монарху,
быстрая и почти тотальная измена царю со стороны военного сословия, от
генералитета до
солдат, от фронтовых частей до самых привилегированных гвардейцев. Революционное
знамя
поднял даже гарнизон Царского Села - во главе колонны шли наиболее обласканные
короной
войска, шли казаки свиты - великолепные всадники. За ними следовали внешне
всегда
надменные привилегированные части императорской гвардии. Появился полк Его
Величества,
своего рода священный легион, куда попадали лучшие, отобранные из представителей
гвардейских частей - они специально предназначались для охраны царя и царицы.
Затем
прошел железнодорожный полк, которому вверялась охрана царя и царицы в пути.
Шествие
замыкала императорская дворцовая полиция - отборные телохранители, молчаливые
свидетели повседневной интимной и семейной жизни царствующего дома. Вчера они
охраняли
царя, а сегодня заявляли о преданности новой власти, даже названия которой они
не знали.
Измена армии, по мнению Палеолога, поставила умеренных депутатов Думы, желавших
спасения династического режима, перед "страшным вопросом, потому что
республиканская
идея, пользующаяся симпатией петроградских и московских рабочих, была чужда
общему духу
страны" {312}.
Царь отрекся в пользу брата Михаила. Выступая в Екатерининском зале
Таврического
дворца, Милюков обратился к переполненному залу по наиболее острому вопросу: "Вы
спрашиваете относительно династии. Я знаю заранее, что мой ответ не удовлетворит
всех вас.
И все же я вам скажу. Прежний деспот, доведший Россию до края крушения, либо
добровольно
оставит трон, либо будет смещен. (Аплодисменты). Власть перейдет к регенту,
великому князю
Михаилу Александровичу. (Продолжительные взрывы возмущения, возгласы: "Да
здравствует
республика!" "Долой династию!") (Слабые аплодисменты, покрываемые новыми
всплесками
возмущения.) Наследником будет Алексей. (Крики: "Это прежняя династия!") Да,
дамы и
господа, это прежняя династия, которая, возможно, вам не нравится и которая мне
не нравится
тоже. Но кого мы любим или не любим - сейчас неважно. Мы не можем оставить
нерешенным
вопрос о форме правления... если мы начнем спорить сейчас по этому вопросу,
вместо того
чтобы принять немедленное решение, тогда Россия окажется в состоянии гражданской
войны"
{313}.
На совещании 16 марта Родзянко, Некрасов и (с наибольшим пылом) Керенский
заявили,
что выдвижение нового царя разнуздает революционные страсти и повергнет Россию в
страшный хаос. Великого князя Михаила убедили отречься. Лидер октябристов Гучков
предпринял последнее усилие - обращаясь к патриотизму и мужеству великого князя,
предложил Михаилу принять верховную власть в качестве регента. "Эта прекрасная
мысль, -
пишет Палеолог, - которая могла еще все спасти, вызвала у Керенского припадок
бешенства".
Побыв наедине с собой несколько минут в соседней комнате, великий князь Михаил
заявил, что
не меняет своего решения отречься и не примет регентства. Керенский вскричал:
"Вы
благороднейший из людей!" {314}. Гучков облегчил свою совесть последним
протестом:
"Господа, вы ведете Россию к гибели" {315}.
В последний раз обращаясь к народу и армии, Николай Романов сказал: "Эта
беспримерная война должна быть доведена до окончательной победы. Кто думает в
этот
момент о мире - предатель России". Утром 22 марта 1917 г. экс-император прибыл в
Царское
Село, где его окружил конвой.
Двоевластие в России
О революции в России мечтали три поколения русских людей. Декабристы взошли
на
эшафот; либералы, народники и марксисты готовы были отдать за нее жизнь. Эсеры и
социал-демократы шли на террор и готовились в жестокой борьбе к празднику
униженных и
оскорбленных. Для них революция была священным пламенем, и они были готовы к
любым
жертвам. То, что они увидели в 1917 г., было мало похоже на их мечты. Горе и
страдания
обрушились на землю, лучшим людям которой хотелось ускорить историю. Вместо
конституционной монархии с одиннадцатилетним монархом на троне, Совет потребовал
провести равные и всеобщие выборы. Милюков пытался протестовать против этого
обращения
к суждению неграмотных миллионов, но уже было понятно: руль государства нескоро
попадет
в руки избранных и лучших. Компромисс между Государственной Думой и Советом
рабочих и
солдатских депутатов дал стране Временное правительство - пока Учредительное
собрание не
определит будущую форму государственности России и решит, быть ли России
республикой
или монархией.
Министром иностранных дел Временного правительства - главным связующим
звеном с
западными союзниками - стал кадет П.Н. Милюков, известный на Западе чтением
лекций; он
бегло говорил на английском, французском, немецком и польском языках. К началу
революции
он был в пике формы - мужественный и знающий лидер партии и блестящий оратор.
Палеолог
считал его "воплощением личной доброты, склонным видеть таковую у окружающих".
Американский посол: "Моим сознанием овладевала мысль, что передо мной подлинный
лидер
революции; это был глубокий мыслитель и подлинный русский патриот... Более чем
кого-либо
он убедил меня, что правление Романовых закончено... Эти искренние и
преисполненные
решимости русские создадут такую форму правления, которая будет лучше всего
служить
интересам их страны" {316}.
В круг западных союзников проникают сомнения виднейших деятелей Думы -
Родзянко,
Гучков, Шульгин, Маклаков и прочие вовсе не такой представляли себе революцию.
Западные
представители зафиксировали растерянность новых хозяев России. Милюков - лидер
революции - поделился с Палеологом: "Мы не хотели этой революции перед лицом
неприятеля, я даже не предвидел ее; она произошла без нас, по вине, по
преступной вине
императорского режима. Все дело в том, чтобы суметь спасти Россию, продолжая
войну до
конца, до победы" {317}. Они надеялись руководить ею, держа в своем подчинении
армию. Но
этот рычаг исчез с поразившей всех быстротой. Известия об этом приостановили
поток
ликований на Западе. Неприятной неожиданностью было узнать, что армия свободной
России
перестает быть эффективным орудием бескомпромиссной мировой борьбы.
Милюков писал позднее: "Мы ожидали взрыва патриотического энтузиазма со
стороны
освобожденного населения, который придает мужества в свете предстоящих жертв. Я
должен
признать, что память о Великой французской революции - мысли о Вальми, о Дантоне
-
воодушевляли нас в этой надежде" {318}. Милюков объяснял на пресс-конференции 9
марта
1917 г., что революция сблизила Россию с Западом: ныне Россия представляет собой
демократию и разделяет идеалы Западной Европы. Свободная Россия, в отличие от
своих
противников, не стремится к мировому доминированию. "Наша цель - реализация
наших
национальных задач и пожеланий, а вовсе не мировое доминирование, свобода
народам
Австро-Венгрии и ликвидация доминирования Турции, которое покоится исключительно
на
силе" {319}.
Один из лидеров кадетов Маклаков откровенно признался послам: "Никто из нас
не
предвидел огромности движения; никто из нас не ждал подобной катастрофы.
Конечно, мы
знали, что императорский режим подгнил, но мы не подозревали, что до такой
степени. Вот
почему ничего не было готово. Я говорил вчера об этом с Максимом Горьким и
Чхеидзе: они до
сих пор не пришли в себя от неожиданности" {320}. Один лишь председатель Думы
М.В.
Родзянко старался успокоить западных дипломатов. Обращаясь к британскому
военному
атташе, он сказал: "Мой дорогой Нокс, Вы должны успокоиться. Все идет правильно.
Россия -
большая страна, мы можем вести войну и совершать революцию одновременно" {321}.
Палеолог отказался привносить в жизнь эйфорические ноты: "В качестве посла
Франции
меня больше всего заботит война. Я желаю, чтобы влияние Революции было, по
возможности,
ограничено и чтобы порядок был восстановлен возможно скорее. Французская армия
готовится
к большому наступлению, и честь обязывает русскую армию сыграть при этом свою
роль"
{322}. На текущем этапе у Запада были основания для надежд. 18 марта министр
Милюков
объявил всему миру, что Россия останется с союзниками. "Она будет сражаться на
их стороне
против общего врага до конца. Страна выполнит все свои прежние обязательства"
{323}.
Практически не был изменен кадровый состав дипломатического ведомства и персонал
посольств.
Западные политики отнюдь не только славословили гигантскую трансформацию
России:
они видели освобожденных демонов. В донесениях послов ощутима невольная симпатия
к
повергнутому российскому самодержцу. Трагический поворот его судьбы всколыхнул у
его
западных знакомых чувства сочувствия и симпатии. Много лет знавший царя Хенбери-
Уильямс
пишет с особой теплотой: "Он неизменно проявлял доброту и благорасположение,
свой
солнечный и мягкий характер во времена личных или иных затруднений; когда
обстоятельства
стали меняться к худшему, он проявлял неизменное мужество" {324}. Палеолог
отмечает
добросовестность, человечность, кротость, честь свергнутого императора. Ему
вторит
Бьюкенен: "Он обладал множеством талантов, которые позволяли представить его
конституционным монархом - быстрый ум, образованность, методичность и
трудолюбие,
исключительное природное обаяние, привлекавшее столь многих". Бьюкенен делает
оговорку:
"Он не наследовал ни доминирующей личности своего отца, ни его характера и
способности
быстро принимать решения, что абсолютно необходимо самодержавному правителю"
{325}.
Впервые в донесениях Бьюкенена положительная оценка личных качеств императрицы.
"По
прошествии первого оцепенения она выказала удивительное достоинство и мужество.
"Я
теперь всего лишь сестра милосердия", - сказала она и, когда возникла опасность
столкновения между восставшими войсками и дворцовой стражей, вышла вместе с
одной из
дочерей, умоляя офицеров избежать кровопролития" {326}.
Министр иностранных дел Бальфур пишет Бьюкенену 16 марта 1917 г.: "Мы
заключили
из Вашей телеграммы, что нет никакого шанса возврата к только что павшему
режиму, но что
главных опасностей следует ожидать от реализации идей социализма или анархии"
{327}. Нет
ли шансов возвратить монархию? Империю, полагали в высших лондонских кругах,
следует
сохранить. Бальфур в личном письме писал Бьюкенену: следует убедить Николая, что
"национальным несчастьем" явился бы отказ от предоставления Алексею права
наследования
троном {328}. Бьюкенена не нужно было убеждать: "Русская идея свободы
заключается в том,
чтобы привнести облегчение, потребовать двойной оплаты, демонстрировать на
улицах, терять
время в разговорах, в принятии резолюций на общественных митингах" {329}. Запад
желал
сохранения монархии в России, будучи убежденным, что на значительный
исторический
промежуток времени монархия, ограниченная Думой, явилась бы лучшим инструментом
правления Россией. Лишить Россию монархического образа правления - значило
подготовить
ее распад. "Монархическое правление является единственно возможным способом
удержания
этой огромной империи. Эта страна не готова для республиканской формы правления,
и у меня
есть большие сомнения, будет ли республика приемлема для большинства нации.
Причина, по
которой я в беседе с Милюковым выступил за сохранение за великим князем Николаем
поста
главнокомандующего, заключается в том, что если он добьется доверия к себе армии
и сможет
удержать ее в руках, то возникнет реальный шанс для великого князя стать в
конечном счете
императором".
Когда на Восточном фронте решалась судьба Британской империи, необходимо
было
сохранить единство Российской империи. Правящий класс Британии пытался спасти
царя,
предоставив ему политическое убежище в Англии. 19 марта 1917 г. в Петрограде
были
получены две телеграммы из Лондона. Король Георг посылал своему кузену и
союзнику
изъявления неизменной дружбы, а британское правительство предупреждало Временное
правительство от насилия по отношению к царю {330}. Но предложение убежища в
Британии
прибыло в Могилев уже после отъезда императора в Царское Село (военный кабинет
решил,
что лучше иметь царя Николая в Англии, чем оставить его в руках неведомых
исторических
обстоятельств). Будучи расколотой, Россия потеряет значение военного союзника.
Но в России
все меньше были расположены позволить прежнему императору выехать за пределы
страны.
Бьюкенен обратился к П.Н. Милюкову, и тот отнесен к предложению
положительно - за
переезд царя в Англию "вплоть до конца войны" {331}. Милюков полагал, что
отбытие царя в
Англию ослабит антицаристскую кампанию в России. Преобразовать Россию в
конституционную монархию представлялось оптимальным вариантом и для Милюкова и
для
Бьюкенена: суверен будет стержнем единства нации, а Дума, расширив свои
прерогативы,
послужит орудием демократии. Однако после обсуждения этой проблемы с
председателем
совета министров Львовым Милюков, давнишний сторонник конституционной монархии,
изменил (25 марта) своим монархическим взглядам {332}.
В британском же кабинете рассуждали: если имперский Лондон будет поглощен
спасением русского императора, то в Петрограде увидят в этом опасность новым
силам, увидят
в британском правительстве препятствие общему прогрессу России. Ни одна великая
нация не
допустит вмешательства во внутренние дела. Следует учитывать, что Запад вел
борьбу не на
жизнь, а на смерть и в конечном счете не мог проявлять больше монархических
чувств, чем
(конституционные) монархисты в России. Бьюкенен получил инструкцию "избегать
возникновения препятствий в установлении связей с новым российским
правительством...
Самым важным является сохранение связей с политическими партиями, упрочение
контактов с
теми государственными деятелями, чей приход к власти сулит нам наибольшие
выгоды" {333}.
Что касается царя, то, если вопрос о его депортации все же будет решен
положительно,
наиболее предпочтительными странами будут Дания или Швейцария.
В России все меньше были расположены позволить прежнему императору выехать
за
пределы страны. И хотя Ллойд Джордж в мемуарах утверждает, что приглашение
экс-императору всегда оставалось в силе, следует ради исторической истины
указать, что в
Англии уже не было единства. Представитель двора сделал заявление для печати:
"Его
Величество получает письма от представителей различных классов общества,
говорящие о том,
что по этому поводу жаркие дискуссии ведутся не только в клубах, но и среди
рабочих. При
этом лейбористские члены парламента выступают против данного предложения". 13
апреля
1917 г. военный кабинет сообщил Бьюкенену, что высадка Николая на Британских
островах
может вызвать осложнения. Финал этого дипломатического эпизода подает в своих
воспоминаниях А. Ф. Керенский: британский посол пришел к нему со слезами на
глазах; он
устно передал мнение своего правительства - приезд царя в Англию в настоящее
время
нежелателен. Так англичане пожертвовали первым благородным порывом, оправдывая
слова
Дизраэли о первенстве "интересов".
Но посол мог успокоить свою совесть. Милюков, со своей стороны, сообщил
ему, что
крайние политические партии противятся отъезду императора из России и
приглашение
английского короля может привести к аресту Николая. Британской стороне
становилось
небезопасным настаивать на разрешении императору выехать в Англию в условиях,
когда
русские рабочие стали угрожать тем, что разберут рельсы на пути следования его
поезда {334}.
Англичане были не в силах осуществить охрану царя по пути в порт Романов. Эта
обязанность
лежала на Временном правительстве, которое уже не было хозяином в собственном
доме.
Проект резервирования варианта конституционной монархии терял смысл.
В России столкнулись, с одной стороны, либералы и демократы, представляющие
благополучный средний класс, желающий укрепления буржуазной парламентской
системы и
лояльный в отношении западных союзников; с другой стороны - социалисты всех
оттенков
стремились противопоставить буржуазной демократии новую социальную
переобустроенность
страны на основе социальной и политической революции. Эта вторая линия не питала
лояльности в отношении союзнических обязательств России и стремилась к
установлению
всеобщего мира. Правые и часть центра с падением царизма оказались
дискредитированными и
изолированными. Этот раскол в стане воюющей России давал Германии надежду на
конечное
крушение восточного противника.
Запад оценивает революцию
Оказавшись перед лицом сложной русской реальности, Запад, стремясь
сохранить свою
стабильность, в конце концов постарался увидеть позитивное. Французы стали
видеть в
русской революции стремление вести войну более эффективно. Англичане надеялись
на более
рациональную систему правления, а американцы просто ликовали. Запад смотрел на
этот
процесс, прежде всего, под углом зрения укрепления боеспособности России. Он был
готов
признать новое правительство при условии, если оно дает обещание продолжать
войну. Новая
русская демократия по определению должна была быть непримиримым врагом
германского
милитаризма. Революции нужно придать значение отхода от принципов монархизма
Германии
к принципам демократии Запада. Послы готовы были простить эксцессы революции,
если она
делала выбор между Берлином и противостоящими ему Лондоном и Парижем.
Удовлетворение
западных дипломатов вызвала реакция командующего Юго-западным фронтом генерала
А.И.
Деникина на отречение императора Николая: "Конец немецкому засилью" {335}.
Патриотически настроенные русские встанут на защиту общих с Западом интересов.
Палеолог,
Бьюкенен и Френсис желали видеть в новом выборе России гарантию от сближения с
Германией сейчас и в будущем.
Наблюдатели Запада пытались уяснить, кто в реальности пришел на смену
старому строю.
По поводу одной из наиболее деятельных фигур первых дней революции - молодого
депутата
А.Ф. Керенского - французский посол написал 15 марта: "Его влияние на Совет
велико. Это
человек, которого мы должны попытаться привлечь на свою сторону. Поэтому я
телеграфирую
в Париж, чтобы посоветовать Бриану немедленно передать через Керенского
воззвание
французских социалистов, обращенное к патриотизму русских социалистов" {336}.
Британский посол пишет, что "Керенский был единственным министром, чья личность,
пусть и
не во всем симпатичная, останавливала на себе внимание. Как оратор, он обладал
магнетическим влиянием на аудиторию... Владея этим рычагом воздействия на массы,
в
отсутствии подлинного квалифицированного соперника, Керенский стал единственным
человеком, способным, по нашему мнению, удержать Россию в войне" {337}.
Как пишет Дж. Кеннан, "интерес к России среди американской публики был
сосредоточен
преимущественно на симпатиях к силам, борющимся против автократии. Его проявляли
две
основных группы. Одна состояла из тех, кого можно назвать урожденными
американскими
либералами, чьи симпатии были на стороне страждущих в России борцов за свободу.
Дж.
Кеннан-старший, С. Клеменс У.Л. Гаррисон и др. организовали в конце 90-х XIX в.
организацию "Друзья русской свободы", целью которой была помощь жертвам царизма
и чьи
симпатии адресовались, прежде всего, социал-революционерам" {338}. Вторая
группа
состояла из недавних эмигрантов в Америке, преимущественно евреев. Их симпатии
принадлежали социал-демократам России. Именно эти две группы решающим образом
влияли
на формирование американского общественного мнения. Дж. Кеннан отмечает, что
русские
либералы, в частности конституционные демократы, не пользовались симпатиями
широкой
американской общественности - разве что некоторых представителей бизнеса. "Здесь
мы
наблюдаем еще одно проявление любопытного закона, который делает американцев,
неизменно
консервативных у себя дома, сторонниками радикальных перемен повсюду за рубежом"
{339}.
Посол США Френсис был, пожалуй, самым безоговорочным сторонником
февральской
революции. Он не говорил по-русски, его контакты не были широкими, но он был
достаточно
осведомлен о положении русского народа, чтобы "приветствовать с ликованием
низвержение
царя и приход к власти временного правительства" {340}. В отличие от Бьюкенена
и
Палеолога, отношения Френсиса с царем и его правительством никогда не были
дружественными; смена правящих фигур не могла не радовать прежде оттесненною от
источника власти американца. Он писал в государственный департамент о "самой
изумительной революции в истории" {341}. Вот что писал посол о Милюкове: "По
мере тою
как я смотрел на него и слушал его быстрые ответы на мои вопросы, моим сознанием
овладела
мысль, что передо мной подлинный лидер революции; это был глубокий мыслитель и
подлинный русский патриот... Более чем кто-либо, он убедил меня, что правление
Романовых
закончено, и те, кому доверено править - искренние и преисполненные решимости
русские,
которые будут продолжать бесстрашно вести войну вне зависимости от жертв, крови
и
материальных потерь; они создадут такую форму правления, которая будет лучше
всего
служить интересам их страны" {342}.
Триумфальная оценка русской революции избавляла президента Вильсона от
постоянных
упреков в сотрудничестве с репрессивным царским режимом. Он полагал, что
республиканская
Россия станет более мощным военным противником Германии. В письме Милюкову 4
апреля
1917 г. "Вильсон задним числом осудил "автократию, которая венчала вершину
русской
политической структуры столь долго и которая прибегала к столь ужасным методам;
она не
была русской ни по происхождению, ни по характеру, ни по своим целям. Теперь она
отринута,
и великий, благородный русский народ примкнул во всем своем естественном величии
и мощи
к силам, которые сражаются за свободу, справедливость и мир" {343}.
Определенное смятение царило в отношении к русской революции во французском
посольстве. Слабо осознавая, что он пытается сесть в уже ушедший поезд, Палеолог
убеждал
своих русских коллег в необходимости сохранить императорский режим, придав ему
конституционную форму. Он упорно доказывал Родзянко, что царизм - "сама основа
России,
внутренняя и незаменимая броня русского общества; наконец, единственная связь,
объединяющая все разнообразные народы империи. В своем падении он увлечет за
собой все
русское здание" {344}.
Палеолог боялся иллюзий по поводу русской революции во Франции. Вне
зависимости от
того, что революция обещала России в будущем, в настоящем страна шла к
дезинтеграции и
распаду. С целью предостеречь свое правительство, Палеолог телеграфировал
премьеру
Бриану: "Беспорядок в военной промышленности и на транспорте не прекратился и
даже
усилился. Способно ли новое правительство осуществить необходимые реформы? Я
нисколько
этому не верю. В военной и гражданской администрации царит уже не беспорядок, а
дезорганизация и анархия. В любом случае, следует предвидеть ослабление
национальных
усилий, которые и без того анемичны и беспорядочны. И восстановительный кризис
рискует
быть продолжительным у расы, в такой малой степени обладающей духом методичности
и
предусмотрительности" {345}. С точки зрения французского посла, происходившее
было
прологом к еще большим катаклизмам. "Факторы, призванные играть решающую роль в
конечном результате революции (например: крестьянские массы, священники, евреи,
инородцы, бедность казны, экономическая разруха и пр.), еще даже не пришли в
действие.
Поэтому невозможно уже теперь установить логический и положительный прогноз о
будущем
России. До сих пор русский народ нападал исключительно на династию и на
чиновничью касту.
Вопросы экономические, социальные, религиозные не замедлят выйти на поверхность.
Это - с
точки зрения войны - вопросы страшные, потому что славянское воображение,
далекое от
конструктивности (как воображение латинское или англосаксонское), в высшей
степени
анархично и разбросанно. Их решение не пройдет без глубоких потрясений.
Приходится ждать,
что в течение продолжительного времени усилия России будут ослаблены и ничтожны.
Национальная идея далека от единства. Конфликт социальных классов тоже
отражается на
патриотизме. Так, например, рабочие массы, евреи, жители прибалтийских губерний
видят Е
войне лишь бессмысленную бойню. С другой стороны, войска на фронте, и исконное
русское
население нисколько не отказалось от своей надежды и своей воли к победе" {346}.
Бьюкенен подчеркивает, что "не принадлежит к тем, кто видит в республике
панацею от
прежних слабостей страны. До тех пор пока образование не пронизало российские
массы, они
будут не более способны обходиться без сильного правителя, чем их славянские
предки,
которые в девятом веке пригласили северных викингов прийти и править ими,
поскольку не
было в их земле порядка. Я был, скорее, сторонником благожелательной автократии,
совмещенной с политикой децентрализации. Самоуправление следовало начинать
внизу, а не
сверху; только посредством овладения навыками управления провинциальными делами
русские
могли достичь уровня задачи администрирования всей страны" {347}. Опасения
британского
министра иностранных дел Бальфура были провидческими: "Если в этой стране будет
установлена республика, армия расколется на легитимистов и республиканцев;
умеренных
элементов ждет раскол и беспомощность; экстремисты завладеют аппаратом власти. В
конечном счете возникнет энергичное движение в пользу автократии, но к тому
времени уже
будет подписан позорный мир с Германией".
Талант Ллойд Джорджа сказался в следующей оценке: "Весьма различные и резко
противоположные силы вызвали к жизни русскую революцию. Здесь были генералы,
которые
хотели только заставить царя отречься от престола, чтобы учредить регентство и
освободиться
от интриг и мелочного контроля придворных кругов. Здесь были демократические
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 29 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |