VI
- Хоть ты и великий князь, не смей так пялить на меня глаза, не смей смотреть так, потому что я ведь тоже Хадже-муков,- сказал князь Хамирзепш Алкесу.- Я не мужик
какой-нибудь, а тоже князь, ношу титул, данный мне самим аллахом!
- Не кричи, зиусхан, не вскакивай! - И Алкес поглядел на родственника холодными, будто ледышки, серо-карими глазами.- Садись и давай поговорим спокойно. Как родственники. По-мужски. И хочу, чтобы ты помнил: тебя обидели, значит, и меня обидели. Ты прав, мы с тобою одного корня, одной судьбы... Скажи лучше, как поживает дядя Баток?
- Если бы ты и в самом деле заботился о здоровье своего дяди, то приехал бы к нему и сам все увидел. Обижается он на тебя, говорит, как стал Алкес великим князем, забыл, что он мой племянник. Приехал бы к нам, обрадовал старика. Мы ведь тоже с тобою состаримся, нам тоже будет больно, если нас станут забывать даже родственники... А сейчас жизнь стала очень трудной, каждый прячется в свою нору, и если мы не будем поддерживать друг друга, будет плохо нам всем. Приезжай, погости у нас, пусть все увидят, как мы дружны, пусть все знают, как силен великий князь своими князьями, как могуч родом Хаджемуковых...
Князь Баток, родной младший брат покойного Кансава, был не беднее старшего. У него четыре аула, табуны отличных рысаков, просторные пастбища, плодородные поля. А сколько овец пасется на склонах гор! Видимо-невидимо! Тфокотли живут в достатке, исправно поставляют княжескую долю зерном, скотом. Богат князь Баток, но титул великого князя достался его брату, Кансаву. И это его обижало. А теперь и вовсе - великим князем стал племянник, мальчишка...
Хамирзепш на три дня старше Алкеса. Хвастлив, труслив, вечно сует свой нос куда не следует, а потому и получает частенько по носу. Любит заглядываться на девушек, но кому нужен хвастун и болтун? Матери знатных семей оберегают от него дочерей, хотя в роду Хаджемуковых не было мужчины красивей Хамирзепша. "Что ж,- говорят матери.- С лица воды не пить. Не красивые мужские брови нужны в семье, а крепкие руки, не пустое, хоть и красное слово, а мужество. Если у тебя красивые газыри, это еще не значит, что ты хорошо стреляешь..."
Выслушал Алкес Хамирзепша и согласился с ним:
- Я в самом деле виноват, давно не проведывал дядю. Вот немного освобожусь и обязательно побываю у него. Ты правильно говоришь, зиусхан, мы, родственники, должны крепче держаться друг за друга. Только на нас, Хаджемуковых, и держится бжедугская земля. А тут еще народ пошел какой-то неспокойный, все почему-то задирают носы. Даже тфокотли
вдруг стали говорить о каком-то своем достоинстве, стали дерзить не только уоркам, но даже нам. Чую, зреет какая-то смута...
- Зреет, зиусхан, как сорные травы холодной весной. Нам надо заткнуть рты тфокотлям, прижать их так, чтобы они не смогли пискнуть. И прежде всего таким, как Тартан. Этот совсем обнаглел. Ты должен его приструнить.
- Но как это сделать, брат?
- Высечь хорошенько, чтобы не смел оскорблять княжеского достоинства, чтобы за версту видел князя и кланялся ему! А как он со мною разговаривал?!
Не хотел князь противоречить родственнику, и в самом деле надо жить с ним в дружбе. Однако он не только хвастлив и глуп, но и слишком задирист. Вон как нос поднял, как подбоченился! А чем хвастаться-то, чем? Собака лает, рычит, вымещает сварливость на свинье. Так и этот, считает, что во всех его бедах виноваты другие, а он всегда прав. Но ведь он трус! Тут Тартан сказал правду...
- Тебе не кажется, зиусхан, что в кунацкой у Тартана... Хамирзепш прервал слова великого князя:
- Я не для того приехал к тебе, великий князь, чтобы выслушивать обидные слова. Меня оскорбил тфокотль из твоего аула, и я хочу...
- Зиусхан,- поморщился Алкес,- тебя оскорбил совсем не тфокотль Тартан.
- Тогда кто же, если не он? - и брови Хамирзепша подпрыгнули в удивлении.
- Не у меня тебе об этом спрашивать. Поезжай в долину реки Пчаша и поищи там того тфокотля. Если найдешь, у него и спросишь. Или не помнишь, как вы там с ним повстречались? Не помнишь? Но об этом говорит вся Бжедугия. Не сегодня завтра сложат песню, как у одного князя не хватило мужества отстоять свою честь. И будут петь эту песню вечно.
- И ты решил меня оскорбить?
- Зачем же, дорогой брат? - улыбнулся холодными глазами Алкес.- Тебя оскорбили еще тогда, когда ты впервые вдел ногу в стремя...
- Если ты смеешь говорить мне такое, я сейчас же пойду и принесу тебе голову Тартана в мешке, голову хама, в доме которого ты сидел во время своей свадьбы, а потом привезу грязную башку того тфокотля и насажу ее на кол у твоего порога!
Алкесу стало весело:
- Не пускайся в галоп, пока не оседлал коня. Не горячись! Мне не хотелось бы хоронить тебя, ты ведь еще совсем молод. Это я говорю к тому, что на защиту Тартана и его братьев поднимется весь аул.
- В таком случае плевать я хотел на всех вас!
Князь Хамирзепш выбежал из комнаты, громко хлопнув дверью.
Алкес вскочил и заходил по комнате, как это делал некогда его отец. Вскипел великий князь, но тут же взял себя в руки, не позволил разгуляться гневу. В народе говорят: "Если повстречался с дураком, отдай ему шапку и пройди мимо, чтобы самому не глупеть". Верно сказано! Но как быть, если дурак - твой брат, если он князь? То-то и оно! "Не буду на него сердиться,- решил Алкес,- лишь бы никто не узнал о нашей размолвке. Никому нет дела до того, кто прав, а кто виноват, если поссорились братья, князья. Позор ляжет на обоих, и отмыть его труднее, чем своротить гору".
Беспокоило Алкеса другое: неужели Хамирзепш поехал к Мышоковым, неужели он затеет там новый скандал? И чем кончится этот скандал? Кто кому там намнет бока или кто кого проткнет кинжалом? Может, послать байколей? Пусть присмотрят, пусть попридержат буйные страсти. Поехал бы сам, но великому князю не пристало быть усмирителем. Придется положиться на волю аллаха.
Когда всадники во главе с Хамирзепшем подъехали к воротам усадьбы Мышоковых, князь приказал байколям:
- Стойте здесь.
Он толкнул ворота грудью коня и въехал во двор. Оглянувшись, но никого не заметив, крикнул:
- Позовите старшего из Мышоковых!
Из дому вышел Тартан и, зная, что добра от таких гостей не жди, все же пошел навстречу князю.
- Добро пожаловать, зиусхан! Заходи в дом, гостем будешь.
Тут же два его брата, вооруженные, вышли из дома и, будто случайно, встали между князем и его слугами.
- Не к такому, как ты, ходят в гости. И не в гости я пришел к тебе, Тартан! - закричал Хамирзепш и выхватил пистолет. При этих словах Тартан тут же бросился под грудь коня и, приподняв его, сбросил князя с седла.
- С гостем так не поступают, но ты сам сказал, что не в гости пришел ко мне,- ответил он князю, тяжело дыша. Уда-
ром ноги Тартан отбросил в сторону пистолет князя, оставив его безоружным.
Байколи, увидев это, всполошились, зашумели. Младший брат Мышоковых крикнул им:
- Зачем поднимать шум? Если князь пришел к нам с добром, наш старший брат его отпустит подобру-поздорову, а если нет, его выведут со двора за шиворот и вернут вам в придачу с конем.
- Не забывайте о том,- предупредил средний брат,- что тфокотли, которые появятся сейчас за вашими спинами, будут приветствовать вас выстрелами.
- Ну что ты, Тартан, говоришь, конечно же я гость,- заторопился Хамирзепш.- Разве можно опрокидывать коня из-за того, что я решил проверить твое мужество и вытащил пистолет? Требую от тебя княжеского угощения: зарежь для нас лучшую телку, посидим, наслаждаясь угощением и беседой,- вот чего мы ждали, когда по пути заехали к тебе.
- Это, зиусхан, уже другое дело,- сказал Тартан, поняв хитрость князя и подыгрывая ему.- Я поставлю лучшее угощение и позову своих друзей чествовать гостя. У меня много друзей среди тфокотлей...
- Если хочешь, приглашай хоть самого Нарыча. Наш дедушка Хаджа любил говорить: "Неплохо посидеть за столом и со своими врагами".
Младшие братья Мышоковы с почетом пригласили байко-лей в дом, как будто между ними не было никакой стычки.
VII
С наступлением весны Цицаре стало невмоготу жить в лесу. Позади была трудная зима, но это не утомило женщину, не первую зиму она проводила в лесу. Чем больше проходило времени, тем тяжелее становилось одиночество. Проезжая мимо аулов, она завидовала хозяйкам, имеющим дом, очаг, чувствовала, как при виде играющих детей от непонятной слабости в теле кружится голова. Отдыхая в своем лесном убежище, она не могла насмотреться на свое единственное платье и платок. Надевала платье и садилась у огня. Три-четыре раза переплетала волосы, смотрелась в зеркальце, забываясь от тяжких дум. Надевая перед выездом мужскую одежду, чувствовала к ней отвращение.
Сегодня Цицара не стала надевать платье, она собиралась в путь. Она не знала, что стало с Шерандуком после того, как избила его плеткой. Если он остался после ее ударов жив, пусть
живет, она сдержала свою клятву: отомстила врагу. А жизнь в позоре еще хуже, чем смерть.
Цицара боялась встретиться с кем-нибудь в этом пустынном месте, но ее неодолимо тянуло к людям. Если бы ей встретились чабаны, она поговорила бы с ними, отвела душу! Но чабанов нигде не было видно. Окинув взором синие горы, она вспомнила своих названых братьев, и тоска с новой силой сжала ей сердца. Вспомнила молодого Нардема. Увидеть бы его еще раз, посмотреть в его глаза. Спросить, помнит ли он еще Цицару. Живя с чабанами на пастбищах, она считала Нардема своим братом, но он смотрел на нее другими глазами. Поверив в то, что Тамбира нет в живых, она стала все чаще вспоминать чабанов... Вздохнув, подумала: "А не уехать ли к ним? Сколько можно жить в одиночестве, пугать людей появлением на дорогах... Нардем много раз говорил мне: "Береги то, что у тебя есть, когда потеряешь, поздно будет оплакивать". Только теперь я поняла смысл его слов, теперь, когда осталась совсем одна. Я еще не потеряла, но теряю молодость. Одинокая женщина - все равно что сухое, никогда не цветущее дерево".
Из-за поворота показалась телега.
Волы черные, люди, сидевшие на телеге, одеты в черное. Очевидно, ехали с похорон.
"Они вместе оплакивают умершего человека, делят горе на всех. С кем я разделю свое горе? Кто сможет понять мои беды?"
Цицара остановилась у обочины и, когда телега приблизилась к ней, сказала:
- Да будет это вашим последним горем, добрые люди. Пусть тому, кто покинул подлунный мир, аллах подарит рай.
- В живых не стало князя Шерандука,-¦ сказал старший из трех всадников, ехавших следом за телегой.- Мы возвращаемся с похорон.
Растерялась Цицара, сердце заколотилось, заныло. Что делать? Радоваться? Но ведь умер человек, свершилось то, что неизбежно придет и к ней...
Цицара склонила голову:
- Если умерший был грешен в чем-либо, да простит ему аллах его прегрешения! - пробормотала она смущенно и с болью, а когда телега свернула за выступ скалы и скрылась, Цицара тропинкой углубилась в лес, поехала в свое убежище.
Гулко билось сердце, зашлась от беспокойства душа. Как трудно жить на белом свете, как трудно жить! Она
дала клятву отомстить Шерандуку за свое унижение, за смерть любимого человека, и жажда мести загнала ее в лес, заставила жить в одиночестве, носить мужскую одежду.
И вот врага нет...
Добравшись до убежища, она расседлала коня и пустила его на лужайку. Сама присела на пень, задумалась.
Враг отомщен, а душа не ощутила удовлетворения, не снизошел в нее покой - поселилась новая тревога, и возник какой-то странный вопрос: зачем, зачем? "Ведь оттого, что я убила Шерандука, не ожил Тамбир, не вернулось Мос счастье. Так зачем же, зачем?.. И как жить теперь дальше, что делать на этой грешной земле?"
Нет в живых Шерандука, значит, она может сбросить мужскую одежду.
Цицара швырнула на траву потертую папаху - длинные волосы рассыпались по плечам.
Красивые, длинные волосы, но зачем, кому нужны они?
Сняла черкеску.
И все случившееся в тот день вернулось к ней будто наяву, вспомнилось до мельчайших подробностей. Вспомнилось, как Шерандук кричал: "Жив Тамбир!" Конечно, он говорил это, чтобы уйти от расплаты. А как не по-мужски унизительно он просил не убивать его. Как хотелось ему жить!
Потом ей представились похороны Шерандука. Полный двор соболезнующих. Рыдала жена, плакали родственники, прощаясь с дорогим им человеком. Но пусть бы они попробовали пережить то, что пережила Цицара! Ей не довелось оплакать Тамбира, его зарыли в землю без нее...
Цицара, много лет не знавшая слез, разрыдалась. Громко и безутешно. Ей опять вспомнились слова Шерандука: "Жив Тамбир, ищи его в Абадзехии!" "А если Тамбир и в самом деле жив, если князь не соврал перед смертью!" И она надела черкеску, оседлала коня и решила ехать в Абадзехию, порасспросить у людей, узнать.
Конь шел легкой и стремительной рысью. Цицаре казалось, будто она не скакала, а летела на быстрых крыльях, но чем дальше углублялась в Абадзехию, тем тяжелее становилось у нее на душе. В двух аулах, где она справлялась о Тамбире, никто не сказал ей ничего утешительного.
Ночевать Цицара остановилась в лесу - так было спокойнее, к этому она уже привыкла.
Утром следующего дня ей встретились в ущелье двое всадников.
- Доброго пути вам, счастливые тхаматэ,- попривет-ствовала Цицара и потом спросила: - Что это за аул виднеется?
Старший ответил:
- Да будешь и ты счастлив, путник. Это аул тфокотля Нарыча.
Всадник стал пристально всматриваться в собеседника. Он о чем-то догадывался, но не мог поверить - неужели это она?
Цицара узнала Нардема и заторопилась. Надвинула пониже на лоб папаху:
- Как бы узнать, дома ли Нарыч?.. Я хоте... Я хотел повидать его. Доброго вам пути, счастливые тхаматэ!
Тронула коня, отъехала немного и услышала:
- Что же ты делаешь, Цицара? Почему проезжаешь мимо? Подожди!
Ей бы пришпорить коня и умчаться, но руки ослабели, тело обмякло. Она оглянулась. Спрыгнула с коня и спряталась за него. Стыд-то какой! Нардем увидел ее в мужской одежде...
- Не подходи ко мне, слышишь, не подходи! - взмолилась она.
- Почему же, Цицара? Я столько лет ищу тебя. Обошел все дороги и аулы, облазил леса и горы, а теперь нашел, но ты говоришь - не подходи. Послушай меня...
- Не подходи, мне стыдно. Разве ты не видишь, как я одета. Уходи, прошу тебя!
- Да какое мне дело до твоей одежды! Я хочу видеть тебя, говорить с тобою и ни за что не отступлюсь от своего.
- Не подходи, иначе я возненавижу тебя! Послушай, что я тебе скажу. Только сначала повернись ко мне спиной. Повернись!..
Мужчины отвернулись, не стали смущать Цицару. Она вскочила на коня:
- Если хочешь видеть меня, приходи в кунацкую Нарыча. Там я сумею переодеться в женское, тогда и встретимся, поговорим.
Ускакала Цицара, Нардем долго, тоскующе смотрел ей вслед:
- Не надо было нам разговаривать с нею. Нехорошо получилось, но, если бы я не заговорил, как бы нашел ее потом? Не нужно никому рассказывать об этой встрече, будто ее не было.
Всадники повернули коней и не спеша поехали в аул Нарыча, в Жегуф.
VIII
Прошло несколько дней после похорон князя Шерандука, однако все шли и шли люди с соболезнованиями. Они стояли у ворот и во дворе, негромко переговариваясь. Татау совсем было уже собрался ехать домой в Абадзехию, но у ворот показался Хасан-Мурад со спутниками. Прикрывая лицо ладонью и всхлипывая, он направился в дом, за ним пошли сыновья покойного, родственники.
Женщины, услышав горестные возгласы мужчин, зарыдали громко и надсадно. Оставшиеся во дворе, опустив головы, хранили молчание. Долго слышались рыдания и причитания, потом постепенно все смолкло, только всхлипывали женщины.
- Пойдите и успокойте женщин,- распорядился Татау, встретив гостя.- Чего уж теперь рыдать, зачем разрывать сердце, все равно князя не вернешь. Все кончено, и пусть аллах раскроет перед Шерандуком двери рая, пусть успокоит его душу.
Хасан-Мурад и Татау вышли во двор. Молча расступились перед ними печальные люди.
Негромко, как и подобает в траурные дни, Хасан-Мурад заговорил:
- Какое тяжелое время выдалось. Не успел я пережить смерть Наго, как узнал о смерти великого князя Кансава, а теперь вот князь Шерандук. Аллах милостивый, зачем столько черных смертей послал ты на землю адыгов, чем эти замечательные люди разгневали тебя? Что еще ждет нас в этом году? Хрупок, хрупок человек, как тонкое стекло: чуть что - и готов, рассыпался, раскололся. О великий аллах, укрепи наши силы, дай нам исполнить твои заветы, пусть сбудется твоя воля в сердцах наших!
Талат перевел сказанное Хасан-Мурадом. Все выслушали его в глубоком молчании, согласно кивая головами. Потом заговорил Татау:
- Е-во-вой! Какие славные мужчины покинули нас. Смерть догонит каждого, даже если он убегает от нее на сказочном коне, потому что все в руках господа нашего. И не знаешь, где и когда настигнет тебя смерть, когда позовет тебя аллах в вечное царство свое... Если бы знал, где упадешь, сена побольше настелил. Нет, не узнаешь, никому не дано ведать, когда придет его смертный час. Живет человек трудно, многое печалит его, делает несчастным. Сегодня он думает, что завтрашний день будет более счастливым, но
приходит завтрашний день, и человек живет надеждой на следующий. И так всю жизнь - от того мгновения, как ты сделал первый шаг на земле, и до того, как тебя закопают в землю. Да благословен аллах и его пророк Магомет!..
Татау хотел рассказать Хасан-Мураду о причине смерти Шерандука, но решил, пусть это сделает кто-нибудь другой. Не та смерть у князя, чтобы ею могли гордиться его сыновья и родственники. Если бы он погиб, проявляя мужество, а тут... Да, может быть, Хасан-Мурад уже и сам обо всем знает, ведь он провел несколько дней у Алкеса, там, наверно, ему рассказали.
Вспомнив Алкеса, Татау нахмурился: такого ничтожного человека сделали великим князем. "Ну, какой из него правитель? Правду говорят: "У кого нет вола, тот запрягает теленка". Неужели же во всей Бжедугии не нашлось более достойного человека, чем Алкес? Нет у нас настоящего великого князя, поэтому во всей Бжедугии нет доброго порядка. Тфокот-ли унижают и оскорбляют князей, а теперь вот до чего дожили - тфокотль запорол князя плеткой".
Татау хотел было сказать об этом, да сообразил: не место и не время.
- И в Турции то же саМос,- Хасан-Мурад в раздумье покачал головой.- От кого утащили, тому кажется, что много взяли, кто утащил, думает, что мало взял... Ты правду сказал, Татау. Надежда велика, жизнь - дорога. Живущий не отягощает свой разум мыслью о том, что умрет и ничего не возьмет с собой в могилу.
Татау удивленно посмотрел на толмача, он даже засомневался, правильно ли Талат перевел слова торговца. Татау и сам думал так же, только боялся высказать это вслух. Его часто посещали мысли о смерти, о загробном мире. Похороны каждый раз волновали его. Ему страшно было зайти на кладбище и заглянуть в узкую могилу,- казалось, что кто-то протянет оттуда руку и стащит его самого. То же саМос случилось с ним и на похоронах Шерандука: когда он поддерживал веревку, на которой спускали тело князя в могилу, ему почудилось, что он падает головой вниз, и от страха у него округлились глаза.
Татау был труслив от природы, он сам сознавал это. Среди абадзехов в многолюдных местах он никогда не заводил и не поддерживал разговоры на острую, злободневную тему. А в Абадзехии, где тфокотли, как ни в одном другом месте, представляют собой великую силу, он обычно помалкивал. Так и жил, завидуя князьям и уоркам, не смея высказать, что у него
на душе, подпевая тому, на чьей подводе сидел. В Бжедугии и Темиргойе он несколько приободрялся, становился смелее. Правда, он и там побаивался тфокотлей, но в тесном кругу позволял себе высказываться почти откровенно.
- Пусть тфокотли болтают что им хочется, зачем нам их слушать? - сказал Татау, храбрясь.- Пока жив, у тебя будут и враги и друзья.
В этот день Татау попросил великого князя Алкеса, чьим гостем был Хасан-Мурад, разрешить ему увезти торговца к себе в Абадзехию. Великий князь сделал вид, что ему не хочется отпускать гостя, но на деле рад был поскорее от него избавиться, потому что в Бжедугии и без того много дел. Хасан-Мурад тоже лицемерил, соглашаясь то с великим князем, то с Татау. Ведь он приехал сюда торговать, а не ходить на похороны!
- Не знаю, что и сказать тебе, Татау. Я еще должен посетить Шеретлуковых по поводу смерти Наго. Я так любил бедного Наго, так был к нему привязан! ¦- Произнеся эти слова, торговец посмотрел на великого князя. Эти слова предназначались для него. Торговец хорошо помнил, что Алкес - воспитанник Шеретлуковых.- Я не могу поехать в Абадзехию, не принеся соболезнования Али-Султану и не прочитав в память Наго молитвы. Как ты на это смотришь, Алкес?
- Как решит сам гость,- глаза Алкеса не выдали того, что было у него на душе.
- Конечно, надо посочувствовать горю Шеретлуковых,- поддержал гостя Татау.- В Абадзехию и Шапсугию ведет одна дорога. Отдохнешь у меня сутки, и я провожу тебя до Бастука.
- Как приятно, когда поддерживают твое сердечное желание! - кивнул торговец в знак согласия и подумал о том, что в Абадзехию опасно ехать одному, один вид этих бородатых людей, глядящих на тебя огненными глазами, страшен. Почему натухайцы и абадзехи ненавидят торговцев? Ведь ничего, кроме пользы, торговцы им не приносят. Хорошо бы поторговать там под защитой Татау, затем с божьей милостью отправиться в Шапсугию, а оттуда уже в Турцию. Конечно, если торговля пойдет неважно, придется ехать в Темиргойю. Но сначала в Шапсугию, и, разумеется, не из-за покойника. Живым - живое!
Под вечер, когда солнце широко простерло свои угасающие лучи над абадзехскими лесистыми дорогами, всадники приехали в Дахап. Навстречу гостям вышли все мужчины, находившиеся во дворе Татау. Женщины, обрадовавшиеся не столько
гостю, сколько его товарам, выглядывали из дверей, послышался звон чугунков.
В кунацкой Татау собралось немало народу. О многом поговорили, многого коснулись. Хасан-Мурад подумал, что сейчас уместно задать вопрос, который его мучил еще в Бжедугии.
- Кто же это такой, убийца Шерандука? Кто бы ни был, жестоко он поступил!
- Валлахи, гость! Я тоже так думаю,- Татау получил наконец возможность поговорить на эту тему, не опасаясь стать зачинщиком разговора.- Бедный Шерандук, зло надсмеялись над ним! А ведь его голова была уже покрыта сединами. Может, и ты слышал, что убийца ударил кнутом и жену князя. Так мог поступить только кровный враг... Кто бы это мог быть?
- Ты еще спрашиваешь, Татау? - подал голос кто-то из мужчин.- Это сделал коварный Тамбир.
- А кто он? - с некоторым испугом спросил Хасан-Мурад.
- В Дахапе живет с каким-то парнем-гяуром бжедугский тфокотль по имени Тамбир,- поспешно объяснил Татау.- Он был одним из тфокотлей Шерандука.
- Сегодня какой-то всадник целый день топтался у ворот Тамбира,- сказал сосед Татау.- Я спросил, что у него за дело к хозяину, но всадник ничего не ответил, будто немой или глухой... Тогда я сказал ему, что Тамбир уехал с Селимом на праздник в Шапсугию. Всадник опять ничего не сказал, только так зло посмотрел на меня, будто крапивой жиганул. И потом ускакал. Это произошло незадолго до вашего приезда, перед заходом солнца.
IX
Пока плыли морем, Хагур все время думал о том, куда повезти Акозу. В Бастуке ей идти некуда, ведь Шеретлуковы купили ее совсем девочкой. Она выросла у Шеретлуковых и не знала, где родилась, кто были ее родители. Так и жила, без роду, без племени... Правда, иногда, когда на душе было совсем плохо, будто сквозь густой туман, виделся Акозе родной дом. Даже не дом, а волы с огромными рогами. И еще слышалась песня матери. Тихая и какая-то печальная. Акоза много раз пыталась представить образ матери, но ей это никогда не удавалось.
"Куда везти Акозу?" - спрашивал себя Хагур. Ответить на этот вопрос было очень непросто. Везти в Бастук нельзя
не только потому, что там у Акозы не было родственников. Ведь все знали, что Акоза продана, а теперь она плывет на корабле вместе со своим женихом. Хагуру не простят этого не только враги, но и друзья.
Он отвез Акозу в Тозепс к Бечкану и сказал, что через месяц приедет со сватами...
И вот настал день свадьбы.
Братья Хагура готовились к празднику, ждали, когда в Ба-стук привезут невесту.
Сестры Ляшины убрали, как надлежит, комнату невесты - все вымыто, застлана постель, взбиты и положены горкой мягкие, пуховые подушки. На полу - белые овчины.
В комнату то и дело забегали любопытные девчонки - уж очень интересно посмотреть на спальню невесты, ведь их тоже будет ждать когда-то такая комната.
Во дворе в котлах варилось мясо, готовился душистый соус. Немного в стороне от этих котлов стояли другие - женщины варили в них пастэ, в кипящем масле жарили лепешки.
Мясом занимались мужчины. Острыми ножами они разделали туши теленка, барашков. В бочонках шипела и пенилась буза, играла медовуха, соблазняя мужчин веселым хмелем.
Всем этим беспокойным делом командовала счастливая Ля-шина. Смотрела, чтобы не подгорели лепешки, чтобы достаточно натолкли в ступках чеснока и перца, чтобы хорошенько сварилось и поджарилось мясо. Потом не один год в ауле будут вспоминать свадьбу, и не дай бог осрамиться. Всегда найдутся злые языки, много охочих посмеяться над промахами хозяйки, тут уж гляди да гляди!
Беспокоилась, волновалась и радовалась Ляшина! В ауле, куда она приехала со своими мальчишками, где была чужой, оказалось много добрых людей. Родственники родственниками, но и чужие привели во двор кто овечку, кто теленка. Один принес меда, другой доброй муки. А кто-то пригнал десяток живых индюшек. С дальнего конца аула принесли ведро свежего коровьего масла.
Принесли в комнату невесты отрезы красивой материи, комнатные шлепанцы, расшитый шелком, легкий, как воздух, шарф.
Праздник, как гроздья винограда, наливался силой. Веселый праздник! Шумно и суетно во дворе. У каждого много хлопот, каждый хочет сделать свое дело получше. И только мальчишки в дальнем углу двора играли в бабки - им и свадьба нипочем. Пока. Потом, когда покажутся гости с невестой, они будут впереди всех, будут визжать от восторга.
Солнце начало клониться к вершине горы Пепау. Спал летний зной. С гор и из леса пришла в аул прохлада.
В это-то время и донеслась с дороги свадебная песня.
На какое-то мгновение во дворе все замерло. Даже мальчишки перестали играть в бабки.
Все замерло, чтобы дать волю свадебной песне, которая приближалась к аулу. И вот она взвилась, раскинула над аулом свои крылья!
Первыми рванулись навстречу свадебному поезду конечно же мальчишки. Они воробьями перелетели через плетень и потом подняли на дороге такую пыль, будто проскакал табун лошадей.
Девчонки повисли на плетне, раскрыв любопытные глазенки.
Женщины на минуту оторвались от работы, вытирая о фартуки руки, радостно и встревоженно вздыхая.
Только мужчины сохраняли невозмутиМос спокойствие - в любом положении недостойно быть легкомысленным.
- Везут, везут! - воскликнула одна из женщин.- Да принесет счастье в этот дом невестка, принесет счастье всему аулу. Добро пожаловать, Акоза. Да хранит тебя аллах!
- Да хранит невесту аллах,- поддержала женщину старуха,- да принесет она в дом Хагуровых мир и покой, добро и благополучие!
- Спасибо вам! - ответила женщинам тетка Моса.- Как жалко, что не дожил до этого счастья мой брат, не увидел свадьбы своего сына. Будь прокляты Абатовы, отославшие Мосго бедного брата на тот свет раньше времени! - Она смахнула набежавшую слезу, вытерла передником глаза.- Когда Ля-шина увезла своих детей сюда, мы очень кручинились, думали, не справится она с сыновьями, не прокормит, но теперь, видит аллах, они все поднялись на ноги, становятся достойными людьми. Слава аллаху, спасибо добрым людям Бастука, что они помогли вдове! А теперь радость пришла в этот дом.
Над Бастуком витала свадебная песня. Выстрелы из ружей и пистолетов возвестили о приближении свадебного поезда к дому жениха. Наскоро поправив волосы и платья, чинно вышли за ворота женщины. Помогли невесте сойти с коня, взяли ее под руки и повели в дом.
Хагур, проводив невесту до ворот, поехал к Арсею, где должен провести все свадебные дни как шао.
Шепако с Устоком вошли в дом на женскую половину.
- Теперь у тебя есть еще одна невестка,- сказал Шепако, обращаясь к Ляшине,- пусть она принесет счастье в ваш дом,
пусть ее добром вспоминают в Тозепсе, чьей дочерью она стала.
- Спасибо за добрые слова, сын мой. Пускай сто мужчин повторяет их во всех аулах адыгской земли, пускай люди говорят о вашем мужестве и о вашей доброте. Пошли вам аллах долгой жизни, покойной старости. Пусть за столами во всех аулах поднимают тосты за ваше здоровье.
- Аминь, мой аллах! - сказали старые женщины. Пока невесту провожали в комнату, привели музыкантов,
очертили круг для танцев. Мужчины и женщины стали по обе стороны круга. Гостями занимался Тхахох.
На свадьбу приехали все друзья Хагура, которых он оповестил. Шепако и Усток приехали из самого ближнего аула - Натухая; Нарыч, Селим, Тамбир и Михаил - из Абадзехии; Тартан и Ламжий - из Бжедугии; Дзепш и Махош - из Темиргойи. Кроме них здесь были родственники. Пришли и жители Бастука. Было столько всадников, что отовсюду раздавались храп и ржанье коней.
Вышел на середину джегуако - и толпа притихла.
- О, люди! - начал он.- Пусть счастье Хагуровых станет счастьем не только для этого аула, но и для всей земли адыгской. Играйте веселее, музыканты! Выходи в круг, Нарыч. Достойнейший тфокотль Нарыч, джигит Абадзехии, начни своим танцем нашу свадьбу, вспомни свою молодость. Так просят люди.
Танцем старшего из тфокотлей Нарыча начинались семидневные торжества Хагура.
Ляшина, все время пребывавшая в радостном возбуждении, старалась ничего не упустить из виду, сделать все, как полагается.
- Ты послал в Тозепс известить Бечкана о том, что к нам привезли их дочь? - спросила она, как только Бидад переступил порог ее комнаты.
Бидад стоял, переминаясь с ноги на ногу, не зная, что ответить матери.
- Валлахи, тян, я забыл об этом!
- Быстрее пошли кого-нибудь в Тозепс к Бечкану. Мы должны известить, чьей невесткой стала их дочь.
- Что за торжество в ауле? - спросил Хасан-Мурад.- Когда мы въехали в Бастуй, видели какую-то свадьбу.
- У одного похороны, у другого свадьба, и так всегда...- ответил за хозяина Татау.
Было видно, что эта свадьба не по душе Али-Султану. Он сидел молча. Из головы не выходили слова Дарихат, сказанные ею незадолго до приезда гостей, посетивших осиротевшую семью для выражения соболезнования: "Я пойду на свадьбу и плюну Хагуру в лицо!" От нанесенной роду Шеретлуковых обиды Али-Султан ничего не видел, сидел с затуманенными глазами. Чего только не лезло в голову! Со вчерашнего дня он много пережил. Музыка бесила его. Если бы он знал, что может такое случиться, он уехал бы с матерью в Бжеду-гию или еще куда-нибудь. Но, с другой стороны, это позорно, как будто его выгнали из Шапсугии собственные тфо-котли.
- Валлахи, хаче, не знаю даже, как ответить на твой вопрос,- начал Али-Султан, считая недостойным говорить на эту тему.- Женился тот самый Хагур, который ездил в Турцию за невестой. Назло нам. Ведь после смерти отца не прошло и года.
Талат обрадовался, услышав такую приятную новость, но стараясь ничем не выдать свою радость, отвел глаза в сторону.
- За невестой в Турцию? - спросил удивленный торговец, сразу подумав об Акозе.- Как зовут эту невесту?
- Акоза,- недовольно бросил Али-Султан.
- Акоза, говоришь? - вскочил торговец.-¦ Значит, этот Хагур обокрал меня! Я там всю Турцию обыскал, а они здесь играют свадьбу. Вы знаете, сколько я за нее заплатил? Пусть съедят меня собаки, если я не верну назад мои кровные деньги!
Али-Султан, услышав это, обрадовался. Ему показалось, что свадьба Хагура уже разрушилась, что очаги залиты водой, а гости бегут по своим домам, как трусливые зайцы.
- Ты должен вернуть себе то, что тебе принадлежит,- сдерживая улыбку, рвущуюся с губ, важно ответил Али-Султан.- Твое - это твое, оно дано тебе богом, никто не может его отнять. А тот, кто отнял,- вор, и вора надо судить. Вот позовем родственников, обговорим все и тогда посмотрим, на что способны эти голодранцы.
- Где возьмут простые тфокотли столько, сколько я заплатил за девушку? - горестно вздохнул Хасан-Мурад.
- Взять им негде,- размышлял Али-Султан, нарочно приглушая голос.- Даже если все тфокотли аула соберутся вместе, столько пиастров они не найдут, у них только старые папахи да дырявые штаны. Мы покажем им, как веселиться, устраивать свои собачьи свадьбы!
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 30 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |