______________________
* Другими источниками доходов были: 1) винная регалия, перешедшая с 1775 г. в откупное содержание, продолжавшееся (несмотря на большие несовершенства этой системы) до Александра II; 2) соляная регалия, приносившая населению великие бедствия (вследствие дороговизны столь необходимого продукта).
______________________
г) Подобное же значение имело введение рекрутской повинности при Петре I. Все прежние разнообразные роды войск (в 1699 г.) заменены одной регулярной армией по европейскому образцу; в ней (а так же в новосозданном флоте) обязаны были состоять пожизненно (или до увечья и совершенной дряхлости) как все дворяне, так и те из податного населения, которые попадали по рекрутской повинности, т. е. по жребию (в случае особого распоряжения о призыве). Вместе с европейской строгой дисциплиной в армии введены Петром жестокие наказания (шпицрутены и др.), а также непривычное (иногда довольно стеснительное) обмундирование и тяжкое обучение с новыми заимствованными терминами в команде. Содержание войск было неудовлетворительно: по примеру Швеции Петр I установил постоянное квартирование, что было обременительно как для населения, так и для самого войска; недостаточность казенного содержания заставляла солдат прибегать к насильственным захватам продуктов у жителей. Такая тяжелая служба не вознаграждалась ничем. Отсюда всеобщее уклонение от рекрутской повинности (на отдачу в солдаты смотрели как на смерть) и постоянные побега, вызывавшие новые указы с назначением новых жесточайших наказаний; беглые солдаты, не имея возможности открыто заняться каким-либо честным промыслом, обычно объединялись в шайки разбойников. Тяжесть службы особенно усилилась во время бироновщины; затем, после облегчений при Екатерине II, вновь проявилась е большей силой при Павле I. Правильная организация военной повинности осуществлена императором Александром II в 1875 г.
Д. ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВО
1) Единственным источником права XVIII в. окончательно признан закон, который по своему содержанию (в то время) большей частью был противоположен прежнему праву, т. е. имел характер вполне реформаторский. Лишь во 2-й половине XVIII в., при Екатерине II, сделана попытка вернуться к применению закона с "народным умствованием". Наказ Екатерины рекомендует "воздержаться от узаконений, с общим народа умствованием невместных" (VI, 56), "ибо мы ничего лучше не делаем, как то, что делаем вольно, непринужденно и следуя природной нашей склонности" (там же, 57). Однако и Екатерина (согласно с учением философии XVIII в.) стремится к установлению в народе новых понятий посредством лучших законов (т. е. считает закон не выражением сознания народа, а только понятий и воли законодателя); по ее словам, за отговоркой, что умы еще не приготовлены, "нельзя установить и самого полезнейшего дела" (там же, 58).
2) В соответствии с этим устанавливается и понятие о законе, способах его возникновения и силе действия. В период империи установилось понятие о законе как о воле государя, правильно объявленной. Так как ни сенат, ни другие учреждения не имели уже прежнего законодательного значения думы, то старинная формула "государь указал, и бояре приговорили" исчезла во времена Петра I. Также не удержалась и замена ее, установленная в XIX в. при учреждении государственного совета: "зияв мнению государственного совета..." Хотя Петр I сказал, что "словесные указы никогда отправляемы быть не подлежат", но в действительности он сам давал и потом словесные указы привсяких обстоятельствах; например, в 1723 г. в св. синоде был записан именной указ следующим образом: "Его Импер. вел., будучи в саду ее величества... государыни императрицы сентября 5 дня, рассуждая о сумасбродных и подвидом изумления бываемых... таковых отныне посылать (в монастыри) отрек", т. е. запретил. При императрице Екатерине I словесные указы получали силу закона, если они были переданы (объявлены) через определенное лицо; император Петр III в 1762 г. указал, что такое объявление возлагается на сенаторов, генерал-прокурора и президентов трех государственных коллегий. По указу июня 1721 г. все акты, которые имеют действительный характер законов, а именно те, которые изданы в дополнение к регламентам и Уложению, должны быть представлены в сенат "на апробацию", хотя бы эти указы были именные; сенат должен утвердить их своей подписью, и затем уже они могут быть публикованы. Печатание законов как постоянное условие публикации утверждено указом 16 марта 1714 г.: "указы... для всенародного объявления велеть печатать и продавать всем". Меры публикации усиливаются по степени удаленности от народного сознания о праве; обычно указы прочитывались в церквах монастырских и приходских и по ярмаркам в торговые дни, а также их списки прибивались в видных местах; закон вменил в обязанность всем посещать церковь не только ради богослужения, но и для ознакомления с указами; не ходящих в церковь велено ловить, как воров и разбойников, почитая их "недобрыми людьми" (указ 30 октября 1718 г.). Иногда повелевалось переписывать бывших в церкви при слушании указа (указ 23 февраля 1721 г.); некоторые особенно важные указы (например, указ 19 марта 1719 г. о беглых солдатах) велено прочитывать каждый праздник в церквах. Иногда один и тот же закон нарочно повторяли несколько раз только для того, чтобы сделать его общеизвестным (4 декабря 1719 г. и 28 января 1720 г.), Правило, что незнанием закона никто не может отговариваться, повторялось при публикации почти каждого нового закона, пока не было выражено в общей формуле в указе 22 января 1722 г. с применением, впрочем, только к лицам, облеченным властью. Что касается силы действия закона, то правило "закон обратного действия не имеет" выражено в указе о единонаследии (23 марта 1714 г.), но тут же сделано и важное исключение из него: "Сей указ не на прошедшие времена, но с сего 1714 г. действо свое имеет. И хотя в прошедшие два месяца какие разделы (имений) и сделаны, то оные переделать по сему указу" (по объяснению Татищева, многие, прослышав о готовящемся законе, совершили много сделок вопреки ему). В том же 1714 г. (указ 15 июня), когда были отменены все новоуказные статьи и указы, противоречащие Уложению Ал. Мих., разрешено было просить о пересмотре всех дел, решенных уже на основании этих узаконений. Толкование закона (указ 17 апреля 1722 г.) предоставлено сенату, но лишь в исключительных случаях (при отсутствии государя) и лишь в применении к данному делу, а не в общеобязательной форме. Вообще требовалось, чтобы законы имели столь ясную форму, чтобы не было нужды в особой интерпретации их и чтобы сам законодатель, где нужно, присоединял от себя толкование к закону; так поступал Петр В. в воинских уставах и регламентах; так рекомендует и Екатерина в Наказе (XIX, 448) и указывает на возможность для той же цели и присоединения мотивов к закону (там же, 451). Несмотря на это, законы XVIII в., часто переводные с немецкого и шведского и иногда изданные на двух языках, отличались наименьшей ясностью и языком, чуждым народу, и далеко уступали в этом отношении Уложению царя Ал. Мих., которое Екатерина приводит как образец ясности для своей комиссии (Наказ, XIX, 457). 3) Формы закона. Благодаря новому (реформаторскому) характеру закона появляются новые его формы. Екатерина II хотела установить теоретически три формы законов: а) законы в собственном смысле, т. е. "те установления, которые ни в какое время не могут перемениться"(чего, конечно, в действительности не бывает и чего в особенности не встречаем в XVIII в., когда изменчивая воля законодателя сделала закон явлением весьма неустойчивым и меняла установленные нормы так часто, что сознание о праве и уважение к закону ослабело в умах населения; б) "временные учреждения" (наказы и уставы); в) "указы" - законы частные (Наказ, XIV, 444-446). Исторически сложились следующие формы:
а) Уставы. Под уставами разумеются специальные узаконения для известного ведомства или какой-либо части материального права. Таковы возникшие при Петре I и его ближайших преемниках: устав воинский 1716 г., устав морской 1720 г., устав о векселях 1729 г. и появившиеся при Екатерине II и Александре I устав благочиния 1782 г. и устав о банкротах 1800 г.
Воинский устав содержите себе, кроме учредительной части, военно-уголовные законы, так называемые артикулы (отд. 2), и военно-судный устав (отд. 3). Источником этих законов (по исследованию Бобровского) послужили военные артикулы Густава Адольфа 1621-1623 гг. по редакции 1683-г., сделанной при Карле XI. Наши артикулы составляют буквальный перевод шведских, за исключением немногих, очевидно неприменимых у нас, например, "о призвании и должности военного пастора"; изложены они в том же порядке, как и шведские. Но в русских артикулах есть и лишние против шведских (в русском кодексе 208 статей, в шведском только 145). Эти добавочные статьи русский компилятор брал из разных источников, как-то: закон императора Леопольда I, из датских Христиана V и французских ордонансов и регламентов. Источники процессуальной части неизвестны. Схема наказаний, присоединенная к процессам, есть буквальный перевод VII датской "инструкции военным судьям". Кодекс издан (и вошел в Поли. собр. зак.) на двух языках: русском и немецком. Уголовные законы артикулов не согласованы с действовавшими тогда общими уголовными законами (Улож. и новоук. стат.); с другой стороны, им противоречат уголовные законы морского устава, несмотря на то, что оба устава (особенно воинский) при самом Петре получили общее применение и в гражданских судах; например, по воинскому уставу за лжеприсягу полагается отсечение двух пальцев, а по морскому - вырезание ноздрей и венная каторга; за убавку веса у монеты по воинскому уставу - лишение чести, а по морскому - вечная ссылка на галеры. Кроме того, в переводном кодексе встречаются законы, совершенно неприменимые в России: так, по воинскому уставу (га. I, арт. I), если в войсках найдется идолопоклонник, то его сжечь; в шведской армии идолопоклонников не была, но в русской армии должны были быть в большом числе язычники из северных финнов, сибирских народов и калмыков. Уголовные наказания уставов (в связи с военным характером узаконений) отличаются чрезмерной жестокостью.
Для истории гражданского права важнейшее значение имеет вексельный устав Петра, II изданный (в П. С. 3., № 5410) на немецком и русском языках и составленный (по преданию) одним из профессоров лейпцигского университета * с буквальным заимствованием из тогдашних немецких вексельных уставов, Законодатель делит векселя (по двум главам устава) на купеческие и казенные.
_______________________
* Это не противоречит тому, что составление устава было поручено комиссии о коммерции, учрежденной Екатериной I: комиссия должна была прибегнуть к содействию науки; иначе трудно объяснить: зачем устав написан на немецком языке?
_______________________
б) Регламенты и учреждения суть учредительные акты для тех или других ветвей управления. При основании коллегий Петром I, каждая из них получила свой отдельный регламент, а именно: регламент штатс-конторы - 13 февраля 1719 г., коммерц-коллегии - 3 марта 1719 г., камер-коллегии - 11 декабря 1719 г., главного магистрата - 15 февраля 1721 г., генеральный регламент - 28 февраля 1720 г. и духовный регламент - 25 января 1721 г. Последний есть учредительный акт св. синода. Духовный регламент, составленный Феоф. Прокоповичем (рассмотренный в сенате), наиболее замечателен; он, кроме главного содержания, заключает в себе устав духовных училищ, устав о церковной проповеди и церковные постановления административного и судебного характера, а потому он заменял собою отчасти свод церковных законов. Таким образом регламенты иногда выходили за пределы учредительных постановлений и касались материального права. Из времен Екатерины II важнейший закон этого же рода есть Учреждение о губерниях 1775 г.
в) Указы форма законов, наиболее обильная и важная; в них преимущественно отражаются все свойства законодательства XVIII в. (неустойчивость, многочисленность и противоречивость законов, а также смешение распоряжений, иногда весьма незначительных, с законами. Некоторые из них дают новые и существенно важные узаконения уголовного или гражданского характера: таковы, например, указ 1714 г. о единонаследии, табель о рангах 1722 г., указ 1723 г. о форме суда и указ 1781 г. "о суде и наказании за воровство разных родов и о заведении рабочих домов" (П. С. 3., № 15147) и т. п. Сюда же относятся инструкции при ревизиях и другие манифесты, через которые совершались важнейшие преобразования в области государственного права (например, отмена обязательной службы дворян, секуляризации церковного имущества и т. п.). Вообще указами изменено все содержание Уложения царя Алекс. Мих. и новоуказных статей, хотя эти кодексы продолжали считаться действующими.
г) Кодификация. Накопление нового законодательного материала, изменяющего и дополняющего Уложение, уже в начале XVIII в. было столь значительно, что вызвало мысль об издании нового полного кодекса; это было начато в 1700 г. Но так как в то же время постоянно следовали новые реформаторские узаконения, изменявшие по существу прежние нормы права, то попытки кодификации не могли достигнуть цели: сама правовая жизнь еще не улеглась в спокойные формы, не ассимилировала еще новое со старым. Кодификация XVIII в. существенно отличается от московской тем, что в XVIII в, законодатель требовал не только сведения в кодекс местного законодательного материала, но в основном образования нового кодекса по образцу западноевропейских. Кодификация при Петре 1.18 февраля 1700 г. (П. С. 3., № 1765) велено было согласовать Уложение с новоуказными статьями и боярскими приговорами; выработка проекта кодекса была поручена комиссии из членов боярской думы и простых стольников (всего 71 чел.), которая именуется палатой о Уложении; заседания палаты продолжались до 1703 г., и ею была составлена полная "Новоуложенная книга", которая, однако, не обнародована и не утверждена. В 1714 г. законодатель, отменив все новоуказные статьи и указы, противоречащие Уложению, повелел из остальных и Уложения составить новый проект кодекса; канцелярия земских дел и поместный приказ, которым была поручена эта работа, приготовили в 1718 г. часть "Сводного уложения", также не получившего утверждения. В 1719 г. Петр принял другую систему кодификации - заимствование целиком чужих кодексов: сенату велено придерживаться шведского Уложения, а из своего выбрать только некоторые постановления, которые лучше шведских; для поместного права приказано заимствовать законы эстляндские и лифляндские; работу велено окончить к октябрю 1720 г. с угрозами жестоких наказаний; но работа, порученная сенатом особой комиссии из немцев и русских, продолжалась даже при Екатерине I; тогда велено было "быть у сочинения Уложения духовным, гражданским, воинским чинам и из купечества по два человека"; но при переводе чужого кодекса народные депутаты мало могли оказать помощи, и дело кончилось ничем. Кодификация при преемниках Петра. 14 мая 1728 г. велено заняться сводом отечественных источников права и для этого "выслать к Москве из офицеров и из дворян добрых и знающих людей из каждой губернии по 5 чел. за выбором от шляхетства". Выборные не явились; власти, в наказание за это, брали у них дворовых людей и жен и сажали под караул; к ноябрю собралось 24 чел. (недоставало 16), но и те оказались негодными. 16 мая 1729 г. их отпустили домой, а выбрали других - лучших - от губерний по 2 чел. Дело опять кончилось ничем. В 1730 г. учреждена "уложенная комиссия", которая закрылась в 40-х г. без результата. Тогда же (т. е. в 1728 г.) учреждены были специальные комиссии для составления особых уложений Лифляндии и Малороссии; последняя, заседавшая большей частью в Глухове, выработала (из статута и других источников) к 1744 г. полный свод ("Правда, по которым судится малороссийский народ"), который был тогда же представлен в сенат, но не получил утверждения. Императрица Елизавета, оставив попытки свода, возвратилась к мысли составить новые законы и установила (в 1754 г.) "комиссию о сочинении Уложения, которая была плодотворнее: она составила к 1755 г. части судную и криминальную, но утверждение их замедлялось, и работы комиссии прекратились до преобразования ее в 1759 г. В 1761 г. велено собрать депутатов от каждой провинции по 2 чел. от дворян и по 1 от купцов для участия в законодательных работах;, прочие сословия не были призваны; а так как дворян (при обязательной службе) было мало в провинциях, а купцов в некоторых провинциях совсем не было, то неудивительно, что депутаты собрались с трудом и не в полном составе: многие оказались "стары и хворы" и их заменяли новыми, но тем не менее ими были рассмотрены уже 1,2 и 3 части Уложения, т. е. о суде, о розыскных делах и о состояниях подданных вообще; в последней совершенно ясны следы влияния сословных депутатов дворян и купечества *. Комиссия продолжала существовать и после смерти императрицы Елизаветы, при Петре III и Екатерине II до 1767 г. (депутаты были распущены еще в 1763 г.). Из результатов ее деятельности ныне напечатаны: "Проекты уголовного Уложения 1754-1756 гг. "Спб., 1882 г. по двум текстам - первоначальному и комиссии 1760 г. и "Проект нового уложения, ч. 3" под ред. В.Н. Латкина, 1893 г.
_______________________
* См. наши замечания на сочинение В.Н. Латкина. "Законодательные комиссии в России в XVIII в." в Унив. извест. 1888 г.
_______________________
Кодификация при Екатерине II. О знаменитой Екатерининской комиссии 1767-68 гг., о ее заслугах и причине неудач было сказано нами выше; здесь предстоит сказать о важнейшем акте, вызванном ею - Наказе Екатерины II. Наказ не есть закон, хотя и в последующих узаконениях делаются ссылки на него. Содержание его взято императрицей из соч. Монтескье De 1'sprit delois и отчасти Беккариа; выдержки из первого большей частью буквальны; но много статей составлено самой императрицей. Наказ состоит из 655 статей, разделенных на 22 главы; 21 и 22 - добавочные главы. Все они посвящены определению общих свойств законодательства (Гл. IV, XI и XIX), государства (Гл. I, И, III, V), сословий (XV, XVI, XVII), судопроизводства (IХ), уголовного права (VII, VIII, X, XX), гражданского права (XVIII), народной экономии (XII, XIII), народного просвещения (XIV), полиции (XXI) и финансов (XXII). Статьи Наказа имеют научный (философский) характер и по содержанию проникнуты человеколюбивыми началами: императрица выступает против жестокости наказаний, пыток, расширения понятия о политических преступлениях. Наказ был встречен в Европе с изумлением перед смелостью законодательницы и, несомненно, имел влияние на дух законодательства в России. В 1768 г. Екатерина дала комиссии программу законов - "Начертание к окончанию комиссии о составлении проекта нового Уложения". В 1796 г. император Павел назначил новую комиссию для составления законов, которая также не имела результатов.
Кодификация в XIX в. и издание свода. Император Александр I составил комиссию как особое учреждение при министерстве юстиции, а с 1810 г. при государственном совете; главным деятелем в ней был сначала барон Розенкампф, а с 1809 г. - Сперанский. Тогда был составлен проект гражданского Уложения 1809 г. и внесен на обсуждение в государственный совет; это переделка французского code civile как по системе, так и по некоторым подробностям. Государственный совет рассмотрел и утвердил первые две части проекта (о лицах и имуществах); но в 1812 г., с падением Сперанского, когда комиссия была составлена из новых лиц, они сочли, что следует пересмотреть всю работу сначала, ибо кодексу заимствованному следует, во всяком случае, предпочесть свод отечественного права. Однако в 1814 г. в государственный совет была внесена 3-я часть проекта гражданского уложения. В то же время рассматривался и проект торгового уложения, составленный также по французскому подлиннику. Тогда же был составлен и проект уголовного уложения. С 1826 г. дело кодификации передано императором Николаем I опять в руки Сперанского; создано, вместо комиссии, новое учреждение - II отделение собственной его величества канцелярии. Так как (по мысли самого государя) решено было издать кодекс не в виде нового уложения, а в виде свода, то приступили к собранию всех прежних узаконений, начиная с Уложения царя Алекс. Мих. Гигантский труд такого собрания отчасти облегчен был тем, что комиссии XVIII в. собирали узаконения и составляли указатели к ним. Полное собрание законов, составленное Сперанским, в свою очередь, также не охватывает всех узаконений, несмотря на свою громадность. Оно было разделено на две части: 1-е полное собрание, доведенное до царствования императора Николая (12 декабря 1825 г.), и 2-е полное собрание, продолжавшееся с того времени *. Из такого исторического материала, но с сильным влиянием французского кодекса (в гражданском уложении, т. е. его X т.) составлен свод законов Российской империи, в первый раз изданный в 1832 г., но начавший свое действие с 1 января 1835 г. **
_______________________
* С 1 марта 1881 г., т. е. со вступлением на престол император" Александра III, начато 3-е полное собрание законов.
** В заседании государственного совета 19 января 1833 г. лично присутствовавший император Николай Павлович поставил вопрос: признавать ли действующим правом полное собрание законов (а свод лишь вспомогательным средством при толковании), или наоборот? Было принято (после долгих прений) признать свод "законом, коим должно руководствоваться исключительно". В недавнее время, однако, проф. Коркунов поднял тот же вопрос и полагал, что и ныне свод не имеет характера закона, а лишь значение аутентичного толкования прежних законов. Но смысл решения государственного совета 19 января 1833 г. совершенно ясен.
_______________________
ДОПОЛНЕНИЯ К ПЕРВОЙ ЧАСТИ
А. СЛАВЯНСКОЕ ПРАВО И ОТНОШЕНИЕ ЕГО К РУССКОМУ
Относительно бытия славянского (а равно и немецкого) права в начальный период истории этих народов в литературе выражено сомнение и даже, по-видимому, полное отрицание такого предмета (проф. Дьяконов в "Журн. мин. юст.", 1900, 3, стр. 293). Такой довольно неожиданный взгляд на дело, столь существенное, не мог быть нами предусмотрен раньше и предупрежден. Что касается немецкого права, автор (выразивший свое сомнение знаком вопроса) первый, сколько нам известно, высказывает столь оригинальный взгляд; когда Эйхгорн, Вайтц или Бруннер писали историю немецкого права, то им не приходила мысль, что такого предмета "овсе нет, между тем перед ними не было ни одного общенемецкого источника права, а только партикулярные. Разнообразие правовых норм (как и языка)" разных частях (племенах) одной нации ничуть не опровергает общих национальных норм. Эта истина очень давняя. Что касается отрицания славянского права, то проф. Дьяконов имел предшественников и в этом случае не столь оригинален. Но мы полагали, что прежняя научная литература устранила уже сомнение на этот счет; в книге мы сослались на поляка Мацеевского, могли сослаться на чешскую, хорватскую, а главное - на нашу отечественную довольно обильную литературу (см. "Наука истории русского права" проф. Загоскина и "История русского права" 1902 г. Ф.И. Леонтовича). Не имея возможности дебатировать такой большой вопрос в кратком примечании, сосредоточимся на том, что говорит проф. Дьяконов по поводу этого предмета о нашей книге. "Прежде всего, - говорит он, - каждый вправе спросить, откуда появилось общеславянское и общенемецкое право?" Откровенно признаемся, мы не совсем понимаем этот вопрос и не ожидали, что кто-нибудь предложит его. Кажется, мы расходимся в понимании самого предмета, о котором говорим. Общенемецких и общеславянских кодексов, конечно, не было. Да и как вспомнить о них, когда речь идет о древнейших временах господства обычного права? Откуда появляется право вообще, мы, по мере сил, старались разъяснить в разделе о происхождении обычного права; там мы пытаемся доказать, что право не есть случайный продукт произвола отдельных лиц, а результат единства психических и физических законов человеческой природы; этим объясняется сходство многих правовых норм всех народов мира.
Этим же, конечно, объясняется ближайшее сходство норм одного народа, связанного единством происхождения, а первоначально и местожительства. Проф. Дьяконов продолжает: Автор (т. е. я.), не давая ответа на этот естественный (?) вопрос, ссылается на слова первоначальной летописи, которая удостоверяет, как это матует т контекста, только общность языка у славянских племен и ничего больше" (речь идет о тексте летописи: "а словенеск язык и рускый - один"). Мы утверждаем (и теперь остаемся при том же мнении), что слово "язык" употреблено здесь летописцем в смысле "нация", а это включает не только общность языка в нашем смысле слова, но и общность быта и права. Очевидно, проф. Дьяконову не пришлось проверить по летописи контекст речи; иначе он никак не мог бы сослаться на него: летопись (Ипат., изд. Арх. ком. 1871 г. стр. 16) говорит следующее: "Словеньскому языку учитель есть Павел, от него же языка и мы есме Русь: тем же и нам Руси учитель есть Павел Апостол, понеже учил есть язык словенеск и поставил есть епископа и наместника по себе Андроника сповеньску языку. А словенеск язык и рускый один; от варяг бо прозвашася русью, а первее быша словене... " Таков контекст, "Апостол Павел и Андроник учили славянскую нацию ("язык") христианской вере, а так как русская нация тождественна со славянской, то и нашим (русским) вероучителем надо считать Ап. Павла"; таковы слова и смысл летописца. Не осложняя речь другими многими (довольно известными) примерами, приведем наиболее решающие дело: "По мнознх же временех селе суть словени по Дунаеви... от них словен розидощася по земли и прозвашася имены своими, кде седше, на котором месте: яко прншедше седоша на реце именем Мораве и прозвашася морава, а друзии чесе... Такоже и теже словене пришедше седоша по Днепру и нарекошася поляне, а друзии деревляне" (и т. д.); "И тако розидеся словенск тык". Само собою очевидно, что разошлись племена одной народности. "Се суть ннии языце: иже дань дають Руси: чудь, весь, меря, мурома"; "Словеньску же языку, якоже рекохом, живущю на Дунай, и придоша болгаре..."; "Глаголет Георгий в летописце: комуждо языку овем закон исписан есть, другым же обычаи"... Кажется, мы имеем право истолковать и в своей цитате слово "язык" в смысле нации (в первой половине цитаты); на единство "речи" славян летописец указывает только как на признак их племенного единства (во второй половине цитаты). Нет надобности высказывать, а тем более аргументировать такую элементарную аксиому, что единство национальное содержит в себе между прочим и единство правовых норм (а не только единство речи). Далее проф. Дьяконов усматривает противоречие идеи единства славянского права с тем разнообразием обычаев, которое отмечает летописец (а за ним и мы у восточных славян: "каждо свой нрав имеяху". Для обозначения разнообразия местных обычаев часто приводится другое изречение: "что ни город, то норов; что деревня, то обычай". Пословица верная, но из нее не следует, что в огромной совокупности городов и деревень России нет никакого общерусского права. Вообще никогда не следует упускать из виду высокое достоинство живого права - единства в разнообразии. Нам бы не следовало распространяться о таких общеизвестных истинах, если бы они не забывались иногда по поводу вопросов чрезвычайной важности; кроме вопроса о славянском праве, таков вопрос о западнорусском праве (т. е. литовском), которое некоторым ученым никак не удастся признать за русское и взять его за руководство при истолковании древнейших памятников общерусского права. Признавая в древнейшую эпоху единство славянского права (и не отвергая местных различий его), мы можем факты, находимые в источниках истории одного славянского народа, приписать и другому, но, само собою разумеется, лишь тогда, когда у этого другого в его собственных источниках нет показаний о том же предмете.
Б. ОБ ОТНОШЕНИИ ЗЕМЕЛЬ К ПЛЕМЕНАМ
На нашу заметку проф. Сергеевич в позднейшем издании своих "Русских юридический древностей" (т. I. стр. 9), именно в примечании 1-м, возражает следующим образом: "Мы были крайне огорчены этим указанием на недостаток у нас внимания к труду почтенного ученого. Мы поспешили взять первое издание * (нашего "Обзора") и развернуть 4-ю страницу; там напечатано: "Время происхождения земского государства должно быть отнесено к эпохе доисторической. Племена, перечисленные в начальной летописи, суть земли-княжения (б. ч. те же, какие мы находим в XI и XII в в.). Летописец, сказав о мифических 2 братьях..." Мы (продолжает проф. Сергеевич) были этим совершенно успокоены: мы ничего не приписали почтенному автору, чего у него не было сказано. Сличением же его двух изданий мы были даже обрадованы. Во втором (т. е. в третьем?) он высказывает совергигнно другую мысль, чем в перлом, и совершенно правильную, не о земском, конечно, государстве, а о том, что границы племен и княжений не совпадают, а в первом издании сказано: "Племена суть земли-княжения". Так говорит ныне проф. Сергеевич. Выходит, что, изменив свою собственную (неправильную) мысль на другую совершенно правильную, мы не имели мужества сознаться в этом (хотя исправление собственных заблуждений отнюдь не есть преступление). Не сознавшись, мы обвинили третье лицо, что оно ошибочно приписывает нам чужую мысль. Если бы так, то нам предстояло бы только извиниться, но произошло обстоятельство, довольно неожиданное: все сейчас приведенные слова В.И. Сергеевича изложены им в примечании; в тексте же его книги, т. е. на главном месте ее (Рус. Юрид. Др. изд. 1902 г. стр. 9), стоит нечто совершенно иное; здесь уже мы не изменяли своей прежней (ошибочной) мысли на другую (совершенно правильную); мы по-прежнему (и в 1902 г.) не только разделяем мысль Соловьева, но идем дальше него, т. е. утверждаем по-старому, что границы волостей соответствуют границам племен. Затем делается ссылка на 1-е издание нашего "Обзора". Итак, чему же верить: тексту, или книге проф. Сергеевича, или его же примечанию? Я полагаю, всякий согласится, что текст книги - дело гораздо более существенное, чем примечания, в которые иной читатель может даже и не заглянуть. Во всяком случае, в тексте книги проф. Сергеевича содержится прежнее утверждение, что мы держимся мысли Соловьева, несмотря на то, что в третьем издании своего "Обзора" мы (по словам проф. Сергеевича) отреклись от него; тяжело еще раз огорчать почтенного ученого, но мы уже неповинны в этом. Но обратимся к сущности дела. Можно ли было прежде, имея в своих руках только первое издание нашего "Обзора", приписывать нам мысль С.М. Соловьева о совпадении границ земель с границами племен? Действительно ли мы исправили свою прежнюю ошибочную мысль на новую в следующих изданиях? В первом и во втором изданиях моего "Обзора" стоит следующее: "Время происхождения земского государства должно быть отнесено к эпохе доисторической. Племена, перечисляемые в начальной летописи, суть земли.... Нам казалось ясным, что речь идет о времени происхождения земель, а не о границах их и не об этнографическом составе населения (о чем говорится ниже). Вот слова, которые послужили поводом к недоразумению. Как известно всем, летописец перечисляет "княжения" у восточных славян, не называя их ни племенами, ни землями; историки же, современные нам, постоянно именуют их племенами. Что же это за союзы по своему внутреннему характеру? Мы и говорим, что эти "племена" суть "зелии"; а что такое земля, читатель видел уже на 3 стр. нашей книги (изд. 1-е), где сказано, что это форма высшая по отношению всех предшествовавших ей не только кровных, но и простых территориальных, что это есть (не союз родов - племя), а союз волостей и пригородов под властью старшего города. Казалось совсем излишним сказанное несколькими строками выше еще раз повторять сейчас же. Совпадают ли упомянутые княжения в своих внешних границах с племенами (кровными союзами), об этом здесь речи нет и не могло быть: для того есть специальный раздел (о составе населения). Читателю (полагали мы) нельзя было впасть в заблуждение уже потому, что в том же маленьком разделе, 10-ю строками ниже, он читал в нашей книге следующее: "Летописный рассказ о призвании варяжских князей может иметь исторический смысл только при том предположении, что это был обычный призыв князей В. Новгородом с его владениями в северной части Кртичей (где Изборск, впоследствии Псков) и с его колониями среди веси (Белоозера) и мери (Ростов); в этих пределах разместились потом братья Рюрика и его мужи". Здесь (для другой цели и мимоходом) указан состав одной земли, довольно пестрый в племенном отношении: племя словен есть земля Новгородская, но она заключает в себе, кроме словен, часть кривичей и два чужих неславянских племени. Этот же самый пример приводит и проф. Сергеевич, возражая нам (см. стр. 10 Рус.др., 1902 г.). Затем, через две страницы нашей книги, читатель находит следующее: "Начальная летопись в числе первобытных княжений не упоминает Волыни и Галиции (называя дулебов или Волынян и Бужан лишь в числе племен, но относительно Волыни не может быть сомнения в ее доисторическом бытии в качестве земли (стр. 7). Такой материал имел под руками читатель; этого было достаточно для предохранения его от недоразумения, если бы взятая отдельная фраза показалась ему почему-либо неясной. Весь отдел с времени происхождения земель и посвящен в нашей книге (1-е изд.) доказательству того, что первобытные "княжения" суть уже территориальные союзы общин под властью старшей, а не племена в кровном смысле. Но, может быть, и эти требования от читателя чрезмерны? Допустив даже и это, мы остаемся вправе предъявить необходимое желание, а именно искать в книге ответа на данных вопрос там, где именно он поставлен в ней эксплицитно; в нашей же книге есть такой отдел, и недалеко от спорного места (стр. 10 "Обзор" изд. 1-го и 25 стр. изд. 1888 г.). Там желающий мог бы прочитать: "Каждая из древнерусских земель заключала в себе или целое племя, или часть его. Племя кривичей разделилось на две самостоятельные (и враждебные) земли: Полоцкую и Смоленскую и, сверх того, значительная часть этого племени вошла в состав Новгородской земли. Племя вятичей не выработалось ни в какую самостоятельную политическую форму... поглощено Черниговскою землею; племя дреговичей поделено между Киевскою, Черниговскою и Полоцкой землями. Нечто подобное случилось и с древлянами..." (см. изд, 1888 г., стр. 25). Кажется, дальше говорить не о чем. Мы не меняли своей мысли на другую, более правильную; мы принуждены были только, заметив неправильное толкование наших слов, ту же самую мысль облечь в другие выражения (хотя и прежние казались и кажутся нам ясными).
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 26 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |