Но чтобы сделать такое сравнение, нужно предварительно условиться насчет понятия об "удельной Руси". Если согласиться, что эта так называемая удельная Русь простирается от IX до XVI в. (а по книге г. Павлова-Сильваяского так и следует: см. стр. 4, 5,1,19 и др.), то проверка теории феодализма и сличение ее с господствующими учениями становится в высшей степени трудным делом. На этом огромном промежутке времени сменились весьма различные стадии исторической жизни России. Считаем невозможным группировку явлений в такую громадную массу времени: Русь времен Олега и Игоря совсем не похожа на Русь времен Иоанна IV или даже III. Полагаем более правильным остановиться на XIII в. (до его середины, находя, что с середины XIII главный интерес жизни России сосредоточивается не на уделах (так называемых), а на зарождающемся единодержавии, т. е. образовании Литовского и. Московского государств. Особенно не следует присоединять вторую половину XV в., т. е. правление такого родоначальника и творца самодержавия, каким был Иоанн III. XIV и XV вв. - не удельная Русь, а Русь Московская (и Литовская). Главные явления этой эпохи имеют очень мало сходства с древними вечевыми и земскими порядками; даже в XIV в. единодержавие сделало значительные успехи, так что союз князей, основанный на равенстве членов, уступил место подчинению, а затем подданству мелких князей великим. Последние сохраняют еще в идее взаимное равенство (Московский, Тверской, Рязанский, Суздальский). В XV в. и это равенство разрушается под напором тенденции к единству государства. Во времена Иоанна III государство уже сложилось, именно государство самодержавного типа. Но как раз к XIV и XV вв. Павлов-Сильванский приурочивает окончательное "господство феодализма на Руси". Полагаем, что самодержавие и феодализм - два понятия несовместимых. Из них надо выбрать какое-нибудь одно.
Обращаемся к обзору отдельных явлений феодализма нашей отечественной истории.
Относительно 1-го периода (от середины IX до середины ХIII в.) ныне установлено, что государственный строй того времени зиждется на отношении старших городов к пригородам, т. е. на территориальном подчинении; несмотря на некоторые частичные разноречия, сущность дела остается у всех исследователей той же. В системе западного феодализма, напротив, государственный порядок строится на личном подчинении, т. е. вассалитете. Но Н. Павлов-Сильванский находит, что и в удельной Руси общественный и государственный порядок строится также на вассалитете. Он отметил несколько частных явлений, напоминающих вассалитет: личную зависимость бояр-дружинников от князя и боярскях дружин от бояр. Но охватывает ли вассалитет весь общественный строй и заменяет л" он начало территориального подчинения во всем населении государства, как в феодальной Европе? По-видимому, г. Павлов-Сильванский так и думает; он говорит "Служебный князь был слугою великого князя или удального - сеньора. В свою очередь он имел военных слуг-вассалов в лице бояр и детей боярских. Боярин, в свою очередь, имел своих слуг - мелких помещиков" Получается то же; что и на западе: феодальная лестница землевладельцев, етязанкых вассального службою" ("Феод, отнош.", стр. 40). Неизвестно, к какому времени относится эта картина; во всяком случае, не к 1-му периоду, когда "служебных князей" еще не было, когда о "помещиках" еще не упоминается. Но к какому бы времени она ни относилась, существует большое сомнение в ее правильности. У другого сторонника теории феодализма, Тарановского, мы находим следующую оценку выводов Павлова-Сияьванекого. "Иерархия феодализма, - говорит Тарановский, - имеет в высшей степени существенное значение. Строго говоря, на западе вне иерархии нет феодальных отношений. К сожалению, наш автор (т. е. Павлов-Сильванский) по вопросу об иерархическом строении русского феодализма ограничивается одними лишь случайными указаниями и общим неаргументированным замечанием", а потому Тарановекий считает этот вывод недостаточно обоснованным ("Феодал, на Руси", 40-41). Мы расположены к не менее строгому суждению, зная манеру Павлова-Сильванского извлекать из источников все, что они могут дать для его мысли (иногда даже более того); поэтому полагаем, что не он виноват в скудости фактов, а источники, которые больше ничего не дадут и всякому другому исследователю. Мы отмечаем только, что скудные факты, подобранные им с такой тщательностью, призваны, однако, к тому, чтобы упразднить громадное количество материала, дающего противоположные выводы, т. е. выводы о территориальном строе древнерусского государства на пространстве 400 лет (1-го периода); вечевой строй должен быть вычеркнут из русской истории. Те же скудные факты должны победить и ту массу данных, которые говорят о начале самодержавия в XIV и XV вв. Мы не знаем на этот счет мнения Павлова-Сильванского, а потому должны ждать.
Точно так же он не говорит нам, примиримо ли установленное в господствующей исторической догме отрицание сословной тогдашнего общества с его идеей феодализма, за что и упрекает его последователь той же теории - Тарановский {стр. 30 и 34)), который признает начало сословности "крайне важным для феодализма" и предрекает (пока преждевременно), что этот пункт господствующего учения ("Древняя Русь не знала сословий") обречен на отмену, так как своим установлением он обязан будто бы одному проф. Сергеевичу, склонному "к неподвижному догматизму", и "грешит против верховного начала истории - идеи движения", а "потому "нуждается в пересмотре в пределах так называемого "удельного периода" (стр. 13, 14). Но такой пересмотр - дело будущего; пока его нет, и Павлов-Сильванский (как сказано) вообще обходит данный предмет молчанием. А пока еще у нас есть налицо факты, отрицающие сословный строй в 1-м периоде: связь боярства с общинами и отсутствие сословных привилегий (по землевладению, государственному управлению, гражданской правоспособности и уголовному праву). Несомненно, что и до появления книги "Вече и князь" многие говорили об том предмете так же, а после появления ее у многих руках была не о дна эта книга, но и летопись. В будущем мы узнаем, когда на Руси сословий не было и когда они образовались "в пределах удельного периода".
Господствующее учение признает, что Древняя Русь не знает боярских владений С государственными правами; княжеские дружинники (это главное подобие феодальных вассалов) сначала вовсе не обладали земельным имуществом, а потом, следуя за непрочной судьбой князей, перемещались из одной земли в другую, "лишаясь своих сел в имений" (о том, какие воспоследовали порядки с оседлостью князей и бояр в XIII и XIV вв., скажем сейчас). Земские бояре в В. Новгороде или Пскове, обладая большими владениями, "е были чьими-либо вассалами, подчиняясь, наравне со всеми прочими гражданами, господину Великому Новгороду или Пскову, и их права в их владении не были государственными.
Это признают и приверженцы теории феодализма: по выражению Таранозского (там же, стр. 36), "у нас, как указывает Павлов-Сильванский, ни один боярин вассал не стал суверенным или полусуверевным владетелем". Иммунитет, как бы широко он ни применялся на Руси, действительно, не превращался в суверенитет. Правда, Павлов-Сильванскнй вместо бояр-суверенов указывает у нас на князей-суверенов, т. е. таких, которые, сделавшись служебными, не потеряли верховенства в своих уделах даже в XVI в ("Феод, отн.", 53). Но князья не приобрели суверенные права, а временно сохранили некоторые из них; эти права не возрастали, а, напротив, сокращались с течением времени. Приобрели же они их первоначально не как чьи-либо вассалы, а как бывшие владетельные князья. Почему же бояре не получали хотя бы и полусуверенных прав? Ответ на этот вопрос, который дает г. Павлов-Сильванский, оказался неубедительным для последователей его теории; именно бояре не сделались суверенными владетелями будто бы что причине весьма случайной - вследствие быстрого размножения рода князей Рюриковичей: "окняженье" земли, в противоположность Западу, предупредило ее "обояренье" ("Феод. отн. 52, "Феод, на Руси",, стр. 21 и 36). Тарановский полагает, что такой ответ "ровно ничего не объясняет... представленное в таком виде "окняженье" способно разве только подорвать научный авторитет полученных от исследования выводов и конструкции... Пока указанный вопрос не выяснен, учению автора (т. е. Павлова-Сильванского) о феодальных отношениях удельной Руси можно дать лишь частичное признание, и в смысле установления феодализации недвижимой собственности, и с исключением вопроса о феодализме суверенной власти, который остается открытым" ("Феод, с Рос.", стр. 37). Так говорит г. Тарановский. Не беремся судить, насколько правилен такой суровый приговор; но, по-видимому, для него есть основания. Между тем, так называемая феодализация власти, или раздробление суверенной власти", как называет это сам г. Павлов-Сильванский ("Феод, отн.", стр. 50), есть краеугольный камень феодализма. Он приводит определение, данное феодализму таким специалистом дела, как проф. Виноградов: "раздробление власти и переход ее к помещикам принято называть феодализмом". Мы, со своей стороны, вполне присоединяемся к этому определению, считая все прочие черты феодализма менее существенными.
К таким менее существенным (но важным) чертам феодализма относится ленное владение. По господствующим воззрениям, на Руси существовало вотчинное землевладение, а затем поместное право. Н. Павлов-Сильванский отказался от параллели феодальных ленов с московскими поместьями, говоря: "Поместная система XVI и XVII вв. была принудительным испомещением служилых людей, обязанных службой. Поместье было связано с обязательной службой государству, "жалованье" же - со свободным вассально-служебным договором слуги с господином" ("Феод, отн.", стр. 34). Однако свою параллель он начинает с указания точного соответствия поместий бенефициям (стр. 28): "Поместье и бенефиции одинаково обозначают землю, пожалованную лицу в пожизненное (?) владение под условием военной (и гражданской?) службы". Затем для наглядности сравнения он показывает, "как близко совпадала система поместной службы, установленная Иоанном Грозным, с порядками службы бенефициальной при Карле Великом (стр. 28-29). Г. Тарановский упрекает г. Павлова-Сильванского за такое смелое сопоставление явлений IX в. с фактами середины XVI в. Действительно, если эпоха Грозного у нас совпадает по характеру с эпохой Карла В., то развитие нашего феодализма надо относить к XVII и XVIII вв. и т. д., а не назад к IX, X и т. д. Иоанн Грозный есть истинный творец "принудительного испомещения", что, по схеме Павлова-Сильванского, совсем не относится к системе феодализма. Затем действительную параллель он начинает с XIV в. (т. е. со времени первых известий о поместном владении) с поместьями, служними землями и кормлением (пожалованием должности, причем слово "кормление производится от "кормить" - управлять). Оставив в стороне кормление (у нас ни один кормленщик не превратился в государя; кормления давались на весьма краткий срок - один, два года), сосредоточим свое внимание на поземельных отношениях. Имея преимущественно в виду поместья и служние земли, Павлов-Сильванский, с обычной своей добросовестностью не упускает из виду вотчин и говорит: "господствующим типом боярского землевладения было землевладение вотчинное" (стр. 37), но затем доказывает, что это последнее "тождественно с вотчикно-феодальным"; вотчинный феод - не бенефиция; он "принадлежал лицу на праве собственности" (стр. 56 и 39). Так как это совершенно не согласно с феодализацией имущества, то Тарановский, кажется, основательно замечает, что это "утверждение автора неверно, потому что... ленное право никогда не простиралось далее Gewere, существенно отличного от Eigen, под которым понималась собственность" (стр. 34). Если так, то этим решительно подрывается теория феодализации имущества; непонятно только, почему г. Тарановский, несмотря на собственные только что приведенные слова, изо всех пунктов учения феодализма считает доказанным именно и только этот (см. выше). Если вотчинное землевладение у нас было господствующим (слова Павлова-Сильванского), и если вотчинное землевладение противоречит феодализму (мнение Тарановского), если поместья, равные бенефициям (по словам Павлова-Сильванского), противоположны феодальным ленам, - то пункт о феодализме собственности нельзя назвать доказанным.
Так падает и этот пункт, один из основных устоев здания, сооруженного Павловым-Сильзанским, разрушаемый не нами, а приверженцами феодализма на Руси.
Об остальных (впрочем, не менее важных) пунктах, а именно о феодальной военной организации (т. е. отсутствии народного ополчения и феодальной милиции под начальством сеньора) Павлов-Сильвакский "пока ничего не говорит и (тем) оставляет немаловажный пробел в картине феодальных отношений удельной Руси" (Тарановский, стр. 35). Да и что же можно сказать об этом, когда у нас народное ополчение (преобладающие над дворянскими полками) дожило до XVII в. и когда дворянские полки выступали под начальством не каких-либо местных сеньоров, а воевод великого князя и царя?
Таким образом, об одних из существеннейших пунктов истории феодализма мы ничего незнаем, о других не имеем доказательных выводов. Вся теория является делом будущего, а пока исследователям отечественной старины приходится только ждать, имея перед собою громадное количество исторических фактов, не согласных с этой теорией или, по крайней мере, еще не примиренных с ней. Мы вовсе не расположены заранее предсказывать такую или иную судьбу какой-либо идеи; надо выжидать, когда она осуществится *. Подобранные же теперь отдельные факты обозначают пока не феодализм, знакомый нам по истории средневековой Западной Европы, а то всемирно-историческое явление смешения государственных и частных начал права, которое наблюдается и в дореформенной Японии, и в среднеазиатских тарханах, и в древнеримском клиентстве, и в византийских поместьях **.
_______________________
* Очень извиняемся перед Павловым-Сильванским, что в настоящем издании (1908 г.) нашей книги не можем становиться на его работе по истории феодализма на Руси с той внимательностью, какой она заслуживает. Мы имеем в виду его этюд, помещенный в сборнике "История Европы по эпохам и странам в средниевека". Спб., 1907. Здесь, наконец, дана определенная схема основных явлений истории России (ее периодов) и в ней указано место для господства феодализма, именно от XIII до середины XVI в. - целых 3,5 века времени, почти совпадающего с эпохой господства феодализма в Западной Европе. Тогда уже признаки феодализма, относящиеся к 1-му периоду (IX-XII вв.) и к Московскому государству (XVI и XVII вв.) сами собою отпадают, а с ними вместе и наши замечания по поводу их, высказанные раньше и удержанные нами на предыдущих страницах нашей книги. Теперь можно бы сосредоточить все свое внимание на одном, вновь указанном периоде и сделать более определенные выводы. Но повторяем, что по особым условиям настоящего издания ныне сделать этого не можем и переносим свою речь на недалекий (как можно надеяться) будущий срок, когда, сверх того, автор сообщит нам не схему, а полное изложение системы. Тогда уже не останется места ни для каких недоразумений и недоказанных положений.
** Частно-правовая сторона теории Павлова-Сильванского (патронат) будет указана ниже, в разделе о правоспособности лиц.
_______________________
И. О ФЕДЕРАТИВНОМ НАЧАЛЕ НА РУСИ
Проф. Дьяконов спрашивает: "Что же такое союз князей? Действительный факт или акт идеального сознания? Если он весьма часто нарушается практикой, то значит он существовал не в действительности, а лишь в сознании современников", и затем заключает: "Это общественный идеал, факт из истории общественного сознания, а не из истории" (I, с стр. 295-296). Сначала - насчет признака бытия учреждений: если что-либо часто нарушается, то тут нет будто бы нормы. В наши времена ежедневно и даже ежечасно нарушаются нормы уголовного права (ворами, разбойниками и даже порядочными людьми из-за мести, самоуправства и пр.); отсюда не меньше того подлежат возможности нарушения нормы обычного права; тем не менее они существуют. Итак, из нарушения нормы никак нельзя заключать о небытии ее. Отвергнув этот отрицательный признак, мы должны лишь иметь достаточные положительные основания для признания бытия и нормы. Есть ли таковые у нас в данном случае? Текст нашей книги содержит в себе немало указаний для полной достоверности этой мысли. Теперь мы вынуждены кое-что добавить не к фактам, а к разъяснению их. Проф. Сергеевич полагает, что договоры (в том числе междукняжеские; см. Лекции и исследования изд. 1903 г., стр. 35-36) создают право; мы полагаем, что договоры выражают право (но могут и не выражать, а нарушать его сообразно с другими источниками распознавания права; но теперь не об этом речь). Согласимся на время с проф. Сергеевичем (что для проф. Дьяконова вовсе не трудно). Перед нами факт (1177 г.), по которому князья состоят в договоре между собою относительно следующего предмета: "Договор наш таков: если князь провинятся (совершит преступление), то наказывается лишением власти, а боярин - смертью". Мы не знаем, когда и какие князья заключили такой договор; но знаем, что такой порядок установлен не в 1177 г. и не двумя тогдашними князьями - Киевским и Черниговским; мы знаем, что именно такой порядок соблюдался в 1097-1100 гг., когда князья наказывали князя Давида Волынского. По теории проф. Сергеевича, здесь договор создал новое право (по нашему мнению, здесь выразилась норма, установленная обычным правом). Во всяком случае - это норма. В чем же она состоит? Все князья признают, что обладают правом наказания над кем-либо из князей, совершивших преступление, и над его боярами. Какие же преступления князей и бояр могли подлежать суду прочих князей? Ни в каком случае не преступления против права, господствующего в той земле, где преступный князь правит: там вече судит его и смещает. Еще менее его бояре могли подлежать наказанию со стороны каких-то чужих князей, когда над ними есть власть своего князя и народного веча. Да и нет надобности делать какие-либо предположения и догадки, когда приведенные факты ясно указывают, что дело вдет о междукняжеских отношениях. Итак, в этой сфере существует норм (учреждение), установленная договором (по Сергеевичу)) или обычном правом (по нашему мнению), которая охраняется судом и санкционируется наказанием; здесь есть власть, производящая этот суд и наказание, именно комплекс (собор) прочих князей Sapienti sat.
Остается сказать, как мирится существование подобного учреждения с раздельностью земель в государственном отношении. Если даже в настоящее время, при сравнительной точности понятий государственного права, возможно существование союзных государств и государственных союзов (Bundes-Staat и Staaten-Bund), если теперь возможно существование нескольких королевств в одной империи и нескольких государств (штатов) в одном союзе, - то нечего говорить о временах, когда еще только вырабатывалась идея государства в нашем смысле слова, когда переходные оттенки между государственным и международным правом были многочисленны и разнообразны. В нашей исторической литературе давно заявлена мысль о федеративном начале древней России (Н.И. Костомаровым). Историки права совсем умалчивают об этой идее, вероятно потому, что находят ее несостоятельной. И мы находим ее несостоятельной в смысле обозначения основной и главной формы древнерусского государственного устройства; кроме того, у Н.И. Костомарова она и аргументирована шатко, без указания юридических основ ее. Еще менее годится такая теория как идеал русского государства на все его времена (мысль, которую некогда приписывали Н.И. Костомарову). Но мы не только не вправе замалчивать эту идею, но можем и должны дать ей отдельное место в ряду пережитых форм русского государственного порядка. Это переходная и временная форма, стоящая между государственной раздельностью русских земель и наступившим за нею единодержавием в двух русских государствах, наконец - в одном (империи). Нам казалось, что такая схема эволюции форм государства в нашей книге представлена довольно ясно и сознательно, а не по методологической ошибке, т. е. обмолвке. Судя по замечаниям проф. Дьяконова, нам следовало и здесь дважды подчеркнуть мысль о переходной форме от раздельности земель к единодержавию и даже создать особую рубрику для нее (в XII - XIII вв.). Но, увы, другой наш сотоварищ по науке упрекает нас в излишнем якобы множестве рубрик. Трудное положение!
Указанную переходную форму мы считаем временной и нетвердой. Идеальное представление людей XII и XIII вв. о единстве национального государства далеко не удовлетворялось такими суррогатами единства, каким был союз князей. Между тем проф. Дьяконов полагает, будто мы к этому союзу и относим идеальные стремления передовых людей того времени (например, автора Слова о полку Игореве).
а) Обычнее право и "дифференцирование индивидуальности"
К изложенной в тексте схеме образования обычного права некоторые, признавая ее в общем правильной, желали бы добавить еще одно положение, именно; "Индивидуальность еще не дифференцировалась, психическая организация всей массы населения почти одинакова" (Л. Руднгв. "О дух. завещ." стр. 30). Необходимость такой прибавки аргументируется тем, что, "как бы ни были однообразны причины и способ их действия в приложении к разнородному материалу, разным психическим организациям, они могут не дать сходных результатов, и общая для всех сознаний норма обычного права не будет создана". Мы считаем и считали эту добавку излишней, ибо единство психических (и физических) законов природы человека не теряется ни при каком дальнейшем дифференцировании личностей, групп населения и наций; главные, основные нормы остаются одинаковыми во всем роде человеческом; по нациям и частям их (но не по лицам) видоизменяются лишь частности (в зависимости от местных и экономических условий), без разрушения единства национального права (см. дополн. А.). Все это мы предполагали достаточно известным, между тем проф. Дьяконов упрекает нас в "намеренной" уклончивости от ответа.
б) Обычное право и договоры
Проф. Сергеевич признает договорные сделки не одним из способов выражения обычного права, но особым источником, творящим новое право. Теперь договоры "определяют отношения сторон на основании существующего уже права. Нового права они не созидают. В древнее время роль договоров была гораздо шире: они не применяли только известное уже право, а установляли его вновь". Это стоят в тесной связи с автономической теорией происхождения права: "Обычай... идет от действий автономной воли частного человека. Та же автономная воля во всех тех случаях, которые не определены еще обычаем или относительно которых он не ясен или шорен, наконец, он ей не нравится, к она желает отступить от него, - определяет свои отношения соглашением и этим путем творит новое право... Даже отдельные лица, определяя свои частные отношения путем договоров, творили для себя новое право, неизвестное обычаям и уставам" (Рус. юр. др., изд. 1903, стр. 34-35). О международных договорах (т. е. о том, что они не создают норм для внутреннего, отечественного, права) было сказано в тексте. Что касается договоров как источников внутреннего государственного права (договоров между князьями или русскими землями и "рядов" князя с народом своей земли), то о первых сказано уже, что они устанавливаются не произволом сторон, а на основании обычного права; договоры, нарушающие это право, признаются недействительными; о "ряде" князя с народом сказано в отделе о верховной власти в земле, что отношения князя к вечу устанавливаются не частными условиями каждый раз, а опираются на известные устои государственного строя: "Изначала новгородцы и вся власти на веча сходятся". Разумеется, фактические частности, безразличные для права, устанавливаются произвольно, например, смена тиунов Ратши и Тудора в Киеве в 1147 г. Что же касается договоров между частными лицами, то само собою разумеется, что только те из них правомерны, которые возникли на основании права; прочие или ничтожны, или даже преступны. Господин хочет продать своего закупа в рабство другому; состоялась сделка купли-продажи, но такая сделка не только ведет к уничтожению ее гражданских последствий, но и к высокому уголовном}' штрафу в 12 гривен. Кто-то захотел купить заведомо чужого холопа; но зато "кун ему лишену быти". Некто поймал вора с поличным и вошел с ним в соглашение - взять с него деньги и отпустить на все четыре стороны; кажется, сделка правильная; однако нет, это - "самосуд", подлежащий наказанию. Часть этих примеров взята из Русской Правды, которая в главной основе своей есть сборник обычного права; другая часть - из древнейших законодательных памятников, относящихся к эпохе обычного права. Вообще договоры должны быть изъяты из числа источников права, которыми весьма резонно признаются лишь обычай и закон.
К. ДОБАВОЧНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ О ПРИКРЕПЛЕНИИ КРЕСТЬЯН
1. Об основаниях прикрепления
В тексте нашей книги изложена краткая история литературы о прикреплении; там указано, что:
а) старейшее и некогда господствовавшее мнение признает единственным основанием прикрепления волю законодателя (царя Федора Иоанновича, т. е., точнее, правившего тогда государством Бориса Годунова, и именно в 1596 г.). Этого мнения держались столь авторитетные историки, как Н.М. Карамзин, С.М. Соловьев, Н.И. Костомаров, И.Д. Беляев. В новейшие времена того же взгляда держится В.И. Сергеевич (с некоторой незначительной поправкой даты).
б) В первый раз сомнение в правильности этого мнения высказано М.П. Погодиным в статье, появившейся в 1858 г.: "Должно ли считать Бориса Годунова основателем крепостного права"? В ней лишь отрицается прежний взгляд, но недостаточно решается вопрос о других основаниях для прикрепления. В 1884 г. проф. Энгельман примкнул к воззрению Погодина и присоединил к нему несколько новых веских соображений. В 1885 г. появилось исследование проф. Ключевского о том же предмете, в котором он также, отвергая законодательное прикрепление в конце XVI в.. утверждает, что прикрепление образовалось постепенно и раньше вследствие бытовых (экономических) условий жизни крестьян или, как он сам выражается, "из кабального права, посредством приложения служилой кабалы к издельному крестьянству", или "из принципа долгового холопства". Фактическая сторона исследования Ключевского очень любопытна, но юридическая конструкция его положений (смешение прикрепления с служилой кабалой и вывод этой последней из долговых сделок) несостоятельна. К мнению проф. Ключевского примкнул и Н.С. Лаппо-Данилевский, который, разбирая книгу проф. Дьяконова, упрекает его в том, что он "довольно случайно в числе основных причин, вызвавших крестьянскую старину, указывает на задолженность крестьян, сопряженную с личной зависимостью должника от кредитора, и, следовательно, намекает на то (мы увидим ниже, что не намекает, а прямо выражает), что самая старина, поскольку она зависела от задолженности крестьян, не имела самостоятельного значения в процессе прикрепления" (стр. 59). Сам Лаппо-Дашшевскнй, вопреки М. Дьяконову, на первый план ставит задолженность, а старину (давность) считает "производным фактором".
в) В первом издании своего "Обзора" ист. рус. права", вышедшем в 1886 г., я имел перед собою два упомянутых воззрения на предмет. Остановив свое внимание на том, что в многочисленных случаях бытового прикрепления до Бориса Годунова речь идет о "старинных крестьянах", или старожильцах, я пришел к убеждению, что здесь скрывается ключ к разгадке. В то время я занимался вопросом о крестьянах Западной России, где, как известно, никогда не было издано закона об общем прикреплении, между тем в XVI в. оно стало повсеместным; закон (статут) определил, что крестьянин, проживший на земле одного владельца 10 лет, теряет право выхода. Новым в этом законе было только назначение 10-летнего срока давности. Сама же по себе давность существовала много раньше: "отчичи" - наследственные владельцы крестьянских участков - издавна не пользовались правом перехода. Закон лишь обобщил практику, не вводя ничего нового; устав о волоках, т. е. об описании и измерении земель, середины XVI в., вполне соответствующий московским писцовым книгам, рассматривает крестьянина, севшего на волоку, как на вечного колона, не имеющего права уйти, разве найдется охотник сесть на его место: но волочная система должна была распространиться на всю территорию государства, следовательно, таких охотников неоткуда было взять. Такие факты (которые для Северной России нельзя даже назвать аналогичными, так как они относятся к такому же русскому народу и одинаковому быту в экономическом, культурном и прочих отношениях), а равно и свидетельства московских памятников (о давнем бытовом прикреплении) расположили нас прийти к такому выводу в первом издании нашей книги (стр. 115): "Крестьянин, фактически не могший воспользоваться правом перехода долгое время, становился исстаринным и терял это право навсегда". Почему он не мог воспользоваться правом перехода, это (в приблизительных чертах) было тогда же указано нами на стр. 111-115 нашего курса (1-го изд.). Но эти указания имеют, так сказать, обстановочный характер: крестьянин мог засидеться и по другим причинам. Он мог быть не только состоятельным, но даже богатым (как тот, которого митрополит пожаловал целой деревней), но во всяком случае он "исстаринный". Юридическое основание прикрепления есть только давность.
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 21 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |