшему, что «все имена варягов в русских летописях» суть «шведского, норвежского и датского» языков. Подыскав именам князей параллели из скандинавской истории, исследователь не без сожаления признал, что не нашел ничего подобного только к имени Синеус. Но во всех остальных случаях он не испытал никаких затруднений. Так, не отрицая, что имя Святослав славянское, ученый при этом настаивал, что оно все же «с началом норманским» (Свен), а в имени Владимир увидел перевод, означающий либо «лесной надзиратель» (от немецкого «wald» -«лес», здесь Байер повторил не совсем устраивающее его мнение своего соотечественника филолога Ю.Г. Шоттелиуса, ум. 1676), либо, как пола­гал уже сам, первая часть этого имени когда-то означала «поле битвы». Затем А.Л.Шлецер и А.А.Куник утверждали соответственно, что Рогво-лод - «чисто скандинавское имя», а первая часть имени Святослав пред­ставляет собой готское «svinths» (крепкий, сильный)13. Сергей Алексан­дрович Гедеонов, ориентируясь прежде всего на Шлецера и Карамзина (сыгравшего, учитывая, по справедливому замечанию А.А.Хлевова, влияние его труда на читающую публику, важную роль в пропаганде и закреплении в ее среде идей норманизма14) уже без всяких исключений говорил, что имена представителей варяжской руси, звучащие в летопи­си, «неоспоримо норманские». Как далеко в норманизации русской исто­рии заводили в ту пору не знавшая границ увлеченность идеей норман­ства варягов и вытекающее из нее неудержимое стремление выводить летописные имена только из шведских, видно хотя бы по тому факту, что известный историк Куник «с высокой долей вероятности» отнес в 1845 г. к скандинавам любимого народного героя былин Илью Муромца15.

В силу тех же причин не менее крупная фигура российской истори­ческой науки того времени М.П.Погодин в 1859 г. характеризовал пред­ставителей высшего слоя варяго-руссов не иначе, как «удалый норманн» (Олег), как «гордая и страстная, истая норманка» (дочь Рогволода Рог-неда), как «истинный витязь в норманском духе» (Мстислав Владимиро­вич), говорил о «норманском характере» Святослава и «норманской при­роде» Ярослава Мудрого. Он же ввел в научный оборот понятие «норман-ский период русской истории» (даже ставшее названием одной из его работ), обнимавшего собой историю Руси до середины XI в., и суть которого историк выразил словами: «Так удалые норманны, в продолже­ние двухсот лет, раскинули планы будущего государства, наметили его пределы, нарезали ему земли без циркуля, без линейки, без астролябии, с плеча, куда хватала размашистая рука...». При этом ученый убеждал, что скандинавы в рамках 862-1054 гг. «были почти совершенно отдель­

Гіняа 3.

антинорманизм истинный и антинорманизм мнимый

В.Н.Фомин.

ным племенем от славян, - они жили вместе, но не сплавлялись, не сос­тавляли одного народа... Влияние варягов на славян было более наруж­ное - они образовали государство....Славяне платили дань, работали -и только, а в прочем жили по-прежнему». И лишь только в следующем периоде скандинавы «сделались славянами, приняв их язык, хотя и оставались их правительством»16.

Подобный настрой, приведший к открытию, по словам Д.И.Иловай­ского, «небывалого норманского периода» в нашей истории17, и глубоко поразивший российскую историческую науку, резко входил в противоре­чие с показаниями источников и здравым смыслом, в связи с чем вы­звал протест даже со стороны норманистов. Неужели это возможно, изумлялся Н.Ламбин, чтобы скандинавы «ухитрились основать государ­ство чисто славянское, без участия самих славян». Характеризуя состоя­ние разработки варяжского вопроса, И.И.Первольф, прекрасный знаток истории славянских и германских народов, не скрывая усмешки, конста­тировал: «Все делали на Руси скандинавские норманны: они воевали, грабили, издавали законы, а те несчастные словене, кривичи, северяне, вятичи, поляне, древляне только и делали, что платили дань, умыкали себе жен, играли на гуслях, плясали и с пением ходили за плугом, если не жили совсем по-скотски». Ф.И.Успенский резонно заметил, что если могущество Киевской Руси связано со скандинавскими князьями и их скандинавскими дружинами, «то они похожи на чародеев, о которых рассказывается в сказках»18. В своих оценках того же явления антинор-манисты были более лаконичны и, вместе с тем, более конкретны. Так, Ю.И.Венелин в 1836 г. исчерпывающе определил его как «скандинаво-мания», а Степан Александрович Гедеонов в начале 60-х гг. как «ультра­скандинавский взгляд на русский исторический быт». В 1841 г. М.А.Мак­симович, говоря о взглядах современных ему норманистов на русскую историю, подчеркнул: «Это видение скандинавства руссов, теперь гос­подствующее в нашей истории, иногда обращается почти в болезнь умо­зрения». А в отношении выводов О.И. Сенковского ученый сказал, что это «только миражи, призраки исторические»19.

Каким образом формировался этот «ультраскандинавский взгляд на русский исторический быт» и как в науке создавались «исторические призраки», вскрыли антинорманисты. По словам весьма наблюдатель­ного немца Е.Классена, Г.З.Байер возводил свои построения на «голом» слове «утверждаю», желая им «придать исполинскую силу своему мне­нию». Н.В.Савельев-Ростиславич показал, как норманист XVIII в. Ф. Г. Штрубе де Пирмонт с целью «легчайшего онемечения Руси» пре­вратил русско-славянского бога Перуна в скандинавского Тора, выстроив для этого ряд «Перун-Ферун-Терун-Тер-Тор». Позже Ф.Тарановский, об­ратившись к творческому наследию того же исследователя, так опреде­лил его систему «аргументации» в пользу якобы норманского происхож­дения норм Русской Правды: «Получается... заколдованный круг: нацио­нальность варягов служила предпосылкой заключения о заимствовании постановлений Русской Правды у германских народных законов, а затем «изумительное» сходство с ними Правды служило одним из доказатель­ных средств установления национальности варягов»20.

Дерптский историк И.Г.Нейман, ведя речь о том, как в науке застав­ляют звучать «русские» названия днепровских порогов по-скандинавски, заключил: этот результат уже «по необходимости, — здесь он специально заострял внимание, — брать в помощь языки шведский, исландский, ан­гло-саксонский, датский, голландский и немецкий... делается сомнитель­ным». Н.И.Костомаров назвал еще один прием работы своих оппонентов в данном направлении: они «считают, что названия порогов написаны неверно и поправляют их». Точно таким же образом они поступали и с летописными именами". Д.И.Иловайский и Н.П.Загоскин констатирова­ли, что норманисты исправляют «имена собственные нашей начальной летописи в сторону скандинавского происхождения их...»21. Н.В.Савель­ев-Ростиславич, выступая против «беззакония филологической инквизи­ции» норманистов, подчеркивал, что «желание сблизить саги с лето­писью (здесь и далее курсив автора. - В.Ф.), сказки с былью, а это не­минуемо увлекло изыскателей в мир догадок, ничем не доказанных, и заставило нещадно ломать звуки на этимологической дыбе». В связи с чем говорил, что норманизм держится «на сходстве звуков\ часто совер­шенно случайном»22.

Справедливость замечаний научных противников в полной мере под­тверждают сами норманисты. Так, А.Л.Шлецер предостерегал своих по­следователей, что «сходство в именах, страсть к словопроизводству - две плодовитейшие матери догадок, систем и глупостей». С.М.Соловьев рез­ко критиковал М.П.Погодина именно за то, как он свое «желание» «ви­деть везде только одних» норманнов воплощал на деле. Во-первых, ши­роко пропагандируя бездоказательный тезис, «что наши князья, от Рюри­ка до Ярослава включительно, были истые норманны...», в то время как Пясты в Польше, возникшей одновременно с Русью, действуют, отмечал Соловьев, точно также, как и Рюриковичи, хотя и не имели никакого от­ношения к норманнам. Во-вторых, что, «отправившись от неверной мыс­ли об исключительной деятельности» скандинавов в нашей истории, «Погодин, естественно, старается объяснить все явления из норманского быта», тогда как они были в порядке вещей у многих европейских наро­дов. В-третьих, что важное затруднение для него «представляло также то обстоятельство, что варяги-скандинавы кланяются славянским божест­вам, и вот, чтобы быть последовательным, он делает Перуна, Волоса и другие славянские божества скандинавскими. Благодаря той же последо­вательности Русская Правда является скандинавским законом, все нравы и обычаи русские объясняются нравами и обычаями скандинавскими»23.

Гмиш 3.

антинорманизм истинный и антинорманизм мнимый

В. В.Фомин.

О своем пути, приведшем к превращению русского Велеса в сканди­навского Одина, предложив, опираясь, видимо, на опыт Штрубе де Пир-монта, несколько вариантов «перевоплощения» его имени: Один-Вольд (Воольд)тВолос; Один-Вуодан-Водек-Волд (Вольс)-Волос, простодушно говорил С.Сабинин: он шел не через источники, а «чрез умозаключение», тут же честно признавшись, что не нашел в сагах, чтобы Один назывался богом скота. Этот же исследователь делился соображениями, посредством какого «волшебного фонаря» можно без затруднений осветить древности собственного народа, и которыми руководствовался не он один; «Нужно только научиться нам исландскому языку, познакомиться с рунами, с эд-дами, с сагами, с писаниями, относящимися к ним, не более»24. Абсолю­тизацию подобного подхода к разработке русской истории, как известно, отверг еще Шлецер. Совершенно не приемля исландские саги в качестве ее источника, он при этом с особенной силой подчеркивал, что «все презрение падает только на тех, кто им верит»25 (эти слова, несмотря на их явный гиперкритицизм, предупреждают не только против легковерия к показаниям саг, но и против приписывания им того, чего в них нет).

Многие аргументы норманской теории, способствовавшие ее триум­фу, действительно являлись лишь плодом «умозаключения» ее привер­женцев и на проверку оказывались несостоятельными, что хорошо видно на примере мнимых заимствований вышеприведенных русских слов из шведского языка. Шлецер, как уже говорилось, признал, что в русском языке не заметно влияния скандинавского языка. Затем немец Г.Эверс указал, что «германских слов очень мало в русском языке». С.М.Строев в ответе О.И.Сенковскому вновь заметил, что в русском языке «не видать никаких следов влияния скандинавского».

В 1849 г. филолог И.И.Срезневский, видя в варягах скандинавов, от­метил тенденциозность, в которую впадают сторонники взгляда особенно­го влияния скандинавов на Русь. «Уверенность, — констатировал он, — что это влияние непременно было и было сильно во всех отношениях, управляла взглядом, и позволяла подбирать доказательства часто в про­тивность всякому здравому смыслу...». И крупнейший знаток в области языкознания, проведя тщательный анализ слов, приписываемых норман­нам, показал нескандинавскую природу большинства из них и пришел к выводу, что «остается около десятка (курсив автора. - В.Ф.) слов проис­хождения сомнительного, или действительно германского... и если по ним одним судить о степени влияния скандинавского на наш язык, то нельзя не сознаться, что это влияние было очень слабо, почти ничтож­но». Причем он подчеркнул, что, во-первых, эти слова могли перейти к нам без непосредственных связей, через соседей, и, во-вторых, словарный запас Руси того времени состоял, по крайней мере, из десяти тысяч слов26.

«Методика» работы норманистов с источниками особенно прояви­лась в их отношении к ПВЛ, которая сводилась к тому, что, указывал

Ю.И.Венелин, «им понадобиться, то и станет говорить Нестор!!». С.А.Гедеонов, отмечая «непростительно вольное обхождение» Шлецера с летописью, заострял внимание на том, что норманская теория «прини­мает и отвергает» ее текст «по усмотрению». Правомерность этой оценки подтвердил крупнейший специалист в области летописания норманист М.Д. Приселков, сказав о «величайшем произволе» Шлецера в отноше­нии летописи27. И в основе этого произвола лежала предубежденность норманистов в своей правоте, сила которой была настолько велика, что она до неузнаваемости преображала памятники, не только наполняя их соответствующим содержанием, но и в желательном для себя духе «ис­правляла» их тексты, в результатечего они превращались в очередной до­вод в пользу скандинавства варягов. Как это делалось, хорошо видно на двух характерных примерах, связанных с именами Шлецера и Карам­зина, по трудам которых сверяли свой взгляд на древности Руси отечест­венная и европейская историческая наука. Первый из них, предлагая в целостном виде концепцию норманизма, отвел в ней соответствующее место появившемуся на страницах летописей во второй половине XV в. указанию на то, что варяжские князья - Рюрик и его братья - пришли «из немец». Ученый, сославшись на современную ему ситуацию, когда «большая часть славянских народов называет так (т. е. немцами. - В.Ф.) собственно германцев», придал известию о выходе варягов «из немец» силу аргумента в пользу того, что «варяги суть германцы (немцы)». Летописное предание, резюмировал он, позабыв происхождение при­званных на Русь князей, «ничего более не знало, кроме того, что они немцы»28. «Силу доказательную имени немец» в установлении этноса ва­рягов затем защищали широко известные в России и за рубежом ученые А.Х.Лерберг, М.П.Погодин, А.Рейц, А.А.Куник, П.Г.Бутков, А.А.Шах­матов. Причем Куник убеждал, что «нельзя доказать, чтобы в древней­шие времена славянское название германцев немцы было употреблено и не к германским народам», и увязывал термин «немцы» со шведами («свейские немцы» и др.)29.

Подобные утверждения не имеют ничего общего с фактами, на ко­торые задолго до Шлецера обратили внимание иностранцы, прежде все­го шведские ученые, и работы которых он знал (ему принадлежит труд «Новейшая история учености в Швеции», состоявший из пяти частей). Так, швед Ю.Г.Спарвенфельд, бывший в Москве в 1684-1687 гг., в своем «Славянском лексиконе» слово «немчин» пояснил как «инозе­мец»30. Другой швед Ф.-И.Страленберг, после Полтавы много лет про­ведший в русском плену, объяснял в 1730 г. своему читателю (его книга была переиздана в Германии, переведена на английский, французский и испанский языки), что «под имянем немца прежде россиане почитай всех европейских народов разумели, которыя по словенски или по руски говорить не знали. Ныне же сие об однех... германах разумеется»31.

АНТИНОРМАНИЗМ ИСТИННЫЙ И АНТИНОРМАНИЗМ мнимый

В.В.Фѵтн.

Немец Г. Эверс первым в науке опротестовал точку зрения своего учите­ля Шлецера. Согласившись с ним, что сейчас во всех славянских язы­ках «немцем называют германца», он затем отметил: «Но прежде это слово имело общее значение по отношению ко всем народам, которые говорили на непонятном для словен языке». Н.М.Карамзин также под­черкивал, что «предки наши действительно разумели всех иноплеменных под именем немцев...»32.

Но, говоря так, сам Карамзин, столкнувшись со словом «немцы» в письме Ивана Грозного к шведскому королю Юхану III от 11 января 1573 г., «заставил» русского царя произнести именно то, что гак хотелось услышать историку. Грозный, заведя в октябре 1571 г. разговор о том, что Швеция Ярославу Мудрому «послушна была», через год с небольшим подчеркивал: «А что ты написал по нашему самодержьства писму о вели­ком государи самодержце Георгии-Ярославе, и мы потому так писали, что в прежних хрониках и летописцех писано, что с великим государем самодержцем Георгием-Ярославом на многих битвах бывали варяги, а варяги - немцы (курсив мой. - В.Ф.), и коли его слушали, ино то его бы­ли, да толко мы то известили, а нам то не надобе»33. Впервые этот доку­мент в полном соответствии с оригиналом был опубликован в 1773 г. Н.И.Новиковым34. В 1790 г. А.Л.Шлецер, также нисколько не отступая от текста послания, напечатал приведенный отрывок на немецком языке35. Но в 1821 г. норманизм Карамзина побудил его превратить варя­гов из «немцев» в «шведов». Вот что теперь якобы говорил царь шведско­му королю: «Народ ваш искони служил моим предкам: в старых летопи­сях упоминается о варягах, которые находились в войске самодержца Ярослава-Георгия: а варяги были шведы (курсив мой. - В.Ф.), след­ственно его подданные»36.

В таком виде эти слова, выдаваемые за подлинные, затем цитирова­ли и надлежащим образом комментировали в XIX в. весьма авторитет­ные в России и Европе исследователи А.А.Куник и В.Томсен, используя их в качестве аргумента в пользу не только норманства варягов эпохи Киевской Руси, но и «норманистских настроений» русского общества вообще. Согласно Кунику, письмо Грозного - наглядный пример «жи­вучести в России ХѴІ-ХѴІІ в. традиции видеть в варягах именно шве­дов», неоспоримое свидетельство того, что «с 16-го столетия до Петра Великого под варягами... преимущественно разумели опять живущих вблизи шведов (разрядка автора. - В.Ф.), как в эпоху основания рос­сийского государства»37. Так, благодаря Карамзину, Кунику, Томсену, ра­боты которых были весьма широко известны, ученые и просто любители русской истории утверждались в мысли, что «еще в XVI веке носилось мнение о выходе князей из Скандинавии»38. В этой же мысли продол­жают утверждаться наши современники, в том числе зарубежные. И не только посредством знакомства с наследием названных ученых. В 1995 г.

финский историк А.Латвакангас, приводя цитату из письма Грозного, данную в интерпретации Карамзина, назвал ее «весьма интересной». Пуб­ликацию же Новикова он охарактеризовал лишь как «версию», при этом не ознакомив с ней читателя39.

В арсенале норманистов имеется еще один способ работы с неустраи-вающими их показаниями источников - способ отрицания. Так, в угоду своей концепции, связывающей имя «русь» исключительно только со скандинавским Севером, они пытались вычеркнуть из истории черно­морскую русь, нападавшую на Византию как до призвания варягов, так и до времени их появления в Киеве. Шлецер, отнеся ее к «неизвестной орде варваров», неизвестно откуда пришедшей и затем неизвестно куда канувшей, заключил, «руссы, (здесь и далее курсив автора. - В.Ф.), бывшие около 866 г. под Константинополем, были совсем отличный от нынешних руссов народ, и следственно не принадлежат к русской исто­рии». По его мнению,"понтийских руссов за один народ с киевским приняли византийцы, а «простое сходство в названии Рсос и Рус обма­нуло и почтенного Нестора, и ввело его в заблуждение...». И, как он тре­бовательно говорил, «никто не может более печатать, что Русь задолго до Рюрикова пришествия называлась уже Русью». Немецкий ученый Г.Ф.Голлман согласился со Шлецером, что «понтийская русь» не принад­лежит русской истории. Куник, прекрасно осознавая, что факт присутст­вия руси на берегах Черного моря в дорюриково время полностью сокру­шает норманскую теорию, свидетельства о ней уже вообще охарактери­зовал «несостоятельными полностью»40.

Вместе с тем Шлецер, что хорошо видно, все же признал факт нали­чия в истории юга Восточной Европы не только «совсем отличного от нынешних руссов народа», но и народа никак не связанного с варяжской русью, тут же поспешив свести его с подмостков истории. Но, как ре­зонно возразил ему в ответ Н.М. Карамзин, «народы не падают с неба, и не скрываются в землю, как мертвецы по сказкам суеверия > (сам он по­лагал, что скандинавские «россияне» появились на юге в связи с при­ходом Аскольда и Дира в Киев). В 1814 г. профессор Дерптского универ­ситета Г. Эверс открыл южную Русь, существовавшую ранее прихода Рю­рика. В ней он видел хазар (понтийскую русь в отличие от волжской руси, также связанной, по его мнению, с хазарами), от которых русские приняли свое имя. При этом историк здраво заметил, что «естественнее искать руссов при Русском море (Черном. - В.Ф.), нежели при Варяж­ском (Балтийском. - В.Ф.)». Полагая, что в ПВЛ под варягами разуме­ются многие народы, он утверждал, что таковыми в ней понимаются прежде всего скандинавы. По взвешенным словам норманиста В.А.Мо-шина, в «эпоху расцвета ультранорманизма» большое влияние оказала критика Эверсом «норманизма и доказательство пребывания руси на Черноморьи до 862-го года»41.

Дата добавления: 2015-10-21