Она посмотрела на замершего рядом Майера, постаралась улыбнуться. А потом пошла за Букардом, уже не обращая внимания на невразумительные жалобы за спиной.
Шеф вошел в первый попавшийся пустой кабинет и прикрыл дверь. Вот тогда она отбросила субординацию. Она знала его с первого года своей работы в полиции, училась у него, иногда ругалась с ним, бывала у него в гостях. И пока была замужем, они даже иногда играли в гольф двое на двое.
— Мне ты можешь сказать, — проговорила Лунд. — Дальше меня твои слова не пойдут, ты знаешь.
— Этому своему кретину, — он кивком указал на коридор за дверью, где они оставили Майера, — тоже можешь сказать, я не против.
— Майер нормальный парень, — сказала Лунд. — Он лучше, чем сам думает.
Шеф воздел руки и принял высокомерный вид, как всегда, когда отчитывал кого-то.
— Если я говорю, что мэрия ни при чем, — наставительно продекламировал он, — значит мэрия ни при чем.
Она недоверчиво склонила голову набок.
— Послушай, Сара, — перешел на человеческий тон Букард, — я не меньше твоего хочу, чтобы это дело было наконец раскрыто.
— Тогда почему ты связываешь мне руки?
Его задели эти слова.
— Я твой босс, и я решаю, что тебе делать. Все.
И он ушел.
Обиженный Майер хотел знать, что сказал Букард.
— Ничего, — коротко закрыла тему Лунд. — Как далеко мы смотрели, когда проверяли телефон Нанны?
— Не знаю. Наверное, дней семь-восемь. Там не было ни одного звонка из ратуши, только одноклассники да родители.
— Можете снова заняться этим? Только нужно проверить более ранние звонки.
Они услышали, что в их кабинете надрывается телефон. Она пошла ответить, Майер побежал за ней, воя на ходу:
— Так что сказал Букард? А, Лунд? Лунд!
Звонил какой-то радиожурналист. Просил прокомментировать ход расследования и кампанию Хартманна.
— Мы слышали, что внимание полиции вновь сконцентрировано на городской администрации, — сказал он. — Хотелось бы знать причины. Неужели Хартманн под подозрением?
— Кто вам такое сказал? — воскликнула Лунд.
— У нас есть источники.
— Тогда пусть ваши источники сами комментируют все, что вас интересует, — сказала она и сунула трубку Майеру.
— Что сказал Букард, Лунд?
Ее телефон пискнул — сообщение. Она прочитала, тут же схватила куртку и сумку, с растерянным видом посмотрела на Майера.
— Мне нужно уйти.
— Куда?
— Держите меня в курсе, — сказала она и ушла, а Майер остался отбиваться от радиожурналиста.
Она бросила машину на тротуаре перед вокзалом — с включенными фарами, незапертую, куртку забыла на водительском сиденье, помчалась вниз по лестнице в джинсах и черно-белом свитере.
Снова полил дождь, облака спрятали луну. В подземном переходе к вокзалу несколько человек пережидали непогоду да парочка пьянчуг разогревалась перед дракой.
Поезд на Стокгольм отходил через несколько минут. Ему предстояло ночное путешествие, начинавшееся с Эресуннского моста. Она тоже могла бы пересечь пролив. В любой момент. Если бы…
Только подумать: пять часов, и она в Стокгольме. В новой жизни с Бенгтом и Марком. Спокойная работа, другой мир.
Он стоял рядом с вагоном со стаканчиком кофе в руке. Левый локоть в гипсе, лицо еще все в синяках.
Лунд остановилась. Она вдруг поняла, что не знает, что говорить. Что сделать. Он пока не заметил ее, смотрел в сторону поезда. Она еще могла развернуться и уйти. Может, так было бы лучше?
Но вместо этого она приблизилась к нему, сказала в спину:
— Бенгт.
В обернувшемся к ней знакомом угловатом лице она прежде всего увидела боль — физическую и душевную.
Первое, с чего начинаешь, — это извинения. Всегда.
— У нас опять проблемы. Прости. Там было…
Ее глаза наливались слезами. Слова не складывались.
— Бывает.
Она махнула рукой себе за плечо:
— Давай поговорим обо всем в машине?
Она прочитала в его лице то, чего никогда ранее не видела: отстраненность. И что-то похожее на жалость.
— Слушай, я понимаю, почему ты не хочешь пожить у моей матери. — Лунд отказывалась верить своим глазам. — Но я не думала, что это затянется.
Надежда. План.
— Давай найдем гостиницу, — сказала она. — Снимем семейный номер. Дня на два, на три, не больше.
Он медленно качал головой, и она судорожно искала слова, которые остановили бы его.
— Мы слишком поспешили, Сара, — сказал он тоном невыносимо далеким и бесцветным. — Может, все к лучшему. Переезд в Швецию…
В глазах вновь защипало, но она боролась.
— Нет! Мы не поспешили. О чем ты? — Одинокая слеза ослушалась ее и побежала вниз по правой щеке. — Я хочу поехать к тебе. — Она зажала рот рукавом совсем как один из тех несчастных одноклассников Нанны Бирк-Ларсен. — Я хочу быть с тобой, Бенгт. Пожалуйста, не уезжай.
— Я больше не могу на это смотреть, — сказал он, потом, все еще с кофейным стаканчиком в руке, обнял ее на мгновение.
Краткое объятие. Дружеский жест. Ничего больше. Это даже не было похоже на прощание.
— Береги себя, — сказал он вскользь и вскочил в вагон.
Огни вокзала расплылись в глазах Лунд, пока она стояла и смотрела, как трогается с места поезд. Она плакала навзрыд, чего не случалось с ней уже много лет.
Слова — всегда загадка, особенно слова несказанные. Что они значат, что значит мир во всех своих странных и непостижимых обличьях — вот что всегда завораживало ее.
Она говорила Бенгту, что любит его, но говорила нечасто, из нежелания показаться назойливой. Да и к чему повторяться, что от этого толку? Она такая, какая есть, и счастлива этим. А цена…
Шершавый шерстяной рукав снова прижался к лицу, покалывая кожу.
На мгновение свет погас в ее глазах. Она очутилась в лесу Пинсесковен, среди мертвых деревьев с серебряными стволами. Она вновь гналась за мужчиной, который преследовал Нанну Бирк-Ларсен. Она вновь заблудилась, как, должно быть, блуждала Нанна в те последние, самые страшные минуты своей жизни.
Ночной лес…
Нанна мечется между березовыми стволами. Вот она сама пробирается сквозь тайны жестокой гибели девушки, Майер изо всех сил старается не отстать от нее. Они тоже исчезают в темном лесу. Осталась только развилка на пути — вправо или влево. Вверх или вниз. Прямая дорога скрыта из виду.
Она одна.
Она была одна с самого начала.
Наверное, Бенгт это разглядел. Понял, что, когда его нет рядом с ней, его нет и в ее мыслях. Что для нее ничего не имеет значения, кроме того, что видят впереди ее большие внимательные глаза. И даже это теперь превратилось в ложь, в насмешку, в преследование хохочущих во мраке фантомов.
У нее нет пути. Нет верного направления, определенного курса. Только поиск. Погоня без конца.
Поезд выехал с платформы на прямой и конкретный путь, который ведет на Эресуннский мост.
Это поворот, на который она не свернула. Это тропа, которая вскоре потеряется и зарастет.
Все они рыщут во тьме, охотятся за добычей внутри себя и вовне. Майер стремится удержаться на работе. Семья Бирк-Ларсенов не знает, как похоронить свою боль. Даже Троэльс Хартманн, лицо с плаката, замечательный, умный человек, — и он в глубине себя сражается с демонами, в этом она была уверена.
Так что, возможно, думала Лунд, не так уж она одинока.
Когда она вернулась в машину, позвонил Майер:
— Алло? Вы язык проглотили?
— Слушаю.
— Я связался с криминалистами, попросил еще раз проверить телефон девушки. В списке ее контактов пятьдесят три человека. — Он помолчал для усиления эффекта. — Нам дали только пятьдесят два.
Она еще не могла ни с кем говорить, ни о чем думать.
— Давайте завтра…
— Я нашел в материалах список звонков, которые она сделала в последние два месяца. Сравнил с той информацией, что сохранилась в ее телефоне. Нам давали неполные сведения, Лунд. Они сообщили нам не обо всех вызовах.
— Откуда вы звоните?
— С улицы. Или вы считаете меня идиотом?
— Нет, не считаю, сколько раз повторять?
— И вот что хуже всего. Первым человеком, который видел эти списки и телефон, был Букард.
Лунд продолжала вести машину.
— Это какая-то ошибка.
— Нет, все так и есть, Лунд. И мне это не нравится. Если Букард кого-то покрывает, то это наверняка Хартманн. Все на это указывает.
— Я не могу сейчас… — прошептала она.
— Если мы не можем говорить с Букардом, то с кем? Кто тянет за ниточки? Господи…
Она отняла телефон от уха.
— Лунд? Лунд!
Из темноты выросла громада полицейского управления. В этом бледно-сером дворце с извилистыми коридорами, бесчисленными кабинетами и потаенными углами она до сих пор могла запросто заблудиться.
Сара Лунд продолжала вести машину. Она ехала туда, где, по крайней мере на время, все-таки был ее дом.
В городском совете Копенгагена было четыре партии меньшинства, среди них имелись и правые, и левые, и те, кто застрял где-то на полпути, и все они постоянно переругивались и потихоньку наведывались к Бремеру в надежде выслужить пару-тройку доходных местечек в комитетах.
Без четверти десять Хартманн приветствовал глав всех четырех партий в своем кабинете. Он успел переодеться в чистую рубашку, побриться и привести в порядок волосы под пристальным вниманием Риэ Скоугор.
Он не улыбался. Эти люди были лишь частью игры, и расточать им улыбки Хартманн не собирался.
— Мы представляем пять партий и пять очень разных направлений в политике, — сказал он выверенным спокойным тоном. — Если мы посмотрим на предыдущие выборы, то голоса, полученные нами суммарно, обеспечили бы нам подавляющее большинство. — Он сделал паузу. — Подавляющее большинство. Судя по опросам в этом году, мы имеем сходную картину. Возможно, даже более благоприятную.
Йенс Хольк, лидер группы умеренных, самой крупной из четверки, был крепким орешком и достойным противником. Слушая Хартманна, он вздохнул, вынул носовой платок и начал демонстративно протирать очки.
— Это совсем не так скучно, Йенс, — сказал Хартманн. — Речь идет о разнице между победой и поражением. Бремер это понимает. Вот почему он так хотел дискредитировать меня во время последних теледебатов.
— Ты сам напрашивался, Троэльс.
— Нет, — настаивал Хартманн, — дело не во мне. То, что случилось со мной, могло случиться с любым из вас, если бы Бремер почувствовал в вас угрозу. Вот как теперь ведутся дела в городской администрации. И именно поэтому нам нужен мощный альянс, который свалит Бремера.
Маи Йуль, миниатюрная напористая женщина, создала свою партию зеленых из ничего. Она вызывала уважение, но веса среди коллег-политиков не имела, так как ее достижения за время пребывания на посту были ничтожно малы.
— Все это очень интересно, но что у нас общего? — спросила она. — На чем будет строиться наш альянс?
— У нас много общего, Маи. Образование, жилищная проблема, интеграция. И охрана окружающей среды. Вы не единственная, кого это волнует. У нас общего гораздо больше, чем различий.
— А ваша программа для иммигрантов? — В этом вопросе Йуль придерживалась правых взглядов. — Вы ведь ни за что не согласитесь свернуть ее.
— Верно, — кивнул он.
— Тут нас разделяет пропасть.
С ней согласился кто-то еще из присутствующих.
Он посмотрел на каждого из них, тщательно выбирая темы из сводки, подготовленной Мортеном Вебером.
— Лиф, помнится, в прошлый раз Бремер обещал вам снизить уровень оксида углерода. Этого не случилось. А что он сделал для пожилых людей? Ничего. Это ведь тоже один из ключевых пунктов вашей платформы. Биструп, создал ли он рабочие места, как обещал вам? Йенс, вы говорили о том, что в город нужно привлекать семьи с детьми, — разве что-нибудь здесь изменилось?
Все молчали.
— Если бы мы сейчас сидели в телестудии, я бы разнес вас в пух и прах. Вы просите, чтобы за вас голосовали, но никогда не выполняете своих обещаний избирателям. Потому что Бремер не выполняет обещанного вам. Но так не должно быть. Мы можем работать вместе. Мы можем найти компромиссные решения. У нас у всех есть такие пункты в программах, которыми можно пожертвовать. У меня тоже. — Он поднял свой предвыборный манифест, помахал им. — Это лист бумаги, а не Библия. Важно то, что по другим пунктам мы добьемся результата. С Бремером вы придете на финиш с пустыми руками, и вы это знаете.
Хартманн поднялся, раздал всем составленный Вебером документ.
— Я набросал проект сотрудничества наших пяти партий. Разумеется, это всего лишь черновик. Все можно обсудить. Вы наверняка захотите что-то изменить, я буду только приветствовать ваши предложения.
Он вернулся на свое место, пока остальные читали текст.
— Я понимаю, это серьезный шаг. Но только подумайте: объединившись, мы сможем предложить городу наш талант, нашу энергию и наши идеи, как сделать жизнь лучше. Если мы ничего не предпримем, он останется на своем месте и все будет как прежде: администрация, погрязшая в безделье, отсутствие воображения, никакой свежей крови…
— Я думаю, Бремер многое сделал на своем посту, — перебил его Йенс Хольк.
— Согласен! — воскликнул Хартманн. — Именно такой человек нужен был двенадцать лет назад. Сейчас…
— Это Копенгаген, а не рай. Пока в твоих предложениях я не увидел никаких доказательств того, что ты станешь таким же хорошим мэром. Скорее, наоборот.
— Я рад, что мы говорим откровенно. Но давай посмотрим, что думают по этому поводу избиратели.
— И к тому же, — добавил Хольк, — ты в плохих отношениях с парламентом. Одна из основных задач мэра — обсуждать бюджет города. Если парламент ненавидит тебя, он лишит город денег. Я действительно не вижу…
— С парламентом нужно говорить с позиции силы. Если бы мы заключили пятисторонний альянс… — Его рука взлетела над столом в широком жесте. — Тогда у нас стало бы гораздо больше власти, чем имеет Бремер. Как ты не понимаешь этого?
Йенс Хольк поднялся с места:
— Нет, не понимаю. Прости, Троэльс, но я в тебя не верю.
— Ты даже не взглянул на мои предложения?
— Взглянул. До свидания.
Маи Йуль тоже собралась уходить.
— Без Йенса нам это в любом случае не потянуть, — сказала она.
Остальные последовали за ней.
Когда кабинет опустел, Хартманн, сидя в голубоватом неоновом свечении «Палас-отеля», думал, не поторопился ли он. Примеров столь широкой коалиции история не знала. Возможно, он сошел с ума. Хотя, с другой стороны, сумасшествие в политике иногда играет свою роль. Когда старый порядок разваливается, некоторый хаос неизбежен. Вот тогда смельчаки и наносят свой удар.
И он здесь не единственный смельчак.
Мортен Вебер предупреждал, что Хольк сразу откажется от альянса и что другие последуют его примеру, а Вебер редко ошибался в своих оценках. Еще он сказал, что предложение Хартманна не останется неуслышанным, что его обдумают после встречи и что довольно скоро следует ждать звонков.
Хартманн налил себе бренди.
Ждать пришлось всего семь минут. Телефон зазвонил. Он взглянул на определившийся номер и рассмеялся.
Йенс Хольк ждал его во дворике ратуши, курил возле фонтана среди зарослей дикого винограда и плюща.
— Ты опять закурил, — заметил Хартманн, кивая на сигарету. — Напрасно.
— Да уж, дурная привычка.
Хольк был всего на пару лет младше Хартманна, примерно того же сложения и роста, начинал активистом студенческого движения; на первый взгляд он был еще довольно моложавым, но неудовлетворенность достигнутым уже сказывалась на его внешности. Темные волосы, модные очки в черной оправе, лицо строгого учителя — в последнее время он редко улыбался. И редко брился. В общем, выглядел неважно.
— Ясно ли я выразил свою позицию? — спросил Хольк.
— Весьма. Но тогда зачем ты позвонил?
— Подумал, не надо еще ли что-нибудь уточнить, — произнес он, глядя в сторону.
— Йенс, надо что-то делать. Город пущен на самотек. Администрация Бремера дезорганизована. Финансы в беспорядке. Он слышит только себя.
Хольк затянулся сигаретой, пуская дым над фонтаном.
— Он похож на умирающего короля, — добавил Хартманн. — Все знают, что он недолго пробудет в этом мире, но не хотят об этом говорить из вежливости или из страха, что старик их услышит.
— В таком случае не лучше ли дождаться похорон?
Хартманн оглянулся, проверяя, нет ли кого поблизости. Во дворике никого, кроме них, не было.
— Ты слышал о его поездке в Латвию? — спросил он.
Хольк вскинул голову — он состоял в ревизионном комитете. Риэ Скоугор и там наводила справки.
— Да. А что?
— Официально считается, что это была деловая поездка. Встреча по поводу возможного инвестирования. Но расходы…
— Как, Троэльс, неужели ты копался в чужом белье? Ты же числишься в «хороших мальчиках».
— По крайней мере, я не залезаю в городской бюджет.
— Мы проверяли счета, там все в порядке.
— То, что вам показали, очевидная подделка. Тысячи…
— Ради бога, Троэльс, это твоя новая политика? Мне не жалко, если Бремер отщипнет себе что-то тут или там. Он старый человек и вкалывал все эти годы как проклятый, с утра до ночи, несмотря на крошечный оклад.
— То есть пусть все остается как есть?
— Кто-то должен быть мэром. Или ты искренне считаешь, что ты не такой?
— Дай мне шанс.
— А с парламентом у тебя действительно не ладится, вот что самое главное. Они тебя не любят, Троэльс. Им не нравится, что ты постоянно красуешься перед телекамерами, что от тебя млеют женщины, им не нравится твое ханжеское самодовольство. — Хольк издал резкий короткий звук — рассмеялся. — Я не о себе говорю, я давно тебя знаю и могу отличить плакат от человека. Но скажите мне: ради чего все это — ради Копенгагена? Или ради Троэльса Хартманна? Что для тебя важнее?
— Ты за этим меня позвал?
— В основном да, — сказал Хольк, потом выбросил сигарету в фонтан и ушел.
Через десять минут он обсуждал это с Мортеном Вебером.
— Ты напрасно тратишь время на Холька, — заявил Вебер. — Это же ручная собачонка Бремера.
— Тогда бросим ему кость, от которой он не сможет отказаться. Им было интересно, Мортен. Они колебались. Если я уговорю Холька, остальные выстроятся к нам в очередь в ту же секунду. У нас есть что-нибудь поесть?
Вебер поклонился, сказал:
— К вашим услугам.
Потом ушел за едой для Хартманна.
— А если мы не уговорим Йенса Холька, то утонем? — спросила Риэ Скоугор. — Она сидела на столе, поставив ноги на его стул и уперев подбородок в сложенные руки. Альтернатива явно не радовала ее.
— Нет, — кипятился Хартманн. — Мы знаем наши силы. Мы справимся.
Скоугор вытянула руку, согнула ее в локте:
— Смотри, какая я сильная. Потрогай.
Хартманн рассмеялся, подошел, сжал пальцами ее бицепс:
— Неплохо. И заодно…
Он нагнулся к ней, ее руки обвили его шею. Они поцеловались. Серый деловой костюм слился с черным строгим платьем.
Она замерла в его объятии, произнесла мечтательно:
— Кажется, это было так давно.
— Когда выборы закончатся, я отвезу тебя в такое место, где есть самая большая, самая мягкая, самая теплая постель…
— Когда выборы закончатся?
— Или раньше.
— Это обещание политика?
Хартманн оторвался от нее с улыбкой:
— Нет, это мое обещание. Позвони отцу, пусть он поговорит с министром внутренних дел. Я хочу знать, что должен сделать, чтобы в парламенте обо мне заговорили благосклонно. Достаточно одного слова, Хольк узнает.
Вернулся Мортен Вебер, неся тарелку с бутербродами.
— На парковке полно полицейских, — сообщил он.
— Что они там делают? — спросила Скоугор.
Вебер хмурился:
— Откуда мне знать?
Лотта Хольст была на одиннадцать лет младше своей сестры Пернилле и достаточно привлекательной, чтобы шестой год удерживать место за стойкой бара в «Клубе разбитых сердец». Заведение обслуживало бизнесменов, высших чиновников и всех тех, кто готов был заплатить двести крон за слабый коктейль. Находился клуб недалеко от гавани Нюхаун, на пути у туристов, желающих прокатиться по каналу или перекусить в ресторане.
С заколотыми наверх волосами, блестящей помадой на губах, в откровенном, в обтяжку топике на бретельках, открывающем большую часть живота, и с приклеенной скучающей улыбкой на лице, она подавала бутылки шампанского и водки под несмолкаемый грохот музыки.
Деньги тут платили хорошие. Чаевые приносили еще больше. И иногда случались сюрпризы.
Около одиннадцати ей сказали, что к ней посетитель.
Лотта вышла в фойе и увидела там Пернилле в неизменном бежевом плаще со спутанными волосами. Смущенная непрезентабельным видом сестры, она приложила ладонь ко лбу — этот жест у нее остался с детства.
Пернилле была симпатичной, но красавицей всегда считалась она. Все так говорили. И никто не мог понять, почему замуж вышла не она, а Пернилле, пусть и за такого неотесанного мужлана, как Тайс.
Сестра раскачивалась взад и вперед, выглядела она ужасно. Рядом с гардеробом была небольшая кладовая, и они пошли туда. Сели на упаковки пива, и Лотта спросила, что случилось.
— Прости, не хотела отвлекать тебя от работы, — начала Пернилле.
— Тогда почему… Ну, не важно. Мальчики у мамы, с ними все в порядке.
— Знаю. Я ей звонила.
— Мне нужно идти работать, Пернилле.
— Да, знаю.
— От Тайса есть новости? Когда он возвращается?
— Нет. Адвокат делает все возможное.
Она плотнее запахнулась в грязный плащ, хотя в кладовке было душно.
— Нанна ничего тебе не говорил о… — Слова умерли, не родившись.
— О чем?
— Не знаю. Вы были так близки с ней. Как сестры. — В ее глазах мелькнуло что-то похожее на обвинение. — Ближе, чем я.
— Ты была ее мамой.
Пернилле заплакала:
— Она тебе все рассказывала! А мне ничего не говорила.
Дверь была открыта. На них поглядывал один из охранников.
— Она не…
— У Нанны была жизнь, о которой я ничего не знала. Я уверена в этом!
— Не понимаю, о чем ты, Пернилле.
— Что она тебе говорила? Она злилась на нас? На меня? На Тайса?
— Нет…
— Мы иногда ругались с ней. Она всегда куда-то спешила — приходила, уходила. Брала что хотела. Носила мои вещи.
— Мои вещи она тоже носила, — сказала Лотта. — И всегда без спроса.
— Да? — Снова слезы из-под сомкнутых век. Лотта Хольст не хотела быть свидетелем ее мучений. — Она ненавидела нас?
Лотта положила руку на плечо сестры:
— Конечно нет. Она любила вас. Вас обоих. И братьев. Она никогда ничего такого не говорила.
— Не говорила?
— Нет.
— Значит, это все я сама придумала?
Охранник подавал ей какие-то знаки. Официанткам не разрешалось отлучаться из зала, во всяком случае не более чем на пять минут в час.
— Этим летом что-то случилось, — сказала Пернилле. — Между ней и Тайсом. — Она закивала, словно вспомнила что-то конкретное. — Сейчас, когда я думаю об этом, я понимаю. Раньше она всегда была папина дочка. Вертела Тайсом как хотела. А потом они внезапно перестали бывать вместе. Мне она ничего не объяснила.
— Тайс считал, что ей еще рано уезжать от родителей. Она хотела жить самостоятельно и огорчалась, что он не позволяет. — Лотта пожала плечами. — Только и всего. Ей же было девятнадцать, уже не ребенок.
— Ты уверена, что в этом дело?
— Слушай, ты напрасно накручиваешь себя. Тайс хороший отец. Даже если порой делает глупости.
Старший смены подошел к кладовке, окликнул Лотту.
— Мне пора, а то уволят. Пернилле… — Она сжала руки сестры. — Я приду к вам завтра, мы обо всем поговорим, я помогу тебе. Мы справимся.
Она помогла Пернилле подняться, обняла ее, проводила к выходу. В течение следующих шестидесяти минут она разносила богатым мужчинам напитки и улыбалась на их заигрывания. Когда настало время очередного перерыва, она закрылась в туалете, достала кокаин, вдохнула длинную дорогую полоску и постаралась не разреветься.
Вторник 11 ноября
Восемь утра. Лунд смотрела записи камер видеонаблюдения с парковки напротив здания муниципалитета — в который раз. Семья, дети с шарами, серебристое «вольво»; на заднем плане трогается с места и уезжает черный «форд».
Пришел Майер с новостями. Никаких связей между Нанной Бирк-Ларсен и городской администрацией пока не установлено. Похоже, она даже пропустила школьную экскурсию в ратушу.
— Я еще раз просмотрел ее вещи, — добавил он. — То кольцо с ключами, которое мы нашли…
Он показал ей прозрачный пакетик.
— И что с ним?
— Это не ее ключи. Не от дома.
Лунд вспомнила, что хотела вернуться к вопросу о ключах позже, но так и не вернулась. Она взяла у Майера пакет для вещдоков. Самые обычные ключи, каких сотни.
— Не похоже, чтобы они подходили к какой-либо двери в ратуше, — сказал Майер. — Там у них везде замки старинные, вычурные такие. Не знаю…
— Потом, — решила она. — Слушайте, эту картинку можно увеличить? Вдруг получится разглядеть лицо водителя.
— Теоретически возможно.
— Тогда давайте сделаем это.
Майер сомневался.
— Букард же сказал, что в мэрии все чисто.
Она показала на стопку отчетов:
— Здесь об этом ничего не говорится.
— Но вы же сами его слышали. Я не хочу в этом участвовать. — Он подошел и сел рядом, с видом почти униженным. — Мне не очень приятно говорить такое, но… — Он обвел взглядом кабинет. — Это мой последний шанс. На моей прежней работе не все сложилось удачно.
— На прежней работе?
— Это я обобщил. На моих прежних работах. Так или иначе, мне позарез нужно удержаться здесь.
— Так вот почему он не отстранил нас от дела, — осенило ее. — Потому что мы будем делать так, как нам велят.
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 29 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |