Маленькая пауза.
(С отчаянием.) Вспомнишь ты или нет?
Пауза. Она ждет.
Зилов. Черт возьми! Мало ли что мог сказать мужчина в такую минуту.
Галина (почти с ненавистью). Ты все забыл! Все!
Зилов. Ну хватит. (Грубо.) Иди сюда. (Силой привлекает ее к себе.)
Галина вырывается и медленно отступает от него. Молчание. Галина вдруг
опускается на стул и плачет.
Зилов (с искренним огорчением). Ну вот… Вспомнили молодость (200).
Уверенность Зилова в том, что «стоит только захотеть», и не только переменит он
свою жизнь, но и сам станет прежним, то есть, иначе говоря, утешительная надежда
на нравственную безнаказанность терпит жестокий крах. И наиболее наглядно
расписывается в нем Зилов тем, что пытается силой овладеть Галиной.
До того утра, когда происходит реальное действие пьесы, остается еще две недели.
И казалось бы, пережив такое потрясение и так испугавшись беды, которая с ним
происходит, Зилов имел время что-то изменить, остановиться, опомниться. Но нет.
И этот тревожный сигнал проходит без следа, и снова Зилов несется по течению.
Лишь сегодня, вспоминая об этом, Зилов по-настоящему оценивает происшедшее тогда.
И непосредственно из этого воспоминания рождается отчаянный, почти истерический
звонок:
«Дима! что если поехать сейчас!.. Ну что нам топь?! Скверно… Откровенно говоря,
отвратительное настроение. Да одно к одному. А тут еще друзья меня порадовали…»
(200)
Обратим внимание, что присланный венок — злая шутка друзей — упоминается как «а
тут еще», то есть поводом, чтобы ехать сейчас же, под дождем, невзирая на
непогоду 124 и топь, является это, напугавшее его, воспоминание. И Зилов
торопится в надежде убежать от себя, от страха «досмотреть» свою жизнь и
допонять ее, торопится, чтобы там, на «утиной охоте», может быть, еще что-то
спасти.
Задает Зилов такой вопрос Диме:
«(С волнением.) Старина, ты прости за глупый разговор, но скажи, старик, как ты
ко мне относишься?.. (Слушает.) А я… я так тебе скажу. После вчерашнего я
остался один… Нет, чувствую, что один. И получается так, что ты — самый близкий
мне человек… (Принужденно смеется.) Да нет, не в этом дело… В общем, слава богу,
что мы едем с тобой на охоту» (201).
Это — вдруг осознанное полное одиночество и отчаяние.
Заметим, как важно для символической поэтики Вампилова и для верного понимания
Зилова, что острейший кризис нашего героя связывается с тем, что хоть и «принужденно
смеясь», Зилов вынужден признать свое духовное родство с Димой, которого пока
все еще хотел бы считать своим духовным антиподом. Пока… Парадоксально, но это
так — потому и «принужденно смеется».
Зилов вспоминает дальше. В какой-то из ближайших дней случилось несчастье — умер
отец. И Галина, отбросив все обиды, которые довели ее уже почти до разрыва с
Зиловым, кидается на выручку, пытается протянуть ему руку помощи и сочувствия.
И снова возникает типичная для Зилова ложная ситуация: именно в тот час, когда
душевная щедрость Галины и ее неистощимая готовность к прощению и
самопожертвованию могли бы все повернуть, сделай Зилов хоть шаг навстречу,
именно в этот час его ждет Ирина, и важнее всего для Зилова, оказывается,
отвязаться от жены. И эта власть случайного обстоятельства толкает Зилова на
грубость, жестокость по отношению к Галине.
Чего не делает любящее сердце! Только что отторгнутая мужем, Галина, понимая,
что ему плохо (отец же умер!), перешагивая через нанесенную ей обиду, следует за
Зиловым. Сейчас это воспоминание обжигает Зилова стыдом и раскаянием, но тогда…
тогда важно было не засыпаться, не допустить встречи Галины с Ириной любой ценой.
Любой. «Ты еще здесь?» — со страхом и злобой обнаруживает Зилов вернувшуюся в «Незабудку»
Галину.
Галина. Я посижу с тобой. (Садится.) Пока ты здесь.
Зилов. Я хочу быть один. Ты понимаешь?
Галина. Не понимаю. Мне казалось, что именно сейчас…
Зилов. Именно сейчас я хочу остаться один (210).
Галиной движет все та же наивная вера в чудо. И это естественно по логике ее
чувства: сейчас, в горькую минуту беды, обрушившейся на Зилова, ее поддержка, а
значит, прощение ему его бесконечной вины перед ней может — должно же! —
сдвинуть что-нибудь в его душе. Увы! Ее настойчивость приводит Зилова лишь в
бешенство. И тогда Галина не выдерживает. И примечательно, что ранить Зилова она
пытается его же оружием — ложью! Только вовсе не умеет им пользоваться.
Галина. Я тебе давно чужая… Я тебе хотела сказать, давно хотела сказать… Я
получаю письма…
Зилов. Какие письма?
Галина. Я получаю письма каждый день.
Зилов. Да?.. От кого же, интересно? От друга детства, конечно?
Галина. Он меня любит.
Маленькая пауза.
Зилов. Ну, а ты как к нему относишься?
Галина. Я не знаю… Но так, как у нас, так больше невозможно (210).
(Заметим, к слову, что какой уж там «роман в письмах» — вот она и проговорилась:
никакие письма тут не важны, а просто дальше так жить даже у нее уже нет сил!)
Сейчас, когда Зилову надо лететь на похороны отца, выяснять отношения не самый
подходящий момент. И если Галину, что называется, 125 прорвало, то это лишь
свидетельствует об остроте боли, которую ей причинил Зилов, и отчаянии, до
которого она дошла. Но Зилову только того и нужно! Ведь без десяти шесть, а в
шесть явится Ирина. И, ухватываясь за это заявление Галины, Зилов симулирует
ревность, оскорбленность, гнев. И все только ради того, чтобы успеть избавиться
от нее. Вот тут бы и сказать Галине — «перестань паясничать», но она скажет
совсем другое.
Зилов. И чтобы такую женщину я привел на могилу своего отца? Никогда! Уходи, я
не желаю тебя видеть!
Галина. Да что с тобой?.. Я не давала ему никакого повода. Я давно ему не
отвечаю… Я написала ему всего два письма. Всего два письма. Как же ты можешь?..
(211)
Нет, избранный Зиловым способ не срабатывает. Галина забывает о том, как ОН ее
оскорбил. Виновата ОНА. И пока не добьется его прощения — не уйдет. Уж это ясно!
И Зилов резко меняет тактику.
Зилов (вдруг спокойно). Ладно… Я психанул, извини. Нервы сдают, должна понять, в
каком они у меня состоянии…
Галина. Я сама виновата. Ты меня прости…
Зилов. Ладно, ты не обижайся… Я ведь чувствовал, что мне надо остаться одному… (Маленькая
пауза.) И все-таки ты иди домой, хорошо? (211)
Примирение. Поцелуй. Галина почти счастлива: он простил ее, хотя она так
виновата перед ним. И Галина уходит.
Но ей так хочется, так нужно сейчас что-то сделать для Зилова, чем-то
подтвердить, закрепить возникший мир, — ведь это было даже, немножко, правда,
похоже на чудо! — что она опрометью бросается домой, чтобы собрать нужные ему в
дорогу вещи. И спешит обратно — не опоздать бы!
Появляется Галина, в руках у нее плащ и портфель. Она входит быстро, но, сделав
несколько шагов к столику, где сидят Зилов и Ирина, останавливается. Маленькая
пауза. Галина смотрит на них, они на нее. Рука Зилова все еще лежит на руках
Ирины. Галина подходит к ближайшему стулу, оставляет на нем плащ и портфель. И
вдруг быстро уходит. (214)
Ну вот. Поставлена точка. Кажется уж теперь — никаких разночтений. Это уже «перебор»,
чаша переполнена. Теперь Галине остается принять решение.
И Зилов вспоминает день, когда Галина ушла от него. Ему и в голову тогда не
приходило, что за намерением уехать в отпуск к родственникам она скрывала
решение уйти от него навсегда. Зато теперь, вспоминая, Зилов улавливает в каждом
слове, сказанном Галиной тогда, этот скрываемый смысл. Это теперь…
А тогда… после всего, что произошло, тяжеловато вместе, и прекрасно, что
расстанемся, что побудем врозь, отдохнем друг от друга… К тому же за это время
Зилов съездит на охоту и уж теперь-то вернется с нее другим человеком. И все
изменится, и все будет хорошо, а пока… Слава богу, что Галина уезжает.
Но Галина не была бы Галиной, если бы в эти последние минуты, которые она
проводит с мужем, шальная мысль о чуде — а вдруг?! — не посетила бы ее. И она (заметим
— с ремаркой «вдруг») предлагает Зилову: «Поедем». И как знать? А вдруг Зилов
откликнулся бы, вдруг послал бы к черту свою дурацкую охоту и поехал бы с ней
куда угодно, хоть на край света, чтобы быть вместе, чтобы попытаться склеить,
починить их разломавшуюся жизнь.
Но нет. Не произошло чуда. И Галина идет к дверям и сейчас уедет. А может быть,
вернется? Через месяц? Как знать, может быть, еще и вернулась бы, если бы не…
Зилов. Будешь возвращаться, обязательно подай телеграмму. Слышишь?
Галина (на пороге). Да, обязательно. (Уходит.)
Зилов на две секунды присел, задумался, потом прошелся по комнате, взглянул в
окно… (217)
126 Тут, думается, разночтений нет. Зачем Галине давать телеграмму, да еще «обязательно»?
Так уж, что ли, заботлив Зилов? Нет, просто боится, чтоб не застигла его
врасплох! Галина это понимает. И это та последняя капля, которая делает ранее
принятое решение — уехать, порвать — окончательным и необратимым.
Но Галине отвратительна ложь. Любая. И уж если она решила порвать с мужем, то не
может это сделать «втихаря», воровски. И она возвращается, чтобы сказать эту
правду.
Но за время, что Галина уходила и возвращалась, Зилов успел уже вызвать Ирину, и
вот-вот она появится и… что же? — снова они столкнутся с Галиной? И это
обстоятельство искажает поведение Зилова. Ведь через несколько минут мы услышим
его искреннюю и страстную исповедь, признание, что он любит Галину, что без нее
ему «крышка». И тут он будет до донышка правдив. Значит, когда Галина говорит
ему, что уезжает навсегда, даже готова признать, что едет к другу детства, лишь
бы избавить себя и Зилова от ненужных объяснений, Зилов попадает во власть
противоречивых чувств. С одной стороны, пусть и не в полную меру, он не может не
испытывать потрясения и охватывающего его сознания серьезности того, что
происходит сейчас между ним и женой. С другой — он не может допустить, чтобы
сейчас — именно сейчас — в эту серьезную и ответственную минуту она встретилась
с Ириной, появление которой уж наверняка сделает уход Галины необратимым. Зилов
мечется, беснуется. Что это — припадок действительной ревности? Наверно, отчасти.
Но более всего это бессильная ярость на себя, попавшего в собственный капкан.
Галине удается запереть беснующегося Зилова. И теперь Зилов понимает, что она
может уйти. Уйдет, если он ее не остановит. И оказывается, это так серьезно и
так страшно для него, что мысль об Ирине вылетает вовсе из его головы. Только
одно важно — удержать Галину. И Зилов говорит те слова, которые и могли бы стать
чудом, которого ждала так долго и тщетно Галина. Но скажет он их тогда, когда ее
уже не будет.
Галина заперла Зилова и, «опустившись перед дверью на пол, плачет», потом «плачет
громче», потом «поднялась, вытерла слезы» и, наконец, «тихо уходит». Почему же и
о чем плачет Галина? Припадок ревности, бешенства Зилова, увы, оказался так
похож на его паясничанье по поводу ребенка, что он убивает последнюю надежду
Галины: ведь если и теперь, когда она сказала Зилову, что уходит от него совсем,
навсегда, в нем не откликнулось ничего, значит, права она, говоря: «Не делай
вида, что тебя это волнует. Тебя давно уже ничего не волнует. Тебе все
безразлично. Все на свете. У тебя нет сердца, вот в чем дело. Совсем нет сердца»
(220).
Галина плачет, навсегда хороня свои надежды, свою веру в чудо.
ДЕВОЧКА ИЗ МИХАЛЕВКИ
Саяпин задаст вопрос Зилову об Ирине: «Я не могу понять — ты влюбился или ты над
ней издеваешься?» Вопрос этот остается без ответа. Но теперь, вспоминая обо всем,
что произошло между ним и Ириной, Зилов понимает, что слово «издеваешься»
оказалось, вероятно, самым подходящим.
В один прекрасный (или не прекрасный) день в контору, по ошибке приняв ее за
редакцию газеты, зашла девушка. И сразу привлекла к себе внимание Зилова своей
миловидностью, чистотой и открытостью. Зилов уверяет ее, что попала она именно в
редакцию и он постарается помочь ей. А в чем дело?
И далее следует история для Зилова и Саяпина невероятная: девушка, приехавшая из
далекой Михалевки поступать учиться, в поезде познакомилась с неким Костей и
обещала встретиться с ним здесь, в чужом и незнакомом городе, но не рассчитала
времени и опоздала. Поэтому необходимо дать объявление. Костя его прочтет, он
читает все газеты. Какое объявление? Вот: «Костя! Я опоздала. 127 Жди меня у
главпочтамта в двенадцать часов пятого августа. Я все объясню».
Зилову все ясно. Она влюбилась в Костю и поэтому…
Ирина. Полюбила?.. Нет, что вы…
Зилов. А разве вы его не любите?
Ирина. Ну конечно, нет.
Зилов. Тогда зачем вам его искать?
Ирина. Чтобы объяснить. А то ведь получится, что я его обманула (187).
Для друзей-приятелей такое заявление звучит ошеломляюще! Так невероятно, что
Зилов скажет о ней: «Она же святая».
Так начинается для Ирины великая ее любовь и первая в ее жизни трагедия. Так
начинается для Зилова еще один романчик.
«Святая»! Увы, для Зилова это только синоним «невинная» или «наивная дура»,
облапошить которую и совратить ничего не стоит. «Святая» ли Ирина?
«Ирине 18 лет. В ее облике ни в коем случае нельзя путать непосредственность с
наивностью, душу с простодушием, так же, как ее доверчивость нельзя объяснять
неосведомленностью и легкомыслием, потому главное в ней — это искренность. Но
нельзя забывать, что на наших глазах она делает в жизни самые первые
самостоятельные шаги» (185).
Столкновение Ирины и Зилова — это столкновение антимиров, каждый из которых
построен по взаимно антагонистическим законам. И катастрофа неизбежна. Она
предрешена «с порога».
Непосредственность Ирины натолкнется на стремление Зилова казаться этаким
суперменом, этаким сверхчеловеком (пусть уездного масштаба, что ж поделаешь?).
Стремление «казаться» и «непосредственность», которая есть подчинение без
размышлений внутреннему велению, — несовместимы.
Душа Ирины, то есть ее щедрая способность расходовать и отдавать себя без
остатка, до донышка, разобьется о бездуховность Зилова, независимо от того, что,
может быть, сам он от этой бездуховности мается и страдает.
Доверчивость в человеке всегда связана с его собственной неспособностью ко лжи и
потому с невозможностью предположить ложь в другом. И доверчивость Ирины
расшибается о лживость Зилова, для которого ложь и безответственность — норма
отношения не только к другим, но и к самому себе. (Действительно ведь,
самоутешительные надежды на очистительное чудо «утиной охоты», на возвращение «себя
утраченного» — не более чем ложь самому себе.)
Искренность связывается с внутренней ясностью и душевной чистотой. И Ирина
такова. Пока что она живет в прекрасном, ясном и добром мире. Он таков потому,
что и она сама идет в этот мир с незамутненной честностью и верой в
закономерность и обязательность добра. Чем же может ответить на это Зилов,
извертевшийся и запутавшийся в большой и малой лжи?
И очень важно, что Ирина «делает в жизни свои самые первые самостоятельные шаги».
Да, конечно! Из своей далекой тихой Михалевки она впервые попадает в большой
город, совсем не оснащенная опытом, зато вооруженная доверием и обостренным
любопытством к миру, в который вступает. И этот мир откликается сразу же в лице
обаятельного и доброго человека, готового ей помочь и излучающего
доброжелательство, заинтересованность и — что там говорить! — открытое мужское
восхищение ею. Так «обернется» оборотень Зилов в первой их встрече. Он
достаточно опытен, остроумен и интересен для того, чтобы ошеломить эту
неискушенную девочку. А уж когда выясняется, что попала она не в редакцию и что
Зилов солгал ей, то как прекрасна окажется для нее эта ложь, объяснение которой
похоже на сказку, на сон: он просто не мог — ну никак не мог! — потерять ее,
дать ей уйти, потому что полюбил ее с первого взгляда. Бедная девочка! До
последнего бесстыдного скандала в «Незабудке» всякую ложь Зилова она будет
воспринимать безоговорочно, открытым сердцем, 128 ни на секунду не теряя веры в
свое счастье и все более в этой вере укрепляясь.
Увидел ли, понял ли тогда Зилов то необычайное диво, с которым столкнула его
судьба? Нет. Ирина поражает его только своей нетронутостью, неискушенностью и
физической привлекательностью. Встреча с ней могла бы превратиться в событие,
способное произвести переворот в душе Зилова, раз уж он только и ждет повода,
случая к нравственному возрождению. А становится всего лишь еще одной интрижкой
этого «алика из аликов». Вот «настрой», который остался в Зилове от первой
встречи с Ириной:
Зилов. Ну, что ты про нее скажешь?
Саяпин. Слушай, иди-ка ты с ней вместе знаешь куда?
Зилов. Ну-ну? Куда — посоветуй. Я думаю в кино. Для начала.
Саяпин. К черту! Он (показывает на дверь кабинета) требует статью. Что будем
делать? Так он этого не оставит… Ты имей в виду, он имеет на тебя зуб — за
новоселье. Ты что, забыл?
Зилов. Плевать. (Надевает плащ.) Такие девчонки попадаются не часто. Ты что,
ничего не понял? Она же святая… Может, я ее всю жизнь любить буду — кто знает (189).
Пошлость вылезает из каждой фразы, даже если и сделать поправку на «суперменство»
и на определенную браваду перед Саяпиным.
Но… Ирина попалась. И когда под утро он, наконец, появится дома — нетрудно
догадаться, что ночь он провел с Ириной.
Кстати, очень примечательно его вранье Галине. Что там Хлестаков с его «департаментом»
или «супом прямо из Парижа»! Зилов даже не затрудняет себя правдоподобием лжи:
Я падаю с ног. (Зевает.) Нет, из этой конторы надо бежать. Бежать, бежать… Ну
сама посуди, разве это работа?.. Знаешь, где я был?.. Представь себе, в Свирске.
Вчера после обеда — бах! Садись и поезжай. Куда? На фарфоровый завод. (Заметим,
что это как раз тот завод, липу о котором они с Саяпиным подсунули Кушаку вместо
статьи. Тем самым Вампилов акцентирует сразу же разоблачаемую для зрителя ложь.
— М. С.) Зачем? Грандиозное событие: реконструировали цех. Изучить, обобщить,
информировать научный мир. О чем? Заводик-то — ха! Промартель. Гиблое дело.
Тоска… Нет, мне это не подходит. Я все-таки инженер как никак. (Маленькая пауза.)
Я звонил тебе в школу, ты была на уроке…
В придуманной поездке в Свирск неправдоподобно все — после обеда он якобы поехал,
а вернулся утром. Значит, это не так-то близко, значит, «попасть» в Свирск он
мог бы только вечером, а что же там делать в нерабочее время? Звонил в школу, но
Галина была на уроке. Но дело-то происходит в разгар лета, в конце июля, школы
закрыты и уроков нет. Стало быть, Зилову настолько наплевать на все, что он даже
не пытается придумывать правдоподобные оправдания. Так, первое, что на язык
выскочило. Сойдет и так. Но это к слову.
Следующее воспоминание об Ирине связано с тем днем, когда Зилов собирался на
похороны отца. Свидание назначено все в той же «Незабудке». Только что Зилов
спровадил, наконец, Галину. И вот появилась Ирина.
Зилов, сообщая ей, что должен сейчас уехать, однако, не говорит о причине
отъезда. Что это? Нежелание усложнять жизнь Ирины известием о смерти отца? Вряд
ли. А может быть, еще неосознанное, почти инстинктивное желание застраховать для
себя возможность не ехать, а остаться с ней? Ведь уж конечно, если бы Ирина
узнала о том, что случилось, она не только была бы расстроена и праздник их
свидания (а пока это все еще праздник!) был бы омрачен, но она заставила бы его
ехать непременно, а как же иначе?! Но когда Зилов видит Ирину и понимает, каких
радостей лишит его поездка на похороны, соблазн не потерять их велик.
И нить воспоминаний приводит Зилова к самому важному моменту этой встречи — 129
ведь сразу после того, как он это вспомнит, он начнет названивать в общежитие и
в институт в судорожных попытках отыскать и вернуть Ирину.
Итак, Ирина и Зилов мирно сидят в «Незабудке», любовно воркуют, «руки Зилова все
еще лежат на руках Ирины», когда их застает Галина и, не сказав ни слова, уходит.
Ирина. Кто это?
Маленькая пауза.
Зилов. Это моя жена.
Ирина (поражена). Жена?..
Зилов. Да, я женат…
Пауза.
Так… Ты потрясена. Убита… Для тебя все кончено…
Маленькая пауза.
Ну?.. Можешь назвать меня мерзавцем, можешь встать и уйти… Делай, что хочешь.
Зилов искренен. Слишком много лжи! Смерть отца, ложь Галине, ложь этой девочке…
Бумеранг вернулся, как мощный сигнал происходящей с ним беды. Он отвратителен
себе. Довольно! Хватит! Хватит лжи, хватит выкручиваться, подличать.
Если бы Ирина, зарыдав, убежала, если бы назвала его мерзавцем — все было бы
правильно и логично. И Зилов не бросился бы ее догонять, вымаливать прощения и
снова лгать и выкручиваться. Он, так ему чувствуется сейчас, принял бы на себя
всю тяжесть настигшего его возмездия.
Но происходит нечто совсем неожиданное:
Зилов. Ты не знаешь, что говорят в таких случаях? Пожалуйста, я тебя научу…
Ирина (тихо). Нет…
Зилов. Что — «нет»? Говорю тебе, я женат… Разве это ничего не меняет?
Ирина. Да, это ничего не меняет… Все равно. Все равно (214).
И далее Ирина объяснит, что произошло с ней:
«Сначала я чуть не умерла… А потом я почувствовала, что мне все равно, женат ты
или нет. И мне стало страшно» (215).
Страшно от того, как сильна, захватывающа ее любовь к Зилову. Страшно… и
радостно, бесконечно, бездонно радостно, потому что это — счастье! И ничто не
может ни отнять, ни разрушить его.
Зилов потрясен. Действительно потрясен. Ведь только что он с омерзением думал о
себе, только что он ощутил себя как мразь. И вдруг это оправдание его,
возвращающее веру в возможность подняться и уж тогда… тогда… И все, что он
скажет сейчас Ирине — правда, чистейшая правда. Так ему кажется, так он
чувствует сейчас по закону этой минуты.
«Радость моя! Ты белая, как стенка, успокойся, все это ерунда. Я женат — в самом
деле, расписан — действительно, но мы с ней давно уже чужие люди, друзья, добрые
друзья. Не больше.
… Я мог бы тебе все рассказать в первый день, но зачем — подумай?.. Ну что ты!
Если бы я хотел тебя обмануть, я бы сегодня тебя обманул, сейчас. Сказал бы, что
она моя сестра… Бедная девочка! Прелесть моя! Ты понятия не имеешь, какая ты
прелесть!..»
Все, все правда — так ему кажется, и так он захвачен чувством к Ирине. Но вот
парадокс! И вот она художественная силища Вампилова! В этом потоке искреннейших
слов, искреннейшего чувства лезет ложь, ложь и пошлость.
О чем говорит Зилов? О том, как мог бы обмануть Ирину, но не обманул. Но ведь
это — ложь! Ведь обманул же, обманул. И продолжает обманывать. Да и сама лексика
Зилова: «Прелесть моя! Ты понятия не имеешь, какая ты прелесть!» — сейчас в
контексте чувств Ирины и обстоятельств этого разговора «прелесть» звучит пошло и
кощунственно. Впрочем, таких прорывов натуры Зилова в пьесе немало. И они всегда
вплетаются в те моменты, когда Зилов искренен или кажется искренним. Вампилов
заставляет поневоле зацепиться за эти зазубринки и легкими 130 незаметными
штрихами развенчивает взлеты Зилова. Натура берет свое.
Но Ирина сейчас ничего этого не слышит. Она слышит только, что Зилов любит ее. И
она счастлива. Она открыла в себе такую силу и богатство любви! В эту минуту
ведь и Зилову кажется, что он способен ответить Ирине таким же всепоглощающим
чувством. И это его возвышает, очищает. Даже забыв на минутку о плотских
радостях, он готов поехать хоронить отца и выполнить сыновний долг. В эту минуту.
Но в следующую появится Дима:
Официант. Ты меня звал?
Зилов. Да… (Маленькая пауза. Нерешительно.) Что-нибудь поесть и вина… немного.
Официант. Поесть — что именно?
Зилов (Ирине). Что ты желаешь?
Ирина. Что ты, то и я.
Зилов (вдруг решительно). Бифштексы. Что-нибудь холодное, вина бутылку и коньяку
— двести. Все.
Ирина. Не опоздаешь на самолет?
Зилов. Я еду завтра. (Официанту.) Ты все понял?
Официант. Все ясно (215).
Что же здесь происходит? Ведь только что Дима видел здесь Галину, только что
узнал, что Зилов спешит на похороны — и вот Зилов уже с девочкой, да еще с
прехорошенькой. Не забудем о постоянной соревновательности в отношении Зилова к
Диме и о том, что счет не в пользу Зилова. Благодаря этому он постоянно
стремится доказывать себя Диме. Позже, уже в другой сцене, Зилов заорет на Диму:
«А ты не ухмыляйся, когда не следует!» — заорет именно потому, что ухмылки Димы
точно обозначают всякие срывы, киксы, непоследовательности в поведении Зилова.
Это же отмечено Вампиловым во многих ремарках и в ироническом или
покровительственном тоне, в котором Дима говорит с Зиловым.
И сейчас, в этой ситуации, увидев Диму, Зилов преображается. И только что
владевшие им чувства сменяются азартом соревнования, «гусарской» удалью. В самом
деле — разве он не удалец-супермен? И сиротскую грусть побоку, и жену, которая
только что на шее висела, вокруг пальца обвел, и смазливую девчонку захомутал, а?
«Ты все понял?» — спросит он о счете забитых в ворота Димы «шайб».
Ну а достаточно было перевести стрелку, как все покатится уже по другим рельсам,
и от власти прошлой минуты не останется и следа. Зилов возвращается на круги
своя.
Что же в этом воспоминании сегодня так взволнует Зилова, что заставит его
броситься к телефону и разыскивать Ирину? Очевидно, теперь до его сознания
доходит, что он пропустил в Ирине, что потерял, за что не ухватился, как за
спасительную соломинку в водовороте своего нравственного крушения.
Заметим, что и здесь Зилов верен себе: он звонит в общежитие и, узнав, что Ирина
забрала вещи и уехала, звонит в институт и говорит… от имени редакции. Да,
конечно, в любом учреждении к звонку из редакции отнесутся внимательнее, чем к
звонку частного лица, и ложь эта вроде бы и оправданна и невинна. И все-таки, и
все-таки…
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 28 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |