' Пастэ - пшеничная или кукурузная каша.
питые и простые тфокотли, все люди, пришедшие сюда с аллахом в сердце, к вам обращаюсь я и объявляю хасе открытым! Как только Кансав начал говорить, глашатаи эхом стали повторять его слова для тех, кто стоял поодаль, кому не досталось места на верху невидимой лестницы.
- Сейчас весенняя страда. Раньше мы никогда не собирали хасе весной, потому что весенний день год кормит, но в этот раз мы вынуждены оторвать вас от горячего дела. Я буду краток и призываю всех вас беречь драгоценное время. Здесь нет человека, который бы не знал, что я стар, что меня выбили из седла заботы о вас, болезнь. Долгие годы я носил титул великого князя Бжедугии. Я старался так править страной, чтобы во всех наших земных делах торжествовала справедливость, старался быть верным великим заповедям великого аллаха. Наверно, по воле аллаха меня одолела болезнь, по его воле я сегодня и обращаюсь к вам. Думаю, пришла мне пора покинуть великокняжеское место. К нашему счастью, в Бжедугии есть достаточно людей, которые и по возрасту, и по уму достойны принять от меня этот титул, знак власти, посланной нам милостью великого бога. С вашего разрешения, я и выношу это дело на рассмотрение хасе.
Конечно, сказанное Кансавом ни для кого не было неожиданностью, затем и собрались сюда, более двух месяцев говорили об этом в кунацких, но все-таки для приличия сделали вид, будто не ожидали этого, будто огорчены, что старый князь собирается уходить на отдых.
Некоторое время все молчали, ожидая, кто скажет первое слово. Скорее делали вид, что ждали, ведь заранее известно, кто и как будет говорить: Хаджемуковы готовились к этому дню, и теперь у них здесь не мало своих людей из князей, уорков и даже тфокотлей. Есть среди них такие краснобаи, что, указывая на черное, будут доказывать, что это белое, есть и такие, которые не рассуждая согласятся с тем, что им предложат, и заставят согласиться других.
И все-таки люди волновались:
- Вдруг его не изберут!
- А если одолеют другие?
Слово не воробей, выскочит - и не поймаешь, пойдет гулять по ветру, смущать правоверных...
- По воле всемилостивого аллаха ты, зиусхан, произнес верные слова и вовремя...
Это заговорил князь Тавепш. Глашатаи разнесли его слова, а он тем временем продолжал.
- Верно я сказал? - обратился он к князьям и уоркам.
- Твое слово - наше слово! - дружно откликнулись те. Кансав согласно и довольно закивал головой. И когда умолкли глашатаи, торжественно спросил:
- Тогда кого вы назовете новым великим князем?
- Ты мог бы об этом и не спрашивать,- сказал Шеран-дук.- У нас есть один род великих князей - род Хаджему-ковых.
Толпа одобрительно загудела, но тут случилось то, чего больше всего опасался Кансав,- в разговор вступил князь Казаноков:
- Ты называешь имя своего зятя! Хорошо ли это?
- Ну и что? - вызывающе ответил Шерандук.- Разве я уже не ношу титул князя и лишен слова? Вот я и говорю: князья Казаноковы не менее имениты, чем Хаджемуковы, но я не хочу нарушать доброй старой традиции, а потому и называю Алкеса Хаджемукова новым великим князем!
- Почему? - надсадно крикнул кто-то.
- Если Казаноковы не менее имениты, чем Хаджемуковы, то почему не они?
- Верно!
- Замолчите, еще жив великий князь Кансав!
- За ним последнее слово!..
Хасе разделилось: одни поддерживали Шерандука, другие Казанокова.
Ссорились, мирились.
Снова ссорились...
И только на третий день, как и ожидал Кансав, буза и медовуха, выставленные им, сделали свое. Хмель примирил соперников, и титул великого князя Бжедугии был единодушно присвоен Алкесу Хаджемукову...
Покидал Кансав хасе на одном коне, а в аул его привезли на двух - с ним случился второй удар...
Его оплакивала вся Бжедугия.
Оплакивал своего отца и великий князь Алкес Хадже-муков.
II
- Сегодня будет славный день,- сказал Багдасар, входя в свою комнату.- Зря мы вчера посмотрели на черные тучи и не выехали из дома. Теперь уже были бы в Шапсугии.
- Но разве сейчас нельзя выехать? - возразила ему Карина.- До вечера еще далеко.
- Нехорошо покидать аул в обеденный час. Дурная при-
мета. Дождемся завтрашнего дня да утречком по прохладе и тронемся... А где Батчерий?
- Поехал с Леваном прогулять коней. Пусть мальчики немного развеются.
При мысли о двух своих сыновьях Багдасар всегда испытывал радость. Слава аллаху, растут настоящими мужчинами. Расторопны, деловиты, не неженки, с прошлой зимы уже помогают в хозяйстве. Это хорошо, что они заняты трудом, что их не влекут пустые детские забавы. Сейчас мальчики рано становятся мужчинами, таково время. Багдасар не различает родного сына и приемного. Для него одинаково дороги и Леван и Батчерий, тем более сейчас, когда родной отец Батчерия покинул этот мир.
"Не дожил до осени Кансав,- думал Багдасар.- Не успел закончить хлопоты о сыновьях. Особенно тяжело пришлось великому князю Алкесу: на свадьбе принужден был надеть траур по воспитателю, немного погодя потерял отца. А каких трудов ему стоило добиться титула великого князя, много было соперников. Эта вражда подхлестнула болезнь и свела отца в могилу".
- Плохо вышло с Батчерием,- сказал Багдасар жене, очнувшись от своих дум.- Если бы мы не говорили княжичу о дне его отъезда домой, он бы не так мучился, не так ждал этого дня. Его угнетает смерть отца, он думает о доме и даже иногда Левана называет Алкесом.
- Отведи, аллах, от меня грех! - внезапно горячо заговорила Карина.- Когда пришла весть о смерти Кансава, я, вместо того чтобы опечалиться, обрадовалась... И Батчерий и Леван мне одинаково дороги, оба пили Мос молоко, оба выросли у меня на руках. Несправедливо отрывать от меня Мосго красавца Батчерия, Мосго любимого сыночка, и отдавать его тем, кто его не кормил, не холил, не заботился о нем, совсем чужим для него людям.- Карина не выдержала и разрыдалась.- Откуда знать Тлятаней, как спалось Батчерию, чем он болел, о чем грустил и чему радовался? Она ничего этого не знает, мы воспитали его, а когда мальчика отвезут домой, она назовет его своим сыном и будет гордиться. А я? Как мне быть?
- Женщина, мне кажется, ты начинаешь заговариваться! Ты что, собираешься силой отнять у Хаджемуковых княжича?
- Ну и что? Ведь главное не родить, а воспитать человека!
- Да, так говорится, но что поделаешь, мы не имеем на это права. Здесь был честный договор. И Хаджемуковы и мы делали то, что велит нам обычай. Я думаю, Тлятаней тоже было не сладко отдавать своего ребенка в чужие руки, и сделала она
это не для того, чтобы ты ее упрекала в бездушии. Она не бросила своего сына на произвол судьбы, а мы его не подобрали, о чем же говорить? И потом, запомни, женщина! Длинный язык приводит к несчастью. У нас есть и золото, и скот, и земли, но у нас нет княжеского титула, мы не сможем подняться против Хаджемуковых. Они сильнее нас, запомни и это.
- Если бы я могла не отдать им Батчерия, если бы я смогла откупиться от них богатством! - тяжело вздохнула жена.
- Ты совсем сошла с ума! -- возмутился Багдасар.- Это нам Хаджемуковы отдали часть своего богатства за воспитание сына. И дали немало. А ты хочешь им отдать все, что у нас есть. Если Батчерий уедет от нас, разве он перестанет быть нашим пуром? Даже родного сына отделяют, когда он женится.
- Так поступают те, у кого много сыновей, а мне самой придется отрубить одну из двух своих веток. И зачем только я стала воспитывать сына Хаджемуковых? - плакала Карина.
- Ну, поплачь, поплачь,- смирился Багдасар.- Может, станет легче. А я выйду навстречу ребятам, что-то они задерживаются, не случилось бы худого.
Багдасар объездил места, которые любили посещать Батчерий и Леван: лес, заросли вербовника. Поднялся на гору, спустился с другой стороны - парней нигде не было видно, и сердце его обдало холодом. В голову полезли дурные мысли. Он представил, что им встретились бандиты, напали и взяли их в плен. Не разбирая дороги, одним рывком он достиг реки, которая после обильных дождей была мутна, полноводна. Не зная брода, в ней можно утонуть. Здесь Багдасар встретил чабанов и бросился к ним с вопросом, не видели ли они двух юношей на конях? Чабаны ответили, что видели их еще утром.
- Может, они направились в сторону Туабго? - жадно расспрашивал Багдасар.
- Нет, счастливый тхаматэ, не думаем, чтобы они поехали туда, они поднялись вверх по реке,- объясняли чабаны.- И если ты поедешь туда, увидишь следы.
Багдасар поскакал в верховье Псекупса.
Воды Псекупса оказались чистыми, дожди не замутили их. Река медленно текла между зарослей вербы, обильно росших по ее обоим берегам. Из воды изредка выпрыгивали белобокие рыбины и, сверкнув как молния, уходили в глубину. Резко бросались вниз ласточки и кончиками крыльев как бы разрезали речную волну. Было солнечно, тихо. Но Багдасар не заме-
чал красоту дня, не смотрел по сторонам - он искал следы Батчерия и Левана.
По большой бжедугской дороге скакали три всадника. Им наперерез и кинулся Багдасар. Это были его Батчерий и Леван, но кто третий? На темно-серой черкеске блестели наконечники газырей. На ногах мягкие сапоги, на голове невысокая папаха. Ружье в чехле, башлык, а на плечах - отличная бурка.
- День добрый, счастливый тхаматэ! - поприветствовал его Багдасар, ничем не выдав тревоги и гнева на сыновей.
- И тебе доброго пути, счастливый тхаматэ! - ответил незнакомец.
- Валлахи, я никуда не еду!.. Может, эти непутевые джигиты навязались к тебе в спутники? Я их уже столько времени ищу.
- Нет, старший брат, не говори недостойных слов о моих младших братьях. Они так вежливы и внимательны. Я спросил их о дороге в Шапсугию, вот они и вывели меня, да хранит их аллах!
- Спасибо, счастливый тхаматэ, спасибо, что ты сказал добрые слова об этих сорванцах!.. Добро пожаловать к нам в аул. Переночуешь у нас, отдохнешь. Я из рода Бариноковых, по имени Багдасар.
- Спасибо! Да будет милостив к тебе великий аллах, старший брат. Ты, вероятно, меня не знаешь, а я тебя хорошо знаю, много слышал о тебе от добрых людей. У нас в Темир-гойе женщины всегда радуются, когда пройдет слух, что Багдасар едет с хорошими заморскими товарами. Меня зовут Ма-хош. Я непременно зашел бы к тебе, отведал твоей шуг-пастэ, но к завтрашнему вечеру мне надо обязательно попасть в Ба-стук, а путь неблизкий. Еду я туда по приглашению достойного Моса Хагура. Может, слышал это имя?
Багдасар сделал вид, что не знает Хагура. Настороженно взглянул на незнакомца, на сыновей.
- Кажется, слышал это имя. Он тфокотль Шеретлуковых? Верно я говорю?
- Не знаю, чей он тфокотль, знаю только, что Хагур - один из достойнейших джигитов Шапсугии. Он много сделал мне добра, когда мы встречались с ним у нас в Темиргойе. А теперь я еду к нему в гости.
- Валлахи, младший брат! Жаль, что ты отказываешься переночевать в Мосм скромном доме. Тогда мы проводим тебя, выведем на шапсугскую дорогу.
Услышав последние слова отца, юноши переглянулись,- обрадовались, что будут провожать гостя.
Они проводили Махоша и к вечеру вернулись домой, а перед рассветом отправились на побережье за товаром.
У развилки, где одна из дорог уходила в аул Хаджемуко-вых, Багдасар спросил у своего пура:
- Ну, как, Батчерий, может, заедем к твоему старшему брату, великому князю Бжедугии?
Батчерий промолчал, но Багдасар понял его и молча повернул в Туабго, хотя знал, что жена не одобрит этого поступка.
III
Тфокотли допоздна засиделись в кунацкой Тартана. К Мы-шоковым приехал в гости Батчерий. Пира, который надлежало бы устроить в честь такого высокого гостя, не было, потому что Хаджемуковы и весь аул были в трауре по Кансаву. Посидели, поделились новостями. Хотя Батчерий и Леван были еще молоды, их посадили на почетные места.
Когда из кунацкой унесли обеденный стол, Тартан обратился к Ламжию:
- А расскажи-ка нашим гостям историю с Хатуноковым. Ты недавно рассказывал ее нам.
Улыбнулся Ламжий:
- Вы-то слышали эту историю, но пусть ее послушают и те, кто не слышал. Думаю, это интересно... Рассказывают, что Хатуноков был мужественным тфокотлем - пусть аллах дарует ему на том свете мир и покой. Много доброго рассказывал о нем мой несчастный отец, и сам я дважды его видел: заходил как-то к отцу по делу. Было мне в то время лет десять. Очень он мне понравился. Есть такие люди: доброта, чистосердечие у них прямо-таки написаны на лице. С ними всегда приятно, не опасаешься их взгляда, слова, веришь всему, о чем они говорят. И говорят они так, будто угадывают твои мысли. Вот таким и был Хатуноков. Сила у него была необыкновенная. Если уцепится за задок повозки, волы не могут ее с места стронуть. А пшеницы носил на спине сразу два-три мешка. Его мужество, мудрость и доброта многим не нравились, уж очень откровенным и прямым был - хоть тфокотль перед ним, хоть князь. Он всегда был у всех на виду.
- Конечно, чья шапка виднее, на того все и смотрят,- заметил Тартан.
- Правильно! - согласился Ламжий.- И почему-то каждый винит в своих бедах того, кто на виду у всех... Хатунокова тоже многие не любили - и в Бжедугии, и в Темиргойе. Особенно князья и уорки... Однажды он услышал, как Джанке-
типш женил своего сына. Это произошло в Темиргойе. Свадьба была богатая, многолюдная. Кроме темиргойских джегуако пригласили двух из Бжедугии. Но вот прошло семь свадебных дней, каждому джегуако заплатили за его труды. Но хвастливый хозяин сказал бжедугским джегуако: "Если плата показалась вам маловата, я могу дать в придачу хвастливого тфо-котля из Бжедугии - Хатунокова". Прослышал об этом Ха-туноков и отправился в Темиргойю. Путь туда, как вы знаете, не близкий, и Хатуноков прискакал к дому Джанкетипша в полночь. Подъехал к воротам и позвал хозяина. Тот или не услышал, или не хотел слышать, как его ночью зовут на улицу, а потому не отзывался. Тогда Хатуноков предупредил:
- Хозяин, если ты не выйдешь на мой зов, об этом узнают все, вместо папахи позор наденешь ты на свою голову. Так что уж лучше тебе вsйти.
И Джанкетипш, накинув на плечи бурку, прихватив пистолет, вышел.
- Это ты - Джанкетипш? - спросил Хатуноков.
- Я.
- Тогда знай, что Хатуноков, которого ты отдал в придачу к плате джегуако, это я.
С этими словами он подхватил князя Джанкетипша, бросил его поперек седла и увез.
Долго искали князя и никак не могли найти. Стали оплакивать всем аулом, княгиня надела траурное платье.
Прошло несколько месяцев. Хатуноков послал людей и передал княгине, чтобы она сняла траур. А вскоре привезли в аул и самого князя. Он лежал связанный поперек седла. С тех пор и до самой смерти князь даже не упоминал имени Хатунокова и от других слышать его не мог...
Выслушав эту историю, Батчерий нахмурился. Он понял, что сидит среди чужих ему людей. Взглянул на Левана - тот тоже сидел потупившись.
А тут еще Мач, младший из Мы шоковых, забыв, что среди них Батчерий и Леван, как говорят, подлил масла в огонь:
- До чего обнаглели князья и уорки, они нас за людей не считают. Видишь ли, живого человека отдали в придачу. Правильно поступил Хатуноков!
Тартан толкнул младшего в бок: мол, что ты болтаешь! Мач смутился:
- Ну-у, бывает такое... Не знаю, как и сказать... Щеки Батчерия запылали, усы встопорщились, в глазах
блеснула злость: "Я пришел к ним как гость, я брат великого князя, а они!.. Нахлебники, хамы, смеют в Мосм присутствии
так говорить о князе!" Батчерий не выдержал и, с трудом сдерживая злобу, молодую горячую кровь, сказал:
- Князь Джанкетипш и тфокотль Хатуноков - оба недостойные люди. Здесь нет никакого мужества - только грязь и хамство с обеих сторон. С сегодняшнего дня я не считаю Джанкетипша князем - он опозорил всех князей адыгской земли.
- А что бы ты сказал, Батчерий, наш свояк, о случае с Ха-мирзепшем из рода Хаджемуковых? По-Мосму, он тоже опозорил ваш род, а? - спросил Тартан.
- Я ничего дурного не слышал о Хамирзепше! - резко ответил Батчерий.- Но если ты говоришь такие слова, объясни их, а иначе...
Помялся Тартан, подумал, что не надо бы затевать новый разговор, который тоже обидит Батчерия, но уж ничего не поделаешь: раз замахнулся, бей!
- Ты не успел еще этого узнать, Батчерий, это случилось только вчера. На свою беду и я там оказался... А дело было так. Вчера князь Хамирзепш с байколями возвращался из Че-ченае. Скакали мы долиной реки Пчаша и увидели всадника. Он пересек нам путь. По обычаю он должен бы пропустить нас, все-таки князь едет. Но он не обратил никакого внимания. Может, занят был своими мыслями и не заметил нас? Случается иногда с человеком такое. Но князь рассердился:
"Что это за хам, как он посмел перейти нам дорогу?!"
"Эй, путник! Подожди-ка, остановись!" - крикнул ему байколь.
Однако всадник не остановился. Возможно, не слышал окрика. Тогда два байколя бросились вдогонку. Ну, догнали они его, о чем-то начали говорить, кричать, размахивая руками. Тут-то и произошло невероятное: одного байколя всадник сбил с лошади грудью своего коня, а второго ударил наотмашь и тоже выбил из седла. Похоже, удар у него богатырский!.. Расправился с байколями и поехал своей дорогой. Князь рассвирепел и погнался за ним. Мы - следом за князем. Догнали его.
"Слезай с коня!" - приказал ему князь Хамирзепш. Всадник усмехнулся:
"Почему я должен слезть с коня? Разве ты меня на него посадил? Скажи, что тебе надо?"
"Не болтай, а делай, что тебе говорят! И брось оружие!" - опять приказал князь.
"Не знаю, кто ты такой, но почему так оскорбительно разговариваешь со мной?" - спокойно спросил всадник.
"Ах ты, хам сиволапый! Так ты разговариваешь с князем?! Я проучу тебя! Слезай и кланяйся мне, проси прощения за свою грубость! Слезай!"
Но всадник оставался спокойным, будто ничего не происходило:
"Послушай, Хаджемуков! Я сижу на своем собственном коне, у меня Мос собственное оружие, поэтому советую - езжай своей дорогой, не придирайся ко мне".
Тут уж князь совсем вышел из себя и замахнулся на дерзкого всадника плетью.
Дальше я плохо помню. Случилось так, что всадник начал хлестать нас всех длинной и какой-то уж очень тяжелой плетью. И делал он это так ловко, что мы едва успевали поворачиваться. Нам почему-то даже в голову не приходило отбиваться от него.
Разогнал он нас, а потом выхватил из чехла ружье, направил на князя:
"Если посмеешь шевельнуться, я продырявлю твою голову, хоть она и княжеская!"
Уорки и байколи тоже было схватились за ружья, но всадник предупредил их:
"Замрите! А не то я пристрелю князя! Ну! Опустите руки, иначе стреляю!"
Мы все опустили руки.
"Я не стану тебя убивать, князь, если поклянешься, что больше никогда не будешь приставать к незнакомым путникам, не будешь их оскорблять. Если не сделаешь этого, молись".
Мы все стояли ни живые ни мертвые.
Ждали.
Каково князю такое унижение?
А что делать, если умирать страшно?
И князь поклялся...
В кунацкой воцарилась гробовая тишина. Нарушил ее Бат-черий.
- Что это за мерзкий человек объявился в Бжедугии? - не скрывая возмущения, спросил он.- Кто такой, откуда?
- Валлахи, не знаю! - ответил Тартан.- В Бжедугии немало гордых тфокотлей, зиусхан.
- Если ты рассказал правду, Мышоков, то Хамирзепш больше не князь! - сказал Батчерий.- Пусть он возьмет у своей служанки платок и повяжет голову!.. Пойдем, Леван, нам нечего делать в доме, где позорят князя из нашего рода...
IV
О том, что произошло в кунацкой Тартана, наутро уже знал весь аул. Весть эта бродила из уст в уста, из кунацкой в кунацкую и вернулась в дом Мышоковых почти неузнаваемой.
Одни рассказывали, что Мышоковы выгнали Батчерия и Левана из своей кунацкой. Иные утверждали, будто Ламжий подрался с самим Батчерием, и если бы не Леван Бариноков, княжич мог бы погибнуть в этой драке. А еще говорили, что князья и уорки после ссоры Батчерия с Тартаном подожгли дом Мышоковых. Но вот огня и дыма почему-то никто не видел.
Несмотря на все эти слухи и Хаджемуковы и Мышоковы встали рано и занялись своими делами. А Батчерий и Леван тем временем ехали на побережье, ничего не подозревая о подобных разговорах.
Как только эту новость услышал князь Шерандук, он сразу же позвал младшего сына:
- Седлай-ка коня и поезжай вместе с байколями в Туабго, разузнай всю правду. Если тфокотли напали на Хаджемуко-вых, не бросайся в огонь, это не твое дело, а дай знать мне. Если бы был жив Кансав, ничего подобного случиться бы не могло. Но после его смерти я ни за что не могу ручаться.
За короткое время Меджир со спутниками покрыл расстояние до Туабго. Поднялись на холм, долго вглядывались, но не заметили в ауле ничего подозрительного. Жмутся друг к другу дома тфокотлей. Дом Хаджемуковых побогаче, покрепче, двор попросторнее. И мечеть высится над аулом, выделяется, как князь среди слуг.
То, что в ауле тихо и мирно, успокоило Меджира. Для него не было ничего хуже, чем шумные стычки, суматоха, драка, где лилась кровь. В свои двадцать пять лет он еще ни разу не обнажал кинжал; даже испытывая сильный гнев, он никогда не хватался за оружие. Не выстрелил, погнавшись и за тем одиноким всадником, который отхлестал кнутом его отца. И дело не в трусости: страшно было отнять у человека жизнь. Меджир считал, что распоряжаться жизнью людей может только аллах. Но если аллах своей волей заставит его обнажить меч, тогда он это сделает безоглядно.
Меджир стоял на возвышенности и думал об отце: "Вечно ему что-нибудь чудится. Услышит новость и обязательно добавит что-то от себя. А это не мужское дело. Пусть этим занимаются женщины, у них больше досуга и язык, как известно, без костей".
Заметив всадников на холме, в ауле забеспокоились. Великий князь Алкес не знал, что и думать. Если враги - маловато, если гости - не ко времени. Но по тому, как они себя ведут, на врагов не похожи. И для игрищ сейчас не время, идет вспашка полей. Тогда кто они и что им здесь надо?
Когда всадники спустились вниз и приблизились к княжескому дому, Алкес узнал родственника Меджира. Он тотчас вернулся в дом и, подражая отцу, занял почетное место.
Два байколя ввели Меджира в дом и, отступив назад, вышли. Алкес встал навстречу гостю.
- Как живы-здоровы? - приветствовал он вопросом, пожимая гостю руку.
- Живы, слава аллаху! - ответил Меджир.- Гляжу на тебя, великий князь, и вижу, что хорошо выглядишь, да продлит аллах время твоей жизни! Да умножатся завершенные тобой дела и станет меньше неоконченных! Пусть станет больше тех, кто смотрит на тебя добрыми глазами, и сократится число завистников. Как поживает твой младший брат, достойный Батчерий?
- Спасибо, Меджир, здоров и он! Вчера был здесь, заезжал к нам по пути и отправился вместе со своим аталыком и его сыном Леваном на побережье. Хотят успеть на весенний базар. Хотелось побыть с ним вечером, но он навестил Мышоковых и задержался у них почти до полуночи.
Когда Алкес упомянул о Мышоковых, Меджир понял, что новость, дошедшая до них, ложная. "Зря мы приехали в такую даль, испугав весь аул,- мучился гость.- Что я теперь скажу? Если окажется, что Хаджемуковы ничего не знали, то я выступлю в роли сплетника, а если в сплетне есть хоть доля правды, выйдет, что я первым принес зятю неприятную весть. Если я ничего не скажу и они узнают обо всем от посторонних - позор падет на мою голову. Плохо это или хорошо, но, если аллаху было угодно, чтобы я сюда заявился, скажу, с чем приехал".
- Батчерия я довольно долго не видел. Вырос, наверно? - начал Меджир издалека.
- Вырасти-то вырос, уже выше Мосго плеча, а все живет не в родном доме. Если бы не смерть отца, стал бы моим помощником, но смерть оттянула приезд брата. А мне одному тяжело. Только сейчас я понял, как трудно быть великим князем, каждую минуту меня беспокоят, и все больше по пустякам, с которыми и сами могут справиться. Беспрестанно надоедают уорки и тфокотли.
-¦ Рановато ты начал жаловаться, князь,- улыбнулся
гость, слушая речь Алкеса. Он почувствовал в его речи фальшь и скрытое хвастовство своей занятостью.- Не переживай из-за этого, быстро привыкнешь - и все пойдет как по маслу. Человек ко всему привыкает.
- Тоже верно,- согласился Алкес, уже жалея, что наговорил лишнего. С князьями и уорками надо быть осторожным. Если им не угодишь, они напомнят тебе об этом при первом же случае. Меджир, видя, как лицемерит великий князь, опять заколебался: "Говорить или нет? Князь уже хитер, но ума у него маловато,- подумал он.- А я схитрю, но с умом, умолчу о причине приезда, да простит меня аллах".
- Ну, что ж, Алкес, нам пора ехать. Спутники меня ждут, да и дело наше не стоит на месте.
- А что у вас за дело? - не сдержался Алкес.
- Одинокий всадник, назвавший себя Тамбиром, снова был замечен вблизи аула, вот мы и выехали,- нашелся Мед-жир.
- Я не слышал об этом. Если нужно, я дам тебе несколько байколей,- предложил князь.
- Ну зачем же, нас и так много на одного,- усмехнулся Меджир, прощаясь с Алкесом.
Не успел Меджир со спутниками подняться на возвышенность, как в комнату великого князя шумно вбежал байколь Мерзабеч. Глаза его тревожно блестели, он часто дышал, плечи его высоко поднимались. С того дня, как стал Алкес князем, он близко не подпускал к себе старшего байколя, подбирал на его место другого, а его хотел отпустить, присвоив ему звание уорка. Но ведь нужного человека быстро не подберешь, князь тщательно приглядывался, взвешивал все "за" и "против". Старший байколь - лицо доверенное, но каков он, таков и князь. По слугам судят о хозяине.
- Какую новость ты привез из аула? Что стоишь, говори! - прикрикнул Алкес.
- Зиусхан, нас оскорбили! Твоему младшему брату вчера нанесли оскорбление в доме Мышоковых!
- Кто в Туабго может встать против Мосго брата? - стараясь говорить спокойно, спросил великий князь.
- Кто еще, кроме Ламжия, ненавидит нас в ауле, зиусхан?! Если бы его воля, он бы нас растоптал, уничтожил весь род Хаджемуковых.
Алкес вспомнил, как по приказу Мерзабеча Мамруко со своими друзьями однажды жестоко избили Ламжия. В этом деле был замешан не только байколь Мерзабеч, но и князь Кансав. Но Батчерий-то был ни при чем. Если Ламжий захотел
мстить, он должен был обратить гнев на кого-нибудь другого, а не на этого мальчишку.
- Батчерий мне не говорил о том, что Ламжий оскорбил по. Не знаю, откуда у тебя такая новость? - В голосе Алкеса проскучало недоверие. Он холодно посмотрел на Мерзабеча.
- Ты мне не доверяешь? - испугался байколь.
- Сколько раз я говорил тебе, чтобы ты не болтал языком, пока не разузнаешь все как следует.
- Но, зиусхан, Батчерий покинул дом, в котором гостил!..
- Это другое дело,- прервал его Алкес.- Князь Батчерий обиделся в кунацкой из-за того, что Ламжий посмел рассказать гостям о том, что когда-то наш родственник не про-явил достаточного мужества. Если у Батчерия мало разума, пусть не ходит по кунацким. Тфокотль рассказал то, что видел, и это правда. Так на что же обижаться? А ты, Мерзабеч, не приходи ко мне больше с подобными донесениями. Не нужно мне это! Я не собираюсь заниматься такими пустяками. Меня ждут дела куда поважнее этого.
Мерзабеч покинул комнату, чувствуя себя униженным. Он понял, что ему не удержаться на своем месте при новом хозяине, лоб его покрылся испариной, и первый раз плетка в руке показалась тяжелой. "Старался всю жизнь, делал Хадже-муковым только добро - и вот награда,- подумал он.- Что ж, выгоняй старого пса на улицу. Но учти, содеянное тобой ало злом к тебе и вернется, а мне все равно умирать, хоть под забором".
Старый байколь обиделся на молодого князя. А когда чело-пек в обиде, то и мысли у него грустные. Чем больше возрастала обида, тем мрачней становилось у него на душе. Хотя Мерзабеч хорошо знал, что под забором он не умрет, у него есть, слава аллаху, и жена, и дети, и дом - полная чаша. И не просто так уйдет он с княжеской службы, а получит звание уорка и будет доживать век на покое. Все знал старый Мерзабеч и тем не менее растравлял свою рану.
Алкес думал о другом. Он еще до того, как стал великим князем, считал, что Мерзабечу нужно уйти со двора. Но во время траура заговаривать об этом было рано. Хоть он и иыбрал нового байколя, все еще колебался, боясь ошибиться. И сообщить преждевременно имя избранника не считал нужным. Мог передумать, да и уорки, узнав, кто будет байколем, постарались бы повлиять на его решение, склоняя каждый в свою сторону. Но дело даже не в этом. Главное сейчас - Батчерий. Не потому Алкес во время свадьбы ушел к Мышоко-вым, что не было выбора, а потому, что хотел укрепить с
тфокотлями отношения. Уже тогда он предвидел, что станет князем, и ему нужно было ядро среди тфокотлей, на которое он мог бы опереться в трудное для себя время. То, что создавал Алкес, прикидываясь простым и добрым, разрушает Батчерий, строя из себя умного. Как теперь поступить? Попросить, чтобы на брата не держали обиду - мол, молод, глуп,- или лучше промолчать, ожидая, пока расскажут про этот случай свидетели происшествия? По их тону можно будет понять, как они к этому относятся и чего ждут от Алкеса. Самому же Батчерию говорить ни о чем не следует, он только обидится, а понять пока не сможет. Лучше поговорить с его воспитателем, чтобы тот объяснил брату, как нужно вести себя в той или иной ситуации, не роняя собственного достоинства и не наживая врагов.
Спустя несколько дней, услышав, что Багдасар вернулся с побережья, Алкес поехал к нему.
- Сегодня ночью, зиусхан, мы тайком съездили к Мышо-ковым и вернулись ни с чем. "Мы не примем извинения от Хад-жемуковых,- сказали мне.- Соберутся тфокотли, которые были в кунацкой в тот вечер, и тогда пусть при всех Батчерий попросит извинить его". Но мы не можем пойти на это,- окончил свою речь Багдасар.
- Я ожидал этого,- сказал великий князь и встал.
V
Теплый, погожий день, дома невозможно усидеть. Ни зноя, ни ветра. Все будто замерло, разнежилось под солнечными лучами. Сквозь расцветшие ветви деревьев виднеется усадьба Шерандука. От груши, стоящей у колодца, доносится жужжание пчел, летают бабочки.
На дворе пусто. Все, кроме князей и уорков, заняты полевыми работами. Женщины еще на рассвете вышли на прополку, не слышно даже голосов мальчишек, которые обычно весь день галдят, играя в бабки.
Вблизи дома на солнце греется князь Шерандук. Он даже снял папаху, показавшуюся ему тяжелой, и подставил голову под льющееся с неба благодатное тепло. До сих пор он никак не хотел уступать старости, но время не стало спрашивать и согнуло его спину. Глубоко запали глаза, пальцы стали костлявыми и сухими, обвисла на щеках кожа. Много похорон перевидал Шерандук, но смерть Кансава оставила в его душе тяжелый след. После кончины друга он отчетливо осознал, что близится и его черед. Так остро он не переживал
лаже смерть родителей, потому что был молод, полон сил и смерть его не пугала.
"Как прекрасен этот мир! - думал князь, поглаживая свою обнаженную голову.- С чем сравнить глоток воздуха в этой жизни? До прихода старости мы, как собачья свора, деремся и грыземся друг с другом из-за какой-то парши-пой кости, начинаем понимать кое-что на этом свете, когда надо уже уходить, переселяться в иной мир. Что нас ждет в загробном мире - никто не знает. Может, там есть и мудрецы, и мужественные джигиты, и прекрасные жены, но никто еще не сумел вернуться к людям, чтобы рассказать об этом и утешить мятущиеся сердца. Потому и думается иногда, что там ничего нет, и поэтому оттуда никто не возвращается. Кто может вернуться из ничего, из пустоты? Вот скоро и мне умирать, а так не хочется, потому что страшно. Пугает неизвестность. А как, наверно, страшно было умирать тем, кто и в этой жизни ничего не понял, совсем мало прожил, тем, которых я своей рукой отправил на тот свет. Прости, мой великий аллах, что я по неведению творил людям зло, преждевременно сводя их в могилу. Прости и дай мною обиженным и обездоленным успокоение..."
Кто-то подъехал к воротам и позвал князя. Шерандук узнал этот голос. Узнал и, не успев надеть папаху, спрятался за амбаром.
Всадник еще раз позвал.
Никто не откликнулся.
"Что нужно ей?! Зачем она прискакала?.. О аллах, мой милостивый аллах, как же это я не захватил пистолет! О-о, пристрелил бы ее, как собаку!"
На всаднике лихо надета папаха. Женщина по-мужски держалась в седле.
- Эй, неужели в доме князя Шерандука не осталось ни одного человека, носящего папаху!
Грудью коня всадник открыл ворота и неторопливо приблизился к амбару:
- Я вижу твою бритую голову, Шерандук. Не срамись и выходи навстречу!
Шерандук, пригнувшись, шмыгнул в конюшню, спрятался в темном углу. "О аллах, чем я провинился перед тобою, что ты посылаешь на мою голову такой срам? За что ты послал в такой хороший день убийцу? Сделай его пулю слепой. Пусть лучше меня отхлещут позорной плетью, только оставь мне жизнь, я стану днем и ночью молиться и никогда никого не обижу. Помоги мне, мой добрый аллах!"
- Не срамись, выходи из конюшни, князь! Или тебе вдруг стал нравиться запах конского навоза? Почему он тебе не нравился раньше, почему ты других заставлял чистить конюшню, а сам ни разу не взялся за вилы? Хорошо! Если тебе еще хочется понюхать навоз, я подожду.
Напомнил всадник о вилах, и князь схватил их - хоть какое, но оружие. Он стал осматриваться: нельзя ли как-нибудь выбраться из конюшни. Может, продрать крышу и выскочить, убежать огородом?..
- Тебе не кажется, князь, что ты слишком засиделся в конюшне, что пора тебя оттуда выкурить? Я подожгу конюшню, и ты сгоришь, как в адском огне. Тебе это, наверно, больше нравится, чем честно встретить своего противника. Вот какой ты трус!
"Зажги, зажги конюшню,- взмолился Шерандук,- пока будет гореть крыша, прибегут тфокотли и спасут меня! Вот тогда и посмотрим, кому достанется ад, а кому рай. Уж я тогда покажу тебе!.. О-ей! А если тфокотли не успеют прибежать? Ведь сухая осока сгорит быстро, как порох!.. О боже, о боже!.."
- И еще скажу тебе, что мои спутники, князь Шерандук, никого из тфокотлей не подпустят к конюшне, пока она не сгорит дотла. Имей это в виду и приготовься изжариться, как курица, которую тебе зажаривает стряпуха. Вот только не знаю, такой ли от тебя пойдет дух, как от жареной курицы?
Не выдержал князь, с вилами наперевес выскочил из конюшни и остановился.
Всадник навел на него дуло пистолета:
- Не надо баловаться, князь! Если тебе дорога жизнь, брось вилы, не напрашивайся на пулю. Она у меня всегда находит того, кому я ее посылаю.
- Скажи, всадник, что я сделал тебе дурного, почему ты меня преследуешь? - взмолился князь. Он чуть не упал на колени, чудом удержался на ногах.
- Ты еще и спрашиваешь, князь? За тобой долг.
- Скажи, сколько я тебе должен, и тут же все получишь сполна. Золото, серебро...
- Нет, свой долг ты не сможешь оплатить золотом.
- Чем же, чем я могу заплатить тебе? Только скажи!
- Подойди к плетню и Стань ко мне спиной,- сухо сказал всадник, не переставая целиться в князя.
- Что ты задумал сделать со мною, с глубоким стариком? Если тебя не страшит мой княжеский титул, ни то, что великий князь Бжедугии мой зять, вспомни древний обычай, постыдись Мосй старости, разве можно поднимать руку на старика?..
- Возьмись за колья плетня, повернись ко мне спиной.
- Зачем мне браться за колья, зачем? - Князь стал пятиться к плетню, боясь повернуться спиной.- Почему ты хочешь меня еще этим унизить? Стреляй прямо в грудь, а не в спину. Не издевайся надо мною...
Всадник приблизился к Шерандуку и так хлестнул его плеткой, что тот едва устоял на ногах.
- Я не буду в тебя стрелять, князь! Подставь мне спину и получи двадцать плеток. Если останешься жив - живи, а нет, отправляйся туда, куда ты отправил Тамбира.
Свистела, взвизгивала плеть и хлестко ложилась на княжескую спину.
Лопнула рубашка... Лопнула кожа на спине... - Раз, два, три!..
- Молоком твоей матери заклинаю тебя,- стонал под ударами Шерандук,- не убивай меня! Оставь меня жить, потому что жив Тамбир... Поезжай в Абадзехию и там найдешь его... О мой аллах, сжалься надо мною!..
Из дома на крик выскочила княгиня. Схватила палку и стала между всадником и мужем:
- Что же ты делаешь, безбожник? Да ты с ума сошел! Бей тогда и меня заодно с мужем, бей женщину!..
Взглянула княгиня на всадника, узнала Цицару и заголосила:
- Аллах нас покарал! Беда обрушилась на наши несчастные головы! О сжалься, сжалься!..
- А это тебе двадцатая плетка,- тяжело дыша, сказала Цицара и хлестнула княгиню. А потом, покачиваясь в седле, неторопливо поехала к воротам.
Тфокотли услышали истошный крик князя и княгини и бежали к их дому с вилами, но было поздно: Цицара увидела бежавших, дала коню шенкеля и понеслась к лесу...
Шерандук от боли и пережитого страха потерял сознание. Его подобрали у плетня и перенесли в комнату. Когда пришел в себя, сказал:
- Это был не человек, это был зверь, если он поднял руку не только на князя, но и на женщину...- этим он как бы велел жене не говорить, что их избила Цицара.
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 25 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |