Проф. М.Ф. Владимирский-Буданов 25 страница

______________________

* Мы не знаем, о каком первом нашем издании говорит проф. Сергеевич: перед появлением его книги "Русск, юрид. древности" было два издания нашего Обзора: 1886 и 1888 г. г.; в 1902 г. он имел 3-е издание 1900 г. Во всяком случае, издание "Обзора" 1888 г., вероятно, было ему известно

______________________

В. "ЗЕМСКОЕ ГОСУДАРСТВО"

Проф. Дьяконов (стр. 298-299), следуя за проф. Сергеевичем, находит наши мнения об основах первобытного государственного союза недоказанными (мы смягчаем термины проф. Дьяконова). Спор идет не о терминах только, т. е. предмете весьма второстепенном, а о том, как зарождается государственный союз и в чем он первоначально состоит: "спор о терминах, - говорит он, - скрывает за собою более серьезное разногласие о характере древнерусских государств". Однако сначала о терминах. Проф. Дьяконов соглашается с нами, "что государство называлось "землей", и даже прибавляет, что против этого никто и не спорит". "Никто" сказано по ошибке, но пусть так, пусть не спорит проф. Дьяконов. Но затем он старается доказать, что государство иногда называлось волостью. Кто спорит об этом? - спросим мы в свою очередь: речь об этом предмете начиналась в нашей книге и в предыдущем издании ее так же, как теперь: "Для выражения тогдашнего понятия о государстве памятники первого периода употребляли несколько терминов. Так, они именовали его иногда княжением и волостью" (см. текст). Ввиду этого цитаты проф. Дьяконова из договора 1229 г. и из летописи для нас мало поучительны и, конечно, были у нас в виду. Проф. Дьяконов "вполне присоединился" к мнению проф. Сергеевича, что термины "княжение" и "волость" лучше выражают свойства древнего государства. Какие же это свойства? Изменять предать! и свой состав чуть не ежегодно; это "явдяется-де одним из характерных признаков всякого древнего государства". Просим позволения не согласиться с этим относительно всякого древнего государства: история многих древних государств дает как раз противоположный вывод: сошлемся на древнеегипетское, китайское и древнееврейское государства: Афинская республика, с начала истории и до конца ее, свидетельствует о постоянной цельности этой политики. Древнеримская республика изменяла свои пределы только в смысле расширения их. Так остается цельным и зерно всякого жизнеспособного государственного союза. Но что нам до всякого государства, когда речь идет о положительных фактах истории одного из них? В своей книге мы старались привести несомненные свидетельства, что понятие о государстве приурочивалось тогда не к отдельным "княжениям", которых было много в каждой земле, что дипломатические сношения (с Царырадом) ведутся от имени земель, а не множества княжений, бывших в каждой земле; что важнейшие основания и княжеских усобиц заключаются в интересах и соперничестве земель; что границы земель охранялись неизменно в течение многих веков; что, по ясным словам современников, внутренние связи государства опирались не на княжескую власть, а на власть старшего города и его веча. Но какая польза повторять здесь все, что можно прочитать в тексте нашей книги и что было уже не один раз напечатано несколько лет тому назад? Казалось бы, надо было принять все это во внимание и опровергнуть: бесполезно для науки говорить: "присоединяюсь к мнению такого-то". Проф. Дьяконов, взяв под свою защиту мнения проф. Сергеевича, упустил из виду, что сам проф. Сергеевич, написавший в 1867 г.: "волость, составлявшая народное собрание, есть не что иное, как отдельное княжение", с тех пор уже не повторяет этой мысли, а, напротив, выражает взгляды, сходные с теми, которые и мы повторяем постоянно. Таким образом, иссякают мало-помалу причины разногласий; дебаты о предметах, интересных для науки, должны бы прекратиться сами собою. Остаются, однако, кое-какие недоразумения более субъективного свойства. А именно, в новом изд. рус. юрид. др. стей (т. I) проф. Сергеевич два примечания снова посвящает нашему воззрению на основы первобытного русского государства - земли и, несмотря на наши совершенно определенные (и казалось бы ясные) положения, замечает, что я "все же не разъясняю", чем земское государство "отличается от государств не земских" (стр. 8 прим.). Попробуем еще раз (может быть, в последний) добавить кое-что при помощи самого проф. Сергеевича. У него читаем (I, стр. 45): "Новгородцы бо изначала и смольняне, и кыяне и полочане и вся власти на думу на веча сходятся: но что же старейший сдумают, на том же пригороди станут". В этих немногих словах (продолжает проф. Сергеевич) вся суть древнего волостного устройства. Волости состоят из городов и пригородов. Обычно в каждой волости - один город. Это главный пункт населения, по имени которого обозначается и вся волость. Остальные пункты населения находятся в зависимости от "города". Они не сами по себе существуют, а состоят при нем. Город является, таким образом, центром, вокруг которого образуется окружность волости". Так думает проф. Сергеевич? Что же думаем и пишем мы? Вот что: "Форма общества, составлявшая государства во весь первый период, есть земля как союз волостей и пригородов под властью старшего города ("Обзор ист. рус. пр.", изд. 3, стр. 12). Или так (там же, стр. 18): "Сохранение внутренней целостности земель в конце XII в. засвидетельствовано летописцем в знаменитой формуле: "Изначала Новгородцы, смоляне, кияне, полочане и все власти на веча сходятся, и на чем старейшие порешат, тому следуют и пригороды". Из этого места следует (продолжали мы), что и в конце XII в., по сознанию тогдашнего населения, государственное устройство состоит не в княжеских отношениях, а в земских (старших городов к пригородам), и самое понятие государства приурочивается не к княжениям, а к тем землям, которые здесь перечислены". Читатель заметит большое сходство между этими цитатами из двух авторов (разница только в терминах, ради которых мы бы не желали длить спор, и в некоторых подробностях, что будет указано ниже в своих местах). Разъяснения в прошлом издании (также по желанию проф. Сергеевича), что такое земское государство, мы писали (и теперь повторяем), что "в государстве такого типа преобладающим элементом служит территориальный: государство есть союз общин; старшая община правит другими общинами... Государства других типов могут быть союзом сословий (феодальное общество), или лиц (ордена), или родов" и т. д. Нет надобности напоминать, что изображаемый проф. Сергеевичем (и нами) строй волости отнюдь не может быть применен, например, к германским государствам V-IX вв.; что никаких старших городов и пригородов там нет, а есть король, герцоги, графы, центенарии; что в феодальную эпоху государственная власть состояла опять не в зависимости меньших общин от старшей, а в зависимости подвассалов от вассала, а вассалов от верховного сюзерена. В этом (с прибавлением вечевого управления) и состоит отличие земского государства (или волости, по терминологии проф. Сергеевича) от государства другого строя.

Г. ПРАВО СОБСТВЕННОСТИ НА ЗЕМЛЮ КАК ОСНОВАНИЕ ВЛАСТИ СТАРШИХ ГОРОДОВ НАД ТЕРРИТОРИЕЙ

Проф. Сергеевич находит иное основание для власти старших городов над пригородами и волостями, а именно говорит ("Рус. Юр.Др." т. I, стр. 5, изд. 1902):. "Земля, находящаяся в пределах волости, составляет собственность ее жителей, и прежде всего жителей ее главного города. Несмотря на крайнюю бедность наших летописей по всем вопросам, касающимся поземельных отношений, мы можем, однако, привести несколько свидетельств, указывающих на связь земли с городом, - связь, объяснимую только тем, что земля, часто на очень значительном протяжении от города, составляла собственность его жителей. Так, в 1067 г. киевляне требуют от князя своего Изяслава, только что потерпевшего поражение от половцев, чтобы он еще раз выступил против них, и свое требование мотивируют тем, что "половцы рассыпались по земле" (Лавр.). Но мы и теперь нередко говорим, что неприятель вторгся в нашу землю, не выражая тем притязаний на всю землю как нашу "собственность". Она "наша" только в смысле государственной территории. Сам проф. Сергеевич признает, что термин "земля" употребляется (по его мнению, иногда) для обозначения государства (стр. 1); да и весь отдел, из которого взята приведенная цитата, трактует о "государственной территории". Но, может быть, здесь всецело затемняет термин "земля"? Однако проф. Сергеевич продолжает (стр. 6): "Подобные же указания сохранились от Чернигова, Владимира-на-Клязьме и Полоцка. В 1138 г. черниговцы побуждают своего князя Всеволода к миру с Ярополком Киевским на том основании, что в случае войны "он погубит волость свою" (Лавр.); в 1176 г. владимирцы изгоняют Ростиславичей за то, что они грабили "волость всю" (Ипат.). А термин "волость", по мнению проф. Сергеевича, обозначает именно территорию государства ("термин "власть - волость" очень хорошо обозначает юридическую природу государственной территории", стр. 3). Итак, казалось бы, что дело идет не о праве собственности, а о территории. Но, может быть, проф. Сергеевич не признает никакого различия между государственным и частным владением не только во времена доисторические, но и в конце XII в. (а по дальнейшим словам его - и до XVI в.)? Но думать так было бы с нашей стороны большой ошибкой. Мы более его склонны к признанию в древние времена смешения частного права с публичным, но полное проявление его относим ко временам незапамятным (см. стр. 527, изд. 3 нашего "Обзора": "Право государства, исключающее все частые права лиц, может относиться лишь к древнейшим незапамятным временам", и затем, согласно с источниками, указываем в историческое время и частные права общин, самих князей, бояр и церкви). Вообще В.И. Сергеевич не склонен к признанию идей общинного землевладения и всякого коллективизма. Итак, мы, очевидно, далеки от разгадки. Дело затрудняется еще тем. что, по словам почтенного ученого, субъект права собственности весьма растяжимый: "Земля, находящаяся в пределах волости, составляет собственность ее жителей, и прежде всего жителей ее главного города", но в волости находятся пригороды, князья, церковные учреждения, бояре и другие лица, владеющие землей. Кому же принадлежит эта земля "прежде всего", т. е. на правах собственности? Чтобы выйти из затруднений, мы должны бы конструировать это положение так: вся земля, на пространстве всего государства, принадлежит старшему городу как общине, а в руках отдельных лиц (князей, бояр, церкви, других общин) остается только владение. Но мы, конечно, ошибаемся: у проф. Сергеевича приведен пример, где черниговцы говорят своему князю, что в случае войны "он погубит волость свою". Это означало бы, что вся территория принадлежит на праве собственности не жителям старшего города, а одному князю; сами жители старшей общины, не говоря о своих правах, приписывают их князю. Но мы снова ошибаемся: проф. Сергеевич приводит тут же пример: "Уведевше людие (о смерти Владимира Ярославича)... плакашася по нем; боляры акы заступника их земли (курс. проф. Сергеевича), убозии акы заступника и кормителя"; стало быть, земля принадлежит боярам и только им; остальные ("убозии") в правах не участвуют, хотя бы и были жителями старшего города, которым "преждевсего" принадлежит земля. Разумеется, мы опять ошибаемся, ибо бояре жили не в одном старшем городе. Чтобы избежать всех этих затруднений, предпочитаем думать, что земля есть государственная территория, а не "собственность" как во всех вышеприведенных примерах, так и во множестве других, которые можно привести.

Д. НАЦИОНАЛЬНОЕ ИМЯ РУСЬ

Хотя вопрос о происхождении имени Русь, как чисто фактический, по-видимому, далек от интересов исторического правоведения, но нельзя сказать, чтобы он был совсем чужд истории права. Для истории национального права состав нации - вещь весьма не безразличная, а один из существенных элементов этого состава обозначается, между прочим, названием ее. Не имея намерения впутываться в вековечный норманнский вопрос, мы считаем своей обязанностью уяснить только мысль нашего летописца, что он думает о названии Русь.

Ответ на поставленный вопрос в нашей летописи отличается полной определенностью: Русью называлось одно из варяжских племен; другие племена той же национальности были: шведы ("свее"), норманны ("урмане" - норвержцы), англичане (англяне) и готы (первонач. лет. под 962 г.). "И от тех варяг прозвася Руская земля". Далее летописец сообщает, что имя Русь перешло на славянские племена по мере завоевания их варягами, что в X и XI вв. Русью называлось не какое-либо одно славянское племя, а вся совокупность их.

Летописец выражает эту мысль неоднократно и ясно в следующих, например, местах: "Словенеск язык в Руси: поляне, древляне, новгородьци, полочапе, дьрьговнчи, северо, бужане, занъ седят по Буту после жеволыняне; се суть инци языце, иже дань дають Руси: чюдъ, весь, меря, мурома, черемысь, мордва, пермь, печера, ямь, лнтва, зимегола, корсь, норома, либь". Итак, Русыо называется вся совокупность восточных славянских племен, в том числе: новгородцы, полочане и северяне, а не только поляне; дают дань Руси между прочим пермь, печора и др., от которых киевляне, конечно, никогда не получали дани. Летописец сообщает, что Олег, взяв Киев, нарек его "матерью городов русских", и для ясности дела прибавляет: "н бсшп у него словенн и варязн и прочий прозвашася русью", т. е. Киев есть метрополия не только киевских пригородов (если они были в то время), но всех городов, состоявших под властью Олега, ибо и словене (новгородцы), как и варяги, именовались уже Русью. Точка зрения летописца уясняется окончательно, когда он говорит: "А словенеск язык и рускый один; от варяг бо прозвашася Русью, а первее быша Словене; аще и поляне звахуся, но словеньская речь бе; полянами же прозвашася; занемже в поле седяху; язык словеньскый бе им един". Стало быть, русыо называется то, что прежде называлось вообще словенами; а какие это были славянские племена, об этом он говорил, и не один раз, выше (т. е. поляне, древляне, полочане и пр.); теперь для примера он указывает на одно ближайшее ему племя полян. Изображая поход Олега на греков, летописец говорит, что Олег взял с собою множество варягов, словен, чуди, кривичей, мерю, полян, северян, древлян, радимичей, хорватов, дулебов и тиверцев, а затем передает, что "Русь натворила много зла грекам". Кто же эта Русь? Очевидно совокупность всех перечисленных племен, не только славянских, но и финских, бывших под властью Олега. Думаем, что каждый имеет право заключить, что, по мнению летописца, специальное варяжское имя Русь перенесено на всю совокупность племен, подчиненных варягам.

Простая ли это догадка летописца, или исторический факт? У нас есть способ проверки другим источником, не подлежащим сомнению, именно: договорами русских с греками. В походах на Византию при Олеге участвовали (как мы знаем) варяги и вое восточные славянские племена. Между тем договоры заключены только от имени Руса - "межы Грекы и Русью", или "межю Хрисгияны и Русью": послы отправлены от "Олгавеликаго князя Рускаго", клялись "по закону русскому": страна называется "Русской землей" и "Русью"; отдельные жители страны называются "русинами"; наказания назначаются "по закону русскому". Нет никакого сомнения, что здесь под Русской землей, или Русью, разумеется вся совокупность славянских территорий, подчиненных Олегу, ибо дань, которую должны платить греки, назначалась "на руские городы: первое на Киев, также и на Чернигов, и на Переяславль, и на Полтеск, и на Ростов, и на Любечь и на прочие городы". Итак, имя Русь здесь не означает какого-либо специального племеж или отдельной территории (например, племени полян), то есть наименование, перенесенное от одной владеющей группы на все другие, подчиненные. Такой же вывод получается и из договора Игоря.

Само собою разумеется, что имя Русь распространялось на племена славян в IX и X вв. постепенно, по мере покорения их варяжскими князьями: так, древляне до окончательного покорения - просто древляне, и князь их Мал - "деревский" князь; когда они убили Игоря, то говорят: "князя убили мырускаго" (т. е. киевского). Но после разгрома, произведенного Ольгой, вскоре специальное имя древлян исчезает навсегда. Этим и объясняется, почему, и долго спустя, в летописи имя Русь иногда специализируется на Киевской земле, а затем в совокупности ближайших окрестных земель, т. е. Южной Руси - на тех территориях, на которых раньше утвердилась власть варягов - Руси. Но уже во 2-й половине X в., когда Ярополк убил своего брата Олега, а Владимир из Новгорода бежал за море, то Ярополк посадил своего посадника в Ночороне "и бе володея един на Руси". Таким образом, к концу X в., т. е. ко времени Владимира Св., вся совокупность владений рода Рюрика именуется Русью.

В XI в. общее имя "Русская земля" окончательно утверждается за совокупностью прежних славянских земель: два князя-брата "разделиста и по Днепр Рускую землю", а затем, по смерти Мстислава, "Ярослав бысть единовластец Русской земли". Этот единовластец "постави Лариона митрополита Руси". Вообще владыки киевские именуются митрополитами Русскими или всея Руси; власть их простиралась не на одну бывшую землю киевских полян, а на все русские земли. При усилившейся борьбе с варварами (половцами) прежний племенной сепаратизм сменяется уже единством национального сознания: в 1061 г. "пришли половцы в первый раз на Рускую землю воевать; Всеволод вышел против них", а Всеволод был князем Переяславским, а не Киевским, и половцы, очевидно, вторглись в его владения.

Е. ОБ ОТНОШЕНИИ ПРИГОРОДНОГО ВЕЧА К ВЕЧУ СТАРШЕГО ГОРОДА

По мнению проф. Сергеевича (Вече и князь. 1867 г. стр. 93-95), "порядки пригородного веча и предметы его ведомства ничем не отличаются от порядков и предметов ведомства веча главного города. Если город не хотел допустить решения, принятого на пригородном вече, он мог требовать его отмены; если его требование не уважалось, он вступал о борьбу с пригородом и, смотря по ее исход, или совершенно отменял неугодное ему решение, или только видоизменял его, или, наконец, сам бывал вынужден согласиться с ним... Как значение жителей пригорода на общем вече с жителями города условливается их стою, так точно и значение отдельного пригородного веча условливается силою пригорода". Эта идея борьбы и пропорции сил, всегда последовательно проводимая уважаемым автором (взамен права), встретила возражение с нашей стороны как в этом применении ее, так и во многих других случаях. По данному вопросу мы говорим (стр. 60 прежнего, т. е, 3-го изд. "Обзора"): "Пригородные веча, при нормальном течение дел, не имеют политической власти (решая лишь местные вопросы управления)". Действительно, случаи, приводимые проф. Сергеевичем, все относятся к исключительным явлениям такой борьбы пригородов со старшим городом, которая приводила или к низложению старшинства главного рода и переходу его в пригород (борьба г. Владимира с Ростовом и Суздалем), или к разделению одной земли (государства) на две (Новгород и Псков). Но эти случаи исключительные, отнюдь не доказывающие, что война есть постоянный, нормальный способ решения государственных дел. Чтобы уяснить, к каким результатам ведет указанная мысль проф. Сергеевича, мы (на стр. 56 того же изд.) говорим (в примечании): "Если пригородное вече совершенно равняется вечу старшего города, то, значит, пригороды суть государства, а равно и волости и даже каждое село, где (предположительно) также были сходки. И такие собрания в памятниках называются вечами". Чтобы еще нагляднее показать невозможность принять такое мнение, мы (на стр. 59 того же издания) замечаем: "Относительно участия пригородов в политической жизни государств можно сделать еще одно предположение. Общеземские дела решались отдельно вечами всех городов (старшего и пригородов): вопрос, решенный в одном городе, тотчас же решается в другом, в третьем и т. д. Любопытно знать, что же воспоследует, если веча всех городов дадут противоречивые постановления? Разумеется, вопрос можно решить войной между ними, но это будут уже отдельные государства, а не части одного". Затем (имея в виду все те же мысли проф. Сергеевича) мы приводим, пример (Киевской земли 1147 г.), когда пригороды, не согласные с решением старшего города, тем не менее "молчали и повиновались", а не воевали с ним. Итак, мы решительно и ясно высказались против мысли о решении политических вопросов войной между городами одной и той же земли, говоря, что иначе провинции одного государства были бы уже государствами.

Никак не могли мы ожидать, что кто-нибудь припишет нам самим эту мысль и станет доказывать нам ее неверность. К удивлению, это именно и случилось: проф. Дьяконов, хотя и приводит наши подлинные слова, но, не докончив их, говорит: "автор Обзора не вия да остается верен своей точке зрения и расширяет иной раз понятие о древнем государстве даже за пределы оспариваемого им мнения...Полагаем, что автор не прав (конечно, мы как раз опровергаем эту самую мысль в этом самом месте)... Возникает борьба партий вечевых, нередко переходящая в войну (?) Неужели и здесь, в пределах одного города, автор признает два государства" и т. д. (Ж. М. Ю., 1900 г. 111, стр. 299), доказывается против нас наша собственная мысль Проф. Дьяконову стоило только прочитать одну предыдущую (56) и одну последующую (60) страницу нашей книги; но он мог бы легко избегать столь странной ошибки даже и без этого, а только дочитав до конца то примечание, которое он цитирует.

Ж О ЗАКОННЫХ И НЕЗАКОННЫХ ВЕЧЕВЫХ СОБРАНИЯХ

Из многочисленных наших разногласий с проф. Сергеевичем проф. Дьяконов соглашается с нами в одном лишь предмете (взгляде на боярскую думу как учреждение); мы расходимся с В.И. Сергеевичем и по вопросу о вече, и притом в пунктах весьма немаловажных, как, например, в самом понятии о вече: было ли оно собранием граждан старшего города или жителей всей волости? всякое ли собрание, наименованное в летописях, есть та политическая власть, о которой говорят те же летописи (и мы за ними)? были ли периодические (срочные) собрания для решения текущих дел? Проф. Дьяконов обходит молчанием все эти предметы разногласий: надо полагать, что он молча соглашается с проф. Сергеевичем, не взвешивая вовсе наших аргументов. Он выбрал для своей оценки лишь один предмет разногласий, и выбор его нельзя назвать удачным, именно: на стр. 56-57 прежнего (т. е. 3-го изд.) мы устанавливаем (в примечании) истинное значение "веча" как власти политической, отличая его от других понятий, которые иногда выражаются тем же термином, и заключаем так: "Этими замечаниями о слове "вече" отнюдь не предрешается вопрос о различии законных и незаконных народных собраний. Мы полагаем, что наши летописные факты не дают нам оснований устанавливать такое различие". Яснее выразиться трудно. Между тем проф. Дьяконов пишет следующее о нашем взгляде: Попытка разграничить нормальные вечевые собрания от ненормальных поставила автора (т. е. меня) в весьма трудное положение: ему пришлось сделать такие уступки, после которых настаивать на том разграничении совершенно невозможно". Как объяснить такой оборот, мы не знаем. Где были выражены наши попытки и уступки? Итак, проф. Дьяконов выбрал для полемики такой пункт наших разногласий (мнимый) с проф. Сергеевичем, в котором мы никогда не спорили. Что же могло подать повод проф. Дьяконову впасть в такое недоразумение? Вероятно, совершенно другая наша мысль, которой мы держались и теперь держимся, а именно: внешняя форма вечевых собраний постепенно упорядочилась; утвердился обычай собираться на одном определенном месте; определился способ созыва колоколом: самый колокол ("вечный") был специально для этого предназначен и стал символом народной свободы; на местах собрания установилась даже канцелярия веча и завелось письменное делопроизводство; обычаем определилось лицо, председательствующее на вече. Не сомневаемся, что все это давно известно проф. Дьяконову из новгородских летописей и других памятников. Мы лишь решили предположить (и даже подтвердить), что нечто подобное совершалось и в других землях, например, в Киеве. Едва ли кто-либо будет спорить, что и в Киеве обычно собирались на Софийской площади и Ярославовом дворе и лишь в виде исключения в других местах. Мы пытались объяснить эти самые исключения. Почему бы народ, привыкший собираться у св. Софии или у княжеского терема, ни с того ни с сего сбежался на торговище - на Подоле? Думаем, что произошло что-нибудь необычайное, ненормальное. II действительно, в 1067 г. произошло нечто весьма ненормальное: народ окончательно разошелся со своим князем и его боярами; князь не находит возможным продолжать борьбу с половцами, а народ рвется в битву и требует оружия. Странно было бы при таких условиях собираться чинно к княжескому дворцу и здесь творить спокойно свое совещание, результат которого - изгнание князя, творить его на глазах князя и его бояр! Народ сбегается, где ему удобнее, где больше всего бывает и без того людей - на торгу, поближе к собственным жилищам и подальше от князя. На гору он ломится уже тогда, когда дело решено. Это - несомненно вече, но происходящее в ненормальных условиях и формах. Впоследствии киевляне сами назвали это "злом" (а мы, однако, нигде не называем и этого веча незаконным: как говорить о законности в минуту политических переворотов?). Мы и делаем вывод, что соблюдение форм, установленных обычаем, есть признак спокойного, нормального проведения веча, и наоборот. Внешние формы веча установлены обычаем; в этом смысле, т. е. в смысле обычных, мы употребляем слово "законность". Но, как бы предчувствуя возможность недоразумения, поспешили в примечании добавить, что нарушение даже установленных обычаем форм само по себе не ведет к признанию веча незаконным (если нет других существенных условии для такого признания; например, собрания шайки ночью по домам и т. п.) и привели примеры других правовых явлений, показывающих это. Но тщетно: это не гарантирует нас от недоразумений - не по нашему адресу.

3. О ФЕОДАЛИЗМЕ НА РУСИ

Около 10 лет тому назад г. Павловым-Сильванским выдвинут вопрос о том, что мысль о существовании на Руси феодализма, прежде признаваемая некоторыми (г. Павлов-Сильванский говорит главным образом о С.М. Соловьеве), впоследствии подвергалась незаслуженному остракизму, так что между серьезными учеными "не принято "упоминать о ней. Г. Павлов-Сильванский мужественно отстаивает ее в целом ряде талантливых работ. В главной из них ("Феодальные отношения в удельной Руси") он проводит точную (иногда - буквальную) параллель между отдельными явлениями западного феодализма и русскими удельного периода; это - вассальные службы, ленное землевладение и раздробление суверенной власти. Все это - пункты весьма существенные: будучи взяты в совокупности и исключительно, они составляют политический и социальный строй государства, совершенно непримиримый с господствующими воззрениями на наше удельное государство. Для действия феодальных порядков отводится около 700 лет (т. е. 2/3 исторической жизни России) - время достаточное для проявления столь важной и столь выпуклой черты политического и социального быта. Нет надобности искать ее ощупью: она должна сама ярко выступать наружу.

Как могло огромное большинство историков и историков-юристов проглядеть ее? Надо полагать, что они сознательно отстранили ее. Почему? Неужели потому, как говорит один из современных сторонников идеи феодализма (Тарановский. "Феод, в России", стр. 45), что "и славянофилы и западники в постройке исторических теорий прошлого руководились политическими соображениями о целесообразности устройства будущего". Хотя эти блаженной памяти две школы потом сменились течением, пытавшимся примирить их, но уже сложилась известного рода условность, в силу которой "не принято даже говорить о феодализме в России" (16-46). Обвинение тяжкое: историки или приносили историческую истину сознательно в жертву политике, или бессознательно подчинились чужому не голосу, а молчанию. Чей-либо могучий голос еще может гипнотизировать, но ничье молчание не может служить извинением для другого молчальника.

Не для обсуждения теории феодализма по существу ее (для чего, как увидим, еще время не настало), а в некоторое оправдание тех, кто молчал о ней, мы представим нижеследующие соображения.

Н. Павлов-Сильванский нигде не ставит вопроса, как относится его теория к установленным ныне воззрениям на историю русского государственного порядка. Эго создает ему весьма благодарную позицию не вступать в пререкания ни в чем (кроме подробностей и фактов). В сущности же его теория вносит не дополнение или поправку к существующим воззрениям, а ведет к полному пересмотру господствующей историко-политической догмы или, точнее, разрушению ее до глубочайших оснований. Будущее покажет, как отнесется к этому радикальному перевороту науки сам Павлов-Сильванский; тогда только и можно будет согласиться или не согласиться с ним. Теперь достаточно наметить существеннейшие черты противоположности его теории господствующим воззрениям.

Дата добавления: 2015-09-29