Историко-философские исследования. 9 страница

и сборников, на совещаниях и обсуждениях дискуссия по ме-

тодологии историко-философских исследований переходит,

нам кажется, в ту, пользуясь метафорой Платона, истинно фи-

лософскую стадию <между мудростью и невежеством> (Пир,

203 Е-204А), когда, с одной стороны, все мы, участники дис-

куссии, твердо уже усвоили, что многие вопросы, казавшиеся

нам раз и навсегда решенными или преподносившиеся нам на

правах решенных и недискуссионных, представляют из себя

комплексные и далекие от решения проблемы, а с другой - не

менее твердо для себя установили, что историко-философские

исследования, доказательность их результатов - единственный

способ внести в эти сложные проблемы какую-то ясность и со-

гласить нас, спорящих.

Показательна для этой новой фазы дискуссии статья 3.А. Ка-

менского <Вопросы методологии историко-философского ис-

следования> (Философские науки, 1970, № 1), боевой задор ко-

торой построен, если еще раз вернуться к метафоре Платона,

не на божественном всезнании или самодовольстве невежды

(это - неправильно, это - правильно, это - сомнительно) и

не на посредничестве откровения (как учит...), а на типично

научной схеме аргументации от принципов. И хотя мне как ос-

новному адресату критических замечаний З.А.Каменского по-

лагалось бы обижаться и негодовать, жаловаться на искажения

95___________________Проблема доказательности...___________________

и недоразумения, к чему, вообще-то говоря, поводов достаточ-

но, заниматься этим специально было бы, мне кажется, и скуч-

но, и для дискуссии бесполезно: статья З.А.Каменского сдвину-

ла эпицентр дискуссии на новый, и более высокий, уровень.

Куда интереснее сделать попытку осмотреться на этом новом

уровне постулатов, принципов и целей,

По ходу дискуссии не раз выдвигались и для обсуждения, и

на правах аргумента принципы, которым должно удовлетворять

или которыми обязано руководствоваться историко-философ-

ское исследование (см.: например, обзор Ц.Г.Арзаканяна в

<Вопросах философии>, 196?, № 9). Но выдвигались они как-то

поодиночке, вне системы, скорее псд влиянием обстановки и

минуты, нежели по зрелом размышлении. Статья Каменского

выгодно отличается в том отношении, что необходимость ана-

лиза этих принципов как оснований построения системы исто-

рико-философского знания осознана и выявлена. Рассматривая

методологию историко-философского исследования как само-

стоятельную дисциплину, как <совокупность принципов и

средств, с помощью которых достигается цель и осуществляет-

ся построение историко-философского исследования> (с. 119),

автор выдвигает анализ принципов в качестве предварительно-

го условия: <Перед этой научной дисциплиной встает также за-

дача выяснения внутренней связи изучаемых ею проблем, су-

бординации выявленных ею закономерностей и категорий, т.е.

исследование и изложение их в некоторой системе, принципы

построения которой также должны быть установлены> (с. 120).

Автор рассматривает три таких принципа, вернее, даже два

принципа и две цели: 1) принцип единства философского раз-

вития человечества; 2) принцип поступательности философско-

го развития человечества; 3) цели историко-философского ис-

следования и идею всемирной истории философии: а) истори-

ческое обоснование современной философской теории, б) ис-

следование исторической функции философии в жизни данно-

го народа. Наиболее подробно анализируется первый принцип,

и это понятно: если нет единого пути развития, двигаться по-

ступательно можно куда угодно по разным дорогам и направ-

лениям, от чего идея всемирной философии могла бы непопра-

вимо пострадать.

Принцип единства философского развития выводится, по

мнению З.А.Каменского, из идей единства закономерностей

объективного мира и их адекватной познаваемости, он также

М.К.Петров___________________________96_

обосновывается идеями единства предмета философии и меха-

низма образования философского знания. Смысл этих опор, на

которых держится принцип, состоит в следующем: <Для всех

времен и народов в основном едины те объективные связи и

закономерности природы, общества и познания, которые изу-

чает философия и которые воспроизводятся в формулируемых

ею законах, принципах, категориях> (с. 120).

Здесь мы начинаем ощущать беспокойство. Не по линии

объективных связей и закономерностей природы, естественно:

здесь все мы, и люди, и звери, и растения, и даже неодушев-

ленные предметы, имеем дело с одним и тем же. Даже не по

линии общества и познания, здесь слишком много неопреде-

ленности в терминах, чтобы настаивать на каком-то опреде-

ленном значении. Беспокойство вызывает сам принцип: долж-

ны ли мы понимать его по классу принципов построения тео-

рии - как принцип целостности, без которого не может суще-

ствовать никакая теория, но который сам по себе лишь нега-

тивное условие истинности, формально-логический постулат

существования любой теории, - либо же этот принцип пони-

мается как-то иначе, на правах, скажем, установленного кем-то

непререкаемого абсолюта, авторитетного правила, критерия

истинности для любого историко-философского исследования?

Если речь идет о формально-логическом постулате, то воз-

ражать не приходится: если уж решено охватить в единой тео-

рии все времена и народы, то для такого грандиозного меро-

приятия необходимо единое, пронзающее времена и народы

основание, в чем бы оно ни состояло, и вопрос о том, как

именно его назвать - философским, или мировоззренческим,

или семиотическим, - не может играть решающей роли, будет

иметь чисто конвенциональный и эвристический смысл, то

есть будет логическим стимулом для поисков реального осно-

вания, рабочей гипотезой соответствующих исследований. Но

вот если речь идет о чем-то большем, что должно быть приня-

то исследователем как содержательная и доказательная основа,

то здесь уже другой разговор: доказательства, указания на про-

цедуры, с помощью которых такой принцип получен.

Беспокойство это оправданно, поскольку мимоходом нам

тут же сообщают: <Доказательство единства закономерностей

объективного мира и возможности их адекватной познаваемо-

сти не составляет предмета методологии историко-философ-

ского исследования, которая берет эти принципы как доказан-

97____________________Проблема доказательности...____________________

ные положения из теоретической философии> (с. 120). А мы,

как ни странно, впервые слышим о <теоретической филосо-

фии>, с трудом представляем себе, чем такая философия могла

бы заниматься и каким способом она могла бы стать в пози-

цию законодателя для истории философии.

Наши опасения только усиливаются, когда нам рисуют этот

принцип в действии: <Большинство реальных фактов истории

философии элиминируются как не отвечающие критерию все-

мирно-исторической значимости. Национальные особенности,

специфические формы философского развития отодвигаются

на периферию интереса исследователя. Исследователя интере-

сует прежде всего поступательный ход развития философской

мысли, процесс приращения философского знания, для чего

необходима логическая обработка историко-философского ма-

териала, причем логика исследования целиком задается теоре-

тической точкой зрения исследователя, для исторического

обоснования которой и предпринимается историко-философ-

ское исследование. Многообразный, подчас противоречивый,

реальный материал истории философии выстраивается здесь в

строгую, четкую линию всемирно-исторического поступатель-

ного хода> (с. 124). Иными словами, не факты здесь команду-

ют, а фактами командуют исследователи, логически обрабаты-

вая и выстраивая их в строгую шеренгу-линию. Получается ка-

кая-то странная познавательная конструкция: из <теоретиче-

ской философии> исследователь получает принцип, который на

правах его <теоретической точки зрения> элиминирует, оцени-

вает, логически корежит факты, командует самим исследовани-

ем, а в результате оказывается, что именно этот принцип, эту

точку зрения мы и обосновали исторически.

Автор не скрывает ориентира и источника: <Идею такого

типа и такого построения истории философии впервые в исто-

рии этой науки в развернутом виде выдвинул Гегель в своих

<Лекциях по истории философии>. К сожалению, до сих пор

не было предпринято аналогичной попытки цельного исследо-

вания историко-философского процесса с марксистской точки

зрения> (с. 124). Нам кажется, что автор допускает здесь две

неточности. Во-первых, хотя у Гегеля, бесспорно, есть модель

слепого, элиминирующего факты развертывания в линию -

система понятий должна <в неудержимом, чистом, ничего не

принимающем в себя извне движении получить свое заверше-

ние> (Соч., т. V. М., 1937, с. 33), у него нет все же <теоретиче-

4-739

М.К.Петров__________________________98

ской философии>, нет и нужды в такой философии: первые аб-

зацы введения в <Науку логики> как раз и посвящены этому

обстоятельству, да и позднее он не раз возвращается к тожде-

ству метода и предмета философии. Метод у него <не есть не-

что отличное от своего предмета и содержания, ибо движет се-

бя вперед содержание внутри себя, диалектика, которую оно

имеет в самом себе> (там же, с. 34). Во-вторых, несправедли-

вым кажется и упрек в отсутствии у наших историков филосо-

фии попыток <аналогичного исследования>. Другое дело, что

результаты этих попыток, начиная с трехтомника <Истории

философии>, используют в качестве основания и связующей

нити, в качестве взятого напрокат <принципа единства фило-

софского развития человечества> все ту же гегелевскую схему

выпрямления фактов в линию, но попытки такие были.

Более того, нам кажется, что, когда автор ссылается на та-

инственную <теоретическую философию> как на источник

принципов, которыми обязан руководствоваться историк фило-

софии, он имеет в виду не что иное, как гегелевскую схему са-

моразвития целостности во времени, гегелевский <самоход-

ный> содержательный формализм, где форма маркирует <мо-

менты развития>, а содержание есть <прочная основа и сраще-

ние> этих абстрактных моментов целого - <научного поступа-

тельного движения>. Тождество субъекта и объекта, выдвигае-

мое автором в обоснование единства философского развития,

представление объекта под формой <зеркала> субъекта, где

фиксируются результаты его самосознания, есть, при всем ува-

жении марксистов к этой идее, все же идея немецкой класси-

ки, и Гегеля по преимуществу.

Вот здесь и начинается серьезный разговор о принципах,

прежде всего о том, какую именно историко-философскую тео-

рию мы намерены создавать; схоластическую или научную. В

этой альтернативе нет ничего обидного, сегодня вопрос о том,

принадлежит ли теория к схоластике или к науке, - вопрос тех-

нический, получающий разрешение на чисто формальной и бес-

спорной основе по результатам элементарного науковедческого

исследования сети цитирования. К тому же существование схола-

стической теории может быть оправдано целым рядом обстоя-

тельств, прежде всего требованиями школы к системному и цело-

стному изложению курса, что также приходится рассматривать как

одну из форм историко-философского исследования. Но так или

иначе, а ясность в этом вопросе необходима.

99___________________Проблема доказательности...___________________

Сеть цитирования в научной теории не несет функции дока-

зательности, ссылки на работы предшественников лишь связы-

вают уникальные результаты в целостность, попугно социали-

зируя их, отчуждая в независимое от индивидов научное и об-

щественное достояние, в исходный момент и опору того, что

Энгельс называл <научной формой познания природы>. Источ-

ники содержания и опоры доказательности располагаются за

пределами научной теории как внешние и независимые от нее

авторитеты и доказательные базы, извлечение нового содержа-

ния из которых (новые экспериментальные данные) - задача

любого научного исследования.

Сеть цитирования в схоластической теории выполняет и

функцию доказательности, что создает в ней характерный и

безошибочный для диагноза эффект стяжения ссылок к абсо-

люту-началу, располагающемуся в самой теории. Нет, напри-

мер, в христианской схоластике работ без доказательных ссы-

лок на Священное писание. В любой схоластической теории

обнаруживается свое <священное писание> - группа канони-

зированных текстов или положений, без ссылок на которые ра-

бота не может рассматриваться как доказательная и принадле-

жащая к данной теории.

Если, например, гегелевская схема целостности введена в

научную теорию, она переходит из ранга принципа-абсолюта в

ранг рабочей гипотезы, которая лишена права отсекать, элими-

нировать, переиначивать факты; в науке жертвуют не фактами,

а принципами, и, соответственно, получить статус содержа-

тельной целостности гегелевская схема могла бы лишь в про-

цессе приспособления к фактам. Хотя сама схема разрабатыва-

лась Гегелем по явной аналогии с поступательным движением

научного знания, получить санкцию на содержательность в

рамках научной теории ей не удается: научная сеть цитирова-

ния не подтверждает центральной идеи Гегеля - связи начала

и конца, встроенного в начало <кода> развертывания системы

по моментам определенности из не развитого <в себе> в разви-

тое <для себя> состояние, то есть не обнаруживает вектора-оп-

ределителя в духе биологического кода или растительной души

Аристотеля: желудь есть дуб в потенции, младенец - пенсио-

нер, и с мест они не сойдут. Не пересекутся: желудю не быть

пенсионером, младенцу - дубом. В науке такое наблюдается

сплошь и рядом. Идет Кеплер на поиски гармонии небесных

сфер, а находит <несовершенные> эллипсы. Защищает Галилей

М.К.Петров_____________________________100

Аристотеля от ревизии Кеплера, находя, что принцип лени-

инерции послужит решающим доводом в пользу совершенства

кругового движения и в посрамление эллипсов, а в результате

перевертывается антично-христианский разумный миропоря-

док вместе с первым двигателем Аристотеля и т.д.

Зато в рамках схоластической теории схема Гегеля, его тож-

дество субъекта и объекта работают почти идеально, хотя и за-

дом наперед: прямая связь начала и конца возникает не пото-

му, что очередная работа запрограммирована была в начале, а

потому, что без прямой ссылки на начало не может появиться

и войти в целостность ни одна схоластическая работа. Но ил-

люзия гегелевской поступательности почти полная: абсолют-

начало ведет себя как гегелевский субъект, раскрывающий в

устойчивом формализме объекта - массиве схоластических ра-

бот - себя <для себя>.

Мы подчеркиваем эти различия между научной и схоласти-

ческой теориями вовсе не для того, чтобы бросить тень на

З.А.Каменского, доказать, скажем, что, пытаясь обосновать ме-

тодологию философских исследований как научную дисципли-

ну, он фактически обосновывает ее как дисциплину схоласти-

ческую. Более того, статья З.А.Каменского для нас, как, похо-

же, и наша статья в <Вопросах философии> для З.А.Каменско-

го, ценна именно в научном плане опоры, возможности посту-

пательного выхода к новой проблематике, и среди тех новых

гроблем, которые оказываются доступными для анализа, наи-

более важной нам представляется проблема доказательности

историко-философского исследования, двух типов доказатель-

ности - научного и схоластического, изменения познаватель-

ной ситуации и т.п.

История философии, как и философия вообще, с момента

ее возникновения вынуждена была работать на принципах, а

не на верифицируемых гипотезах, в лучшем случае ссылаясь на

совокупную практику как на критерий истинности принципов.

Соответственно в философии, и особенно в истории филосо-

фии накапливался арсенал заменителей внешних абсолютов

доказательности, арсенал формальных совершенств иерархиче-

ского толка, когда, скажем, монизм при прочих равных услови-

ях всегда предпочтительнее дуализма или тем более плюрализ-

ма, порядок - беспорядка, простота - сложности, систем-

ность - неоднородности оснований и т.д. Формальная, иногда

и эстетическая природа таких принципов очевидна, но вместе

101___________________Проблема доказательности...____________________

с тем и объяснима: если уж нет прямого выхода к внешним аб-

солютам доказательности и научная теория невозможна, для

любых целей предпочтительнее монизм, простота, порядок,

система, имманентная цель развития, представлена ли она рас-

тительной душой Аристотеля, программой наших кибернетиков

или однозначной связью неразвитого начала с развитым кон-

цом - <трупом тенденции>.

Но сегодня-то положение изменилось: научно-техническая

революция на правах частного, но крайне важного для филосо-

фии побочного продукта производит массовые потоки так на-

зываемой документации с незапланированной информативно-

стью: бюджеты, отчеты, справочники, доклады, описания, за-

явки и т.д., когда даже такой невинный обычай, как указание в

журналах на место работы автора, может дать статистику куда

более показательную для общего направления и лица журнала,

чем любая из напечатанных в журнале статейл Эта новая позна-

вательная ситуация, в которой значительная часть принципов,

особенно относящихся к теории познания и истории филосо-

фии, может быть соотнесена с независимой от нее реальностью

и проверена на соответствие этой реальности, то есть может

быть превращена из принципов-абсолютов в имеющие эври-

стический смысл и подлежащие обоснованию гипотезы. И эти

новые обстоятельства ставят нашу тяготеющую к научности

философию и историю философии перед вполне конкретной и

выполнимой задачей последовательной борьбы за научность, за

замену везде, где это возможно, схоластических ходов мысли с

опорой на авторитет имен научными ходами мысли с опорой

на внешнюю реальность фактов.

И здесь же возникает проблема отношения к классическому

наследству. Тут сложно что-то утверждать и на чем-то настаи-

вать, ходить по земле фактов не так-то просто, но классики,

ей-богу же, не виноваты, когда мы больше по привычке втяги-

ваем их на правах доказательных авторитетов в довольно со-

мнительные ситуации. Этого, нам кажется, полезно всячески

избегать: ни дух, ни буква марксизма-ленинизма не могут быть

совмещены со схоластической системой доказательности, по-

строенной на иерархиях авторитетов и антиавторитетов.

З.А.Каменский пишет: <Философия возникает тогда, когда

предметом рассмотрения становится проблема отношения

субъекта и объекта. Само по себе это отношение существовало

еще до появления человека, до выделения его из животного

М.К.Петров___________________________102

мира. Но оно становится специфическим, когда появляется че-

ловек, а вместе с ним и такая форма этого отношения, как че-

ловеческая практика и знания, сперва выступающие как зачат-

ки науки, а затем и как сама наука. В русле развития этой по-

следней и возникает та область знания, предметом изучения

которой становится само субъект-объектное отношение и для

которой, следовательно, оно становится основной, конституи-

рующей проблемой> (с. 120).

Постулируется, таким образом, последовательность: живот-

ное состояние - специфика практики и знания - зачатки нау-

ки - наука - философия. И ничего в этой последовательности

не было бы странного, если бы она выдвигалась на правах ги-

потезы, а не принципа. А вот попытка обосновать ее как прин-

цип вовлекает автора в сложные доказательные маневры. Ему

приходится ссылаться на Энгельса, а чтобы получить это право

- отождествлять субъект-объектное отношение с основным

вопросом философии, что уже само по себе не так уж бесспор-

но. Но дело даже не в этом, а в том, что, включая в систему

доказательств Энгельса как такового, автор подписывает мо-

ральное обязательство следовать и другим высказываниям Эн-

гельса, прежде всего о философии и науке. Таких высказыва-

ний много и в <Диалектике природы>, и в других работах. При-

ведем типичное: <Восемнадцатый век собрал воедино результа-

ты прошлой истории, которые до того выступали лишь разроз-

ненно и в форме случайности, и показал их необходимость и

внутреннее сцепление. Бесчисленные хаотичные данные по-

знания были упорядочены, выделены и приведены в причин-

ную связь; знание стало наукой, и науки приблизились к сво-

ему завершению, т.е. сомкнулись, с одной стороны, с филосо-

фией, а с другой - с практикой. До восемнадцатого века ника-

кой науки не было; познание природы получило свою научную

форму лишь в восемнадцатом веке или, в некоторых отраслях,

несколькими годами раньше> (Соч., т. 1, с. 599).

Если наложить это высказывание Энгельса на предложен-

ную автором последовательность, мы получим более чем забав-

ный результат. Энгельс, правда, говорит о стихийном материа-

лизме древних греков, о наивно-материалистическом характере

их мировоззрения (см.: Диалектика природы. М., 1955, с. 147-

148*), и философии, которая должна бы, по постулату автора с

* Эта огорчительная стихийность и неуместная наивность прекращены в на-

шей историко-философской традиции усилиями М.А.Дынника. Он просто гово-

103___________________Проблема доказательности...____________________

уточнением Энгельса, появиться <в русле развития науки> где-

то после XVIII в., разрешено теперь появиться там, где она

появилась, - у древних греков. Но тут же, как только речь за-

ходит о материализме и идеализме, на сцене появляются свиде-

тельства Ленина и Маркса, с которыми в принятой автором сис-

теме доказательств также приходится считаться как с абсолютами.

Мы вовсе не собираемся разбираться, кто здесь прав, чьим

свидетельствам следует придавать больше весу и т.д. и т.п. Не в

этом дело. Просто мы твердо убеждены, что в нормах схола-

стической аргументации можно <доказать> все; здесь дело об-

стоит точно так же, как и с <принципиальным> построением

истории философии: элиминировать одни, отправлять на пери-

ферию другие, брать нужные цитаты, выстраивать <в строгую,

четкую линию> любые авторитетные фразы - неотъемлемое

право любого увлекающегося этим видом доказательств. Вместе

с тем, если свидетельства классиков берутся, как и должно, на

правах историко-философских фактов, они сами образуют про-

блему и способны помочь разобраться в других проблемах.

В самом деле, если взять центральный для статьи З.А.Ка-

менского вопрос о двух <чистых> решениях субъект-объектного

отношения, то, поскольку это отношение преобразовано в ос-

новной вопрос философии, мы оказываемся все перед той же

проблемой возникновения материализма и идеализма, относи-

тельно которой, среди прочего, подлежащего исследованию

материала, есть три свидетельства классиков, различно трак-

тующих это событие. Расхождение классических результатов

само может стать предметом историко-философского исследо-

вания, в котором, видимо, одним из центральных будет вопрос

о том, почему Маркс, получивший классическое образование

специалист-античник, особенно по философии Демокрита и

Эпикура, практически ничего не говорит об античном материа-

лизме, тогда как Энгельс и Ленин, не будучи специалистами-

античниками, говорят об античном материализме.

В случае с Энгельсом вскрывается типичная <схема заимст-

вований>: лекции по истории философии Гегеля (<Рассуждение

о начале>) - Аристотель (Метафизика, 983). Формулировка

риг об идеалистах и материалистах, определяя в идеалисты и тех (пифагорейцы

и элеаты), которые у Энгельса ходили вроде бы в наивных материалистах (см.,

например: Материалисты Древней Греции. М., 1955, с. 7). Историю и причины

созревания стихийного материализма, а равно и его раскола на материализм и

идеализм восстановить крайне затруднительно.

М.К.Петров___________________________104

Аристотеля явно восходит к <теологам>. Орфик Мусей, напри-

мер, так определял начало: <Из единого все рождается и в него

же разрешается> (Diog. proom. 1.3). Близкие формулировки с

конкретизацией <единого> по земле, воде, воздуху или огню

встречаются повсеместно, и, если, как это сделано у Энгельса,

причастность к стихийному материализму определена по такой

формуле, все - от Гомера и Моисея до Еврипида и Аристофа-

на - должны считаться стихийными материалистами. Близкая

по смыслу схема восстанавливается и для Ленина, хотя здесь

первичное опосредование идет через кантианцев.

К Марксу такой подход неприменим: он знал первоисточни-

ки, часто ссылался на них и не нуждался в их истолковании.

Тем более интересным с историко-философской точки зрения

представляется тот факт, что именно Марксу принадлежит то,

по нашему мнению, наиболее удовлетворительное определе-

ние, которое ограничивает противоположность материализма и

идеализма рамками нового времени. Отвечая на риторический во-

прос о том, не занесен ли материализм в Англию извне, Маркс от

имени <грешной истории> пишет: <Материализм - прирожденный

сын Великобритании... Номинализм был одним из главных элемен-

тов у английских материалистов и вообще является первым выраже-

нием материализма (курсив везде не наш. - М.П.)...У Бэкона, как

первого своего творца, материализм таит еще в себе в наивной

форме зародыши всестороннего развития> (Соч., т. 2, с. 142).

Мы целиком согласны с оценкой этого наиболее удовлетво-

рительного для нас определения у З.А.Каменского: действи-

тельно, его нельзя совместить с авторским принципом единст-

ва, по которому <философия возникает там и тогда, где и когда

решается проблема субъект-объектного отношения, следова-

тельно, там, где возникают две основные формы ее решения -

материализм и идеализм> (с. 126). По смыслу определения

Маркса, философия более двух тысячелетий существовала без

этих основных форм решения, а возможно, и без субъект-объ-

ектного отношения в осознанной для философии форме.

И опять-таки, важен здесь не исход спора в плане схоласти-

ческой доказательности, а проблематика, возникающая из во-

проса, который мог бы встать перед нашими оппонентами: по-

чему материалист и специалист-античник Маркс не заметил

античного материализма? По нашему мнению, он и не мог его

заметить, во-первых, потому, что он античник-специалист, а

Дата добавления: 2015-10-21