< Медаль за растление> 7 страница

Дома я рассказал совершенно неправдоподобную историю. Якобы я гулял по стройке, и кто-то ударил меня по голове чем-то тяжёлым. Я очнулся уже под канализационным люком и без куртки. В это время из люка «вылазил» какой-то дядька. Он увидел, что я очнулся, и сказал мне сидеть там, пока он не вернётся, иначе он найдёт меня и убьёт. История удивительнейшим образом напоминала другое сочинение на тему «Моя встреча с криминальными элементами», выданное мною ещё в Северо-Енисейском. Тогда у нас, помнится, пропали новые, дорогие санки. Кто-то украл их из подъезда – обычная практика среди местной шпаны. Но однажды, возвращаясь с баскетбола, я разминулся с каким-то стариком, волочившим то ли дрова, то ли уголь на санях. И – о, ужас! – я узнал в его санках наши, украденные. Первым порывом стало желание проследить за этим человеком, но он шёл в направлении, где жилых домов не было, а стоял только золотообрабатывающий завод. К тому же вскоре мне нужно было идти в школу, и я оставил старика в своей памяти, решив позже с этим разобраться. Папе тогда я рассказал полную отваги и пугающих событий сказку:

- Папа, я видел наши санки! Я шёл с баскетбола, а какой-то мужик шёл с ними мне навстречу. Я сказал ему: «Дядя, отдайте, это наши санки, вы их у нас украли!» - а он толкнул меня на снег и сказал, что если я расскажу кому-нибудь, он меня убьёт!

- Сынок, а ты запомнил его? Запомнил, как он выглядел? Сможешь его опознать?

Я дал неуверенный, но положительный ответ. На следующий же день мы с папой отправились в районное отделение милиции. Папа выложил всю историю следователю, акцентировав внимание, что всё дело затевается не столько вокруг пропажи санок – бог с ними, с санками! Папу беспокоила история с угрозами его ребенку. Следователь попросил описать преступника. Я с трудом это сделал. Мне стали показывать чьи-то фотографии, якобы соответствующие моему описанию и «профилю преступления». Там действительно был человек, похожий на вчерашнего прохожего. Когда я указал на его портрет, следовательский скепсис зашкалил, и на меня посыпались наводящие и уточняющие вопросы. Провальным стал вопрос о наличии у подозреваемого золотых или серебряных зубов во рту.

- Да, у того дядьки они были. Один золотой… и один серебряный! – ответил я так, чтобы описанный мной тип наверняка соответствовал архетипу преступника. К тому же я совершенно не понимал, для чего заварилась вся эта каша. Мне, наверно просто хотелось поделиться с родителями новостью, что я видел наши санки, и показать им, что я не бездействовал, а геройствовал. В мои планы совершенно не входил поход в милицию, и теперь, окончательно запутавшийся в паутине собственного обмана и родительского доверия, я врал напропалую.

- Ну, нет. Это тогда не может быть Архипов. – Следователь убрал фотографию в папку. – У Архипова нет металла во рту.

- Подожди, сынок, а как ты мог разглядеть за такое короткое время у этого мужчины зубы, да ещё и успеть посчитать их?

- Ну, он когда толкнул меня и сказал, что убьёт, то потом улыбнулся, и его зубы засверкали на солнце.

Это было полнейшим фиаско. Всем всё стало ясно, и дело завершилось очередным папиным позором из-за своего нерадивого сынка.

На этот раз я был постарше, играл уже лучше. Удалось выдавить немного слёз, пока бежал до дома. К тому же набитая шишка на затылке не на шутку встревожила родителей. Оказывается, я довольно сильно стукнулся, и местами даже выступило немного крови. Снова была вызвана милиция. С двумя следователями мы прошли к месту преступления, и я вынужден был пару раз повторить свою легенду уже при них. Когда дошло дело до описания мужчины, возникли затруднения. Дело в том, что я и правда очень плохо рассмотрел последнего, поэтому в моём арсенале был только один точный ответ, которого в данном случае лучше бы и не было.

- А какого приблизительно возраста был этот мужчина?

- Ему было сорок восемь лет! – с готовностью выпалил я.

И тут все усмехнулись.

- Прям как по паспорту, - даже мой папа оценил нелепость ответа.

После этого следователи отошли с отцом в сторонку и недолго там переговаривались. Посовещавшись, они объявили мне, что улик слишком мало, описание недостаточно четкое, и они ничего не могут сделать и ничем не могут помочь. Если я ещё раз увижу того мужчину, то могу обращаться. До тех же пор – adios! Дома раздосадованный папа попробовал вывести меня на откровенный разговор:

- Ты, наверно, сочинил эту историю? Я думаю, на самом деле у тебя просто старшие мальчишки – хулиганьё – отобрали пуховик, а ты испугался, что тебя накажут, и придумал всю эту легенду?

Но в обмане я был слишком упорным и всегда, до последнего, пока не начинался полный абсурд, стоял на своём. Потом папа не раз спрашивал меня, что же на самом деле произошло тем вечером. Но к моменту этих расспросов мой характер несколько изменился, и я, не желая врать и, естественно, не желая говорить правду, просто отмахивался и предлагал нейтральную позицию: «Давай об этом забудем». К счастью, папа был не очень настойчив. Мой бедный папа.

20.

После каникул я возвращался в корпус с набитой доверху дорожной сумкой. Ещё бы, ведь теперь мне предстояло большую часть времени жить здесь. Кадетский корпус становился моим домом, и даже не вторым, а первым. Всем учебникам, тетрадям и различным канцелярским принадлежностям теперь предстояло покоиться в одной из тумбочек моей кровати. В той, что расположена у ног. Предметы же личной гигиены: мыло, шампунь, зубная щетка с пастой, туалетная бумага, расческа, дезодорант – всё это вместе со швейными принадлежностями и прочими личными вещами помещалось в тумбочку в изголовье кровати. Для обеих форм – повседневной и парадной - в спальном помещении на двух кадет выделялся один шкафчик, а для верхней одежды предназначались шкафчики, находящиеся в общей прихожей-раздевалке. Спальни рассчитывались на десять человек, следовательно, на взвод приходилось две спальни. Наш третий взвод разместился в дальнем крыле спального корпуса на втором этаже. Второй взвод занял первый этаж этого же крыла, а первый взвод рассредоточился: половина на первом, половина на втором. Младшие классы, вторая рота, заняли то крыло, что было ближе к учебному корпусу. В итоге обе роты были неплохо изолированы друг от друга.

Спальные помещения оказались довольно просторными и уютными. Конечно, обособленно разместить на такой площади десять кроватей не получалось, посему некоторым кадетам пришлось бы в скором будущем сдвинуть кровати. Но никого это не огорчало, а даже наоборот. Для меня самым странным и неожиданным оказался тот факт, что из окон нашей спальни я мог видеть окна рабочего кабинета моего отца.

Туалеты и душевые являлись общими для всего этажа (в пределах крыла, разумеется). В туалетах было несколько кабинок и несколько писсуаров, приблизительно пять раковин и одна большая ванна для мытья ног. Душевые радовали своей интимностью – здесь было всего три кабинки и раздевалка. К тому же кабинки отгораживались друг от друга высокими, покрытыми плиткой стенами, почти под потолок.

В новое здание нас не пускали до окончания занятий. Разрешили только оставить сумки на вахте. Конечно, в этом случае руководство корпуса поступило весьма осмотрительно, потому как в наконец-то наступивший заветный час, игнорируя вопли воспитателей и командиров роты, неуправляемая толпа подростков ринулась в девственные хоромы, спеша расхватать лучшие места, лучшие шкафчики и лучших соседей. Такое положение дел поставило меня в тупик, потому как до сих пор я не мог определиться, с кем же мне хотелось бы соседствовать и с кем я был готов сдвинуть свои кровати. Ведь это решение сродни браку. Твой сосед по сдвинутой кровати становился для тебя всем: твоим собеседником на будущие долгие бессонные ночи, твоим лучшим другом или, по крайней мере, хорошим товарищем, который мог бы в случае чего сбегать из учебного в спальный корпус за вашими вещами, а тебе в такой же ситуации не претило бы сбегать разок-другой ради него. Соседи, в случае внезапной проверки, могли исправить недочеты в заправленной постели или тумбочке товарища. В конце концов, сосед становился, как оказалось позже, даже сексуальным партнёром. А я всё никак не мог определиться. И понимал, что придется выбирать из объедков.

Конечно, мне бы хотелось лежать рядом с кое-кем. Всего лишь с одним. С ним одним. С Димой Головиным. Я давно обратил на него внимание. Он был командиром моего отделения. Дима привлёк моё внимание на уроках физкультуры, когда я просто наблюдал за игрой в футбол со стороны. Он очень ярко проявлял свои эмоции, и меня веселили его неподдельная, непосредственная радость или по-детски наивные приступы злости, «психи». Как я говорил раньше, Дима дружил с Егором Дмитриевым, командиром первого отделения. О таких говорят «не разлей вода». Их даже очень часто путали из-за схожести имени одного и фамилии другого. Оба прекрасно играли в футбол, ими гордился Таракан, они неплохо учились, вследствие чего и удостоились своих званий «младший сержант». Откровенно говоря, Егор был симпатичнее Димки, но гораздо высокомернее и самовлюблённее. Если Головин мог общаться со всеми, несмотря на статусы и ярлыки, то Дмитриев презрительно воротил нос от «недостойных» и, казалось, боялся даже случайных с ними соприкосновений, словно не желая подхватить вирус неудачи. Если кто-то шутил, то Дима мог спокойно посмеяться и поддержать шутку, Егор же кривил свои губы или позволял себе лишь снисходительную усмешку. Такое отношение Егора распространялось даже на шутки его лучшего друга, которые бывали частенько глупыми и сексуально окрашенными. В период моей акклиматизации любимой забавой Димона было подловить кого-то, стоящего наклонившись, как в народе говорят, «раком», и сымитировать изнасилование. Частенько жертвой насилия оказывался Егор, отчего он приходил в ярость и ссорился с Головиным на полдня. К сожалению, меня так ни разу не насиловали.

Подкупало в Димке ещё и то, что он уже давным-давно не общался со мною из-за моих знаний и своих оценок. Мы с ним могли болтать на абсолютно отвлеченные темы, шутить или что-то обсуждать. Он любил мне рассказывать о каких-то компьютерных играх или программах (его отец, кстати, преподавал кадетам информатику), в то время как Егор соблюдал между нами дистанцию и никогда не подсаживался просто поточить лясы. Порой Дима даже шокировал меня, отказываясь от предложенной мною помощи в решении задач по математике или физике, мотивируя это тем, что: «Подожди, я сам хочу решить!». В общем, в моих глазах Дмитриеву было далеко до Дмитрия, и первый был недостойным другом второго. Естественно, на мой субъективный взгляд.

Но о том, чтобы сдвинуть кровати с Димой, я мог только мечтать. Конечно же он объединился с Егором. И хотя в каждой спальне должны были жить кадеты из одного отделения под началом своего командира, Егор остался в нашей спальне, оправдывая такой шаг присутствием в соседней командира взвода Артёма Егорова (какая путаница имён и фамилий, не правда ли?). Наш Виктор Викторович Жмур согласился с таким положением дел, чем окончательно разбил мне сердце. Не имея другого выбора, я заключил союз с Костей Салтыковым – невысоким немного пухленьким мальчиком с созвездиями веснушек на лице, молочно-белой кожей и медным ёжиком волос. С ним я немного сблизился на ненавистных уроках физкультуры, где его, не желая принимать в команду, постоянно оставляли на скамейке запасных, с которой он редко возвращался в игру. Костя был довольно неглупым, но слишком мечтательным мальчиком, из-за чего успеваемость его хромала. Ещё одной точкой нашего соприкосновения стала моя помощь отстающим в учебе, заняться которой меня обязал воспитатель. Благодаря этим занятиям в круг моего общения вошёл и Женя Пруцков, с которым кровати мы не сдвигали, но стали соседями. Женя тоже не отличался высоким ростом. Он был худощав, остронос, правую руку его уродовал огромный след от ожога, заработанного в раннем детстве, когда Женя опрокинул на себя кипящее молоко. Пруцкова часто подначивали за его глухой, низкий голос с хрипотцой, но в общем он показался мне хорошим парнем, любящим поболтать и посплетничать.

Так и началась новая жизнь. Пять с половиной дней в стенах кадетского корпуса. Домой только в субботу после обеда, а в понедельник утром снова в корпус. Подъем в 7 утра, утренняя пробежка и зарядка на улице, потом идёшь заправлять постель, умываться и чистить зубы. После приводишь себя в порядок и встаёшь в строй для утренней проверки: медсестры проверяют состояние твоих ногтей, белизну воротничков; дежурный офицер проверяет длину волос, чистоту ремня и обуви, блеск бляхи. Одеваешься и строем двигаешься к учебному корпусу. Там снова построение, доклады командиров взводов о состоянии личного состава. В 8 утра завтрак. В 8:30 начинается первый урок. Увеличилось количество молитв: помимо нового приема пищи (ужина), молиться следовало ещё и перед сном и после него. Время самоподготовки теперь полностью отводилось под выполнение домашних заданий, ведь теперь любые учебники и прочие учебные материалы были под рукой. После полдника и самоподготовки иногда кадетов гоняли по плацу, оттачивая умение маршировать, петь взводную песню и отдавать во время марша честь. Командиры отрабатывали командный голос и зарабатывали бронхит. Вечером выдавалось немного свободного времени, которое тратилось на стирку воротничков и носков, чтение, доделывание домашки, бесёж. Кто-то ходил в душ, кто-то убегал в магазин, чтобы купить всё необходимое для ночного пира. 20:00 – ужин, на который все опять же шли строем, потом снова построение, молитва… В 21:30 построение уже в спальном корпусе. Вечерняя перекличка, редко – важная информация. 22:00 отбой. И так каждый будний день.

После отбоя редко кто сразу засыпал. Ещё долго все спальни гудели от общих разговоров. Для утихомиривания непослушных кадетов по спальням, исполняя роль пугала и надсмотрщика, ходили дежурные офицеры-воспитатели, дежурные медсёстры и охранники. Заметив их приближение, те, кто лежали на ближайшей к дверному проёму кровати, кричали: «Шухер!» - и в комнате резко повисала тишина. Медсёстры были самыми добрыми, мягкими и снисходительными. Они просто заходили ненадолго в каждую спальню, стояли там какое-то время и шли дальше. Воспитатели могли выдать какую-нибудь гневную речь, полную угроз. Самыми мерзкими были охранники. Обычно они расхаживали по корпусу в отсутствие воспитателя (те тайно смывались домой или же уходили в тайные коморки или к старшине бухать). Охранниками работали молодые развязные парни, недавно отслужившие в армии. Поэтому их методы воспитания молокососов отличались извращенностью и жестокостью. Обычно эти «деды» давали немного времени кадетам утихомирится самостоятельно. В этот промежуток многие успевали действительно заснуть, разговаривать и пировать оставались только самые заядлые полуночники или же хорошо выспавшиеся накануне. Тогда охранники передвигались по корпусу крадучись, прислушиваясь к шумам, доносившимся из спален. По странному стечению обстоятельств девятые и восьмые классы чаще всего оставались нетронутыми (они успели подружиться с охранниками). Вторая рота повально вырубалась через 15 минут после отбоя. И в виде мишеней оставался только наш взвод. Резко врываясь в комнату, откуда охраннику послышался разговор, эти суки включали свет и орали: «Взвод, подъем!». Страдал действительно весь взвод, поскольку свет включался и в соседней комнате. И начиналось: одевание и раздевание на время, где за то, что не успел один, отжимался весь взвод. Если кто-то не сумел отжаться нужное количество раз (проклятый задохлик Короленко и иже с ним), взвод выводился на улицу. Если вспыхивали попытки перечить, взвод гонял штрафные круги вокруг здания. Самые смелые и дерзкие шли драить унитазы. Потом проходил шмон по тумбочкам, и если там находились посторонние предметы (а они находились всегда), такие предметы изымались и снова начинались отжимания, штрафные круги… Вся котовасия могла продолжаться до двух часов ночи, пока охранникам самим уже не хотелось спать. Тогда нас оставляли в покое, мы, естественно, моментально отключались, а наутро выглядели и чувствовали себя хуже жареных шкварок.

Но, несмотря на подобные дисциплинарные экзерсисы, которые, надо уточнить, бывали нечасто, кадеты всё равно не могли утихомириться после отбоя. Часам к одиннадцати ночи из тумбочек появлялись припасённые заранее рулеты, газировка, печенье и вафли. Всё это поедалось прямо в постели, отчего потом сон становился весьма дискомфортным – крошки неприятно кололи тело. Постельное бельё меняли, надо сказать, один раз в две недели. А иногда и того реже. Учитывая, что душ каждый день принимать не было просто-таки физической возможности – три кабинки за два часа не успевали обслужить тридцать подростков, проводящих под горячей водой не менее двадцати минут и посещающих душ чаще по двое или индивидуально. Странно, что ни у кого не появилось вшей или чесотки за два года моего пребывания в корпусе.

21.

В результате неожиданного, неидеального, но и не неприятного соседства, у меня появился тыл. Появилась вторая компания, способная занимать и развлекать в отсутствие основного состава. В течение дня: на уроках, в столовой, на переменах – я постоянно находился рядом с Димой, Ваней Гавриленко и другими «крутыми» ребятами. Во время же самоподготовки, уроков физкультуры и трудов, а также при непредвиденных обстоятельствах, когда «крутые ребята» были заняты, я позволял приблизиться к себе Жене Пруцкову и Косте Салтыкову, отчего последние были в полном восторге. Такие отношения позволяли им продвинуться на несколько ступенек вверх. К тому же они могли рассчитывать на то, что я помогу им в затруднительной ситуации во время ближайшей контрольной, проверочной или самостоятельной работы. Мне же такие отношения нравились по нескольким причинам.

Причина первая: игровой момент. Эти два мальчика выполняли роль моих мышек, которых я мог подцепить коготком, прикусить их бока острыми зубками и даже сделать вид, что собираюсь сломать им хребет. А потом я отпускал их, и они радостно разбегались в стороны, не осознавая, что добегут лишь до пределов моей досягаемости, без права их покинуть. Порой я был великодушным и снисходительным господином, прощавшим мышкам вольности и дерзости, улыбающимся их незамысловатым шуткам и пропускающим их подколы в свою сторону мимо ушей. То вдруг на подданных обрушивалась зима моего характера, весь холод его цинизма и распущенности. Мышкам, жалобно попискивая, приходилось терпеть колкости и злые шутки, откровенные издёвки, унижения. И всё лишь забавы ради.

Причина вторая: прислуга. Получая от меня гораздо больше того, что они смогли бы отдать, Костя с Женей становились вечнообязанными должниками. Это вынуждало их пресмыкаться и прислуживать. Сделай это, принеси то, сходи к тому-то и передай ему следующее… Приказы отдавались простые, не требующие особых усилий, но по сути своей остававшиеся приказами.

Причина третья: парни, по большому счету, были неплохими. Что-то выделяло их из серой массы посредственностей, делало личностями, индивидуальностями, заслуживающими внимания. Меня действительно к ним тянуло, наши отношения никоим образом не являлись чем-то вроде холодного расчета. Самыми главными чертами, связавшими мальчика «сверху» и двух неудачников, стали, пожалуй, несвойственная и неприкрытая чувственность, а также склонность к тому, чтобы всё драматизировать и мистифицировать. И получился странный букет, на первый взгляд некрасивый и дисгармоничный, но при ближайшем рассмотрении очень интересный, балансирующий на грани изящества и китча. Роли распределились сами собой. В качестве лидера, путём самовыдвижения и единогласного решения, выступал я. Лидером я был тираничным, поэтому в компании царил тоталитарный режим. Деспот задавал не только направление движения, но и формировал мировоззрение, контролируя все сферы жизни починённых, пока все мы находились в стенах корпуса. Женя отвечал за развлекательную часть, выступая частенько как скоморох и скрашивая серую кадетскую жизнь рассказами о любовных перипетиях танцевального кружка, который он посещал трижды в неделю. В капканы страсти попадал не только он, но ещё и несколько небезызвестных нам кадетов из старших классов, поэтому данная тема была практически неисчерпаема и мусолилась часто и подолгу. Костя же стал независимым мнением со стороны. Надо отдать должное его наблюдательности и умению видеть людей в истинном свете. Одно время я считал Костю глупым, во многом из-за неудач на дороге к знаниям, но это было большим заблуждением. Как я говорил, Костя просто был очень мечтательным и чувственным мальчиком, и образование попросту не вызывало в нём отклика, интереса. Гораздо больше его занимали книги, романы в стиле фэнтези, описывающие несуществующие миры, воображаемые отношения и бессмысленные поступки. С одной стороны, это тоже может показаться глупым, а с другой… Какая разница между романом классическим и фэнтезийным? В любом случае и там, и там – ложь. Герои, места, ситуации – всё напрочь лживое, выдуманное, бессмысленное. Даже если какие-то события имели нечто общее с действительностью, они преподнесены субъективно, пропущены сквозь призму восприятия автора – призму цинизма, романтики, сарказма – да чего угодно. То, что стараются найти в обычных романах – мораль, пример для подражания, идеал человеческих качеств, может быть найдено и в фантастических, даже в ещё более выраженной и красочной форме. На почве любви к чужой неудержимой фантазии мы и сошлись с этим невысоким рыжим мальчиком. Его лицо то ли портили, то ли украшали многочисленные веснушки, множившиеся от года к году. Глаза смотрели наивно и от этого так ясно на мир, пухлые губы часто дарили окружающим улыбки, и образ взрослого ребенка дополнял по-детски писклявый голос, подходящий скорее девушке, чем парню. Мы были полными противоположностями друг другу, но в то же время нас троих очень многое объединяло.

Тем временем спальный корпус, можно сказать, был обжит, весь личный состав втянулся и привык к новому распорядку существования. Мне даже начинало нравится жить там. Постоянное совместное времяпрепровождение провоцировало на очень активное внутригрупповое общение. Я чувствовал себя как-то по-новому, необычно, как никогда раньше не было. Я общаюсь с парнями! Своего возраста! И среди моих знакомых нет ни одной девушки! Это было что-то настолько мне несвойственное, настолько чуждое. И это меня очень сильно меняло. Первым симптомом грядущих перемен стало отдаление от семьи. Я приезжал домой в субботу часам к 4-5 вечера. Там меня ждали запасы любимых блюд и лакомств. Так родители, я думаю, пытались извиниться или компенсировать мне отсутствие домашнего очага. Брат больше не был лучшим другом – он не понимал больше половины того, о чем я говорил, ведь в кадетской среде у меня уже успели выработаться свои темы и свои приколы. В субботний вечер я или немного гулял, или смотрел телевизор, объедаясь сладостями. Потом я отправлялся спать на кухню на свой надувной матрас. В воскресенье утром кто-то из родителей будил меня, и я перекочевывал на их место на диване. Проснувшись и проглотив завтрак, я либо ехал играть в компьютерный клуб, либо в гости к Косте, или же, представьте себе, в кадетский корпус – взять какие-то необходимые забытые вещи, посмотреть, чем занимаются по выходным иногородние, поковыряться себе спокойно в чужих тумбочках… Меня даже в выходные тянуло к корпусу! Оказавшись дома, я чувствовал себя не в своей тарелке – гостем, чужим. Папа порой пытался заставить меня поиграть на баяне, но это только ухудшало наши взаимоотношения, и он делал это всё реже и реже. Думаю, родители наверняка страдали из-за творившихся с их раньше таким домашним отпрыском перемен. Но я ничего не замечал. Я вкусно ел, неплохо спал и утром понедельника спешил в свой ненаглядный кадетский корпус к своим ненаглядным друзьям.

Но и в корпусе, честно говоря, мы изнывали от скуки. Представьте себе: свора молодых парней в течение суток заперта в четырех стенах. Время, проведенное на открытом воздухе, сводилось к двум-трем часам, из которых просто погулять, побеситься, побегать и поиграть в снежки удавалось максимум в течение двадцати-тридцати минут. Остальное время мы занимались строевой подготовкой. Естественно, в нас бурлила энергия, требовавшая выхода. Многие сублимировали её в занятия спортом, посещая спортивные секции или играя в игры на физкультуре. В здании учебного корпуса в наше распоряжение предоставлялся стол для настольного тенниса, а в здании спального – целая комната с тренажерами. Однако меня это всё не прельщало. Поэтому энергия, не находившая себе применения, преобразовывалась в агрессию. В чем, собственно говоря, я был не одинок. Всё равно спорт не поглощал всего выделяемого юным растущим организмом тестостерона, поэтому кадетская среда просто-таки кишела агрессией. Самцы, вынужденные делить друг с другом одну территорию, питали ко всем окружающим явную или скрытую враждебность. Самые бойкие кинулись по прошествии нескольких первых недель нового распорядка выяснять, кто же на каком месте по физической силе. Некоторые места распределялись заочно, без драк, с помощью визуальной и аналитической оценки. Но драк всё равно было много. У нас во взводе по этому поводу постоянно сталкивались лбами переросток-Карелин и могучее дитя сибирской деревни Ведерников. Уделом интеллектуалов и псевдо-интеллектуалов, не желающих признавать варварских методов, стал психологический прессинг. Если раньше в сторону неудачников летели оскорбительные, но довольно безобидные словесные издёвки, то теперь создавалось впечатление, что в корпусе объявили конкурс на лучшую прессинговую кампанию «Доведи придурка до самоубийства». Издевательства начинались с утра, продолжались весь день и не заканчивались даже ночью. Не знаю, что за психика должна быть у человека, чтобы всё это выдержать. На самом деле люди, кажущиеся слабыми, внутри должны быть очень сильными, чтобы справляться с подобными ударами судьбы и своих одноклассников.

Несчастный Крыжановский, который в нашем взводе был на самом дне, теперь не знал, где и как спасаться. В результате совместной жизни на поверхность всплыл тот факт, что он страдает утренними энурезами. Силясь опровергнуть сей факт, Сергей напрочь отказывался просить медсестру будить его среди ночи для опустошения мочевого пузыря. Поэтому с утра, не так часто, но с определенной периодичностью, соседняя спальня взрывалась от возгласов отвращения и оскорблений. Все знали – Крыжановский опять обоссался. Не знаю, то ли мы себе сами это придумали, то ли всё так было и взаправду, но от этого несчастного идиота теперь постоянно воняло мочой. Во время приемов пищи в него могли прилетать из-за соседних столов кости или куски хлеба. На уроках, если его вызывали к доске или спрашивали с места, это порождало новую бурю унижений и издевок. Стоило воспитателю куда-то отлучится, пока у нас шла самоподготовка, как кто-нибудь обязательно вскакивал с места и, подбадриваемый одобрительными криками одноклассников, пинал Беса, бил его в плечо или давал ему подзатыльники. В него плевались, брызгали водой, кидались снежками. Пока мы строем шли от одного здания к другому, Бес мог несколько раз поваляться в сугробе или получить с десяток пинков. Едва пришитые им новые воротнички безжалостно срывались, постель постоянно мялась. На его кровати запросто кто-нибудь мог станцевать в обуви, норовя оставить как можно больше следов от подошвы на подушке. Личные принадлежности Бес собирал по всем этажам и во всех туалетах. А однажды кто-то даже додумался вылить в его постель полуторалитровую бутылку воды, якобы проучив таким образом за недержание мочи. Другим лохам тоже доставалось, но не так сильно. Однако все это терпели. И знаете, что в этом всём было самое отвратительно? Я научился поступать также. Как обезьяна, я копировал поведение окружающих меня особей. А со временем я даже начал изобретать новые и всё более изощрённые способы унижения, провоцируя других на реализацию моих идей. Возможно даже, что «прикол» с бутылкой воды был изобретён моим нездоровым сознанием.

Таким, как Бес Крыжановский, помощи ждать было практически неоткуда. Единственной их защитой, предусмотренной администрацией корпуса, стали рапорты. Если тебя кто-то обидел, если у тебя что-то пропало или возникли другие проблемы – пиши рапорт. Своему воспитателю, командиру роты, а можешь и напрямую директору. В рапорте, удивительным образом похожем на докладную, нужно подробно описать: кто, где, когда и что сделал. Самое сложное, пожалуй, при написании этой бюрократической дряни было соблюсти правильно порядок и количество чинов нашего директора в шапке документа.

В первое время рапорты лились полноводной рекой, угрожая потопом столам всех мало-мальски веских начальников. Бумажки, предназначенные для директора, редко достигали адресата, поскольку большую шишку воспитатели предпочитали не расстраивать и не отвлекать от более насущных дел, посему им самим приходилось разгребать все завалы. Обычно всё заканчивалось невозможностью доказать вину благодаря ложным показаниям свидетелей, по-отечески строгим, но довольно снисходительным разговором с обвиняемым и фразой в сторону пострадавшего: «А ты тоже не лезь на рожон, почему неприятности постоянно только у тебя?». Реже вина была очевидной, и обвиняемый отбывал в большей или меньшей степени лёгкое наказание. Скажем, мыл в спальне полы. Или лишался свободного времени в счет увеличения временных затрат на самоподготовку. Порой выносились предупреждения и выговоры, но без занесения в личное дело. Но вот если дело доходило до директора… Тогда пиздюлей получали и кадеты, и воспитатели, и сам автор рапорта. В общем, правосудие и справедливость редко торжествовали, чаще нервно курили за стенами здания, ожидая, когда же их, наконец, впустят в кадетскую обитель.

22.

Приближались февральские каникулы, а это значило, что не за горами череда громких и важных событий в жизни примерных учеников – пора предметных олимпиад. Олимпиады проводились в несколько этапов. Сначала каждый желающий пробовал свои силы в стенах родного учебного заведения, соревнуясь со своими одноклассниками. Затем лучшие из классов выясняли, кто же лучший в школе. Победители внутришкольной олимпиады переходили на городской и районный, а затем и краевой уровень. И так, кажется, до федерального. Кадетский корпус был необычным учебным заведением, и здесь всё делалось через анус. Поскольку седьмой класс имелся только в единственном числе, то два первых этапа сливались в один. Победитель ехал на олимпиаду среди кадетских корпусов, а вторые и третьи места отправлялись покорять городской пьедестал. Странным было то, что после победы над всеми представителями кадетских корпусов края победители больше никуда не двигались, никаких перспектив не было. На мой взгляд, это несколько нелогично. Ну, да черт с ним. Конечно же, в Красноярск, соревноваться с кадетами из других городов, поехал я. При этом нагрузка, взваленная на плечи недавнего «новичка», грозила превратиться в катастрофу, поскольку отправляли меня сражаться по всем предметам. Русский язык и литература, физика и математика, биология, информатика – учителя этих предметов выдвигали исключительно мою кандидатуру. К счастью, выяснилось, что на олимпиаду в Красноярске отведено всего три дня, из-за чего битвы умов по многим предметам назначены в один и тот же день. Посему под мою ответственность отдали только физику с математикой и биологию. По другим дисциплинам защитником лесосибирской чести назначался Ваня Гавриленко. Из других взводов также набралось по два-три человека, команда была укомплектована и утверждена, и начались подготовка и сборы.

Дата добавления: 2015-09-29