Следующее воспоминание Зилова о том, как был он ошеломлен, когда увидел за
дверью не жену, а ее — Ирину, услыхавшую самое его горькое и искреннее признание,
адресованное Галине.
Да, Зилов «поражен, растерян».
Ах, кабы ему тут остановиться! Кабы сказать, наконец-то, хоть раз правду! Кабы
не предать ту высокую минуту искренности, которую он только что пережил! Но нет.
Зилов начинает крутиться, болтать черт знает что, уверять Ирину в своей
безусловной любви. Однако все не так-то просто. Сквозь инерцию вранья и всех
обычных приемчиков Зилова пробивается страх и осознание того, что случилось
нечто непоправимое. Весь разговор с Ириной подобен бреду, где смешалось реальное
— он ласкает, обнимает Ирину, отвечает на ее вопросы, — с тем ужасом, который
поселился в его сознании. И когда Ирина спрашивает, когда же они поедут на охоту.
Зилов вдруг начинает смеяться.
131 Ирина. Почему ты смеешься? (Он смеется, не может ответить.) Что с тобой?
Почему ты смеешься?
Зилов (сквозь смех). Нет, нет… Не обращай внимания. Это я так… Вспомнил кое-что…
Сейчас… Сейчас… (223)
Это истерика. Это — смех-рыдание. Потому что действительно — бесконечно смешно и
пугающе-трагично и то, как вывернулась вся ситуация с признанием через запертую
дверь, и то, какой жестокий уничтожающий смысл имеет вопрос «когда мы поедем на
охоту», если подразумевать под охотой то, что подразумевает Зилов.
Ирина (испуганно). Ты не надо мной смеялся?
Зилов. Ну что ты. Конечно, нет. Просто я вспомнил… вспомнил один анекдот. Вчера
в конторе рассказали. Неожиданно вспомнил. Бывает же так.
Ирина. Расскажи.
Зилов. Что рассказать?
Ирина. Анекдот расскажи.
Зилов. Да не стоит.
Ирина. Нет, расскажи.
Зилов. Ну хорошо… Муж уехал в командировку… Или нет, жена уехала в командировку…
Вспомним, что после той первой ночи, которую он провел с Ириной, он врал Галине,
что «уехал в командировку». Но главное для него сейчас не это — не начало
истории, а конец ее — «жена уехала», и он не смог ее удержать потому, что ждал
Ирину.
Зилов. Да ну его к черту! Ирина. Нет, расскажи. Зилов качает головой: нет.
Ирина. Но почему?
Зилов. Тебе нельзя. Этот анекдот нехороший. Мерзкий анекдот.
Ирина Когда же мы поедем на охоту? Зилов. Скоро. Скоро поедем (223).
Да, вот оно осознание себя, своей жизни, наконец-то: мерзкий анекдот. И когда
теперь Ирина снова спрашивает «когда мы поедем на охоту», Зилов, отвечая ей: «Скоро.
Скоро поедем», находится уже во власти померещившегося ему выхода, способа
совершить этот никак не удававшийся кардинальный поворот своей жизни.
Вспоминая этот разговор с Ириной, сегодня Зилов обнаруживает, что тогда был
занят только собой и только тем, что произошло с ним, и снова пропустил мимо
лучезарную доверчивость Ирины, захваченной, как смерчем, своей любовью. Вот
почему, когда наконец позвонят Зилову из института и сообщат, что Ирина забрала
документы, он скажет:
«Если случайно она еще к вам зайдет, передайте ей… Ну вдруг!.. Передайте ей, что
звонил Зилов… Зилов. И что он умоляет ему позвонить… Да, умоляет… Так и
передайте» (226).
Он «умоляет» — умоляет потому, что ведь уже все произошло до этого утра и высшая
жестокость по отношению к Ирине, о которой он еще не вспоминал, тоже уже
совершена.
ПЕРЕД «БОЕМ»
Что же придумал Зилов, чтобы совершить наконец этот кардинальный поворот?
События последних недель привели Зилова к внутренней катастрофе, наглядным
выражением которой стал уход Галины. И естественно, он ищет объяснений. И
находит их: все дело в объективных причинах, во власти над ним обстоятельств и
окружающих его людей. И его «утиные охоты» потому и не приносили ожидаемых
перемен, что снова и снова он возвращался в те же обстоятельства, к тем же людям
и попадал во власть прежней инерции. А раз так — выход один: надо все это
взорвать, уничтожить, и так, чтобы не оставить никакой возможности для обратного
хода.
Зилов приурочивает эту «акцию» к отъезду на охоту. Завтра он будет уже далеко, и
все мосты за ним должны быть сожжены.
132 И вот приходит этот вечер. Вечер решающей битвы за освобождение себя из
тенет привычного, постоянного, засасывающего. В «Незабудке» накрыт стол для
прощального ужина с друзьями. Все шикарно, да и сам Зилов при параде, «торжественный
и возбужденный». Он весь изготовился к бою, и Дима, обслуживающий этот пир,
угадывает какой-то скрытый смысл во всем происходящем, но, зная Зилова, скажет:
«Чудишь, старичок…»
Кто же намечен в жертвы этой затеи?
Зилов. Все те же. Друзья! А кто еще?.. Откровенно говоря, я и видеть-то их не
желаю.
Официант. Поссорился?
Зилов. Поссорился?.. Вроде бы да… А может, и нет… Да разве у нас разберешь?.. Ну
вот мы с тобой друзья. Друзья и друзья, а я, допустим, беру и продаю тебя за
копейку. Потом мы встречаемся и я тебе говорю: «Старик, говорю, у меня завелась
копейка, пойдем со мной, я тебя люблю и хочу с тобой выпить». И ты идешь со мной,
выпиваешь. Потом мы с тобой обнимаемся, целуемся, хотя ты прекрасно знаешь,
откуда у меня эта копейка. Но ты идешь со мной, потому что тебе все до лампочки,
и откуда взялась моя копейка, на это тебе тоже наплевать… А завтра ты встречаешь
меня — и все сначала… Вот ведь как (226 – 227).
Да, несомненно Зилов все понял про себя и про своих дружков-приятелей. Точнее,
страшнее и беспощаднее изложить кодекс бездуховности, равнодушия и
бессовестности невозможно.
И благодаря этой обретенной ясности зрения Зилов уверен в успехе задуманной
операции: «Итак, за утиную охоту. (Выпивает.) У меня предчувствие, что на этот
раз мне повезет».
Заметим, что о настоящей утиной охоте, на которую они поедут с Димой завтра,
Зилов говорит почти небрежно. Мысли его поглощены другой, главной «охотой»,
которую он начнет сегодня, сейчас, как только соберутся гости. Тут-то и
преподает Дима урок беспромашной стрельбы, который я приводил выше.
Есть одна маленькая сцена, но очень важная для точности понимания состояния
Зилова перед решительным боем. Дима, зная, что Галина уехала, просит у Зилова
ключ — понятно, нужна свободная «хата».
Зилов. Я не один. Я живу с невестой.
Официант. С невестой? (Усмехнулся.) Неплохо сказано.
Зилов (вдруг с раздражением). А что ты ухмыляешься? Может, ты с ней спал?
Официант (озадачен). Да нет… Чего это ты?
Зилов. Я ничего. А ты не ухмыляйся, когда не следует… (229)
Откуда такая, озадачивающая Диму, агрессивность Зилова? А все оттуда же — от
принятого решения и уверенности в успехе его реализации. Зилов словно бы
разминается, пробует свои силы перед боем, оттачивает злобу. Позже уже вдрызг
пьяный и зарвавшийся Зилов выболтает, наконец, истинную суть своего отношения к
Диме: «а ты еще кто такой?.. Ах лакей… И ты туда же!» И еще раз: «Слушай, ты,
лакей! Убери ее отсюда». И наконец:
Официант. Я спрашиваю: я — лакей?
Зилов. Ты?.. Конечно. А кто же ты еще (235).
Вот и сорвалось у пьяного с языка то, что у трезвого было на уме.
Но это будет позже, а пока Зилов даже не похож на себя, он весь напружинился,
собрался. Правда, для храбрости и твердости и раз, и два, и три приложится к
бутылке в ожидании приглашенных.
И вот они собираются.
ДРУЗЬЯ-ПРИЯТЕЛИ
Какой же счет может предъявить Зилов своим приятелям, которых собирает на
расправу? Посмотрим.
Кушак. Шеф. Начальник. Он таков:
133 «Кушак — мужчина солидный, лет около пятидесяти. В своем учреждении, на
работе он лицо довольно внушительное: строг, решителен и деловит. Вне учреждения
весьма неуверен в себе, нерешителен и суетлив» (165).
Что кроется за этой двуликостью? «Кресло», которое занимает Кушак, защищает его,
как панцирем, значительностью и добропорядочностью. И это положение накладывает
на него необходимость «соответствовать», то есть соблюдать те нравственные нормы,
которые его чином предполагаются.
Однако истинное содержание Кушака находится в прямом противоречии с ними. Кушак
раздираем страстями. И они несовместимы ни с доверенной ему общественной
функцией, ни с маской добропорядочности, которую он напялил на себя. Между
сластолюбием, являющимся главной движущей силой его поступков, и необходимостью
его скрывать — непримиримое противоречие. Оно-то и заставляет Кушака вертеться,
трусить, притворяться, неустанно подчеркивая, что он далеко не ханжа, но… Кушак
тяготеет к разнузданным, распущенным своим молодым коллегам, особенно к Зилову с
его полной раскованностью. Тяготеет, завидует, но трусит, как бы не влипнуть с
ними в «аморалку», не подорвать свой престиж.
Что же делает Кушак? Он выколачивает Зилову квартиру, и не где-нибудь, а в
центре, хотя своими служебными подвигами Зилов ее никак не заслуживает. А
облагодетельствовав его, немедленно требует платы — удовлетворения его
похотливых вожделений. Так и воспринимает он появление Веры на товарищеском
завтраке в «Незабудке». Поэтому он командует, требует, чтобы Зилов пригласил
Веру на новоселье, ничуть не интересуясь, хочет ли того Зилов. А после, хоть и
не без ужимок и оговорочек, требует, чтобы Зилов обеспечил ему баловство с
девочкой и полную безопасность, застрахованность от гласности и возможного
скандала. Ни-ни.
И когда запланированное удовольствие срывается, Кушак приходит в ярость и
изыскивает способ отомстить Зилову, найти повод для его увольнения, дабы убрать
ненужного свидетеля.
Кушак. Почему же, на каком таком основании я должен быть глупее всех, вы не
скажете? (Зилову в упор.) Согласитесь со мной. Этот вопрос я должен был перед
вами поставить. Рано или поздно (204).
Вот счеты и сведены, неписаное правило «я — тебе, ты — мне» утверждается как
нравственная норма.
Погорев с Зиловым и Верой, Кушак меняет тактику — теперь никаких авансов, друзья-приятели.
И квартиру, обещанную Саяпину, он получит не ранее, чем супруга Саяпина окажет
Кушаку соответствующие «любезности». Еще на новоселье Валерия недвусмысленно
намекает:
Валерия. (Саяпину). Толечка, если через полгода мы не въедем в такую же квартиру,
я от тебя сбегу, я тебе клянусь!
Кушак. Мм… Через полгода этот вопрос… мм… утрясется. Будем надеяться.
Валерия (театрально). О, Вадим Андреевич! Я готова…
Зилов. На что?
Валерия. Я готова на вас молиться. Честное слово (172).
Ну а когда нависнет опасность ссоры Кушака с Саяпиным и обещанная квартира «горит
на глазах», Валерия перейдет от слов к делу и утащит Кушака «на футбол», строго
наказав мужу до времени не высовываться: «Ты будешь сидеть здесь и работать.
Сверхурочно. Ты понял? А на футбол пойдем мы. Я и Вадим Андреевич!»
И действительно, все устроилось.
Что ж, если Зилов (и сейчас не важно — прав он или нет) ищет причины собственной
порчи не в себе, а вовне, то Кушак сыграл немалую роль в его духовном растлении
и в первую очередь тем, что двуликость, ханжество 134 и лицемерие преуспевающего
деятеля Кушака обесценивают и дискредитируют самое понятие нравственных
ценностей.
Дружок Саяпин и его «преподобная» Валерия одержимы одной идеей — получить
квартиру. Желание вроде бы естественное и вовсе не порочное, если бы за ним не
просматривалась неудержимая страсть стяжательства. И квартира — лишь звено в ее
бесконечной цепи. Все средства хороши и доступны. В самом деле: Саяпин предает
друга и подводит его «под монастырь», но с безоблачной совестью оправдывает это
так: «Старик, пойми! У меня же квартира горела! На твоих глазах! Неужели не
понимаешь?» Но полностью Толик Саяпин раскроется, когда придет телеграмма о
смерти отца Зилова:
Саяпин. Теперь он тебя наверняка не уволит.
Зилов. Что?
Саяпин. Я говорю, такое несчастье — не уволит, не имеет права (208).
Сопоставим с этим, что, когда Зилов получил письмо от отца с просьбой приехать
повидаться перед близкой смертью старика и Зилов реагирует на это, как на
притворство «старого дурака», Саяпин вроде бы проявляет и человечность и
сострадание:
Саяпин. Пенсионер?
Зилов. Персональный.
Саяпин. А сколько лет?
Зилов. Да за семьдесят. То ли 72, то ли 75. Так что-то.
Саяпин. Старый. И в самом деле может помереть.
Зилов. Он? Да нет, папаша у меня еще молодец.
Саяпин. Все-таки ты взял бы да съездил.
Зилов. Когда?
Саяпин. Ну в отпуск, в сентябре.
Зилов. Не могу. Сентябрь — время неприкосновенное: охота (185).
Как тут благородно выглядит Саяпин — просто диво! Но что поразительно в этом
сопоставлении? А то, что Саяпиным движет то же, что и Кушаком, — стремление
казаться, выглядеть добропорядочным и вполне достойным человеком с совестью, с
нравственным кодексом. И совершенно неважно, что при этом «для пользы дела»
предается так называемая дружба, подкладывается в постель к начальнику
собственная жена.
А видимость — видимость прекрасна: инженер, человек с определенным положением,
трудится на ниве общественной пользы, женат, жена молодец — товарищ и «боевая
подруга». К тому же весельчак, остряк, да и с аморалкой все в порядке — «к
женщинам почти равнодушен». Вполне положительный современничек.
Что до Кузакова, то при поверхностном взгляде вроде он чем-то выгодно отличается
ото всей компании. В некоторых критических статья о пьесах Вампилова их авторы
даже пытаются противопоставить Кузакова Зилову, как «положительный образ» драмы,
и даже разглядывают в нем новаторские черты создания характера молодого
положительного нашего современника. Думаю, что это глубокое заблуждение, которое
основывается на видимости поступков Кузакова в пьесе, а вовсе не на угадывании
психологических мотивов, которые за ними стоят и тем самым определяют их
истинное содержание.
«Кузакову около тридцати. Яркой внешностью он не выделяется. Большей частью
задумчив, самоуглублен. Говорит мало, умеет слушать других, одет весьма
неряшливо. По этим причинам в обществе он обычно в тени, на втором плане.
Переносит это обстоятельство с достоинством, но не без некоторой досады, которую
хорошо скрывает» (174).
Значит ли это, что в нравственном смысле (а именно это отличает «положительного»
от «отрицательного») он противостоит Зилову и прочим? Да вовсе нет! Защитники
Кузакова полагают, что он будто бы «сторонится и нехотя общается с этой
компанией». Да так ли? Просто для этой компании он человек «второго сорта», а
отсюда и его «некоторая досада». И не то чтобы Кузаков не хотел перейти в равные.
Просто это у него не получается. Однако из клана-то он не выходит!
135 Другой довод в его пользу, что он-де разглядел Веру и вырвал ее из
заколдованного круга аликов, то есть проявил высокое благородство. Да разве?
Вера-то сходится с Кузаковым назло пренебрегшему ею Зилову, который вдобавок еще
пытался подсунуть ее Кушаку. И не забудем, что Вера красива, а Кузаков «яркой
внешностью не выделяется», да и вообще успеха у женщин, видимо, не имеет. И в
выборе Верой его, Кузакова, он видит ступеньку самоутверждения и некой победы
над Зиловым — наплевала она на Зилова и предпочла его, Кузакова! Вот тебе! И
Кузаков кичится этой победой, демонстрирует ее. Иначе чего ради он стал бы
таскать свою будущую жену в компанию, в которой каждый переспал с ней, как
утверждает Зилов, или уж во всяком случае содействовал ее развращению? Уж коли
он спасает Веру (!), так и вырви ее из этой тлетворной среды. Ан нет — он именно
тычет в глаза Зилову — ты ошибся, а я выиграл, тебя отвергли, а меня предпочли.
Далее те же защитники Кузакова ставят ему в великую заслугу, что он не принимает
участия в затее с венком. Почему же не принимает? Видимо, она кажется ему
жестокой. Прекрасно. Только почему же тогда он не препятствует злой шутке?
Почему не предупредит Зилова, дабы уберечь его от душевной травмы? Видите как: и
не участвует и не устраняется, и нет и да. Вон ведь как благородненько и удобно.
Нет, нет! Никаким «положительным героем» здесь не пахнет.
Кузаков полупорядочен, уж если на то пошло. И когда Зилов иронически обзывает
его «праведником», то это говорит вовсе не об иной, чем у Зилова или Саяпина, и
более высокой нравственности Кузакова, а скорее о ханжеской природе его
кажущейся добропорядочности и о его неспособности добрать до кондиций своих
приятелей. А что это, как не то же самое стремление не быть, а казаться вполне
благопристойной личностью?
Да и Вера ведь тоже хочет казаться не тем, что есть. Свои жизненные неудачи она
прикрывает бравадой, бесстрашной развязностью и раскованностью — «море по колено».
А сойдясь с Кузаковым, играет уже новую и противоположную роль вполне
добродетельной подруги, готовящейся к вступлению в семейный союз.
Об официанте Диме мы уже говорили много.
И Зилов, все это видящий и понимающий, как будто бы имеет право предъявить счет
этой компании. Но лишь как будто бы. Сам-то он, претендуя на роль лидера, тоже
хочет казаться, с одной стороны, куда более крайним в своей безнравственности, с
другой — сохранить видимость порядочности, и ради этого изворачивается и лжет.
Заметим, что эта претензия на лидерство в своем кругу искажает Зилова, тянет его
на показуху — «вот я какой необыкновенный, все мне дозволено, все мне нипочем!»,
тем более что не только Дима, но и дружки его разгадывают, что на деле-то Зилов
просто безвольный пустобрех и уж никакой не герой. Отсюда и чуть насмешливое,
ироническое отношение к нему дружков, которое он вынужден все время преодолевать.
Весь этот маскарад, все эти усилия скрыть истинное свое лицо за той или иной
видимостью ведут к тому, что грань, отделяющая правду от лжи, добро от зла,
становится все менее различимой.
Заметим, что в нашей большой литературе последнего десятилетия рядом с
традиционной борьбой добра и зла все определеннее выступает на первый план новая
нравственная проблема — проблема не борьбы, а компромисса добра и зла. И рубеж
этого компромисса рассматривается не столько вовне человека, сколько внутри его,
в том стирании в себе границы между нравственным и безнравственным, которое
неизбежно ведет к безнравственности. И пьеса «Утиная охота» явилась одной из
первых ласточек этого нового исследовательского направления в нашем искусстве.
Лишь два человека в этой жестокой пьесе не принимают участия в лицемерном
маскараде, оставаясь самими собой, и живут по собственному высокому
нравственному закону. 136 За это и Галина, и Ирина расплачиваются горько и
жестоко.
СНОВА ПРОМАЗАЛ!
Итак, собираются гости. Первые — Вера и Кузаков. Не как-нибудь: жених и невеста!
За ними неразлучное теперь трио — Саяпины и Кушак — «семья и друг семьи». И
наконец, Ирина, которую Зилов рекомендует: «Моя невеста!»
С первых же слов Зилов создает острую, напряженную ситуацию. Пока еще можно
думать, что оскорбительная аттестация друзей, которых он представляет Ирине,
лишь неудачная и грубоватая шутка. Но нет! С каждым словом он становится все
более агрессивен. «А теперь давайте выпьем…» — и естественно, гости готовятся
выпить за здоровье представленной им невесты. Ничуть не бывало! Поднесенные к
губам бокалы останавливаются: «ЗА УТИНУЮ ОХОТУ!!!» — приказывает Зилов.
Маленькая пауза. Зилов выпивает один.
Кузаков. Ты что же, пригласил нас посмотреть, как ты напиваешься?
Зилов. Нет, зачем же? Я вас пригласил, чтобы посмотреть на трезвых людей.
Валерия. И долго ты намерен на нас смотреть?
Зилов. Уже налюбовался. Можете выпить. За охоту. Предупреждаю, пить вы сегодня
будете только за охоту. Исключительно (231 – 232).
И далее:
Зилов (Ирине). Ты только посмотри на эту компанию. Посмотри, какие они все
серьезные. Они не выпивают, не закусывают. У них совсем другое на уме. Они
пришли учить меня жить.
… Ты их не знаешь. Это такие порядочные люди, что им просто стыдно сидеть со
мной за одним столом (232 – 233).
Очень скоро гостям становится очевидно, что тут не плохие и грубые шуточки, а
преднамеренные, рассчитанные оскорбления. Что ж, пока все идет по задуманному
Зиловым сценарию. Но… к вящему удовольствию Димы, Зилов, как всегда, «волнуется
и расстраивается», да плюс еще быстро и гадко пьянеет. Начинает он с того, что
выкладывает гостям правду о них.
Кузакову и Вере он скажет, разоблачая фальшь и искусственность их союза:
«Вы такая замечательная пара. Вас надо по телевизору показывать. Особенно
невесту. Невеста! Вы меня не смешите».
А вот и до Кушака дошла очередь:
«Ну конечно! Вы пришли провести вечер — тихо, благородно, и вдруг такое
безобразие. Так, что ли? Зачем вы пришли, скажите-ка лучше откровенно. Ну, зачем?
… Молчите? А я вам скажу, зачем вы пришли сюда. Вам нужна девочка — вот зачем вы
сюда пожаловали».
И это — правда. Правда и то, что Саяпин с удовольствием уступит напрокат жену
другу дома и благодетелю. Правда и то, что все они сейчас в этой скандальной
ситуации напяливают маски оскорбленной добродетели и попранного достоинства.
«Перестаньте. Кого вы тут обманываете? И для чего? Ради приличия?.. Так вот,
плевать я хотел на ваши приличия. Слышите? Ваши приличия мне опротивели».
И Зилов действительно срывает с них маски. Другое дело, что не Зилову бы это
делать. И потому его разоблачительные речи оборачиваются против него самого. Тем
более, что, все больше пьянея, все больше теряя контроль над собой, он скоро
превращает задуманную им «героическую акцию» необратимого разрыва со всей этой
компанией в безобразный пьяный дебош и мерзкий скандал. И уж никакие усилия
Ирины не могут его остановить. И вот кульминация:
137 Зилов (хватает Ирину за руку и быстро выводит из-за стола). Вот вам еще! Еще
одна! Берите ее! Хватайте!
Ирина (кричит). Виктор!
Зилов. Рекомендую! Восемнадцать лет! Прелестное создание! Невеста! Ну! Что же вы
растерялись? Думаете, ничего не выйдет? Ерунда! Поверьте мне, это делается
запросто!
И уже вслед уходящим, смутно ощущая, что его акция провалилась, в отчаянии
закричит:
Вот и прекрасно! Катитесь к чертям собачьим! Знать вас больше не желаю! Подонки!..
Алики!.. Чтоб вам пусто было! (К Ирине.) И ты убирайся вместе с ними!
Официант. Кого-кого, а девушку ты зря обижаешь. С такой милой девушкой я бы на
твоем месте так не разговаривал.
Зилов. А ты еще кто такой? Ах, лакей… И ты туда же? Ну и хватай ее, если она
тебе нужна. Мне плевать… Она такая же дрянь, точно такая же. А нет, так будет
дрянью. У нее впереди… (Ирине.) Что ты так на меня уставилась? Что тебе от меня
надо? Слушай, ты, лакей! Убери ее отсюда и сам уходи. Я хочу остаться один… Я
вам не верю, слышите?.. (235 – 236)
И только раз еще в совсем уже замутившемся сознании Зилова мелькнет горькая
мысль — признание своего поражения:
«Где моя невеста? Где она? Верните ее! Верните! Мы обвенчаемся в планетарии…»
Когда-то Зилов хотел обвенчаться с Галиной в церкви, но церковь превратили в
планетарий. И сейчас эта вывороченная мысль-образ, мелькнувшая среди пьяного
бреда, окончательно развенчивает последние мечты Зилова о чем бы то ни было
светлом и возвышенном. Оно невозможно для него…
Ну вот все и кончено. Не так, как хотелось… Но Зилов разогнал всех дружков,
сумев каждого из них жестоко и как будто бы непоправимо оскорбить. Задумана ли
была расправа с Ириной, или так получилось в азарте скандала и по пьянке? Думаю,
что была задумана. Может быть, и не совсем так, как получилось, но ведь Зилов не
полюбил Ирину. Она, со всей ее беззаветной любовью и доверием к нему, была для
него не более чем очередным удовольствием. Он пропустил ее чувство так же, как
пропустил беззаветную любовь Галины. И как спохватился, да поздно, потеряв
Галину, так же спохватится, навсегда лишившись и Ирины.
Так что же, удалась задуманная акция? Ведь вроде Зилов остался теперь один,
после того как удар Димы свалил его под стол? Цель достигнута.
Но вот возвращаются Кузаков и Саяпин, как ни в чем не бывало и вполне беззлобно
волокут своего дружочка домой. Правда, Саяпин замышляет шуточку, чтобы проучить
Зилова. «Он нам устроил сегодня, мы ему устроим завтра».
Почему же они все-таки вернулись за пьяным Зиловым? Ведь он уже так оскорбил их,
что, кажется, и ехать дальше некуда. Да потому, что разобидеться на него —
значит подтвердить, что, оскорбляя их, он прав и попал в цель.
Но, превращая выходку Зилова в банальный пьяный скандал, они тем самым начисто
уничтожают смысл, который Зилов вкладывал в эту «акцию». И получается самое
страшное для Зилова — он снова промазал. Только груз вины и недовольства собой
стал куда тяжелее. Последняя и решительная попытка избавиться от прошлого и
превратить себя в белый лист, на котором можно будет написать нечто новое и
совсем другое, провалилась с треском, бездарно и позорно.
Вот и приходится, проснувшись утром, вспоминать всю цепочку событий, которые
привели к этому провалу, и поневоле признать, что все попытки свалить все на «обстоятельства»,
на «среду» не состоятельны. Дело в нем самом. И тут уж ничего не поправишь и
ничего не изменишь всякими там «акциями» и «утиными охотами». Поэтому-то
последнее воспоминание Зилова — воспоминание о 138 скандале приводит его к
необходимости взяться за ружье. Жизнь опротестовала векселя, приходится платить.
Чем? Только «высшей мерой» — жизнью.
«2-ДИМА-2»
Ну и хорошо. Ну и кончай с собой, если исчерпаны все надежды, и нет сил бороться,
и нет мужества вынести позор и стыд ситуации, которую сам же создал. Напиши
записку — он ее и пишет — «в моей смерти прошу никого не винить» — и помирай.
Это было бы, пожалуй, даже порядочно: запутался, заврался, сам виноват, сам и
расплачиваюсь. Но в шуточке с венком, которую придумал Саяпин, таится скрытый и
страшноватенький смысл: мы — саяпины, кушаки, официанты — будем живы-здоровы,
нас не прошибешь, а вот ты — бунтарь! ха-ха! — мертв, не существуешь, коли
замахнулся на нас. Поэтому покончить с собой просто так, без «фокуса», Зилов не
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 27 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |