Любимые игрушки Конан – городские и боевые ножи, каждый из которых имел свое неповторимое имя.
- Какой ты красивый, - с тихим мягким восхищением сказала Конан, облизывая занемевшие от холода пальцы. – Совсем мальчик... Когда я полюбила, я тоже была совсем девочкой. Мне было шестнадцать лет.
Ей было шестнадцать. Не из тех, кого называют красавицами – с чересчур резкими чертами лица и сумрачным разрезом глаз. На нее оборачивались на улицах – так степенно и нежно несла она навстречу ветру свою вдумчивую тайну. Конан с детства знала – она рождена для любви. Настоящей, той, которой недостает красок даже у лучших авторов.
Она не разменивалась на мелочи. Флирт и кокетство – не ее метод. Заигрывать – значило бы притянуть к себе не любовь, а игрушку. Глаза шестнадцатилетней девушки смотрели на мир серьезно, плавные движения рук завораживали – в разговоре она рисовала картину в воздухе, интонациями своего богатого голоса окрашивая ее в густые и сочные цвета.
Ее строгие костюмы и аккуратно уложенные блестящие волосы не вызывали желания подумать о ханжестве. Под грубой шерстяной тканью юбки прятались тонкие чулки, а под броней пиджака кружевной нежный бюстгальтер. А ходила она так, словно на ней, кроме этих чулок и лифчика ничего и не было – гордо, но чуть смущаясь.
Конан видела проявления высшей любви везде: в серых голубиных крыльях, приподнявших небо, в ливне апрельского цветения, в звуке своих шагов.
Ее недетский ум обрабатывал мир степенно и обстоятельно, ее истинно женская душа искала настоящей любви.
Конан пренебрегала долгими знакомствами и попытками раскопать в окружающих что-то ценное. Она ждала одного-единственного взгляда, который решил бы всю ее дальнейшую судьбу.
Она дождалась. Пейн вошел в ее жизнь стремительной техничной походкой многообещающего бойца. Он остановил на ней тот самый взгляд и моментально разгадал и скрытое, и потаенное. Понял и принял ее моментально, своим мужским началом угадав в ней редкое, бескорыстное.
Пейн слушал ее глубокий медленный голос – а она, разговаривая с ним, чувствовала, как в горле распускается бархатистый алый цветок. Поднимал ее на руки и держал, прижав к себе – над разлившейся красным золотом утренней рекой.
Ее руки помогали ему терпеть боль, ее советы помогали ему идти вперед. Ее присутствие делало из него не просто бойца, а бойца, за каждым движением которого наблюдает любимая женщина. Непобедимого.
Она строила планы на будущее и листала каталоги свадебных платьев. Он получил свой первый профессиональный контракт.
Она смазывала его синяки и ссадины, научилась вправлять вывихи. У него появились деньги и первые газетные вырезки о новой восходящей звезде.
Рядом с ней, подтянутой и строгой, любая фигуристая поклонница смотрелась жалко и вульгарно. Ее голос, прозвучавший в разноголосице поздравлений, устанавливал тишину.
Именно ее искал глазами Пейн, завершив очередной матч – завершив победой.
Ее боялись менеджеры и газетчики, с ней здоровались владельцы спорт-залов, ей без просьб отдавали лучшие места. Маленькая серьезная женщина несла свою любовь в ладонях, протянув руки миру – смотрите.
Люди расступались.
Время не удержалось – сыграло шутку. Как ни пыталась Конан обеспечить Пейну идеальное существование, но стрессы, боль, страх перед падением с вершины привели его к нехитрому утешению: колкому дорогому порошку.
Конан сжала зубы и превратилась в конвой. Она не отходила от Пейна ни на шаг. Она была его маленькой деловитой тенью. Он не услышал от нее ни слова упрека, но осознал – она перешла к обороне их любви.
И не выдержал. Да, ему хочется расслабиться после матча. Да, ему интересны другие женщины. Да, и наркотики тоже. Я не хочу тебя губить. Уходи, пожалуйста.
Конан ушла и вернулась с наркологом. Ей было двадцать два – она любила.
Она начала отвоевывать Пейна по частям – боролась за его сердце, печень, почки. Легкие.
Она научилась ставить капельницы и точно знала, что нужно делать при передозировке.
Она договаривалась с недоумевающими менеджерами, она единственная смогла простить
Пейну его первое поражение на ринге.
Она собрала свою волю в кулак и боролась на пяти фронтах, не забывая и о себе – все так же безукоризненно подтянутая и строгая, смотрела на мир, полный любовью, полными любовью глазами.
Она проиграла.
Контракт был расторгнут. Деньги кончились. Пейн искал смысла жизни в наркотиках, Конан сидела рядом, задумчиво опустив глаза.
- Я не смогу выбраться, - сказал он и попросил еще раз: - Уходи.
Предать свою любовь Конан не могла, поэтому ответила:
- Будем жить другой жизнью...
Все это Наруто слушал, уже сидя за столом. Конан рассказывала медленным удивительным голосом, неторопливо. У нее была очень правильная речь и невероятная сила изобразительности. Одним четким жестом она с хрустом вворачивала точку или плавно круглила запятую, а воспаленный наркотиком мозг Наруто дорисовывал остальное.
Попутно она расставляла на столе чашечки, блюдца и расстилала свернутые в белые розы салфетки.
Белый фарфор наполнился дрожащим кровавым озерцом.
- Каркадэ, - сказала Конан. – Бери сахар.
Крупные неровные куски тростникового сахара громоздились рядом.
- Вернись к нему и люби, как прежде, - сказала она, наблюдая за Наруто. – Не бросай его, иди за ним шаг в шаг, принимай его целиком, верь ему, слушай его, помогай ему. Если ты любишь – остальное не имеет значения. Нет ничего, кроме любви.
Она опустила густо накрашенные ресницы.
- Попробуй.
Наруто прикоснулся губами к чашке.
- Кислый...
Конан подцепила пальцами кусочек сахара и уронила его в каркадэ.
- А теперь?
Кусочек на розовом дне чашки распался в зерна. Потом пропали и зерна.
- Кисло-сладкий.
- Каркадэ и сахар – маленькая формула любви. Видишь – они умеют быть вместе по-
настоящему.
- Но сахара больше не видно, - возразил Наруто.
- Но он есть, - улыбнулась Конан.
По полю, пересеченному утоптанной тропинкой, лились вечерние неспешные волны.
Вдали загрохотала электричка.
Наруто умолк, терзая зубами обескровленную кожу губ. Далекий перестук колес утих, ветер прилег у ног – тишина стала невыносимой.
- Не кусай губы, - сказал Киба только для того, чтобы что-нибудь сказать. – Кровь.
- Заткнись, - опасным севшим голосом ответил Наруто. – Заткнись... Я пытаюсь уйти, а все – ты, и все вокруг... напоминаете.
- Уйти?
Наруто пожал плечами.
- Я не хочу растворяться в Саске. Я не хочу любить в одиночку. Я не могу выбрать.
Он поднял руки и посмотрел на свои распухшие запястья.
- Я должен его увидеть. Встретиться с ним. Я сразу пойму, лучше ему без меня или нет... Если лучше. То. – Наруто начал ронять слова, словно боясь продолжения. – Ума не приложу, как мне спрятать эти руки...
Он помедлил.
- Когда я видел боль Саске, я заболевал сам. Не хочу, чтобы он видел это. Вдруг ему тоже возвращается.
Киба подумал – руки спрятать... Глаза спрячь, Наруто. Душу спрячь, выпирающий несчастный позвоночник, неуверенные движения, коробки таблеток, искусанные губы. Не показывайся ему. Не подходи к кривому зеркалу – обманет. Снова увидишь не то, что существует на самом деле.
Киба поднялся. Сидеть на траве стало холодно, от реки потянуло туманами и звездным светом. В куцых камышах что-то плеснуло, и снова навалилась тишина.
- Ты меня позвал, чтобы про «Лонгин» рассказать?
- И предложить, - добавил Наруто, тоже вставая. - Я не до конца еще обдумал, но... У меня появилась возможность выйти за границы правил и использовать себя в полную силу.
Цунадэ сказала – мы оплатим тебе любое обучение... Я сказал – оплачу. Это – мое. Все,
что у меня есть. И оно будет служить мне. Хочешь – со мной?
Наруто повернул голову, посмотрел пристально, с тщательно скрытой надеждой.
- Если у тебя есть сила превратить боль и страх в недоступный другим бонус – ты подчинишь толпу... – тихо, словно заклинание, проговорил он.
Киба отвел глаза. Стерлись все болезненные линии, худоба и кровавые подтеки... Перед ним стоял собранный в кованый стальной прут человек, раскаленная сердцевина которого заставила гореть его глаза убеждающим огнем.
Не сгори, Наруто...
За ним хотелось идти. Даже за таким – странным, чересчур откровенным, мятущимся...
Мятежным? За уставшим, за пропитанным горечью, за стоящим на границе выбора, за потерявшим свою детскую наивность и веру. За ним.
Но тот, кто пойдет за ним, не должен быть слабовольной подстилкой.
Киба отрицательно покачал головой. Где же ты был раньше, Наруто? Раньше, до слов Саске? До правды Саске?
- Киба? – Наруто непонимающе всмотрелся в его лицо. – Ты-то почему?..
Боль покинутого в сорвавшейся нотке голоса. Как сорвавшийся с костра уголек, тут же потухший в траве.
- Нет, Наруто. Я... нашел новую работу, может, тоже учиться пойду... Извини, но правила – это правильно.
Наруто ушел, не прощаясь. Киба долго смотрел ему вслед – чересчур маленькому и одинокому под опрокинутым куполом огромного неба.
***
Саске стоял перед клеткой, опустив голову. На соломенной подстилке распластался уже окоченевший трупик крысы. Его словно расплющило – мышцы расползлись, тельце походило на мохнатую тряпочку, мелкие зубки ощерились.
Ответственность.
Об этом утром случайно напомнил Хаяте, возившийся со своим котом. Кот упирался и не желал ласкаться. Хаяте дул ему в морду и хватал за уши. Кот утробно ревел.
- Падла, - ласково говорил Хаяте. – Опять мне уезжать... куда тебя пристраивать?
- А куда в прошлый раз пристроил? – поинтересовался Тензо.
Он сидел за стареньким компом, обнаженный по пояс, только после душа. Раскладывал немудреный пасьянс. Саске возился со сборкой снайперки. Щелчок. Поворот. Щелчок.
Еще щелчок. Удивительно слаженный механизм. Не предаст, не разноется о любви.
Таскай себе... да хоть в спортивной сумке.
- В прошлый раз у меня девка одна была... влюбленная, - пояснил Хаяте, отпуская кота. –
Я ей сказал: сбережешь животное – вернусь живой. Сберегла.
- А дальше что? – заинтересовался Тензо.
- Вернулся, забрал кота.
- А она?
- Нервы, говорит, у меня не железные. Кошмары, говорит, мне снятся. Как я вот сижу на полянке и кормлю сиськой нашего ребенка, а вдруг ты – из-под земли с оторванной ногой.
Тензо рассмеялся.
- С мужиками проще. Перекантовался и ушел.
- Пидар, - беззлобно сказал Хаяте, вскрывая пачку кошачьих консервов. – Иди сюда, падла хвостатая...
Тензо поднял на Саске заинтересованные темные глаза.
- Ты как? Не против такой компании?
- Мне все равно, - холодно сказал Саске. – Я не гей.
- Хорошо, хоть не гомофоб, - хмыкнул Тензо.
Саске досадливо и опасно повел плечом.
- Вот тебе и ответственность, - со странной обидой сказал Хаяте, выбрасывая в плетеное пластиковое ведро упаковку из-под консервов. – Кормишь и кормишь.
Саске посмотрел вниз, на кота. Кот жрал.
И тогда он вспомнил...
...Да, с ухода Наруто он ни разу не вспомнил про крысу. Сам-то почти не ел, но в чем был виноват зависимый от него зверек?.. Возле клетки стояла нераспакованная и уже бесполезная пачка корма. В поилке осела сухая ржавчина.
Саске открыл клетку и вытащил мертвое тельце. От холода пощипывало кончики пальцев.
Крыса лежала на ладонях, как пластиковая страшная игрушка.
После ухода Наруто забивал себе голову, чем только мог. Цеплялся за все, что не-Наруто. Искал новую силу. Нашел. Дальше что?
Любил ведь. Эту маленькую пушистую чертовщинку... Не покупал – сама к нему напросилась. Шел осенью, когда ледяные капли с желтых кленов за шиворот, и все мерзко кругом. Навстречу – школьники. Будущие уебки.
И у одного на плече эта самая крыса, простуженная, с измазанной фломастером мордочкой. Сиротливо поджат голенький дрожащий хвостик.
Саске отвернулся, чтобы не видеть, а потом приостановился.
- Иди сюда.
Школьник обернулся непонимающе, но подошел. Саске протянул руку, и крыса зашевелилась, потянулась ледяными лапками на чужую ладонь.
- Это моя, - протестующе сказал школьник.
- На ней не написано, - отрезал Саске.
В метро запихнул зверька под куртку. Билось крошечное сердечко.
Осень совсем распоясалась – замела дорожки парка желтыми гирляндами.
Саске шел по ним, придерживая крысу. Та возилась, обустраиваясь на его теплом свитере.
Она довольно скоро перестала чихать, а фломастерные разводы сошли с шерстки.
Научилась лежать на плече, свесив лапы, гулять по столу, не получая за это по ушам, и ложиться теплым брюшком на подставленную ладонь.
Любил же. Сидел с ней вдвоем одинокими ночами – она на столе, Саске за столом.
Как так получилось.
Больше никакой ответственности.
Саске ходил по квартире с трупиком в руках, натыкаясь на метки прошлого – выщерблину на столешнице, темный квадрат, оставшийся от зеркала, давно выключенный мобильный телефон...
Больше никогда.
В горле кипело горьким и удушливым.
Плакать Саске не мог, потому что – крыса... чушь.
Наконец он распахнул окно, рывком, со злостью – посыпались чешуйки белой краски. И выбросил мертвое тельце на улицу.
Наруто еще повезло, думал он, глядя на зеленоватое вечернее небо. Хорошо, что все кончилось. Иначе...
И опять сжимало и давило грудь и легкие. Саске держался руками за распахнутые рамы и задыхался. Воздух пропитало запахом смерти – им еще предстоит научиться дышать.
Вспомнилось – так и не придумал ей имени... Если назовешь по имени, сделаешь своим...
А так – крыса, одна из миллионов. И Наруто ее так звал.
За спиной витал укор. Хочешь снять с себя ответственность – будь уверен, что с ним все в порядке. Хватит тянуть, Саске, время идет, а ты все умираешь и умираешь... Давай! Ключ в карман, захлопни окно, выходи на улицу, в метро. Под землю... Знаешь же, где он живет.
Сними с себя ответственность.
Выброшенный им трупик обнюхала пробегающая бродячая собака, подумала, вывалив розовый язык, и затрусила дальше.
Яд.
Склад. Глава 35
Ему теперь было позволено все. Он мог ни о чем не заботиться – он был один, и не было никого, связанного с ним непреодолимой силой крови и такой же непреодолимой силой любви.
Зеленые забитые вены пригородных поездов увлекли его дальше, по следам полузабытых названий. Сориентировался – надо же, помню… Возле платформы задумчиво посмотрел на ящичные прилавки. Обернутые в нежно-зеленое кукурузные початки пахли подсохшими шелковинками. Пунцовые помидоры за день отлежали себе бока. Возле прилавков, тяжело дыша, лежал черноухий пес.
Наруто присел было перед ним, но поспешно поднялся, увидев умные выжидающие глаза.
- У меня для тебя ничего нет…
Пятиэтажные дома здесь выглядели неловкими декорациями. В придорожных колеях бушевали репейники и полынь. Магазины со сбитыми с фасада синими буквами оказались под замком. Наруто даже расстроился – пить хотелось нестерпимо. Обойдя последний магазин, он побрел по пустынной асфальтовой дороге, мимо выкрашенной желтой краской автобусной остановки. Над дорогой рассыпались в творог угасающие облака.
Мимо пролетали велосипедные звонки, да изредка грохотал грузовик.
Наруто шел, чувствуя приятную усталость в ногах, - еще одно доказательство, что жизнь есть и мир прекрасен. Подумалось – сколько читал раньше книг, глотал написанное торопливо, как голодный пес кровавые куски мяса… Главное – верил. Верил, что существует справедливый и честный мир, а если нет – то существует тот, кто воспоет любое несчастье прекрасными словами и сделает из смерти – незабываемую драму, а из любви – чудесную легенду.
Нечувствительная истина, уложенная чужим трудом в ровные строки сотен прочитанных книг.
Наруто думал – зачем? Под его ногами ровными волнами лежала мелкая пыль, воздух пропитался речной влагой. Городские дома исчезли, уступив место дачным, оплетенным черной рябиной, облепихой и барбарисом. Детские голоса, лай собак, ароматный сосновый дымок. И небо – начавшее яблочно и по-осеннему краснеть закатом.
Наруто сжимал зубы - те, кто заставил меня думать, что написанное ими – правда… какое вы имели право? Поднять глаза от книги и увидеть мир. Посмотреть не на стекло, а сквозь – наконец-то. Плевать на легенды о любви и красоту смерти. Ложь – кругом, даже у лучших из лучших. Кто из них предупредил бы, что когда-нибудь придется жить на таблетках – четко по времени? Раз-два-три. В три приема, три горьких дольки суток. Кто сказал бы, что будет – не боязнь самого приступа, а страх оказаться на улице перед толпами людей, с перекошенным лицом, вскипевшей на губах пеной и непроизвольно опорожнившимся кишечником?
Кто из писателей мог бы предупредить о том, что свои пути придется искать одному и не будет рядом ни верного друга, ни того, кто вовремя подаст руку?
Зачем весь этот обман? Зачем это построчное воспитание характера, которому не ужиться с реальностью?
Наруто не находил ответа. Он шел по узкой тропинке, окаймленной гигантскими лопухами, высматривая впереди знакомый поворот – здесь так все изменилось… Поселок разросся и стал живым. У калиток колыхались тяжелые соцветия золотых шаров, на грядках лиловела капуста, качались укропные зонтики. Велосипеды, игрушечные автомобильчики на рыжих кучах песка и автомобили – настоящие. Серебристые, черные, синие. Приткнувшиеся к воротам гаражей, ожидающие хозяев.
Их Наруто рассматривал особенно внимательно, невольно воскрешая в памяти запах раскаленного солнцем салона, кожи и бензина. Нервно поджимал губы, но шел вперед.
Идея, выкристаллизованная из слов Пейна, не давала ему покоя и одновременно придавала уверенности в себе.
Наруто знал – остается создать собственный мир, с собственными правилами, воспользовавшись примером Саске – хорошо запомнилась оранжевая купюра, оставленная тем на столе чересчур бдительной медсестры.
Цунадэ же, доверчиво разложившая перед ним доверенные счета и копии документов, жестоко просчиталась.
- Тебе этого хватит на всю жизнь, - предупредила она возможные вопросы. – Это не кубышка, Наруто, а живые деньги. Минато умело сочетал любовь к риску с рациональным рассудком – именно это позволило ему добиться таких высот… У тебя акции трех автомобильных концернов и текущий счет. Со стороны Кусины – вложения в производство спортивного снаряжения и оборудования.
- Кто сейчас этим занимается? – спросил Наруто, просматривая бумаги.
- Ни я, ни Шизунэ на эти деньги не имели права… - сказала Цунадэ. – Тебе восемнадцать. Теперь они твои.
- Кто этим занимается? – повторил Наруто свой вопрос.
Цунадэ черкнула на листке имя и номер телефона.
- Я дала тебе цель? – она подняла полные ожидания и интереса глаза. – Мы хотели, чтобы ты сначала добился чего-то сам, да и постарше стал… но раз все так повернулось. Ты можешь выбрать любое учебное заведение в любой точке планеты. Тебе снова открыты все дороги… Три часа – таблетки, - напомнила она, взглянув на тоненькие наручные часы.
Наруто распечатал новую коробку таблеток и задумался над кипой документов, прижав ладони к вискам.
Потом он сложил листок с номером телефона и уложил его в карман.
- Тяга к экстриму у тебя в крови, - задумчиво сказала Цунадэ. – Но ты должен трезво смотреть на вещи… Детские мечты часто бьются в осколки. Главное – не порезаться, а перешагнуть. Перешагнешь?
- Детская мечта. – Наруто хмыкнул.
Синие усталые глаза смотрели сквозь Цунадэ, сквозь доступный ее пониманию мир.
- Я подумал… представь – лет через пять я, холеный и умный… допустим, юрист, наткнусь на себя прежнего. Что я сделаю?
- Смотря какой.
- Любой.
Цунадэ пожала круглыми плечами. Наруто рассмеялся.
- Это кончится двойным убийством.
- Это фантастика, - без особой надежды сказала Цунадэ.
- Это реальность, - покачал головой Наруто и сгреб бумаги со стола. – Память. Память не стереть. Я не хочу потом размахивать ручками и кричать о тщете детской мечты лишь для того, чтобы оправдать себя. А ведь большинство так и поступает. Космонавты продают картошку на рынке, ветеринары клеят объявления о продаже квартир, а исследователи морского дна работают в парикмахерских. Что это значит? Нереальные детские мечты? Тогда откуда берутся настоящие космонавты, ветеринары и исследователи? – Наруто повысил голос – сорванный, с зачаровывающей хрипотцой. – Может, это значит – не смогли? Силенок не хватило? Нет, об этом никто не думает и не говорит! Все говорят – чушь… детская мечта! Совесть есть вообще? Что вы делаете с этим миром? Что вы делаете – в нем?
- Я-то тут при чем, - ответила Цунадэ.
- При том. Ты меня вынуждаешь пойти тем же путем.
- Наруто. – Цунадэ не смогла сдержать удивления. – Каждому – свое! Ты болен. Ты не можешь заниматься экстремальными видами спорта. Подумай головой, а не тем, чем ты сейчас мне бредишь. Это обстоятельства непреодолимой силы.
- А-га, - нехорошим злым тоном выговорил Наруто. – Обстоятельства непреодолимой силы, говоришь? Кому-то теплое местечко в офисе дали – не до космоса, у кого-то женушка двойню – не до исследований… Кто-то астмой отбрехался. Совесть спокойна, жизнь хороша, так?
- Повзрослей. – Цунадэ впечатала окурок в дно серебряной пепельницы и мяла его там долго и сладострастно, сбрасывая излишки гнева.
- Дальше, - потребовал Наруто. – Иначе я скажу тебе свою точку зрения – не понравится ведь.
- Ты хочешь заниматься гонками с эпилепсией? Абсурд. Тебя к болиду на десять метров не подпустят.
- Да, абсурд, - неожиданно легко согласился Наруто. – Я еще не знаю, как… ты права. Но деньги – уже половина дела.
- Ты будешь выглядеть жалко, придурок, - окончательно сорвалась Цунадэ. – Я хочу тебя защитить, я хочу сохранить тебя!
Наруто ее словно не слышал.
- Повзрослей… - повторил он. – Иногда мне кажется, что я один взрослый и есть, а вы все – обманутые дети.
А еще Наруто казалось, что он выгорел изнутри, и теперь все его слова присыпаны горьким пеплом, а губы обожжены. Что-то сломалось, и среди жирной сажи и металлической обрези восставало новое, неловкое и грубое, вынужденное злиться и защищаться – еще слишком хрупкое. Наруто ничего не имел против своего нового естества и, закрывая глаза, видел, как окружает его теплыми ладонями и греет дыханием.
Выросшее на любви к Саске, пропитанное ее соком и пережитой болью, оно было неузнаваемо для других, но бесконечно родное Наруто.
Время, когда все вокруг было Саске, прошло. Теперь Наруто не стремился окрашивать мир в свои цвета и не собирался его ломать – он вступил с ним в равноправное партнерство, и не был ни частью, ни произведением. Опрокинутое небо над ним существовало только благодаря его глазам, а вечерний свежий воздух – благодаря его легким. Наруто позволил миру идти сквозь него, и сам шел насквозь.
Теплым августовским вечером.
Он нашел-таки нужный ему поворот и увидел, что прежнюю охранную будку сменил добротный маленький домик. Дорогу все так же преграждал шлагбаум, но не деревянный и покосившийся, а железный, черно-полосатый.
- Пропуск, - сказал охранник.
По его виду было понятно, что всех в поселке он знает наперечет и пропускает просто на приветственную отмашку руки. Наруто он не знал.
Наруто порылся в карманах, вынул пластиковую карточку. Охранник наклонил голову, рассматривая его страшные вспухшие запястья, взял пропуск и принялся изучать.
За его спиной колыхалась укрытая тусклой зеленью янтарная вышивка хвойного леса. С верхушек сосен ссыпались последние солнечные лучи, но небо еще тлело.
- Проходите, - сказал охранник, возвращая пропуск. – Дорогу помните?
Наруто был уверен, что помнит, но страх пропасть здесь – потеряться, - пересилил, и он отрицательно покачал головой.
- Прямо, - охранник повернулся к лесу. – Можно вдоль леса по дороге – минут пятнадцать, там забор и дверь на ключе… Ключ я выдам. И вниз, к реке. Держись левее, сразу после третьего поворота твой дом.
Наруто взял холодный кусочек пластмассы из жесткой руки охранника и пошел по указанной дороге. Надо же… твой дом. Дом, где жили родные тебе люди. К горлу подступила горечь. Шизунэ ненавидела этот дом – терпела его из-за Минато и только. После его смерти дом был закрыт и затих на годы… Порой наведывалась Цунадэ, оплачивала необходимое, проходила по уснувшему саду, над черным прудом, смотрела в слепые окна и возвращалась обратно – отдавала сестре пропуск. Тот самый пропуск.
Лес пел – стонал старыми соснами, стучал ветвями высоко под меркнущим небом. Наруто замедлял шаг – ему не хватало человеческого тепла. Одиночество вытягивало силы, пустота дрожала внутри, жестокая, словно смертельный голод. Дорога уходила вниз, к постаревшей реке, подернутой мелкой рябью. Ощущения свободы не было – она тяжело билась в берегах, сонная, в попытке развернуться и сбросить с себя оковы. Влажно блестел глинистый берег. За рекой уже не было маленьких дачных домиков, незатейливо украшенных спокойными гладиолусами и растрепанными настурциями. На этом берегу высились значительные особняки, широко расставив вокруг двухметровые кирпичные заборы. Виднелись застекленные лоджии и спутниковые тарелки, свет в окнах горел ровно, уверенно. Здесь не было лопухов и высунувших любопытные мордочки подсолнухов. Посыпанные разноцветным гравием дорожки окружал ровный газон, над воротами сияли фонари-шары.
Наруто поднял голову. По небу осторожно крался юный месяц, почти невидимый в тающей сиреневой дымке. Ветер посвежел.
Ночь шла за Наруто шаг в шаг, слизывая эхо его медленных шагов.
Нужный ему дом он узнал сразу. Наглухо закрытые окна, устало разросшийся плющ, свесившийся с карнизов. Тяжелая дверь, взвывшая всеми своими заржавленными суставами, вывела Наруто в темный прямоугольник двора. Под ногами зашуршала невесть откуда взявшаяся хвоя, тени яблонь с любопытством потянулись к ногам Наруто.
Дом молчал.
Наруто остановился. Не так хотелось прийти сюда – хотелось, чтобы рядом был тот, кому можно было рассказать о своих страхах и отчаянии. Рассказать, как страшно было открывать эту дверь и как заболело сердце при виде трещин на аккуратных дорожках.
Хотелось.
Наруто вынул из кармана ключи, поднялся по широкой лестнице, держась рукой за холодные отполированные перила. В детстве приходилось цепляться за перекладины…
- Дом… - прошептал он, и ему откликнулась любопытная стайка потревоженных яблонь. – Я пришел. Ты меня узнаешь?
Ему казалось – дом, владельцем которого был Минато, обязан его узнать.
Дом не отреагировал. Он настороженно ждал, распахнув перед Наруто затемненную прихожую и смутные очертания приоткрытой залы. Напротив Наруто оказался внимательный прямоугольник окна. На полу лежал ломоть сумеречного света.
Где-то над головой тихонько зазвенел китайский колокольчик. Этот звон Наруто тоже помнил с детства – но не знал о том, что помнил. Тихий звон разом разбудил и оживил дом в его памяти – двери открывались, лилось солнце, и под его лучами вспыхивали растрепанные волосы Минато и его ласковые глаза.
Дата добавления: 2015-09-28; просмотров: 21 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |