го содержит 260 430 словоформ (словарь - 29 899).
После Ципфа, исследования которого касались главным об-
разом ранговых распределений частот словоупотребления в
связных текстах (закон Ципфа), была открыта и группа других
М.К.Петров_________________________116
свойств - <глубина памяти> (Ингве), квоты участия левого в
правом (<цитирование>), шаговое смещение смысловых единиц
к определенности (падение энтропии), структуры конечной оп-
ределенности, но текст как высшая единица языка, имеющая
свой особый формализм, далек еще от признания. <Текст -
природа лингвиста> - одно из самых популярных среди языко-
ведов изречений, но осознания того, что <природа> эта сотво-
рена человеком по особым правилам, пока не видно. Хоккет,
например, в третьем из семи постулатов пишет: <Мы вполне
можем ограничить внимание отрезками конечной длины, кото-
рые называют предложениями> (2, р. 221). Интересно, согла-
сится ли с ним его <слушающий>, если он услышит <отрезки
конечной длины> вроде нашей последовательности 2?
Посмотрим, как все это произошло и что могут означать но-
вые свойства языка.
Современная <точная> лингвистика любит начинать свое ле-
тосчисление с Соссюра, с его <коперниковского переворота> в
языкознании. Смысл переворота заключался в четком различе-
нии языка и речи по системному признаку. <Надо с самого на-
чала встать на почву <языка> и его считать нормой для всех
прочих проявлений речевой деятельности... По нашему мне-
нию, понятие языка (langue) не совпадает с понятием речевой
деятельности вообще (langage); язык - только определенная
часть, правда важнейшая, речевой деятельности. Он, с одной
стороны, социальный продукт речевой способности, с другой
- совокупность необходимых условий, усвоенных обществен-
ным коллективом для осуществления этой способности у от-
дельных лиц. Взятая в целом, речевая деятельность многофор-
менна и разносистемна; вторгаясь в несколько областей, в об-
ласти физики, физиологии и психики, она, кроме того, отно-
сится и к индивидуальной и к социальной сфере; ее нельзя отне-
сти ни к одной из категорий явлений человеческой жизни, так как
она сама по себе не представляет ничего единого> (3, с. 324).
Язык, таким образом, рассматривается как устойчивое в не-
устойчивом и многообразном (речевая деятельность), как нор-
ма и связь этого неустойчивого. <Язык есть система, подчи-
няющаяся своему собственному порядку> (там же, с. 332), что
и приводит к взгляду на словарь и грамматику как на содержа-
тельные и сведенные в систему нормативов устойчивые момен-
ты речи. <Возможность фиксировать относящиеся к языку яв-
ления и приводит к тому, что верным его изображением могут
117________________Язык и предмет истории философии_________________
служить словарь и грамматика, ибо язык есть склад акустиче-
ских образов, а письмо - осязаемая их форма> (там же, с. 327).
Вся область применений языка (речевая деятельность), для
которой Ельмслев использует термин <узус>, предстает как
приспособление возможностей системы к условиям и потреб-
ностям момента, как манифестация (собственно речь - parole),
как обмен в принципе неизменными и всеми одинаково вос-
принимаемыми акустическими (или осязаемыми) образами -
содержательными компонентами единой системы. <Избегая
бесплодных определений слов, мы прежде всего различили
внутри общего феномена, каким является речевая деятельность
(langage), два факта: язык (langue) и речь (parole). Язык для нас
- это речевая деятельность минус сама речь. Он есть совокуп-
ность лингвистических навыков, позволяющих отдельному че-
ловеку понимать других и быть ими понятым> (там же, с. 341).
Эта мысль Соссюра о языке - упорядоченной системе
средств взаимопонимания, и о речи - конкретном использова-
нии этих средств в актах обмена в <говорящей массе>, стала,
по существу, <началом> современной лингвистики. В статье
1942 года <Язык и речь> Ельмслев, развивая в этой части Сос-
сюра, усиливает именно этот момент замкнутости речевой дея-
тельности (узуса) на язык-систему (схему): <Реализация схемы
обязательно является узусом: коллективным и индивидуаль-
ным. Мы не знаем, как возможно с этой точки зрения сохра-
нить и отдельно исследовать различие между социальным и ин-
дивидуальным. Речь в целом может рассматриваться как факт
языка, акт речи - как факт индивидуального узуса; бесполезно
рассматривать их иначе. Могут возразить, что при таком под-
ходе смазывается свободный и непроизвольный характер акта,
а также его творческая роль. Но это не так: ведь узус - это
множество возможностей, из которых в момент акта речи со-
вершается свободный выбор. Описывая узус, надо всегда учи-
тывать пределы, в которых допускаются колебания и отклоне-
ния; если эти пределы зафиксированы точно, в актах речи не
имеет места выход за них. Если это произойдет, описание узуса
надо перестроить. Таким образом, из определения следует, что
в акте речи не может содержаться ничего, что не было бы пре-
дусмотрено узусом> (4, с. 65).
Эта позиция подкреплена и своеобразным лингвистическим
материализмом образца XVII-XVIII вв., еще больше сближаю-
щим исходное сечение Соссюра язык-речь с традиционным
М.К.Петров___________________________118
для науки водоразделом теория-взаимодействие. <По нашему
мнению, некоторые течения современной лингвистики напрас-
но прибегают к реализму, плохо обоснованному с точки зрения
теории познания; лучше было бы вернуться к номинализму.
Реализм не упрощает, а усложняет вещи, не расширяя сколь-
ко-нибудь существенно наших знаний. Лингвист, изучающий
соотношения между именем и вещью, должен особо стремить-
ся к тому, чтобы имя и вещь не смешивались> (там же). По су-
ти дела, это и есть лозунг современной лингвистики: текст -
природа лингвиста.
Предлагается, таким образом, описывать то, что есть, руко-
водствуясь при этом идеей репродукции, повтора - <если эти
пределы зафиксированы точно, в актах речи не имеет места
выход за них>, то есть возникает обычная естественнонаучная
или кибернетическая ситуация описания по поведению, поиска
за явлениями закона, устойчивого в надежде, что найденное
будет обладать свойствами обратимости, и, единожды выделив
этот момент устойчивости в повторах, мы всегда сможем вос-
произвести группу связанных с ним явлений. В <Пролегоме-
нах> Ельмслев пишет: <Цель лингвистической теории - испы-
тать, по-видимому, на исключительно благоприятном объекте
тезис о том, что существует система, лежащая в основе процес-
са, - постоянное, лежащее в основе изменений> (5, с. 271).
Это постоянное, лежащее в основе изменений, надлежит
изъять из текстов. <Объекты, интересующие лингвистическую
теорию, суть тексты. Цель лингвистической теории - создать
процедурный метод, с помощью которого можно понять дан-
ный текст, применяя непротиворечивое и исчерпывающее опи-
сание. Но лингвистическая теория должна также указать, как с
помощью этого метода можно понять любой другой текст той
же самой природы... Пользуясь инструментом лингвистической
теории, мы можем взять из выборки текстов запас знаний, ко-
торый снова можно использовать на других текстах. Эти зна-
ния касаются не только и не столько процессов или текстов, из
которых они извлечены, но системы или языка, на основе ко-
торой (или которого) построены все тексты определенной при-
роды и с помощью которой (или которого) мы можем строить
новые тексты. Посредством лингвистической информации, по-
лученной нами таким образом, мы сможем построить любые
мыслимые или теоретически возможные тексты на одном и
том же языке... По-видимому, было бы невозможным для чело-
119_______________Язык и предмет истории философии_________________
века проработать все существующие тексты, и, более того, этот
труд был бы напрасным, поскольку теория должна распростра-
няться также и на еще не существующие тексты. Лингвист-тео-
ретик, как и всякий другой теоретик, должен предвидеть все
мыслимые возможности - представить эти возможности, кото-
рые он сам не испытал и не видел, реализованными, хотя не-
которые из них, вероятно, никогда не будут реализованы. Толь-
ко таким образом можно создать лингвистическую теорию, кото-
рую с уверенностью можно применять> (там же, с. 276-277).
Нет ничего легче, как сходу раскритиковать философскую
несостоятельность такой теории, где мир речевой деятельности
(узус) - <множество возможностей, из которых в момент акта
речи совершается свободный выбор>, и замкнутую систему та-
ких возможностей можно извлечь из выборки текстов, можно
определить по этой системе границы узуса и пребывать в пол-
ной уверенности, что ничего нового даже в <несуществующих
текстах> не будет сказано. Лингвист-теоретик, властелин такой
всеобъемлющей теории, оказался бы в силу способности пред-
видеть все <мыслимые возможности> по совместительству все-
ведущим богом христиан: знать все, что было, есть и будет ска-
зано или написано, а именно такая задача ставится Ельмсле-
вом перед лингвистической теорией, значит, заведомо знать
все. Но увлеченные и заинтересованные редко задумываются
над следствиями из собственных постулатов, и к тому же лин-
гвистика критиковала и критикует себя более фундаментально
и для самой себя доказательнее, чем это может сделать философ,
поэтому не будем торопиться и попробуем понять, что же привле-
кало и привлекает так много сил, таланта, увлечения, времени к
разработке научной или математической модели языка.
Хотя и частным, но важным обстоятельством было здесь,
нам кажется, появление кибернетики и счетных машин. Не ог-
раниченные в принципе возможности машинной памяти и бы-
стродействия создали условия для перевода теоретической про-
блемы в плоскость практической ее реализации, приложения
прежде всего для перевода с языка на язык - действительно
актуальной задачи в условиях научно-технической революции.
Так или иначе, но дальнейший ход событий теснейшим об-
разом связан с теоретической подготовкой машинного перево-
да. Основные усилия в этом направлении предпринимались
американцами под влиянием поведенческой теории Блумфил-
да, по которой речь вплетена в поведение, лишь перекрывает
М.К.Петров___________________________120
<разрыв двух нервных систем>, если такой разрыв возникает, и
реализуется как замещенная реакция или замещенный стимул:
<Биологически существенные вещи одни и те же в обоих слу-
чаях - в речевом и в безречевом процессе, а именно S (голод
и вид пищи) и R (движения, направленные на добычу пищи).
Все это практическая часть дела. Явление речи s...r не более
как средство, которое делает возможным осуществление S и R
в различных индивидах> (6, с. 130). В <Постулатах> Блумфилд
предельно близок к Ельмслеву и даже несколько прямолиней-
нее в констатации замкнутости системы общения: <В пределах
определенных общностей последовательный ряд высказываний
полностью или частично сходен... Каждая подобная общность
есть речевая общность... Совокупность высказываний, которые
могут быть произнесены в речевой общности, есть язык данной
речевой общности> (6, с. 145).
Концепции Ельмслева и Блумфилда толкали лингвистов на
единый путь - на сегментацию текстов и проверку идентично-
сти сегментов на дистрибуцию, на распределение в конечное
число идентичных окружений. Успехи фонологов в описании
фонетических систем, заверения теоретиков о замкнутости ре-
чевой деятельности на систему придавали лингвистическим за-
дачам, в частности и задаче перевода, корректный математиче-
ский вид: тексты сегментируются на элементы, элементы иден-
тифицируются по окружениям и сводятся в систему, между
элементами различных систем-языков или элементарными ок-
ружениями устанавливаются однозначные соотношения, после
этого на вход машины можно подавать текст из сочетаний эле-
ментов одного языка и получать на выходе текст из сочетаний
другого языка.
Идея привлекала прежде всего очевидной, казалось бы, воз-
можностью исключить из операций смысл, двигаться по осво-
енному формальному основанию. В 1950 году Хауген, выражая
чувства многих лингвистов, говорил: <Главное открытие, сде-
ланное современной лингвистикой, заключается в том, что
можно найти взаимоотношения между всеми лингвистически-
ми элементами, изучая их дистрибуцию... Нас уже более не ин-
тересуют внешние критерии, а лишь окружения, в которых на-
ходятся изучаемые элементы, и сравнение этих окружений с
окружениями других элементов> (7, с. 252). В сборнике 1955
года по машинному переводу введение так выделяет общую
идею предлагаемых статей: <В большинстве предлагаемых ра-
121________________Язык и предмет истории философии_________________
бот неявно предполагается существование взаимно-однознач-
ного соответствия между языком оригинала и языком перевода.
Если это допущение правильно, то можно говорить о чисто ма-
шинном процессе в широком смысле слова, который, будучи
примененным к входному тексту, выдаст на выходе его перевод
и который в результате повторного применения уже к переводу
воспроизведет исходный входной текст> '(8, р. 1).
Идея <полной дистрибуции>, прямо вытекающая из гипотез
Ельмслева и Блумфилда, была наиболее полным и последова-
тельным выражением структуральных умонастроений, попыт-
кой прямо, на уровне языковой конкретности - значимых
предложений и слов - исчерпать предмет. В первых же рабо-
тах по машинному переводу ее реализация наткнулась на пре-
пятствие, появления которого можно было (по нашему сего-
дняшнему, естественно, пониманию) ожидать: текст - целост-
ность качественных, а не количественных различений, в нем
нет повторов, как нет их, скажем, на уровне книг, страниц в
книге, предложений на странице, и, следовательно, во всем
многообразии текстов, сколько бы мы их ни сегментировали,
нам, строго говоря, не удастся обнаружить двух идентичных
окружений.
Один из пионеров дистрибуции Хэррис уже в 1957 г. оценил
это препятствие: <Каждая индивидуальная морфема (слово -
М.П.) характеризуется единственным набором встречающихся
вместе с ней морфем, или окружений... Индивидуальность
морфем в этом отношении делает затруднительным составле-
ние экономного описания языка> (9, с. 530). Хэррис, правда,
не отказывается от замкнутого узуса - символа структуралист-
ской веры, вводит, например, понятие <индивидуальное окру-
жение> через повтор в одинаковых предложениях, которые, по
его мнению, можно встретить <в языковом тексте некоторого
объема> (там же). В примечаниях он даже пробует утвердить
автономию формы: <Окружения должны рассматриваться как
сырой материал для классификации и сопоставления; они не
могут быть получены из какого бы то ни было нелингвистиче-
ского источника типа <сочетания значений, которые говоря-
щий хочет выразить>> (там же, с. 532-533).
Но такой нелингвистический источник все же нужен, при-
чем источник в весьма специфической функции. Он мелькает
уже у Блумфилда как <информант>, хотя здесь еще даже и не
угадывается его истинное величие: <Мы должны уметь предуга-
М.К.Петров__________________________122
дывать, откуда следует, что слова <могут быть произнесены>.
Мы устанавливаем, что при определенных стимулах француз
(или говорящий на языке зулу и т.д.) скажет то-то и то-то, а
другой француз (или знающий зулу и т.д.) будет реагировать
соответственно речи первого. Когда в распоряжении имеется
хороший информатор или когда дело идет о языке самого ис-
следователя, предугадывание просто; в других случаях оно
представляет наибольшие трудности для дескриптивной лин-
гвистики> (6, с. 145). Пока информант лишь помощник, хотя
последние слова звучат воистину пророчески. У Хэрриса, когда
он говорит об идентификации окружений, этот <нелингвисти-
ческий источник> вырастает до своих истинных размеров:
<Практически невозможно производить подобные проверки без
информанта, т.е. носителя данного языка, поскольку невоз-
можно просмотреть все, что было сказано или написано на
данном языке даже за ограниченный период времени. Выборка
из языкового материала, по которой можно было бы судить
обо всем языке, оказалась бы практически необозримой по
объему. При работе с информантом ему предлагают такие от-
резки речи, которые стимулируют произнесение им выраже-
ний, содержащих исследуемое языковое явление; при этом ста-
раются никак не влиять на информанта, чтобы не вызвать с его
стороны употребление неестественных выражений> (9, с. 544).
Нетрудно заметить радикальное изменение позиции. По
Ельмслеву, как мы уже видели, лингвист-теоретик, изъяв из
выборки текстов лингвистическую теорию - системное описа-
ние узуса, становится всеведущим богом, способным <предви-
деть все мыслимые возможности - представить эти возможно-
сти, которые он сам не испытал и не видел, реализованными,
хотя некоторые из них, вероятно, никогда не будут реализова-
ны> (5, с. 277). Ради такого всезнания и затевалось дело с по-
иском элементов и их распределений: <Итак, первая задача ана-
лиза - произвести разделение процесса текста> (там же, с. 289).
Подвигнутый на дело Хэррис вводит в ситуацию <третье лицо>
как раз в функции такого всезнающего лингвиста-теоретика, с
которым можно обращаться точно так же, как пионеры науки
обращались с христианским богом, усматривая в эксперименте
способ задавать ему вопросы: <Вместо того чтобы просматри-
вать большое количество текстов в поисках окружений конст-
рукции The cat drank> <Кошка выпила>, мы предлагаем ее но-
сителю языка и на основе его ответов составляем список всех
123_______________Язык. и предмет истории философии_________________
окружений этой конструкции. Нужно, конечно, стремиться к то-
му, чтобы ответы информанта были естественными> (9, с. 544).
Иными словами, мы предполагаем, что некто уже знает то,
что нам предстоит узнать, что он уже проделал ту работу, кото-
рую мы только начинаем, и, поскольку информант лишь <но-
ситель языка>, все мы, в сущности, лингвисты-теоретики ельм-
слевского толка. Комизм положения только усиливается тем
обстоятельством, что функция божественной санкции, которая
возлагается на информанта и называется в лингвистике <отме-
ченностью>, испытывает, если дело идет о приведенном в на-
чале анализа тексте 1, а не 2 (его можно было бы составить по
формуле: <У попа была собака...>, давление запрета на повтор-
плагиат, то есть информант, на которого <стараются никак не
влиять>, чтобы <не вызвать с его стороны употребления неесте-
ственных выражений>, обязан был бы отбрасывать как невоз-
можные и повторяющиеся все те связанные уже в текст сег-
менты, которые лингвист собрался исследовать.
Этот исходный и мгновенный тупик, в котором с самого на-
чала оказались работы по машинному переводу, в более общей
форме <правдоподобных рассуждений> зафиксировал в то вре-
мя Бар-Хиллел: <Нет никакой надежды на то, что применение
электронных вычислительных машин дискретного действия в
области перевода приведет к каким бы то ни было революци-
онным сдвигам. Полная автоматизация этого вида умственной
деятельности представляется абсолютной утопией по той при-
чине, кто книги и статьи обычно пишутся для читателей, рас-
полагающих определенной суммой знаний и наделенных спо-
собностью логического мышления, включая не только собст-
венно логический вывод, но и так называемые правдоподобные
рассуждения> (10, с. 205).
После Бар-Хиллела с близкими по содержанию заявлениями
выступили почти все пионеры и недавние энтузиасты машин-
ного перевода, которые еще совсем недавно довольно дружно
ополчались на первого отступника - Таубе, хотя он, по суще-
ству, сказал то же Самое: <Сказать о знаке, изображенном на
одной странице, что он есть тот же символ, что и знак, изобра-
женный на другой странице, - значит сказать, что быть сим-
волом - это нечто большее, чем просто быть знаком опреде-
ленного начертания. А это в свою очередь означает, что лю-
бой формальный процесс, как бы продолжителен он ни был
и с какой бы точностью ни проводился, - это всего лишь
вставка между неформальным началом и неформальным
концом> (II, с. 116).
Вместе с тем признание тупика не есть еще его осознание,
тем более что большинство бывших энтузиастов машинного
перевода рассматривают все же возникшее препятствие как
формальное препятствие, видят его в <вероятностной> природе
языка, то есть отнюдь не отказываются от идеи замкнутого узу-
са, который может быть представлен и конечным полем веро-
ятных событий. В этом смысле, скажем, анализ Лема, при всей
его обстоятельности, остроумии ходов и сравнений не дает все
же осознания характера проблемы, остается в кругу представле-
ний о степени формализации, даже когда он прямо критикует
поведенческую схему: <Бихевиористский подход представляется
мне безнадежным и в самых смелых его логических продолже-
ниях, согласно которым проблему <значения> можно будет
полностью отбросить, когда мы научимся с величайшей точно-
стью исследовать материальные процессы, лежащие в основе
процессов психических> (12, с. 221-222). Здесь нет чувства тож-
дества логического и поведенческого как характерной особен-
ности научного формализма. Именно это, нам кажется, вынуж-
дает Лема занять не столько осознанную, сколько выжидаю-
щую позицию: <Итак, мы стоим перед длительной осадой. Не
надо слушать советов тех, кто уговаривает отступить, - это по-
раженцы, их и в науке немало, - особенно когда осада обеща-
ет быть длительной и тяжелой> (там же, с. 224).
Нам тоже кажется, что для паники нет причин. Но вместе с
тем не все можно и нужно осаждать, да и осады бывают раз-
ные. Тактика барона фон Гринвальдуса пред замком Амальи -
не лучший способ. К тому же если проследить общую тенден-
цию поведения лингвистов перед парадоксом неформализуемо-
сти, то она куда больше походит на отступление, чем на осаду.
Уже анализ по непосредственно составляющим в той форме, в
какой он был предложен Уэллсом, является, по сравнению с
<полной дистрибуцией>, явным отходом от проблемы, посколь-
ку между языковой конкретностью (уровень терминов) и уров-
нем лингвистического описания сразу же появилась непрохо-
димая полоса перехода от класса к термину, то есть возникла
та самая абстрагирующая мистификация, которая легко позво-
ляет перейти от котенка в семейство кошачьих, но крайне за-
трудняет обратное движение, всегда можно наскочить на како-
го-нибудь ягуара или ирбиса. Как раз в этом отрыве от пробле-
мы и возникает почва для той игры, над которой потешается
Таубе: <В эту игру играют так. Сначала заявляют, что, если не
учитывать незначительные детали инженерного характера, ма-
шинную программу можно приравнять самой машине. Затем
блок-схему программы приравнивают с-мой программе. И на-
конец, заявление, что можно составить блок-схему несущест-
вующей программы для несуществующей машины, означает
уже существование этой машины> (II, с. 65).
Этот отрыв, непроходимая полоса в каждом дальнейшем
шаге лингвистики не только сохранялись, но и дополнялись
новыми отрывами, новыми полосами. В порождающих грамма-
тиках Хомского (13) тот же расчленяющий эффект возникает
не только как разрыв между уровнем терминов и уровнем опи-
сания, но делает и само описание разорванной структурой.
Следуя, скажем, за Хомским, но начиная с уровня терминов,
мы легко возводим грамматическую надстройку для любого
данного предложения:
S (Предложение)
Отсюда две ветви вниз (обозначаю 1 и 2), каждая
раздваивается и т.д.
1. NP (Именная группа)
1.1. Т (Артикль) (the)
1.2. N (Имя) (man)
2. VP (Глагольная группа)
2.1. Verb (Глагол)
2.2. NP (Им.гр.)
2.2.1. Т (Артикль) (the)
2.2.2. N (Имя) (ball)
(Уровень терминов)
Но мы решительно не видим способа строительства с кры-
ши, с надстройки над пустым местом, то есть того самого по-
рождающего движения сверху, по которому и названа такая
грамматика. Такое движение споткнется не только на переходе
к уровню терминов, но и на переходе к любому этажу, где так-
же будет возникать выбор, уничтожить который нельзя без об-
ращения к уровню терминов, то есть мы будем либо получать
по своей особой грамматике для каждого уже известного пред-
ложения, либо же вообще не стронемся с уровня предложений.
Трансформационный анализ с выделением <ядерных> пред-
ложений добавит только еще одну ступень неопределенности.
И хотя бесспорно, что <грамматика существенно упрощается
при добавлении трансформационного уровня> (13, с. 454), само
М.К. Петров__________________________126
это упрощение носит с формальной точки зрения запрещаю-
щий, а не порождающий характер, поскольку, и здесь мы сно-
ва встречаемся с едва прикрытой фигурой всезнающего инфор-
матора, прежде чем различать трансформации на обязательные
и факультативные, а предложения, соответственно, на ядерные
и пассивные, мы обязаны либо снять с порождения запрет на
плагиат и различить в повторе необходимое и случайное, либо
же поставить рядом с собой бога-лингвиста-теоретика Ельм-
слева и с божьей помощью разбираться, какое из уникальных
предложений порождается законно, а какое незаконно или не
совсем законно - факультативно.
И все же, нам кажется, было бы явной несправедливостью
просто перечеркнуть события последних десятилетий в лин-
гвистике в силу их изначальной ложной направленности и от-
сутствия результатов, как это делает Таубе, рассматривая всю
деятельность по машинному переводу как заблуждение: <Мы
здесь не настаиваем на том, что исследуемая нами деятель-
ность навязывалась как преднамеренный обман, а лишь счита-
ем эту деятельность заблуждением. С другой стороны, безотно-
сительно к целям и намерениям ученых, попавших в сети этих
заблуждений, важно подчеркнуть то, что общественность, бла-
гоговеющая перед именем ученого XX века, оказалась обману-
той> (II, с. 123).
В чем же общественность обманута? В том, что научные ме-
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 45 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |