б) Относительно нападения на здоровье (нанесение побоев и ран) договор Олега (ст. 5) и договор Игоря (ст. 14) постановляют, что за удар мечом или другим орудием виновный платит 5 литр серебра по закону русскому. Действительно, по русскому закону (Русской Правде) за удары и раны полагается денежный штраф (различный по различию цели нападения). Хотя Русская Правда допускала наряду с денежными штрафами и месть за преступления этого рода, но и византийское право, конечно, позволяло безнаказанный ответ оскорблением за оскорбление. В этой сфере уголовного права явления мести дожили даже до наших дней. Из других преступлений против личных прав договоры упоминают о лишении свободы: "человека поработить" (дог. Иг., ст. 9).
в) Относительно преступлений имущественных и прежде всего кражи: в договоре Игоря (ст. 6) содержится также ссылка на закон русский в такой форме: вор должен не только возвратить украденную вещь, но и уплатить еще столько же, сколько она стоит, и (сверх того) вор будет наказан по закону греческому и по уставу и закону русскому. В договоре Олега (ст. 6) постановлено тройное вознаграждение потерпевшему, но нет указаний на уголовную кару. Двойное, тройное или четверное вознаграждение при воровстве-краже находим у всех первобытных народов: по древнеримским законам "рое-па manifest! furti quadrupli est". В литовско-русском праве установлено также двойное ("совитое") возвращение цены вещи. Подобное же находим у народностей Сибири ("Сборн. обычн. пр. Сибир. инород."; ст. 152, 227 и др.). В Русской Правде принята нерыночная цена вещи, а назначенная законной таксой, и, сверх того, известная сумма в пользу общественной власти (продажа), иногда совершенно равная частному вознаграждению (см. Акад. сп. Русск. Пр., ст. 30 и Кар. 86). Несомненно, что продажа и урок явились в Русской Правде из первоначального двойного вознаграждения. Что касается добавочного уголовного наказания (по договору Игоря), то его знает византийское право, полагавшее за воровство болезненные, членовредительные наказания и даже смертную казнь (за вторичную кражу). Этого не находим в Русской Правде, но встречаем в других памятниках, современной ей: арабские писатели сообщают, что у русских за воровство наказывали виселицей; наши летописи XII в. смертную казнь через повешение считают специальным наказанием для воров (князь упрекает галичан, что они князей Игоревичей повесили "как злодейев", т. е. воров). В своем месте уясним, как согласуется это с постановлениями Руссской Правды.
К постановлениям о краже относится также позволение убивать противящегося вора на месте преступления (дог. Олега, ст. 6); если же вор сдается, то хозяин может только связать его (взять). Это согласно с византийским правом (по которому позволялось убивать в нощи крадущаго вора, если нельзя было без беды пощадить его", но также согласно и с обычным правом русских; ниже будет представлено учение древнейшей Русской Правды о том, что позволяется убивать ночного вора лишь тогда, когда нельзя было его взять, и не позволяется убивать вора бегущего. Ограничения произвола над вором постановляют также и другие древние славянские законодательства (статут Винодольский). И здесь соглашение права византийского с русским было возможно и легко.
Из других преступлений против имущественных договоров (Олега, ст. 7, Игоря, ст. 5) отмечают явное отнятие вещи (грабеж) и дружинное похищение (разбой), но назначают за них такое же наказание, как и за татьбу. Древнему русскому праву (равно как и большей части прав первобытных народов) неизвестен грабеж как преступление sui generis; но из этого не следует, что такое деяние вовсе не считалось преступным и не наказывалось: напротив, он" только не выделялось в особый вид из целой массы имущественных преступлений, заключенных под общим названием татьбы (факты, доказывающие это из времен Русской Правды, приводятся ниже).
Общее значение уголовных постановлений договоров с греками для истории русского уголовного права заключается в том, что ими определяется исходный момент развития этого права: если право народа столь первобытного, каковы были руссы X в., легко могло быть соглашено с правом народа такой дряхлой цивилизации, какими были византийцы, то очевидно, что основные уголовные понятия тождественны у людей всяких ступеней развития. И младенческие народы признают, что убивать, наносить побои, красть непозволительно. Уголовное право (как и всякое другое) исходит из общих законов физической и психической природы человека, а не из искусственных воспрещений законом тех или других деяний. Оно не есть явление позднейшей цивилизации, наступившее вслед за падением института мести; напротив, оно зарождается вместе с самим обществом: рукою мстителя действует (еще не ясно сознанное) чувство права,
2) Уголовное право Русской Правды и современных ей памятников
Эпоха Русской Правды охватывает время от начала XI до конца XIII в. Мы будем пользоваться памятниками всей этой эпохи в совокупности, отмечая хронологический рост уголовных постановлений в каждом отдельном случае.
а) Преступление
Термин "преступление" хотя и известен был в эпоху Русской Правды (в переводной литературе с греческого языка), но самой Русской Правде не известен, ибо ей чуждо то понятие о преступлении, которое выражается этим термином, т. е. нарушение закона. Термин, употребляемый Русской Правдою, есть обида. В этом иногда видят доказательство частноправного взгляда на преступление как деяние, оцениваемое только по количеству вреда, нанесенного частному лицу. Мы увидим ниже, что разряд преступлений, караемых Русской Правдой, действительно ограничивается так называемыми частными преступлениями против личных и имущественных прав частных лиц. Но из этого отнюдь не следует, что оценка преступных деяний совершается только с точки зрения интересов лиц потерпевших; напротив, штраф за "обиду" платится не в пользу потерпевшего, а в пользу общественной власти: так, за укрывательство беглого раба виновный, кроме возвращения раба его господину, платит 3 гривны уголовной продажи в пользу князя; древнейшая правда не указывает прямо значение этого штрафа, говоря только: "а три гривны за обиду" (Акад., 10); но пространная Правда (Кар. 27) уясняет это вполне: "а оному платити 3 гривны продажи" (продажей называется уголовный штраф в пользу князя). Даже такая личная обида, как позорный удар не обнаженным мечом или рукоятью его, влечет за собой общественный штраф, а не личный выкуп: "12 гривен продажи за обиду" (Кар. 19).
Субъект преступления. Благодаря указанной выше этнографической особенности русского права, уже в период мести мы находим явственные, хотя и несовершенные признаки уголовного вменения. Преступником может быть только яйцо, обладающее свободной волей и сознанием. Злодеяния, совершаемые холопами, не считаются преступлениями и не влекут на деятеля уголовных взысканий: "если ворами окажутся холопы, которых князь продажею не казнит, потому что они не свободны, то вдвое платить истцу за обиду" (Кар., 43); но "если с ними свободные крали или хоронили (украденные вещи), то не подлежат княжеской продаже" (Кар., 132). Ответственным лицом перед потерпевшими является господин холопа, который или выкупает холопа, или выдает его лицом потерпевшему. Исключение из этого (впрочем, мнимое) составляет удар, нанесенный холопом свободному мужу, за что, по законам Ярослава, оскорбленный мог убить его; но сыновья Ярослава "уставили на куны" (установили денежный выкуп) с правом схватить холопа-оскорбителя и бить его, но не убить (см. Кар., 76). Во всем этом нет никаких следов уголовных взысканий (княжей продажи); напротив, если господин такого холопа укроет его у себя (не выдает), то платит 12 гривен уголовной продажи. Русская Правда молчит о возрасте при уголовном вменении; но об этом молчат памятники законодательства вплоть до 2-й полов. XVII в. (кроме судебника Казимира); отсюда нельзя, однако, заключить, что уголовные взыскания применялись одинаково и к малолетним всякого возраста: напротив, это именно немыслимо при применении мести. При совершении правонарушений всеми прочими, т. е. лицами дееспособными, в каждом отдельном случае требуется присутствие сознания неправоты действия. Так, в случае потери вещи или бегства холопа стороннее лицо, нашедшее вещь или принявшее беглеца, если не знает о потере или бегстве, может добросовестно владеть вещью; но если собственник "заповедал" о продаже (закон предполагает, что такая заповедь должна сделаться общеизвестной в своем миру в течение 3 дней), то всякий, удерживающий у себя чужую вещь, превращается уже в преступника и подлежит уголовному штрафу (Кар., 22 и 27). "Если холоп бежит и господин его заповедает, а кто-либо слышавши, или ведая, или зная даст ему хлеба или путь ему покажет, то платит за холопа 5 грив! (Кар., 123). Хотя здесь разумеется не уголовный штраф, а частное вознаграждение, но обязательство платить его возникает из деликта. Точно так же для бытия преступления считается необходимым элементом злая воля деятеля, например,: "кто злонамеренно (пакощами) зарежет коня или скотину, то платить продажи 12 грив., а за ущерб хозяину платить урок - гривну" (Кар., 98). Количество злой воли предполагается гораздо большим при истреблении, чем при татьбе тех же самых вещей; за кражу скота полагается уголовного штрафа 3 гривны, т. е. вчетверо меньше. Элемент злой воли с особенной ясностью выступает при оценке неисполнения гражданских обязательств: "если кто будет взыскивать на другом долг, а тот начнет запираться, то в случае окажется, что он злонамеренно (обидя) не возвращал ему денег, виновный платит за обиду 3 гривны" (Ак., 14). Должник, набравший мошеннически (полагавши) чужих денег и скрывшийся от кредиторов, рассматривается как вор (Кар., 133). Вообще в этом отношении Русская Правда различает случайную несостоятельность (если товар, взятый в долг, погибнет от кораблекрушения, от неприятельских войск или от пожара), несостоятельность, возникшую из порочности (culpa) должника (пропьется), и несостоятельность злостную (dolus); первый случай рассматривается как деяние невинное ("якоже пагуба от Бога есть, а не виноват"; Кар., 68). Такое распространение уголовных понятий на сферу обязательного права давало повод Чебышеву-Дмитриеву сказать, что в Русской Правде не гражданская неправда покрывает собою уголовную, а наоборот; но это другая столь же ошибочная крайность. Сознание и воля деятеля могут быть временно парализованы, вследствие чего деяние теряет свой преступный характер; это так называемое состояние аффекта: "если кто ударит другого ботогом... а оскорбленный, не стерпевши того, ткнет мечом, то вины ему в этом нет" (Кар., 21). В этом именно лежит первоначальное основание права мести. Такое состояние нельзя смешивать с состоянием необходимой обороны: последняя предупреждает преступное нападение, а в первом карается уже совершенное. Что касается необходимой обороны, то это такое состояние, при котором для лица не остается выбора законных средств защиты своего права, когда ему угрожает преступное нападение. Выше было упомянуто о праве хозяина убить вора на месте преступления. Если таковое право дается безусловно, то это не что иное, как месть. Во 2-й Русской Правде (Ярославичей) содержится два постановления об этом, весьма различные: по первому (Ак., 20) - "если убьют огнищанина или тиуна у клети, или у коня, или у скотины, то убить его как пса", т. е. без ответственности за это; никаких ограничительных условий не постановлено. Напротив, по другому постановлению той же Правды (Ак., 28) позволяется убить (всякого вора) не своем дворе, или у клети, или хлева, но если додержать вора до света, то вести его на княжий двор (к суду); если же убьют вора тогда, когда люди видели уже его связанным, то должны платить за него (уголовный штраф). Один из списков Русской Правды к этому прибавляет, что можно убить вора только на своем дворе; а если поднимут ноги (убитого) уже за воротами, то платить за него. Пространная Правда (Кар., 37) предоставляет право убить вора не только на дворе, но и повсюду, с прочими прежними ограничительными условиями, назначая плату за незаконно убитого вора в 12 гривен (продажа, а не вира). Из изложенных постановлений видно, что позволялось убивать ночного вора, но именно такого, который не сдается, и не такого, который бежит. Это совершенно не согласно с тем, что было постановлено и русскими и греками в договоре Олега, и есть не что иное, как необходимая оборона (вор, который в состоянии сопротивляться аресту, может также унести захваченные вещи). Но в таком случае как понять первую из приведенных статей о безусловном праве убивать вора? Едва ли можно усматривать здесь усиленную строгость закона по отношению к лицам высшего состояния - огнищанам и тиунам, совершающим столь гнусное преступление. Но точно так же нельзя предположить, что здесь мы имеем древнейший закон, соответствующий первоначальному безусловному праву убить вора, а в последующих статьях - ограничения, обусловленные новыми успехами права и цивилизации. Достаточно вспомнить, что тот и другой закон включены в одну и ту же Правду Ярославичей и потому могут быть разделены только весьма незначительными промежутками времени. Кроме того, гораздо раньше, в договоре Олега с греками, существовали уже указанные ограничения для произвола хозяина вещи, а, наоборот, гораздо раньше, именно в договоре с немцами 1229 г. (ст. 32), встречаемся опять с полным произволом над вором, схваченным на месте преступления: "если русин и латинянин поймает татя, то над тем ему свою воля - куда его хочет, туда и денет". Остается предположить, что в ст. 20 2-й Правды (и в договоре 1229 г.) подразумевались те же ограничительные условия при убийстве вора, которые потом особо выражены в законе; можно думать, что случай татьбы, совершенной огнищанином, возбудил вопрос, может ли собственник так же поступать с княжими дружинниками, как и с простыми людьми; закон поспешил ответить в утвердительном смысле только на это, не имея в виду разрешения всего вопроса о праве обороны.
Виновность преступного деятеля может значительно изменяться, если в одном и том же деянии проявилась совокупность воли нескольких деятелей или один из них может подчинить себе волю других (главное виновничество, подстрекательство и приказание совершить преступление лицом, имеющим влияние или власть); или все деятели совершают преступление по взаимному уговору с равным участием воли каждого (сообщество); в первом случае главный виновник несет большую ответственность, во втором - все равную. Русская Правда знает только преступное сообщество и карает каждого преступника в равной мере: уже во 2-й Правде (Ак., 40) находим, что "если 10 человек украли одну овцу, то каждый платит по 60 резан продажи". Правда пространная (Кар., 38) говорит точнее: за кражу скота из хлева или из кяети, если один крал, платить 3 гр. и 30 кун, а если их (воров) было много, то всем платить по 3 гр. и 30 кун (там же, ст. 39). Таким образом, за преступление, совершенное сообществом, каждый участник карается так, как если бы он один совершил его. Если бы Русская Правда держалась частного взгляда на преступление как на вред, нанесенный частному лицу, то она должна была бы назначить долевое вознаграждение со всех участников преступления; сверх того штраф, здесь положенный законом, есть уголовный штраф, независимый от частного вознаграждения. С другой стороны, Русская Правда и не повышает уголовной ответственности при сообществе, как ныне действующее право; это не опровергается испорченной статьей (Ак,, 29) 2-й Правды, по которой, если один крал, то платит гривну и 30 резан, а если было 18 воров, то по 300 гр. и по 30 резан каждый; здесь цифры в тексте' очевидно, испорчены (вместо 18 надо читать 10, а вместо 30 резан - 3 грив, и 30 резан). Не только соучастие, но и пособничество и неприкосновенность караются наравне с главным виновничеством, что видно из следующей просгранкой Правды: если вместе с главным виновником-холопом крали или хоронили (плоды преступления) свободные люди, то они в продаже князю (Кар., 132), Как преступное сознание (умышленность), так и злая воля (преступная энергия) могут иметь различные степени, которые знает Русская Правда и которые будут указаны при анализе отдельных видов преступлений личных и имущественных.
Преступное действие. Для бытия преступления необходимо, чтобы преступное сознание и воля перешли в действие (произвели изменение в объекте). Но уже Русская Правда знает и наказывает действие, начатое, но не достигшее цели (покушение); относительно преступлений личных она выражает это с полной ясностью: "если кто вынет меч, но не ударит, то гривна кун" (Кар., 20); за преступление оконченное - удар мечом - положено 3 грив, продажи (Кар., 25); таким образом, покушение наказывается в три раза слабее оконченного действия. Что касается покушения при преступлениях имущественных, то думают, что оно вообще ненаказуемо по древним законодательствам, в том числе и по Русской Правде; но это лишь недоразумение: вор, схваченный на месте преступления; т. е. не успевший совершить кражи, мог быть убит или схвачен и представлен на княжий двор для суда и наказания, несомненно равного наказанию за оконченную кражу, ибо здесь разумеется покушение, неоконченное не по воле деятеля. О наказании за покушение на кражу, остановленное по воле преступника, древние законы молчат потому, что так ее покушение обыкновенно остается не известным никому. Сообразно с этим наказание за покушение на грабеж и самый термин "покуситься", встречаемые в договоре Игоря (ст. 5), не могут быть отнесены исключительно на счет византийского права. Присутствие понятия о покушении в древнейших памятниках русского права доказывает, что преступное деяние рассматривается в них не только как вред, т. е. не исключительно с точки зрения объективной. Но при наличии злой воли различие результатов преступления влияет на уголовную оценку деяния: удар мечом может иметь результатом или рану, или смерть жертвы; в первом случае штраф в три гривны, во втором - вира (Кар., 25).
Объект преступления. Сфера объектов по древнему праву очень тесная; это права лиц физических; так и определяется она в Русской Правде; но практика в то же время включала в число объектов и права государства и общественных союзов, защищаемых государством (религии, церкви и нравственности). Физическое лицо как объект преступления определяется следующими чертами. Человек, не обладающий достоинством лица, т. е. холоп или раб, не может быть объектом преступления; убиение раба сторонними лицами "без вины" не есть преступление убийства, а истребление чужой вещи; оно направлено не против раба, а против права хозяина: "за холопа и за рабу виры нет; но если без вины убить, то платить урок хозяину, а князю продажи 12 грив." (Кар., 120), т. е. столько же, сколько за зарезание коня или скотины. Убиение (неумышленное) собственного раба ненаказуемо (Уст. Двин. грам., ст. 11). Точно то же нужно применять и к лицам, лишенным прав за преступление (через поток). Но права лиц с ограниченной правоспособностью ограждаются уголовным законом в одинаковой мере со свободными; таковы закупы; их честь и здоровье ограждаются от произвола самого их владельца: "как за свободного платить, так и за закупа"; за покушение на свободу их господин платит уголовной продажи 12 гр. (Кар., 73). Таковы и иностранцы, именуемые в Русской Правде "варягами" (западноевропейцы) и "колбягами (восточные инородцы); в процессуальной защите их прав они даже имеют некоторые преимущества перед гражданами (Кар., 26). Договоры с греками и с немцами устанавливают полное уголовное равноправие между гражданами и иностранцами: "если убьют купчину-немца в Новгороде, то за голову 10 грив.", что равняется 40 гривн. Русской Правды (дог. 1195 г., ст. 2). То же относится и к иноземцам (т. е. гражданам других русских земель); поэтому неправильно мнение (Чебышева-Дмитриева) о том, что сфера уголовного права исключительно определялось границами своей земли и что вообще безродный и никому не известный человек не пользовался никакой защитой; оно основано на следующей статье Русской Правды (Кар., 15): "а на костех и по мертвеце не платити виры, оже имени не ведають, ни знають его", которая, однако, имеет другой смысл, а именно: община не обязана платить виру за скелет или труп человека, неизвестно от чего погибшего. Лица, имеющие полную правоспособность, пользуются уголовной защитой своих прав не все е одинаковой степени: именно в этом отношении они различаются. 1) По общественному положению. В преступлениях личных древнейшая Правда не различает общественного положения лиц потерпевших (Ак., 1); 2-я Правда ограждает уже двойной вирой жизнь огнищанина, княжего тиуна, княжего конюха и подъездного (Ак., 18 и 21); 3-я Правда обобщает эти классы в один - привилегированный, под именем княжих мужей (Кар., 3); "если кто убьет княжего мужа, то 80 грив., а если людина, то 40 гр."; сюда же относятся тиун огнищный и конюший, хотя упомянутые отдельно, не в числе княжих мужей (Кар., 10). В поздних списках Русской Правды (Кн. Оболенского) принцип неравенства выражен так: "любо розсудити по мужу смотря". Из остальных нападений на личные права неодинаковой каре подлежит "мука" (незаконное истязание, пытка) огнищанина, за что полагается 12 грив. продажи, и смерда, за что - 3 грив. (Кар., 89 и 90). Один из смоленских договоров с немцами отличает бороду обыкновенного человека от бороды боярина и куноемца. В этом отношении русское право имеет, по-видимому, сходство с германскими законодательствами и противоположно славянским, не допускающим общественных различий в уголовном праве; но в германских законодательствах различаются родовые неравенства (по происхождению), в русском служебно-общественные; эти мнимые привилегии уже разъяснены нами в истории классов общества (см. выше, часть I). В договорах с немцами двойной вирой ограждаются послы и попы (которые обычно и бывали послами), т. е. лица общественных положений, важных в международном отношении. Наибольшим неравенством наказаний обыкновенно отличаются преступления против чести; но в Русской Правде вовсе не отмечена такая разница, за исключением одной неясной статьи (дополнит, 2), по которой высота штрафа определяется происхождением лица не по мужеской, а по женской линии (бабки и матери). Лишь в поздних редакциях церковного устава Ярослава штрафы за преступление против чести, действительно, очень резко отличаются по общественным классам (больших бояр, меньших бояр, нарочитых людей, простой чади). В отношении к правам имущественным выше оценивается собственность княжества, но лишь в частном вознаграждении, а не в уголовном штрафе (Ак., 25, 30). 2) По полу. Различие уголовной защиты прав женщины от защиты прав мужчины можно увидеть в следующей статье 3-й Правды (Кар., ст. 101): "если кто убьет жену, то тем же судом судить, как и мужа; если будет виновата (по другим спискам "виноват"), то полвиры - 20 грив."; принимая слово "жена" в древнем значении "женщина", находят, что жизнь женщины оценивается вдвое меньше жизни мужчины (в противоположность большинству германских правд). Другие полагают, что за убийство женщины полагается вообще такая же вира, как и за убийство мужчины; но если убитая вызвала нападение собственной виной, то полвиры. Но за убийство в "сваде" (вызванное ссорой) та же Правда назначает виру в 40 грив. (Кар., 4); и вообще было бы непонятно, почему понижение наказания допущено только тогда, когда речь зашла о женщине, а не вообще, когда убийство вызвано жертвой. Остается думать, что речь идет о жене как супруге и убиение ее мужем за преступление против семейных прав. Аналогия немецких законов не дает руководящих указаний. Важнее для нас аналогия других славянских законодательств и позднейшего русского права, по которым убийство женщины и мужчины оценивается одинаково.
Классификация преступлений делается в Русской Правде на основании их объектов; уже древнейшая Правда держится в этом случае определенной системы, рассматривая сначала преступления против личных прав: убийство, нападение на здоровье и на честь, затем преступления имущественные; того же порядка держится и 3-я Правда. Ему будем следовать и мы.
Преступления против личных прав, убийство. Преступления против жизни им снуются убийством" (Кар., 3, над.) и "разбоем" (Ак., 19 и Кар., 4); но первым термином называется убийство вообще, вторым - предумышленное (в уставе Ярослава оно именуется "душегубством"). Различие непредумышленного и предумышленного убийства не указывается в древнейшей Правде; с некоторой неясностью говорит об этом 2-я Правда (Ак., 18 и 19); вполне отчетливо различает упомянутые понятия 3-я Правда (Кар., 4 и 5), а именно различает убийство, совершенное в "сваде" - ссоре, на пиру открыто (в таком случае община-вервь помогает убийце уплатить виру), и убийство в разбое, безо всякой свады, когда убийца выдается на поток и община лишь в том случае платит за него, если скрывает его и не выдает князю). Совершенно подобным образом различаются оба понятия в Полицком статуте(ХVII, 55-56): "где случится мертвая кровь, то 140 либр, т. е. когда кто убьет другого в ссоре; а если убьет способом ассасинским (разбойничьим), из засады, или по какой корысти, или убивши ограбит, то следует vraida".
Увечье по древнейшей Правде относится вполне к преступлениям против жизни, именно за него полагается вира (Ак., 5). 3-я Правда смягчает наполовину наказание, "о "е выводит увечье из разряда преступлений против жизни, назначая за него почувирье. По древнейшей Правде увечьем называлось отнятие руки или ноги, и тогда было понятно, почему оно равнялось убийству: увечный (лишенный средств защищать себя) умалялся в своей правоспособности (в христианскую эпоху поступал под опеку церкви), т. е. выходил из ряда лиц: для кем наступала так называемая гражданская смерть. По 3-й Правде понятие увечья распространено на лишение глаза и носа; тогда уже не существовало оснований причислять это преступление в поп не к убийству. Отнятие прочих членов входите другой, низший разряд преступных действий, а именно:
Преступления против здоровья: легкие увечья - отнятие пальца (Ак., 6), нанесение раны обнаженным мечом (Кар., 25), побои и удары, не имеющие отношения к оскорблению чести (Ак., 9). За все эти виды преступных деяний, среди которых есть весьма тяжкие, взыскивается обычно средняя продажа (3 грив.).
Преступления против чести. Русская Правда знает оскорбление чести только делом, а не словом, а потому преступления этого рода по внешнему составу сливаются с преступлениями против здоровья. Различия между теми и другими устанавливаются гораздо большей наказуемостью некоторых деяний, не соответствующей величине материального вреда их; например, удар не обнаженным мечом или рукоятью, конечно, наносит гораздо меньше вреда, чем тяжкая рана мечом; между чем за деяние первого рода полагается штраф вчетверо больший (12 грив.), чем за второе (Кар., 19). Точно такое же значение имеет такой же высокий штраф за удар батогом, жердью, ладонью, чашей или рогом (орудиями пира или тупой стороной меча (Ак., 3 Дар., 21). Наконец, сюда относится вырывание бороды и усов как символов мужества, особо чтимых многими древними народами (Ак., 7; Кар., 78). Сюда же относится и выбитие зуба, очевидно, совершенное ударом по лицу (Кар., 79). Если за отнятие пальца взыскивалось 3 грив., то ничем иным нельзя объяснить штраф в 12 грив, за вырванье уса, как понятием психического оскорбления. Таким образом, психические мотивы преобладают в сценке преступных деяний над физическим вредом. Это особенно обнаруживается т привилегированного положения чести женщины. Русская Правда не отмечает особой тяжести этого преступления; но современный ей памятник (догов, с немц. 1195 г., ет. 7) назначает за удар женщине (замужней или девице) штраф, равный вире за убийство свободного человека, и столько же частного вознаграждения оскорбленной. В том же договоре есть постановление о наказуемости таких деяний против чести женщины, которые не имеют ничего общего с преступлениями против здоровья: "кто сорвет у чужой жены головной покров, е того 6 грив, за сором" (ст. 8). В поздних редакциях церковного устава Ярослава (ст. 22) появляется оскорбление словом, и имеются в отношении к женщине, причем честь (вопреки Русской Правде) оценивается уже весьма различно, смотря по общественному состоянию оскорбленной.
Преступления против свободы известны Русской Правде в двух видах. Это, во-первых, продажа: полу свободного человека: "если господин продаст закупав полное холопство, то за обиду 12 грив" (Кар., 73). Во-вторых, лишение свободы, по лживому обвинению (Кар., Ш); договор 1195 г. (ст. 4) объясняет, что деяние этого рода каралось как оскорбление чести: "если свяжут мужа без вины, то 12 грив, за сором". Преступления против прав имущественных. Не все ныне известные виды преступных деяний этаго рода известны Русской Правде. Именно она упоминает о разбое только как о преступлении против жизни, но предумышленное убийство по Русской Правде есть убийство с корыстной целью, что и приближается к понятию разбоя в нашем смысле. В таком значении употребляется термин в бытовых памятниках времен Русской Правды, так, в житии Феодосия рассказывается, что "некогда были схвачены разбойники от людей, стороживших дом свой". Грабеж, хотя и не выделяется как специальный вид преступления, несомненно наказывается наравне с татьбой и под именем татьбы; в бытовых памятниках встречается и самый термин с этим значением; в Изборнике ХIII в. читаем: "что есть мытоиметво? Грех, срама не имый, грабление насильное, то бо есть разбойничества злее; разбойник бо срамляется крадый, а с дерзновением грабит"; таким образом, все три термина: "разбой", "грабеж" и "кража", употребляются для выражения одного и того же понятия; но несомненно, что каждый из них имеет и свой специальный смысл. Русская Правда не знает также и термина мошенничество, но имеет в виду некоторые виды деяний этого рода: злостное банкротство (Кар., 133) и торговый обман при продаже коней (дополн. ст. 1); последний случай, впрочем, ведет лишь к гражданскому удовлетворению.
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 36 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |