|
— Уходите! — крикнула она.
Репортер вышел из гаража. Она швырнула его визитку в корзину для бумаг.
По лестнице спустился Тайс Бирк-Ларсен с детской шапкой в руке.
— Может, я сам отвезу их в школу?
— Нет! Мы уже говорили об этом. Почему ты все время повторяешь одно и то же?
Он понуро стоял у стены.
— Ладно. Встретимся на собрании.
— Эмиль! — крикнула она пронзительно. — Я же просила тебя, не надо это брать. Когда ты будешь, наконец, слушаться?
Бирк-Ларсен осторожно забрал из цепких пальчиков Эмиля игрушку.
— Будьте умницами, ребятки! — сказал он и погладил их по головам.
Квартира, принадлежавшая либералам, была покрыта отметками криминалистов: наклейки, стрелки, цифры, меловые контуры…
Троэльс Хартманн стоял в гостиной возле рояля. С ним была адвокат.
— Я припарковал машину и поднялся сюда.
— Вы видели кого-нибудь в подъезде или возле дома? — спросила Лунд.
— Не припомню. Да я и не смотрел особенно по сторонам. Это был просто…
— Что?
— Просто еще один вечер.
Лунд не торопила его, ждала, что Хартманн сам продолжит. Политик смотрел на разбитый вдребезги столик. На расколотое зеркало. На смятые простыни на широкой кровати в спальне.
— Что здесь произошло? — спросил он, потрясенный.
— Расскажите, что вы делали, когда вошли, — сказала Лунд вместо ответа.
— Я повесил пиджак на вешалку. Помню, у меня болела голова. Неделя была тяжелая.
Он подошел к письменному столу у окна. Майер последовал за ним.
— Я сел здесь. Немного поработал над речью.
— Что за речь? — спросил Майер.
— Для спонсоров и предпринимателей. Мы надеялись получить больше поддержки на конференции в выходные.
Лунд поинтересовалась, что он сделал с ключами от «форда».
Он посмотрел на разбитый журнальный столик:
— Я оставил их вот здесь. Они мне больше не были нужны.
— Не понимаю, — сказал Майер. — Какой смысл ехать сюда, чтобы написать речь? Почему нельзя сделать это дома?
Хартманн задумался, прежде чем ответить.
— Наверное, в разных местах работается по-разному. Дома меня все отвлекает. А здесь… — Он обвел взглядом комнату: белый рояль, канделябры, бархатные обои, дорогая мебель. И битое стекло. — Здесь я как будто на маленьком острове. Тут легко думается.
— Почему вы отпустили на выходные своего водителя? — спросил Майер.
— Он бы мне не понадобился. На конференцию меня собиралась везти Риэ. Не было смысла заставлять его сидеть без дела.
— Итак, вы отпустили водителя, сами взяли машину из автопарка своего штаба со стоянки мэрии? А потом оставили ее здесь?
— Это противозаконно? Я написал речь. Потом около половины одиннадцатого пешком пошел к Риэ. Вот и все. Что еще вам сказать?
— Этого достаточно, — вмешалась адвокат. — Мой клиент оказал вам всю посильную помощь. Если вопросов больше нет…
Лунд подошла к окну, посмотрела на улицу. Майер становился все раздраженнее.
— И как речь, Троэльс? Удалась? — осведомился он.
— Вполне. Спасибо, что спросили.
— Пожалуйста. Значит, вы пробыли с бизнесменами и спонсорами весь уик-энд?
— Да. — Он запнулся, как будто Майер подставил ему подножку. — Вообще-то, по большей части с ними общалась Риэ. Я свалился с простудой, пролежал в постели до воскресенья.
Лунд вернулась к ним.
— Сколько вы выпили, находясь здесь? — спросила она.
— Это не имеет отношения к делу, — вставила адвокат.
— Криминалисты нашли в квартире бутылку из-под бренди и стакан с вашими отпечатками.
— Ах да. Я действительно выпил немного бренди. Чтобы справиться с простудой.
— Бутылка — это, по-вашему, немного?
— Она была почти пустая.
Лунд пролистала свой блокнот.
— Домработница в тот день делала закупки. Она утверждает, что пополнила все запасы.
Хартманн глянул на адвоката:
— Она бы не выбросила бутылку, если там еще что-то оставалось. Да, я выпил, что из этого?
Лунд молча смотрела на него.
— В тот день была годовщина нашей свадьбы. Мы с женой…
— Так это был особенный день для вас? — сказал Майер.
— Это не ваше дело!
— Вы принимаете успокоительное, — продолжила Лунд. Она взяла со стола пакет с вещественным доказательством. — Мы нашли ваши таблетки.
— Неужели вы готовы на любую низость? Ради чего? Или Бремер обещал вам повышение?
— Алкоголь и сильнодействующие препараты, — покачал головой Майер. — Я в шоке. Вы же политик. Завесили своими портретами весь город. А вы знаете, что это опасный коктейль? Как же так?
— Да, я выпил. Но уже несколько месяцев я не принимал никаких лекарств.
— То есть у вас просто выдался паршивый денек, вы это хотите сказать?
Хартманн ходил по гостиной взад и вперед, глядя на метки, которыми были испещрены стены.
— Вы выпили целую бутылку крепкого спиртного, — продолжал Майер, — приняли парочку веселящих пилюль. Или больше?
— Это становится утомительным.
— Утомительно слушать ваши заверения в том, что вы приехали сюда, напились в стельку и тем не менее точно помнили, что ушли из квартиры в половине одиннадцатого.
— Да! Представьте себе, я помню! И еще я помню, к каким выключателям прикасался. Сколько раз ходил в туалет. Вам интересно? Давайте я возьму вас за руку и мы вместе сходим проверить кнопку лифта…
— Вы поехали на лифте? — спросила Лунд.
— Да. Невероятно, но факт. Я поехал на лифте.
Лунд покачала головой:
— Управляющий зданием утверждает, что в ту пятницу лифт не работал.
Он раскинул руки:
— Ну значит, я пошел по лестнице! Какая разница?
— Хартманн рассказал вам, что он делал в квартире, — повторила адвокат. — Риэ Скоугор подтвердила, что после этого он пришел к ней. — Она взяла Хартманна под руку и повела к входной двери. — Мой клиент сотрудничал с вами, насколько это было возможно. Нам больше нечего здесь делать.
Полицейские посмотрели им вслед.
— Почему этот гад все время врет нам? — вскричал Майер.
Лунд смотрела на чуть смятые простыни в спальне. Никто не лежал на них. На кровати просто посидели, возможно — поговорили.
— Куда же пошла Нанна? — пробормотала она.
Хартманн проезжал мимо длинных охряных казарм Нюбодера, когда ему дозвонился Мортен Вебер:
— Ну, как прошло?
Вопрос показался ему странным. Вряд ли он предполагал более одного варианта ответа.
— Все прошло нормально, Мортен. В чем дело?
— Ты помнишь Дорту? Она у нас временно работала на подмене.
— Не очень.
— Ну, такая приятная женщина? У нее еще спина болела. Я посоветовал ей своего иглотерапевта.
— Да-да, помню, кажется. И что с ней?
Машина катилась по длинной Сторе-Конгенсгаде: кафе и магазины, по левую руку — великолепный купол Мраморного собора.
— Она рассказала мне кое-что интересное.
Хартманн ждал продолжения, но, поскольку Вебер молчал, спросил:
— Что именно?
— Я бы не хотел говорить об этом по телефону.
— Господи, Мортен! Неужели ты думаешь, что и телефон мой прослушивается?
Помедлив, Вебер ответил:
— Может быть. Не знаю. Нам надо поговорить с Олавом. Ты был прав.
Группа поддержки скорбящих собралась в холодном помещении при церкви: десять человек вокруг пластикового стола в пустом безрадостном зале.
Бирк-Ларсены сидели на соседних стульях и слушали истории чужого горя. Рак и автомобильные аварии, сердечные приступы и самоубийства. Слезы живых и молчание мертвых.
Пернилле не слушала. Тайс Бирк-Ларсен кивал, но ничего не говорил.
За окном на голых ветках дерева рвался и вился на ветру потрепанный белый шарфик — словно потерянная молитва.
Когда подошла их очередь, они едва сказали несколько слов. Никто не давил на них. Да, собственно, и внимания никто не обратил — лишь один худощавый мужчина, который гордо держал высоко поднятую голову, даже когда говорил о своем умершем сыне.
Наверное, дело в смущении, думал Бирк-Ларсен. Ему было, в общем-то, все равно. Инспектор социальной службы ясно сказала: либо на собрания, либо обратно в тюрьму. Поэтому он пришел сюда и даже надеялся, что будет какая-то польза. Хотя, при взгляде на отрешенное лицо Пернилле, теперь сомневался в этом.
Ничто не поможет, кроме правды. Только тогда несчастье, постигшее их, уйдет в прошлое. Только тогда они смогут отпустить его. Но правда казалась еще более недостижимой, чем когда-либо.
На улице он предложил положить ее велосипед в кузов фургона и отвезти ее домой.
— Хочу подышать, — сказала Пернилле.
— Ты уверена?
— Увидимся дома.
Она повела велосипед через парковку к выезду на проезжую часть. Там ее неожиданно остановил тот худощавый мужчина из группы. Его звали Петер Лассен.
— Мы не успели толком познакомиться на собрании.
Она пожала его протянутую руку.
— Надеюсь, вам хоть немного поможет наше общение.
— Да, конечно…
Он посмотрел на нее внимательно:
— По-моему, вы так не думаете.
Она хотела уйти, но передумала.
— Я помню, каким нелепым это казалось мне в первый раз, — продолжал Лассен. — Как можно поделиться тем, что ты чувствуешь? Ты думаешь, что твоя боль особенная, не такая, как у других. Так и есть.
— Если мне понадобится ваш совет, я спрошу, — сказала Пернилле с внезапной злостью.
Она отбросила велосипед и быстро пошла вперед, чувствуя, как набегают слезы.
У дороги она остановилась, устыдившись своего поведения. Этот человек был вежлив и любезен. Он не заслужил ее грубости и сарказма.
И она вернулась, попросила прощения.
На лице Лассена появилась робкая, добрая улыбка.
— Не нужно извиняться. Разрешите угостить вас кофе.
Момент нерешительности, и она согласилась.
В крошечном кафе было пусто. Они устроились у окна с капучино и бисквитами.
— В январе будет пять лет. Я тогда приготовил лазанью. Мы сидели за столом и ждали его возвращения.
За окном, выстроившись парами, шла большая группа малышей. Детский сад на прогулке. Лассен улыбнулся, глядя на них.
— Мы поставили новые батарейки для фонаря на его велосипед. Он хорошо знал дорогу. Мы ездили этой дорогой вместе несколько раз.
Он помешал кофе, к которому не притронулся.
— Нам сказали, что это была красная машина. Полиция нашла краску на одной из педалей. — Он качнул головой и, к ее удивлению, засмеялся. — Я потом часто сидел на повороте, выглядывая поцарапанную красную машину. Каждый вечер примерно в то время, когда это случилось. — Он развел руками. Она обратила внимание на его тонкие бледные кисти. — Машина так и не появилась. Тогда я стал сидеть там весь день. И опять ничего. — Усмешка снова тронула его лицо. — В конце концов я не мог ничего делать, только сидел и ждал. День и ночь. Смотрел на машины. Думал, что вот-вот она появится. И когда это произойдет, я вытащу этого подонка и…
Лассен прикрыл глаза на мгновение, и она увидела, что ему по-прежнему больно.
— Жена пыталась меня остановить. Но разве я мог? Как? Я потерял работу, потерял друзей. — Он отодвинул чашку и бисквит. — И однажды я вернулся домой и обнаружил, что ее тоже нет.
За окном на тротуаре остановилась женщина, она держала за руку ребенка. Готовилась перейти дорогу. Заурядные моменты жизни, но такие особенные для нее, для Лассена и для других, кто пережил подобное. Ничего более ценного и дорогого для них не существовало.
— Боль потери не отпускает меня ни на секунду. Красная машина отняла у меня не только сына, она отняла все, что я имел. Но я так и не нашел этого человека. Пернилле?
Она отвернулась от окна, встретилась с ним взглядом.
— Вы понимаете, о чем я говорю?
— Но вы все равно не перестаете искать? Разве вы сможете забыть? Разве сможете сдаться?
Лассен мотнул головой. Он казался разочарованным.
— Так думать неправильно.
— Но вы не можете не думать. Вы постоянно возвращаетесь к одной мысли — где он, где эта машина? Вы не в силах перестать. Обманывайте себя сколько хотите, прячьтесь от себя. Это не в вашей власти.
— Нужно отпустить…
Она начала понемногу уставать от его проповеди.
— Тогда скажите мне, что вы забыли. Что смирились с тем, что убийца, отнявший у вас сына, все еще ходит где-то там. — Взгляд за окно. — И возможно, снова убьет чьего-то ребенка.
— А если его так и не найдут? — сказал Лассен. — Вы запрете себя в этом аду навечно?
— Его найдут. Если не полиция, то я сама.
Он моргнул, и снова на его лице мелькнуло разочарование.
— И что потом? — спросил Лассен.
— Прошу меня извинить. Мне пора забирать из школы сыновей. — Она поднялась со стула. — Спасибо за кофе.
В кабинете Хартманна Вебер вновь накрывал стол — бутерброды и кофе. В дверях появилась женщина, и Хартманн не сразу смог вспомнить ее имя… Нетта Стьернфельтт.
Он быстро встал, прошел к двери, заметив, как вскинулась от стола голова Скоугор.
Она была такой же красивой, как он ее запомнил, стройной и изящной. И с тем же тревожным, требовательным блеском в глазах.
— Прости меня, Троэльс, — сказала она. — Я не хотела вот так врываться к тебе.
— Сейчас не лучшее время.
— Я хотела извиниться, если сказала что-то лишнее.
— Ты не виновата. Мне не надо объяснять, что такое полиция.
— Они так неожиданно появились, стали задавать вопросы. Как-то добрались до писем и… Мне казалось, они знали все.
— Да, я разговаривал с полицией, — сказал Хартманн. — Не бойся. Больше никто не узнает. Все будет хорошо.
Она стояла так близко. Ее рука легла на лацкан его пиджака.
— Спасибо, что пришла. Но я сейчас действительно очень занят.
Ее пальцы скользнули по пиджаку вниз.
— Понимаю. Позвони мне, если тебе что-нибудь понадобится. Я буду рада помочь. — Она улыбнулась. — Во всем.
Ее рука осмелела, прикоснулась к белой рубашке, прижалась плотнее. Хартманн отступил на шаг.
— Ладно, — сказала она. — Я пойду.
— Так будет лучше.
Он вернулся в кабинет, встал рядом со Скоугор, погруженной в чтение. Вебер, как обычно в таких случаях, предпочел удалиться.
— Она… она приходила попросить прощения.
Скоугор не отрывала глаз от документов.
— Ты не доверяешь мне? — спросил Хартманн.
Молчание.
Он сел на ее стол, заставил взглянуть на него.
— Не отталкивай меня, Риэ. Это все в прошлом. Я же говорил тебе.
Она отгородилась от него, сложив на груди руки, уставилась в потолок влажными несчастными глазами.
— Риэ!
Стук в дверь. Не дожидаясь приглашения, в кабинет вошел Олав Кристенсен.
— Мне передали, что вы хотели со мной поговорить, — сказал он.
— Мортен! — позвал Хартманн.
Они усадили чиновника напротив. Вебер положил перед собой материал, собранный за последние дни.
— Вы проявляли сильный интерес к квартире, Олав, — сказал он.
— Нет. Ничего подобного. Я просто устроил туда несколько гостей. — Он указал на Хартманна. — С разрешения заместителя мэра.
— Хартманн всего лишь подписывает служебные записки. Ваши гости ни разу не появились.
Его напускная наглость давала трещины.
— Чего вы от меня хотите? Я что, администратор гостиницы? Я только делал то, что мне говорили. Может, мне уже адвоката звать пора?
— Вы сами пользовались квартирой? — спросил Хартманн.
— Не понимаю, о чем вы.
Вебер положил перед ним листок бумаги:
— Шесть месяцев назад вы спрашивали у Дорты, свободна ли квартира на выходных.
Кристенсен взял распечатку собственного письма, прочитал его.
— Если я правильно помню, нужно было разместить поляков, которые делали отчет о системе социального обеспечения.
— Польская делегация жила в гостинице! — отчеканил Вебер. — Я ужинал с ними. Не пытайтесь нас обманывать!
— Да? Ну, тогда я не помню.
Перед ним появился еще один листок.
— За последнее время вы несколько раз бронировали квартиру для людей, которым она была не нужна. Никаких форм при этом никто не заполнял, то есть в архиве об этом ничего нет. Если бы не Дорта…
— Дорта здесь больше не работает. А у людей иногда меняются планы. Так бывает…
— Мы похожи на идиотов? — Хартманн показал по очереди на Вебера, на Скоугор, которая записывала весь разговор, на себя. — Или мы вчера родились?
— Не надо винить меня в своих проблемах. Я тут ни при чем.
— Последний раз спрашиваю: вы бронировали квартиру для себя?
— Будьте осторожнее в своих обвинениях против меня…
— Нет, Олав, это вам надо быть осторожнее. — Хартманн выждал несколько секунд перед следующим вопросом. — Это вы привели туда девушку?
— Разумеется, нет.
— Это вы сделали дубликаты ключа? Вы пользовались моим компьютером?
Кристенсен рассмеялся:
— Так, значит, в партии либералов уже ищут козла отпущения?
Риэ Скоугор подвинула через стол бумагу:
— Сегодня утром нашу сеть проверила служба безопасности. Оказалось, кто-то подключался ко всем нашим компьютерам и отслеживал все наши действия, видел наши пароли, читал нашу почту.
— Я-то тут при чем?
— Вы дипломированный специалист по компьютерной инженерии. Вы это и сделали.
— Я? Государственный служащий? Ну нет. — Он ухмыльнулся Хартманну через стол. — Вот он пусть дает объяснения, а не я. В газетах все написано.
— Я сам отвезу тебя в полицию, — прорычал Троэльс Хартманн.
— Он не убивал девушку, Троэльс! — пронзительно крикнула Скоугор. — Он был на приеме, вместе с нами. Он не мог быть в квартире в это время.
Олав Кристенсен откровенно потешался над ними.
— Знаете что? — сказал он, вставая. — Оставлю-ка я вас разбираться с этим без меня. Ну вы даете… — Он снова рассмеялся, тряся головой. — Все-таки прав Бремер: плохи ваши дела.
— Если не ты, то кто? — взревел Хартманн.
У двери стояла коробка с рождественскими украшениями. Кристенсен выудил мишуру, помахал ею с издевательским смешком:
— Может, Санта-Клаус?
Майер подытоживал все, что им удалось узнать:
— Хартманн встречался в квартире со множеством женщин. Несколько месяцев назад перестал. Потом начал снова.
За оконным стеклом вспыхивали синие маячки патрульных машин.
— Он попытался удержать Нанну Бирк-Ларсен. Ревновал. Договорился встретиться с ней. И они разругались.
— Кто-то должен был хоть что-то заметить, — сказала Лунд. — Разносчик газет. Сторож на парковке.
— Но никто ничего не заметил. Давайте снова вызовем Скоугор.
— Она ничего не скажет.
— Откуда вы знаете? В прошлый раз с ней говорили вы. — Он одернул на себе шерстяной джемпер на молнии. — А у меня есть подход к женщинам.
Лунд взглянула на него, вздохнула, покачала головой.
— Он ни разу не звонил Нанне, — сказала она. — И в тот вечер его телефон был отключен с половины одиннадцатого.
— Подход к женщинам, — раздельно повторил Майер.
Она потрогала виски. Надвигалась мигрень.
— Ладно, — сказала Лунд и бросила на стол бумаги.
— Решено, — объявил Майер.
Он ушел своей подпрыгивающей походкой. Лунд не могла избавиться от ощущения, что в свое время арестовывала кого-то очень похожего на Яна Майера.
Она снова вернулась к отчетам мобильного оператора. Кто-то позвонил Хартманну в десять двадцать семь, за пару минут до того, как он выключил свой телефон. Значит, где-то должна быть расшифровка всех звонков. Она поискала ее, нашла. Просмотрела фамилии. Подумала, не сказать ли Майеру, но вместо этого надела пальто.
Вернувшись на Сторе-Конгенсгаде, она зашла во двор и стала разглядывать пожарные лестницы, идущие по всему тыльному фасаду знания.
Нетта Стьернфельтт прибыла через десять минут после звонка Лунд.
— В чем дело? — спросила она. — Я все вам рассказала…
— Вы сказали, что не говорили с Хартманном уже несколько месяцев.
— Это так. Мне надо торопиться, у сына заканчиваются занятия в молодежном клубе.
— Но вы звонили ему в ту пятницу. Тридцать первого октября в десять часов двадцать семь минут. Я могу это доказать. Могу доказать, что вы солгали.
Женщина теребила кожаные перчатки.
— И не в первый раз, — сказала Лунд.
Нетта Стьернфельтт оглянулась, проверяя, нет ли кого-нибудь рядом.
— Я обещала мужу больше не встречаться с ним.
Лунд молча ждала продолжения.
— Я скучала по нему. Хотела увидеть.
— Что он сказал вам, когда вы позвонили?
— Сказал, что все кончено. Чтобы я перестала ему звонить.
— И что вы сделали?
Она не ответила и повернулась, чтобы уйти.
— Вам выписали штраф в тот вечер. Вы припарковались слишком близко к повороту — здесь, на Сторе-Конгенсгаде. — Лунд догнала ее. — Не повезло. Со мной тоже так бывает.
— Мой муж узнает?
— Просто расскажите мне, что случилось.
Стьернфельтт посмотрела сначала в один конец длинной пустой улицы, потом в другой.
— Мне не нравилось, как он оборвал наши отношения. Я была дома, одна. Сходила с ума.
— Поэтому вы приехали сюда, чтобы увидеться с ним. В котором часу, Нетта? Это важно.
— Разве на парковочном талоне не указано время?
— Я хочу услышать это от вас.
— Было около полуночи. В окнах горел свет. Поэтому я позвонила в домофон.
Лунд взглянула на блестящую латунную табличку с номерами квартир на двери.
— Он впустил вас?
— Нет, — сказала она с горечью. — Вообще не реагировал. Мне пришлось жать на кнопку несколько минут, прежде чем кто-то снял трубку домофона.
— И тогда вы поговорили с ним?
— Ни с кем я не поговорила, кто бы это ни был… — Она пожала плечами. — Тот человек не сказал ни слова.
— Вы ничего не слышали?
— Я пыталась уговорить открыть мне дверь. Но там повесили трубку.
Лунд посмотрела на красно-коричневую кирпичную стену, уходящую вверх.
— И вы поехали домой?
— Нет. Я так злилась на него, что пошла во двор и стала выкрикивать его имя.
Они вместе прошли под арку и остановились посреди внутреннего дворика.
— Сначала ничего не происходило. А потом я увидела в окне силуэт. — Она замолчала и подняла глаза на окна четвертого этажа. — Это был не он.
— Что вы имеете в виду?
— Это был не он! Кто-то другой.
— Разве вы могли рассмотреть с такого расстояния? Да еще в темноте. Вы уверены, что это был другой человек?
— Вы так сильно хотите обвинить Троэльса?
— Я хочу одного: правды. Почему вы решили, что там был не он?
— Тот, кто был в окне, показался мне ниже ростом. Троэльс высокий. И всегда держится прямо. А тот человек… — Она бросила попытки сформулировать разницу. — Я знаю точно: это был не Троэльс Хартманн.
Лунд пришлось удовольствоваться этим заключением.
— И еще… — добавила Нетта Стьернфельтт. — Он смотрел прямо на меня. И мне стало не по себе. Я больше не захотела здесь оставаться. Троэльса в квартире не было, и я ушла.
Пернилле везла мальчиков домой и слушала, как они препираются на заднем сиденье. Обычно их маленькие ссоры не могли вывести ее из равновесия. Но теперь…
— Это моя, — говорил Антон. — Отдай! Отдай! Свою надо было брать.
— Мам, скажи, чтоб он отстал!
Движение было плотным, вечер — дождливым. Их голоса переполняли ее мозг, но не настолько, чтобы заглушить черные мысли.
— Ты вредина!
— Скажи ему, мам! Я уже давно не играл с этой машинкой!
— Вы не можете играть по очереди?
Родителям свойственно изрекать подобные глупости: делитесь тем, что у вас есть, ведите себя тихо, будьте послушными, скажите нам, куда вы идете, что делаете, о чем думаете. И о ком.
— Мам! Он меня обижает!
— Заткнись! — завыл Антон. Или Эмиль.
Когда они ныли, их невозможно было отличить.
— Моя! Моя! Моя!
Как два маленьких кипящих чайника со свистком на носике.
Среди машин она увидела небольшой просвет, рванула руль вправо, зная, что пристегнутых ремнями мальчишек качнет в их креслах, потом вдавила тормоз. Под испуганный вопль детей машина ударилась о поребрик. Вокруг с бранью разбегались пешеходы.
Вот тогда они притихли, глядя на нее, застывшую на водительском сиденье, и на людей, огибающих машину.
Никаких повреждений. Они всего лишь в безумном рывке выскочили с ровного безопасного пути, который и есть жизнь.
— Мама? — произнес тихий детский голос.
Она посмотрела в зеркало заднего вида на их лица. И испытала шок от того, что сделала. От того, что внесла в их юные хрупкие жизни такой страх.
— Пусть Эмиль берет машинку, — сказал Антон. — Мы будем по очереди играть.
Она снова плакала. Слезы текли по щекам, размывая вечерний мрак. Руль стал слишком тяжелым. В машине пахло детьми, бензином и сигаретами Тайса.
— Мама! Мамочка?
Тайс Бирк-Ларсен готовил ужин, когда в дверь вошли мальчики.
— Как вы поздно, — сказал он. — Что-нибудь случилось?
— Я забирала детей из школы, я же говорила тебе.
— Знаю, но уже столько времени. Я уже всем позвонил. И Лотте…
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 35 | Нарушение авторских прав
<== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |