II
Многотысячная армия Батал-Паши была наголову разбита 26 июня 1791 года войсками генерала Гудовича1. Анапу заняли русские.
Для взятия турецкой крепости Анапы войско генерал-аншефа И. В. Гудовича в первых числах мая прибыло из Ставрополя в Екатеринодар. Так как путь к крепости пролегал через землю шапсугов, генерал Гудович обратился к ним с прошением, в котором было сказано: "Я направляюсь в
Турки рассчитывали на поддержку адыгов, но не получили се. Уходя из Анапы, они сказали, 'что адыги предательски вонзили им нож в спину.
Не все родовитые покинули Шапсугию. Некоторые согласились с решением хасе о равноправии и вернулись домой. Сочли за лучшее пока смириться, выждать...
Бурные события, происходившие в ауле, вроде бы не трогали Анзаура. Сказавшись тяжело больным, он не ходил даже в мечеть.
Когда горело подворье Шеретлуковых, ржали обезумевшие от страха лошади, надрывно ревели коровы, туда сбежался весь аул. Анзаур не пошел на пожар. И потом, на другой день, когда аульчане пришли совершать утренний намаз, он ни единым словом не обмолвился о случившемся.
Много лет назад его сделали помощником эффенди, послали учиться в Крым, затем назначили вместо старого Шалиха. Жизнь катилась будто сама по себе, без его участия. Он вел службы, хоронил усопших, благословлял новорожденных. Хозяйство его постепенно разрасталось, из тфокотлей он выбился в богатые люди, стал влиятельным человеком в ауле. И все бы хорошо. Но вот погиб Натар.
Говорят: тот, кто не познал горя, не знает, что такое добро. Пришла беда и в дом Анзаура. А тфокотли восстали против родовитых, зажили бурной, неистовой жизнью. Анзаура они даже не замечали, смотрели на него, как на пустое место. Тяжело было на душе у Анзаура. Он жаловался жене:
- Валлахи, старуха, тфокотли совсем забыли о нас с тобой. Сначала косились на нас, а теперь и вовсе не смотрят в мою сторону. Что я им сделал плохого?..
Мерем, два года не снимавшая траурного платья, похудела, осунулась, стала до того молчаливой, что иной раз весь день ни с кем словом не обмолвится.
- Чего же ты молчишь, старуха? - не выдержал Анзаур. Жена подметала пол, она удивленно взглянула на мужа и
ничего не ответила.
- Эй, женщина, разве я не с тобой разговариваю?!
турецкую крепость Анапу с тем, чтобы прогнать оттуда турков. Прошу у нас разрешения провести войско через вашу землю. Примите мои уверения в том, что солдаты его величества на всем пути прохождения будут вести себя дружелюбно по отношению к черкесам, не причинят им и их садам, посевам и живности никакого вреда. Поверьте, что даже ни один лист не упадет с деревьев ваших..." Для обсуждения прошения русского генерала 19 мая 1791 года было созвано всешапсугское хасе, на котором было решено пропустить русское войско.
Она выпрямилась:
- Я не обижаюсь на тфокотлей за то, что они нас забыли, мы сами в этом виноваты.
- Как это так?! - вспылил Анзаур.
- Ты ведь мужчина, разве мне, женщине, объяснять тебе? Сам должен понимать,- Мерем заплакала и вышла.
"Вот так и живем,- удрученно качая головой, думал Анзаур.- Уже больше двух лет она плачет днем и ночью. Е-вой-вой. Если бы ты знала, как тяжело мне жить. А за что, за какие грехи лишил меня аллах единственного сына? Почему меня презирают тфокотли? Ведь столько лет не они за мной, а я за ними бегаю, молюсь за них перед аллахом. Пятнадцать лет принимаю на белый свет именем аллаха их детей, я женил и выдавал их замуж, провожал на вечный покой... Глупы тфокотли, глупы - сожгли, разграбили богатство Шеретлуковых и думают, что это сойдет им с рук. Великий князь Алкес не тфокотлей, а Шеретлуковых будет защищать. И этот час настанет".
Как-то вечером пришел к Анзауру Бидад. "Зачем он пришел, зачем я понадобился этому нехорошему человеку? Если бы не обычаи, я бы и на порог его не пустил. Ведь это он привел людей в лес, где был Натар, он виновен в смерти Мосго сына".
- Добро пожаловать, Бидад! - радушно приветствовал Анзаур ненавистного гостя.- Заходи, давненько я тебя не видел. Как поживаешь, милостью аллаха? Садись сюда. Все ли у тебя здоровы? И мать твою Ляшину я давно уже не видел. Как она там?
- Если ты нигде не бываешь, как нам с тобой увидеться? Сидишь дома, будто в нем нет дверей.
- Стар я стал, часто болею. Из степной Темиргойи привезли траву, может, и вылечусь... Какие новости в ауле? Рассказал бы. Говорят, к Хагуру много людей приезжает из разных аулов.
- Новости все те же: грыземся как собаки. Вот уже полгода живем так, будто сидим за столом без тамады. Голоштанные тфокотли расхрабрились по всей Шапсугии. Грабят не только богатых, родовитых, но и таких тфокотлей, как я.
- Но ведь тебя не ограбили?
- Нет пока.
- Боишься, что ограбят?
- А чего мне бояться, какие у меня богатства? Случается, и впроголодь живем...- солгал Бидад, а сам подумал: "Ты богаче меня в десять раз. Воздевая руки к аллаху,
выуживаешь последнее у бедняков. Будь я на месте моих младших братьев, тряхнул бы твои амбары да кладовки!.." - Мне нечего бояться, Анзаур. Если хочешь знать, мне правится справедливость Тхахоха.
- А Моса?
- Он тоже честный парень. Тебя еще не трогали? Анзаур пожал плечами:
- И Мос, и Тхахох, и Ахмед относятся ко мне очень хорошо. А Усток - мой старый друг...
- Субаш тоже друг?
- Слышал о нем, но с ним не знаком.
- Субаш еще молодой, но уже прославился своим мужеством. Он нанес большой урон туркам в Анапе. Потом вместе с другими тфокотлями был у инерала Гудовича и храбро дрался.
- Какие удивительные истории ты рассказываешь, Би-дад! - всплеснул руками Анзаур, хотя давно уже все это слышал. "Но зачем, зачем ты пришел ко мне, скажи прямо, хватит хитрить".
- У Гудовича были и два моих младших брата. Дрались на стороне гяуров. Как теперь быть? Простит ли им это аллах?
- Кто из братьев? - настороженно спросил Анзаур и как-то съежился весь, будто приготовился к прыжку.
- Черим и Сабех.
- Сабех?.. Он дружил с моим Натаром. Если бы Натар был жив, не отстал бы от друга и подался с ним к урысам. Несчастный, несчастный я человек! Это вы меня втянули в это дело, сделали эффенди, а потом... Не дружил Натар ни с каким джинном! Он еще до поездки в Крым складывал песни и красивые слова. Их до сих пор помнят друзья Мосго несчастного сына, они на вечеринках поют его песни, повторяют слова, сочиненные Натаром. Парень любил ходить в лес - вот и вся его беда.
- Но почему же ты тогда велел написать для него дуах против джиннов? - Бидад вспомнил, как били, топтали лошадьми несчастного Натара, и мороз пробежал по коже, потемнело в глазах.
Анзаур зажал в коленях ладони и, раскачиваясь из стороны в сторону, горестно сказал:
- Это я придумал, чтобы Натар бросил свое сочинительство. Глупость придумал и расплатился за нее. Один, один я виноват во всем!..
"Застонал, запричитал старый хитрец. Никогда с ним
не поговоришь серьезно. Раскиснет, расхлюпается, прикидываясь несчастненьким".
- Хорошо мы с тобой посидели, эффенди, мне пора домой. Заваривай темиргойскую травку, пей и с помощью аллаха выздоровеешь. А мне горевать нечего: не вернутся родовитые в Бастук, моя папаха виднее станет. Первым человеком буду.
- Да пребудет с тобой милость аллаха! - Анзаур проводил гостя до калитки, досадуя, что так и не удалось узнать, зачем он приходил.
III
Али-Султан не знал в Бжедугии покоя. Еще полгода назад он надеялся, что ему помогут местные князья и уорки. Он заискивал даже перед зажиточными тфокотлями. Убеждал, доказывал. Его слушали, важно кивали головами, но делать ничего не делали. Всем было известно, что великий князь не одобряет Али-Султана, не хочет поднимать оружие против Шапсугии. Наоборот, старается все уладить миром.
Алкес, ни с кем не обсуждая свои действия, вел переговоры с Хагуром и Тхахохом. Посылал гонца к Ахмеду. Но ничего хорошего из этого не вышло. "Мы не хотим иметь дело с человеком, который укрывает в своем Доме Али-Султана",- ответили ему.
Алкес замкнулся в себе, но окружавшие его князья заметили, что он часто бывает мрачен и на Али-Султана смотрит не так благосклонно, как бы тому хотелось.
В один из дождливых дней к Алкесу зашла Дарихат вместе с сыном. Как подобает гостеприимному хозяину, князь радушно встретил воспитавшую его женщину, посадил на мягкую тахту, на которую обычно садился сам, и присел рядышком.
- Как твое здоровье, мать? - мягко спросил он и погладил руки Дарихат, заглянув ей в глаза.
Лицо Дарихат дернулось, судорога исказила черты. Скривив губы, она ответила:
- Скриплю потихоньку, как давно не мазанное колесо телеги.
Хотя в словах Дарихат не было ничего утешительного, но Алкес удовлетворенно кивнул и обратился к Али-Султану:
- А ты, брат мой?
- Как видишь,- коротко ответил он и невесело усмехнулся. "Что я скажу этим людям? - мучился Алкес.- Они
думают только о себе, а на моих руках вся страна, судьба многих людей. Этой осенью всем аулом построили Шеретлуко-вым дом, их двор даже больше, чем мой, княжеский. Я дал им земли столько, сколько не имеют самые богатые уорки. Соседние князья подарили коров, лошадей, волов, овец. Что еще они от меня хотят?"
- Валлахи, как надоел этот бесконечный дождь! - произнес Алкес, пытаясь найти другую тему для разговора. Он понимал, что его молчание было бы оскорбительно.
- Да, очень тяжело нынче,- угрюмо подтвердил Али-Султан, бросив взгляд на мать.- Бог его знает, что творится в наших краях, небо и то уже валится на землю.
"Что это они переглядываются? Видно, о чем-то договорились",- забеспокоился Алкес, но виду не подал.
- Вот к чему пришла я, Алкес,- начала Дарихат,- пришла к тому, что нельзя сидеть сложа руки. У нас есть немного золота, у других родовитых тоже найдется. На это золото можно купить оружие и силой вернуть то, что у нас забрали.- Дарихат посмотрела на князя и, сжав в ниточку сухие, бесцветные губы, добавила: - Если мы снова вернемся в свою страну, не забудем того, кто нам помог это сделать.
Алкеса покоробили ее слова и весь ее вид. Нет, она пришла не просить, она пришла требовать и угрожать.
- Значит, ты хочешь, мать, чтобы я пошел войной на шап-сугских тфокотлей? -не стал хитрить великий князь.
- Конечно! - твердо сказала Дарихат.
- Но между Шапсугией и Бжедугией есть договоренность о мире, как можно нарушить слово?
- Слово уже нарушено, и нарушили его сами шапсуги,- вмешался Али-Султан.
Алкесу показалось, что его окружили, и кольцо это сжимается все плотнее и плотнее. Ему захотелось вырваться, выпрыгнуть из этого кольца. Он почувствовал, как у него напряглись мышцы.
- Если мы пойдем войной, вынуждены будем истреблять друг друга,- стараясь, чтобы голос его звучал ровно, возразил Алкес.
- Я не успокоюсь, пока в Шапсугии останется жив хоть один тфокотль! - почти выкрикнула Дарихат и резко повернулась к сыну: - Ты что молчишь, не отнялся ли у тебя язык? Я вижу, что ни у тебя, ни у Алкеса не хватает мужества. Аллах наказал меня: я думала, что у меня два сына, а у меня нет ни одного. Я одинаково воспитывала вас, одинаково любила, лучше, если бы вы родились женщинами, тогда
бы у меня были зятья. И уж, наверно, не потерпели бы, чтобы их мать осталась на старости лет без угла и скиталась, как нищенка, по чужим домам. Они бы поняли, что если сегодня обидели меня, то завтра обидят их. Горе мне, нет возле меня мужчин!
- О чем ты говоришь, мать? - вспыхнул Алкес.
- О том и говорю, что бжедугские тфокотли когда-нибудь сделают с тобой то же саМос, что шапсугские сделали с нами!.. Разве можно оставлять безнаказанными этих разбойников?! Чего мы дождемся, если будем бездействовать? Войско уры-сов ушло, тфокотлям неоткуда ждать помощи. Турки скорее помогут нам, чем этому сброду. Надо решаться.
Али-Султан, которого мать обвинила в трусости и нерешительности, проглотил обиду молча. Он-то как раз и не сидел сложа руки, а делал все возможное. Побывал у князей, убедил их. Не его и не их вина, что дело не двигается. Препятствует Алкес. Если бы он согласился с тем, что ему советуют, Али-Султан давно бы уже был в своей стране и всем мятежникам открутил головы. Мать верно сказала, и Алкес дождется того же, и Алкеса выгонят. Но он должен сам это понять, его не заставишь сделать что-то против желания.
- Ладно, мать, не принимай все так близко к сердцу, возьми назад свои слова о том, что рядом с тобой нет мужчин. Ты не босая, не голая, слава аллаху, и крыша над твоей головой не протекает, и еды у тебя хватает. Не в чем упрекнуть тех, у кого мы ищем покровительства и защиты. Спасибо им! - и Али-Султан, повернувшись в сторону Алкеса, наклонил голову.
Дарихат сначала ничего не поняла и уже готова была рассердиться. "С чего это он задумал благодарить этого черствого Алкеса? Что он сделал хорошего?" - со злостью подумала она. Но потом смягчилась, поняла, что Али-Султан хитрит, что он решил обойти князя. Видимо, попытается его пронять не грубостью и не резкостью, а лаской. И, поняв это, обрадовалась: "Хорошо придумал Али-Султан. Надо и мне попробовать смягчить сердце Алкеса. Конечно, обидно унижаться перед тем, кого я вырастила, но да будет время, я рассчитаюсь со всеми!"
- Да разве я упрекаю? - наигранно удивилась Дарихат.- Как я могу упрекнуть Мосго сына в том, что он не заботится обо мне? Да я всему миру скажу, какой он заботливый, какой он примерный сын. Но разве дело только во мне? Что мне нужно на старости лет? Только одного, чтобы были счастливы мои дети. Чтобы они были могущественны.
- Ты права, мать,- сердце Алкеса оттаяло.- Твоя обида - это и моя обида. Я только хотел сказать, что в этом деле нельзя торопиться. Я не могу тебе сейчас обещать, что начну войну; может, нам удастся договориться. Старые люди говорят, что худой мир лучше доброй ссоры.
- Да, да, сын мой! Я подожду, а ты поступай как знаешь, только прошу тебя, думай и о себе. Тфокотли могут решить, что ты их испугался, и разговаривать с тобой не захотят. Тогда и свои и чужие от тебя отвернутся,- таким же ласковым голосом напевала Дарихат.
Вскоре она и Али-Султан покинули комнату князя.
- Валлахи, мать, ты хорошо говорила с Алкесом! - похвалил ее Али-Султан.
Польщенная Дарихат довольно рассмеялась. Она уже забыла, что именно Али-Султан подсказал ей, как вести себя с великим князем.
- Ты всегда должен слушаться меня, я знаю, что делать. Ведь недаром прожила такую большую жизнь,- снисходительно ответила она.- Не переживай, сын мой, пройдут годы, и ты тоже научишься всему, что знаю я. Если бы твой отец внимал мне, он не ушел бы из этой жизни так скоро. Но он считал, что умнее меня, и за это поплатился. Не повторяй его ошибок.
По мере того как мать откровенно расхваливала себя, у Али-Султана нарастало к ней чувство неприязни.
IV
А Шапсугия гудела, как растревоженный пчелиный улей. Богатые тфокотли, тайно сговорившись с родовитыми, пытались вернуть прежний порядок. Изгнанные из Шапсугии возвращались в родные места, но не открыто, не днем, а ночью, сторонясь людей, как воры. Они давали золото, пытались подкупить то одного, то другого нужного им человека. Если это не удавалось, составляли план кровавой расправы. Но пока положение не менялось ни в ту, ни в другую сторону.
Али-Султан решил съездить в аул Селтук к князю Батче-рию. Он знал, что братья не ладят друг с другом, и надеялся использовать эту тайную, глухую вражду в свою пользу.
Батчерий встретил его приветливо.
- Ну, как поживает Алкес? Как здоровье твоей матери? - прозвучали обязательные слова.
- Не болеет,- ответил Али-Султан.- Все у нее хорошо. "Делает вид, будто не знает о восстании тфокотлей, живет
себе спокойно, спит на мягкой постели, пользуется богатством, которого сам не наживал",- между тем думал гость.
А у Батчерия было в голове другое: "Чего это он такой радостный и веселый? Или не понимает, что сам виноват в том, что шапсугские тфокотли взбесились. А теперь во всех уголках нашей земли тфокотли поднимают шум, сеют смуту. Даже Ламжий говорит, что хочет уехать в ту страну, где нет ни князей, ни уорков".
Вслух же он сказал:
- Конечно, Али-Султан, где найдешь лучшее место, чем родной дом. Но мы сделали для вас все, что смогли...
- Нет, не все, Батчерий! - выпрямился Али-Султан.- Совсем недавно ткофотли подняли новое восстание. Не думай, что ты далеко живешь, на краю земли. И до тебя дойдет. И твои окна осветятся пожаром.
- Неужели такое возможно?..
Батчерия волновало очередное восстание в Шапсугии. Это действительно было недалеко от его дома. И в Бжедугии начались волнения среди тфокотлей. Родовитый всегда поддержит родовитого, тфокотль - тфокотля, это закон, этого надо опасаться. Али-Султан прав только в том, что нельзя поощрять тфокотлей творить беззаконные действия, это дурной пример для других. Если бы только Али-Султану грозила беда, пусть бы выпутывался сам, как знает. Али-Султан и его жизнь глубоко безразличны Батчерию. Важно не нарушить закон: родовитый помогает родовитому, чтобы, объединившись, они могли встать против общих врагов.
- Надо действовать, это уже слишком далеко заходит,- сказал молодой князь. И важно добавил: - Я сам поговорю с Алкесом.
Прошло две недели. И все это время Батчерий никуда не выезжал из аула. Несколько раз он собирался поехать к великому князю, но каждый раз откладывал, надеясь, что Алкес сам его позовет. И тут вмешался случай.
После довольно дальней прогулки, возвращаясь в родной аул, Батчерий увидел несколько воловьих упряжек. Заинтересовавшись, он даже сосчитал их. Упряжек было больше двадцати. За ними следовало небольшое стадо коров. Несколько вооруженных всадников сопровождали этот своеобразный караван.
- Что это такое? - спросил Батчерий спутников.- Куда они направляются?
Ему не ответили. Да Батчерий и сам понял всю глупость своего вопроса. Лицо его побледнело. Когда, поскрипывая от
наваленного на нее скарба, проехала последняя упряжка, он повернул коня не в Селтук, а в аул Туабго, к великому князю.
Все чаще и чаще встречаются на дорогах такие упряжки. Впечатление, что вся Бжедугия поднялась с насиженных мест и двинулась на поиски утраченного покоя.
- Зиусхан,- сказал Батчерий старшему брату после приветствия,- я не хотел вмешиваться в твои дела, но не могу больше молчать. Не первый раз я наблюдаю, как наши тфо-котли переселяются в Шапсугию. Скоро никого не останется, некому будет обрабатывать наши поля. Останутся одни князья, а народ уйдет. Над кем же ты тогда будешь княжить, зиусхан?
- Успокойся, брат,- мягко ответил великий князь, но глаза его вспыхнули знакомым холодным огнем.- Я уже принял меры, послал человека в Шапсугию сказать, чтобы не принимали переселенцев. Если они и впредь будут принимать, то таким образом нарушат наш мирный договор и развяжут нам руки. Не могу я взять на себя ответственность быть зачинщиком вооруженной схватки, но защищать свои интересы и интересы своей земли я обязан. Ты понимаешь меня? Надо съездить к абадзехам и попытаться привлечь их на нашу сторону, пока до этого же самого не додумались шапсуги. Я велел передать всем бжедугским князьям, чтобы они были наготове.
Твердые и решительные действия Алкеса удивили Батче-рия. Он едва ли не в первый раз видел брата таким, и сразу же были забыты мелкие обиды, стычки, недоразумения. Младший брат почувствовал в старшем силу. А это покоряет сердце вернее, чем любые слова...
V
- Нет пользы от безделья,- изрек Анзаур.- Хватит с меня, я столько времени стоял спиной к тфокотлям, хотя мне казалось, что я стою к ним лицом. Ничего хорошего от родовитых я не получил, только плохое. И друзей из-за них потерял. Да что друзей, единственного сына потерял!
Мерем вздрогнула, как от удара, и отвернулась.
- Что ты все время молчишь, старуха? - продолжал Анзаур.- Хочешь, чтобы я лопнул от тех слов, что распирают меня и которые мне некому высказать? Что плохого случится с тобой, если ты поговоришь со своим мужем? Ты ведешь себя как мой кровный враг. Но ведь на самом деле ты мне не враг, а жена. Я ни с кем не враждовал, всю жизнь служил аллаху. А меня ставят ниже тфокотля Айтека, который, сколько я его
ни учил, все равно с большим трудом читает суры корана. Но все, что он ни скажет, тфокотли с радостью подхватывают... - Потому что он понимает нужды тфокотлей,- еле слышно молвила Мерем и схватилась за веник, чтобы подмести пол. Она не могла смотреть в глаза мужу.
- Положи ты этот веник!..- совсем расстроился Анза-ур.- Только слово скажу, как ты начинаешь подметать! Что я такого сделал этим нечестивцам, что они все от меня отвернулись? Я сейчас же пойду к Хагуру. Если он и Тхахох не поймут меня, не перестанут таить на меня злобу, то останется только головой в воду.
- Что ты говоришь? - испугалась Мерем.- За этот грех аллах покорает всю нашу семью!
Анзауру был приятен испуг жены. Ему хотелось, чтобы кто-нибудь его пожалел. Но он не подал виду, а стал снимать со стены украшенную серебряной насечкой палку, которую ему когда-то подарил торговец Хасан-Мурад. Снял и быстрыми шагами направился на улицу.
Выйдя за ворота, он, правда, призадумался: куда пойти - к Хагуру или Тхахоху? Решив, что Хагур его поймет скорее, свернул к его дому. Но ни Хагура, ни Тхахоха дома не оказалось. Они еще три дня назад уехали на шапсугско-бже-дугскую границу.
Неспокойно на этой границе. Ночами бжедугские конники нападают на шапсугские аулы, поджигают дома тфокотлей, угоняют скот, убивают людей и скрываются.
Анзаур тоже решил поехать на границу. "Я не Бидад,- сказал он себе,- я не оставлю народ в беде. Этот Бидад не постыдился, не побоялся людского суда и сбежал вместе с родовитыми. А чего ему не хватало? Жил в достатке, все у него было. Нет, ему захотелось большего, захотелось власти. Дал обмануть себя этим хитрым и лживым Шеретлуковым, бросил родной аул. Е-во-вой, что же теперь с ним будет? Нет, я не такой. Я останусь со всеми вместе и помогу им".
Придя домой, Анзаур стал молча облачаться в дорожную одежду, достал оружие, пылившееся многие годы. Попрощался с внучкой и уже поставил ногу в стремя, когда во дворе показалась Мерем, несшая ведро колодезной воды.
- Куда это ты направился в таком виде? - удивленно спросила она.
- Туда, где все мужчины аула! - несколько напыщенно ответил Анзаур.
- Мне неинтересно, где находятся мужчины аула. Я спрашиваю, куда собрался ты?
- Тогда спроси меня, где все-таки наши мужчины, и я тебе отвечу: они на границе, там и Мос место.
Мерем только недоверчиво и грустно покачала головой и больше ни о чем не спросила.
На второй день Анзаур нашел Хагура и Тхахоха. В поисках их он побывал в трех шапсугских аулах, расположенных на границе, и ужаснулся увиденному: дымились полусгоревшие дома, слышался плач о погибших, шли похороны.
В ущелье находилось столько верховых, что трудно было сосчитать. Пробравшись в середину, Анзаур увидел Хагура, Тхахоха и Шепако. Потом заметил и муэдзина Айтека. Он находился среди самых достойных людей, будто так и полагается, будто это место по праву принадлежит ему, а не Анзауру.
Анзауру стало обидно. Горечь ощутил он в своем сердце, стоял как на раскаленных углях.
- Ложь,как ее ни прикрывай, все равно откроется, а правду, как ни прячь, все равно не спрячешь! - гремел густой, сочный голос Хагура.
Толпа сдержанно гудела.
- Родовитые, изгнанные нами из Шапсугии, показали свое истинное лицо,- говорил Хагур.- Они ведут себя как разбойники. Им помогают князья и уорки. Посмотрите, что они делают на нашей земле: жгут дома, убивают людей. Пролитая кровь взывает к справедливости, к мести. Если мы не будем встречать пулю пулей, меч мечом, они перебьют нас, как стадо баранов. Черное, слепое солнце взойдет над нашими аулами, и дети наши проклянут тот горький час, когда появились на свет. Страна принадлежит нам, а не родовитым. Она принадлежит всем, кто хочет мирно жить и мирно трудиться, радоваться жизни, славить ее. Вспомните, за что убили нашего Натара? Его убили за его песню! Но саму песню не убьешь!
Пусть не пули - птицы запоют, Росами умоются - не кровью. Дорогую родину мою Я люблю сыновнею любовью!
Вот какие слова написал Натар: "Дорогую родину мою",- повторил Хагур, и в глазах его заблестели слезы.
Анзаур, услышав имя сына, вздрогнул. А когда Хагур прочел стихи, сердце его забилось неровно, тревожно, будто хотело вырваться из груди. Необычайное волнение охватило его. Захотелось сейчас же что-то сделать: заплакать, закричать, рвануться куда-то, выхватить меч и найти обидчика. "За что они убили Мосго мальчика, за что?" - шептали его губы.
Тяжелой и вместе с тем светлой была эта минута.
И вот уже толпа подхватила слова его сына, и они поднялись над землей до самого неба. Казалось, сама земля, горы, леса, реки заговорили человеческим языком.
После Хагура выступал Ахмед. Потом взял слово Айтек. Анзаур плохо слышал, что они говорили,- слишком сильно волновался.
Неподалеку от него стояли два тфокотля и переговаривались вполголоса. Их он расслышал. Тфокотли были ему незнакомы, но говорили о нем. Анзаур стал прислушиваться.
- Ты знаешь того, чьи стихи читал нам Хагур? - спросил один из них.
- Как не знать! - удивился вопросу другой.- Это сын эффенди Анзаура Ахеджака, того самого, что удрал вместе с родовитыми.
- Как же так получилось, что у такого плохого отца вырос такой хороший сын?
- Видимо, очень тяжело было парню. Да могло ли ему быть легко, если отец велел растоптать сына копытами лошадей.
- Что ты говоришь, разве возможно такое?
- Я тебе правду сказал.
- Выходит, он сам загубил своего сына, пролил кровь. Какой же он после этого эффенди? Разве аллах позволяет топтать своих детей конями? Наверно, он не богу служил, а нечистому, покарай его аллах за такие дела!
Анзаур не мог больше слушать это и отъехал в сторону. Вот что он, выходит, наделал! Нечистому служил всю жизнь. Золоту служил, злу, смерти! Как горько услышать такие слова под старость лет. И как теперь оправдаться перед людьми, как вернуть себе доброе имя, которое дороже жизни?
VI
Кому при рождении делают колыбель, тому выроют и могилу - этого еще никому не удавалось избежать. Все имеет начало и конец - лишь время вечно. Ровно, не спотыкаясь бежит оно своей бесконечной дорогой. Дерево, прожив сотни лет, падает на землю под тяжестью своего возраста. Врастают в землю под гнетом времени могучие крепости. Даже гранитный камень и тот стареет, морщится, рассыпается. Ничто не в силах сдержать бег времени.
Живет человек, поднимается вверх над людьми и мечтает властвовать вечно, но однажды вдруг качнется земля под его
ногами, и он уходит в небытие, а на земле и в памяти людей остаются только его дела.
Нередко люди гонят прочь мысли о справедливости, думают, что зло сильнее добра и что оно вечно в подлунном мире, но это только от слабости их ума, от скудости сердца. Как бы долго ни торжествовала ложь, все равно ей приходит конец, потому что зло лишь временный житель, а добро вечно, как само время...
Четыре года продолжались распри между шапсугскими тфокотлями и бжедугскими князьями, уорками, которые взяли под свое крылышко родовитых Шапсугии. Пришло время, и эти распри превратились в ненависть. Два родственных племени стали лютыми врагами, словно потеряв разум, готовились к войне друг с другом.
- Не надо бы нам прислушиваться к словам Меджира, зиусхан,- сказал Батчерий великому князю, стараясь, чтобы его слова не услышали ехавшие сзади байколи. Великий князь был в гостях у своего брата в Селтуке, и теперь Батчерий провожал его домой.- Мне показалось неудобным сказать вслух, но я с первого же дня понимал: шапсугские родовитые и тфокотли не договорятся. Думал я и о том, как бы бжедуг-ские тфокотли не последовали примеру шапсугских, тем более если мы пойдем войной против шапсугов.
- Что теперь об этом говорить,- ответил Алкес, несколько поразмыслив.- Все равно договор с шапсугами о мире нарушен. Видит великий аллах, я не хотел затевать братоубийственную войну, но ничего не получилось: пропасть между племенами все больше разрастается. Шапсугские дарМосды не хотят внять нашим увещеваниям. И на душе у меня так горько...
- Неужели ты и сейчас, зиусхан, сомневаешься в правильности начатого нами дела? - спросил Батчерий, прямо глядя в глаза брата. И сам ответил: - Ты поступаешь справедливо! И дело тут не в Шеретлуковых. Мы ни за что не стали бы воевать из-за их богатства, из-за их чести. Причина серьезнее: если мы не проучим шапсугских тфокотлей, наши тоже обязательно поднимут головы. Куда нам тогда бежать? И еще одно обстоятельство. Ты стремишься объединить адыгские племена, хочешь создать государство адыгов, и, если мы покорим Шап-сугию, это будет первый шаг к осуществлению твоей мечты. Я надеюсь, что атаман Чепега, с которым я встречался у ине-рала Гудовича, поймет меня и поддержит.
У Алкеса, глядевшего на далекие шапсугские горы, защемило сердце - ведь там была его вторая родина, на которую он должен обрушить свою силу.
Проводив старшего брата за несколько верст от своего аула, Батчерий повернул назад, поехал просторной селтукской долиной, прилегающей к левому берегу Кубани.
"И чего еще сомневается, чего колеблется Алкес? - думал он.- Ведь каждый день тфокотли из Бжедугии уезжают в Шапсугию. Зачем? А все просто - им нравится своеволие тамошнего мужичья. Они уже исподлобья поглядывают на нас и уорков. Так и жди, что выхватят кинжалы и кинутся на хозяев. Нет, Алкес, тебе надо выбросить из сердца жалость, мягкость. Великий князь должен быть крепким, как кремень".
Утром следующего дня Батчерий уехал в Екатеринодар к кошевому атаману Захару Чепеге. Встретил его атаман радушно. Он знал, зачем приехал князь, и был этим доволен. Тут же пригласил гостя к столу, уставленному русскими и кавказскими яствами, винами.
Батчерию не хотелось есть, но он из приличия отведал баранины, зажаренной большим куском, запил калмыцким чаем, а к вину не прикоснулся.
Атаман ел быстро и много. Опрокинул две стопки водки и все потчевал, потчевал гостя. Батчерий благодарно улыбался ему и тут же, прямо за обеденным столом, заговорил о деле:
- Я приехал к тебе, сосед, узнать насчет пушек. Они нам сейчас очень нужны, поэтому я и заявился раньше назначенного срока. И хочу сказать тебе, что пушки эти укрепят дружбу между урысами и бжедугами. Если уважишь мою просьбу, кроме платы я тут же пришлю тебе в подарок оседланного коня кабардинской породы.
Атаман покрутил пышный ус, согласно кивнул и вышел, попросив гостя подождать минутку. Минутка эта Батчерию показалась целым часом. Наконец атаман вошел и с улыбкой сожаления сказал:
- Не могу я продать пушки. Мы решили не вмешиваться в дела черкесов.
- Почему так решили? - удивился Батчерий.
- Потому что земля черкесов подвластна Турции...
- Как подвластна?! Зачем нам Турция?! -воскликнул Батчерий.- Турки далеко, а вы рядом! Мы хотим с вами дружить... Если на то пошло, я поеду к вашей императрице, она поймет меня лучше, чем ты.
- На то она и императрица, чтобы понимать лучше. Только не знаю, сумеешь ли ты с нею встретиться...- уклончиво проговорил атаман, но решительность князя ему понравилась.
- Валлахи, еще как встречусь!
...Проводив Батчерия и вернувшись в дом, атаман Чепега улыбнулся, он остался доволен собою: "Именно этого и хочет матушка императрица. Она так и повелела, пусть, говорит, черкесы сами приедут ко мне, тут и решим. Не надо нам вмешиваться в дела черкесов, еще раз ссориться из-за них с турками".
Императрица хитрила. Она знала, что к черкесам ушли пекрасовцы, туда хотел податься разбитый на Урале Пугачев, чтобы собрать новое войско. Екатерина внимательно следила за многолетней борьбой адыгских тфокотлей с князьями и уорками. Она понимала, что эта борьба, хотя и значительно меньших масштабов, сродни бунту Пугачева, французской революции. И если понадобится, она всей силой русского оружия расправится с взбунтовавшейся чернью и на черкесской земле.
Она хитрила, выжидала...
Весной прошлого года Екатерине доложили, что два якобинца направились к восставшим адыгским крестьянам.
- Кто сообщил эту новость? - спросила императрица.
- Наши люди из Парижа, великая государыня.
- Насколько верны эти сведения? - поинтересовалась Екатерина и подумала: "Как быстро распространяется этот пожар. И каким образом? Какая связь между пугачевской и якобинской заразой, какими ветрами разносится оно по земле? И вот теперь перекинулась на Кавказ".
- Сведения, ваше величество, свежие и совершенно верны.
- Кто эти якобинцы и сколько их? - нахмурившись, спросила Екатерина.
- Полковник Анжели и Соменвиль, ваше величество. Императрица поднялась и строжайше приказала:
- Сегодня, сию же минуту сообщите всем нашим послам п европейских государствах, чтобы они приложили необходимые усилия и перекрыли пути этой заразе в Россию. Самым жесточайшим образом!
Спустя месяц после этого приказа полковник Анжели и Соменвиль были схвачены в Венеции и отправлены в Париж. К этому времени власть якобинцев была свергнута. Анжели и Соменвиль были казнены без суда и следствия...
Екатерина уже знала о намерении адыгов обратиться к ней за помощью и ждала посланцев, хотя сама способствовать их появлению не хотела - пусть просьба исходит от народа, и она, императрица, подаст руку помощи.
Батчерию же осуществить свой замысел было непросто.
Когда он рассказал о нем Алкесу, тот воспротивился: неизвестно, как к этому отнесется императрица, как посмотрят турки. Игра, мол, эта очень опасна.
Не знал Батчерий, как встретят его замысел и князья с уорками. Он начал потихоньку вести переговоры с каждым князем и уорком в отдельности. Большинство из них тоже колебалось, но в конце концов с ним согласились.
Заручившись согласием князей, Батчерий снова завел разговор с Алкесом:
- Я пришел к тебе, зиусхан, за твоим последним и решительным словом. Что ты скажешь о Мосй поездке к Катерине, к урысам?
Алкесу вдруг показалось, что стоявший перед ним белолицый, черноволосый человек - вовсе и не брат ему, а какой-то пришелец, который напористо вмешивается в его великокняжеские дела. Чего он хочет? Зачем ему понадобилось взваливать на свои плечи тяжесть братоубийственной войны? "Не торопись, младший брат, дойдет очередь и до тебя. Получив титул великого князя, ты проклянешь его, когда дело дойдет до горячего, когда ты останешься один на один со своей совестью, когда подумаешь, что рано или поздно тебе придется предстать пред очами великого и вечного судьи и ответить за кровь твоих братьев, которая пролита по твоей воле... Ты думаешь, я не знаю, что ты тайно встречался с князьями и уорками? Знаю, все знаю. Не боязнь за свою власть, а печаль томит меня".
- Что сказать тебе, младший брат? - заговорил Алкес, отогнав грустные мысли.- По воле рока мы наступили на горячие угли... Скажи мне, Батчерий, как поступят шапсуг-ские тфокотли, узнав о твоей поездке к императрице урысов? А не ответят ли они тем, что пошлют своих ходатаев в Стамбул?
- Может и такое статься, но я думаю, зиусхан, турки тоже будут поддерживать родовитых, а не тфокотлей. Ведь это так понятно. И Катерина поможет нам не из-за любви к нам, а из страха перед бунтом рабов. Она много натерпелась от своих тфокотлей.
- Ладно! - прервал Алкес.- Когда думаешь ехать? - Как только разрешишь, зиусхан,- обрадовался Батчерий.
- Счастливой дороги! Пусть удача сопутствует тебе... Больше месяца добирался Батчерий от Селтука до Петербурга. У него было время для размышлений.
"Алкес,- думал он,- слишком робок, чтобы из разрозненных адыгских племен создать единое, крепкое государство.
Государство со своим войском, с твердыми границами, с послами в разных странах. Земли, на которых живут адыги, просторны, плодородны, у них есть морской берег, леса, горы. Есть все, чтобы создать могучую страну. Править такой страной должен сильный и мудрый человек, не чета Алкесу". Не из зависти к власти старшего брата думал так Батчерий, а из желания видеть свой народ единым и сильным.
Приехав в Петербург, он надеялся, что его тут же проведут к императрице. Ведь не простой холоп, а князь приехал из дальнего далека. По адыгским-то обычаям перед ним тут же распахнулись бы все ворота и двери. Но в России были свои порядки. Батчерию сказали, что ему придется ждать. Он внутренне взбунтовался, почувствовал себя оскорбленным, однако вернуться, не поговорив с императрицей, не мог. Пришлось ждать, тосковать в громадном, совершенно ему непонятном городе - суетном, шумном.
И настал день, когда князя Батчерия пригласили во дворец к императрице. Его ввели в огромную комнату с блестящим полом и усадили в такое мягкое кресло, что он, как ему показалось, чуть в нем не утонул.
И опять пришлось ждать.
Наконец распахнулись узорчатые, горевшие золотом двери.
Все встали.
Поднялся и Батчерий.
В дверях показалась императрица, и все мужчины склонились.
Мужчины склонились перед женщиной?.. О аллах! Делать было нечего - склонился и Батчерий, а то еще, чего доброго, обидятся.
Екатерина была одета в белоснежное воздушное платье. Ее грудь была бессовестно оголена. Батчерий зажмурился от стыда и смущения. "Покарай меня бог, не по своей воле я совершаю этот грех, при всех глядя на обнаженную грудь женщины". Ее пышные волосы были такими белыми, будто их посыпали мукой.
Императрица посмотрела на князя яркими глазами. Брови ее были удивительно тонкими. Батчерий вздрогнул от ее взгляда, а потом почувствовал: ему приятно видеть их свет, их ласку и кокетливое лукавство. "У-у, наверно, в молодости была такой красивой, что глаз не отвести. И до срама, и до позора с такой дойдешь". Красива его жена, очень красивой была Агура, но они не могли сравниться с Екатериной.
- Александр Андреевич,- обратилась царица к Безбо-родко, немного не дойдя до гостя,- как же это могли заставить
этакого красавца так долго ждать нас? Нехорошо, нехорошо. Таких женщины должны ждать...
- Что поделаешь, ваше величество,- учтиво улыбаясь, воркующим голосом произнес Безбородко,- государственные дела превыше всего. Думаю, этот прекрасный князь не обидится на нас.
- Не согласна я с тобой, Александр Андреевич,- продолжала она, кокетливо поглядывая на Батчерия и повергая его тем самым в крайнее смущение,- и не пытайся загладить свою вину. Я наказываю тебя за это тем, что ты устроишь вечер и пригласишь на него нас с князем. Он должен хорошенько отдохнуть от скуки ожидания, должен повеселиться и тогда, конечно, простит тебе... Я слушаю тебя, князь!
Расправив необъятное платье, она уселась в свое царское кресло. Батчерию тоже подали мягкий стул.
- Садись, князь, и говори.
- Я приехал к тебе, зиусхан, чтобы просить помощи. В Шапсугии восстали тфокотли. Они сеют смуту, грабят родовитых. Чтобы усмирить их, нужны пушки и другое хорошее оружие, нужна твоя сила...
Екатерина знала, зачем приехал князь, и все-таки, когда он сказал о бунте, ее глаза засветились и гневом и болью, слишком свежа была рана, нанесенная ее империи Емельяном Пугачевым, хотя прошло уже много лет. Есть раны, которые не заживают.
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 29 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |