напором пытался навязать довольно экстравагантное по своим масштабам американо-
русское
экономическое соглашение. Реализация его сразу ставила Соединенные Штаты в
особое
положение в русской экономике. Френсис был настолько непреклонен в стремлении
сразу же
взять быка за рога, что заявил, ни более ни менее, что стремление заключить
такое соглашение
было решающим фактором его согласия занять пост посла. Без решительного поворота
России
к Америке в его миссии нет смысла.
Сазонов (на удивившем посла хорошем английском языке) ответил, что
заключение
всеобъемлющего соглашения было возможно во время кризисной военной кампании лета
г. Однако с тех пор ситуация изменилась. Фронт стабилизировался, лица
посуровели, теперь
Россия не пойдет на дарование Америке исключительных прав. Теперь Сазонов,
следуя за
порывом национального самоутверждения, не желал, чтобы одна из союзных стран
получила
заведомо особые привилегии и заняла главенствующее положение в ослабленной
войной
России. Он предложил Френсису создать согласованную единую программу расширения
связей
с переживающей тяжелые времена Россией совместно с другими западными союзниками.
Необходим более широкий подход, реформа всех экономических связей. Заключение
широкого
экономического соглашения не только между ведущими боевые действия союзниками,
но
также между ними и нейтралами, создало бы предпосылки для создания новой
экономической
системы не только на время войны, но, что бесконечно более важно, и на
последующий мирный
период.
Русская дипломатия защищается
Очевидно, что Сазонов пытался прикрыть Россию в момент ее слабости. Его
главным
козырем была жизненная важность Восточного фронта. Он пытался использовать
стратегическою важность России, сохраняющей гигантский Восточный фронт, для
выработки
долговременной программы такого послевоенного сотрудничества, которое оградило
бы
интересы России и не дало бы ни одной из мировых держав (таковыми могли быть
Британия,
США, Германия) доминирующих позиций в определении внутреннего развития России.
Обратим внимание на этот защитный маневр русской дипломатии. Даже если бы война
окончилась в начале 1916 г., экономическое расстройство России уже делало ее
уязвимой перед
выходом на ее рынок и в ее экономику стран Запада (cемидесяти лет изоляции тогда
предположить не мог никто).
Посол Френсис пытался свежим взглядом оценить потенциал России. И то, что
он узнал о
военных усилиях России, произвело на него большое впечатление. 25 июля 1916 г.
он сообщает
государственному секретарю Лансингу о невероятной численности мобилизованных в
России - 18 миллионов 600 тысяч человек. Представляет ли государственный
секретарь,
какую силу явила бы собой эта армия, будь она хорошо вооружена и организована?
Посол
высоко ставил и боевые качества этого воинского половодья. Те солдаты, которых
Френсис
видел в Петрограде, произвели на него очень благоприятное впечатление. Своей
выправкой и
внешним видом они впечатляли даже профессиональных скептиков. Представляет
интерес ход
мысли Френсиса, пытающегося заглянуть за пределы мирового конфликта. "Что будет,
когда
Россия победит, а эта гигантская организованная сила останется "без дела?"
{236}.
Отказ Сазонова от заключения двустороннего торгового договора в высшей
степени
разочаровал американского посла. Френсис не скупится на сильные слова и своей
первой
каблограмме, направленной государственному секретарю США. Основная идея этого
послания
из 500 слов - неудача обсуждения двустороннего американо-русского экономического
соглашения. Но Френсис никоим образом не ставил точку. Посол исходил из того,
что у России
не будет выхода, а у Америки, соперников в России: они ослабеют в ходе мировой
схватки
Френсис определенно надеялся на лучшие времена и решил повторить свои
предложения
позже.
Активизация дипломатии
Тупик на фронтах мировой войны вел к мобилизации на дипломатическом фронте.
Союзники стали замечать некое чувство обреченности своих русских коллег.
Встречаясь с
влиятельными японскими деятелями, великий князь Георгий Михайлович и
представитель
МИД Козаков выражали мысли, которые показывают нам, каким видели мир владетели
России
в 19l6 г.. "Чем бы ни закончилась эта война, Европа долгое время будет разделена
на два
лагеря: в один будут входить германские государства, в другой - остальные
великие державы
Европы" {237}. Мы видим, что вера в "окончательную победу" явно ослабевает.
5 мая 1916 г. в Петроград с целью союзнической координации прибыли министр
юстиции
Франции Вивиани и заместитель министра военного снабжения - известный социалист
Альбер
Тома. Официальной целью было установление более тесных отношений между
французским и
русским правительствами. Конкретные же задачи делегации были следующие: 1)
определить
объем военных ресурсов России и обсудить возможности Запада в их развитии и
рациональном
использовании; 2) изучить возможности посылки 400 тысяч русских войск во
Францию; 3)
повлиять на Сазонова, с тем чтобы русский генеральный штаб удовлетворил
пожелания
Румынии; 4) постараться получить русские гарантии относительно автономии Польши.
Сведения, которыми располагало французское правительство, говорили о
колоссальных
непроизводительных тратах. Два года назад этот вопрос не волновал французских
министров,
но теперь немцы были под Парижем, и речь шла о выживании Франции. Альбер Тома
выговаривал русскому премьеру Штюрмеру и министру иностранных дел Сазонову:
"Ваши
заводы работают недостаточно напряженно, они могли бы производить в десять раз
больше.
Необходимо милитаризовать рабочих". В ответ Штюрмер мог сказать лишь то, что в
этом
случае "вся Дума поднялась бы против нас". "Так рассуждали, - пишет посол
Палеолог, -
летом 1916 г. самый яркий представитель европейского социализма и представитель
русского
самодержавия" {238}.
Прежние гладкие, доверительные, добрые отношения уходят в прошлое. Война не
оправдала ничьих надежд; разочарование повсеместно; русские и французские
офицеры уже не
смотрели друг на друга с восторгом. Своими встречами в ставке французы были
довольны не
вполне. Начальник генерального штаба генерал Алексеев встретил Вивиани холодно.
Подтекстом же было то, что в самые суровые месяцы 1915 г, французы не сделали
аналогичного тому, что русские сделали в августе 1914-го - не бросились вперед
всеми
наличными силами.
Посол Палеолог объяснил холодность русского генерала тем, что Алексеев -
якобы ярый
реакционер, убежденный сторонник монархического начала, и у него трудности в
общении с
республиканцами. Как бы там ни было, но вмешательство в российские военные дела
гражданского лица, а тем более социалиста, не нравилось русскому генералу.
Однако
обстоятельства мировой войны диктовали свои условия, и было решено, что Россия
пошлет во
Францию между 14 августа и 15 декабря 1916 г. 5 бригад по 10.000 человек. Это
было
значительно меньше ожидаемых французами 400 тысяч, но нельзя и преуменьшить
значение
того факта, что возникло живое связующее звено между Россией и Западом.
Холодный прием в ставке был отчасти компенсирован стремлением укрепить
связи с
Западом, продемонстрированные на банкете Государственной Думы 16 мая 1916 г.
лидер
думской кадетской фракции В. А. Маклаков на прекрасном французском языке
обрисовал
картину лучезарного будущего. "В день заключения мира мы так перекроим карту
Европы, что
опасность войны будет устранена". В Европе утвердится мир, который, сказал
Маклаков, уже
сейчас "называют французским". Но жесткая мировая хватка уже девальвировала
многие слова,
и французы меньше чем прежде были тронуты клятвами русских в верности Западу.
Были
различия и в видении грядущего. Посол Палеолог поделился сомнениями с Вивиани и
Тома:
"Наивно думать, что предстоящий мир сбудет вечным; я представляю себе, наоборот,
что
теперь-то и начнется эра насилия и что мы сеем семена будущих войн". Альбер Тома
разделял
эти сомнения: "Да, за этой войной последуют еще десятилетия войн".
Мы видим, как с приходом во главу совета министров Штюрмера и утратой веры
в
эффективность самодержавных структур Запад начинает почти открыто интересоваться
политической альтернативой в России. До революции еще многие месяцы, но послы
Запада
ощутили колебание почвы под самодержавием.
Анализируя внутреннюю крепость России, посол Палеолог 7 июля 1916 г.
пригласил к
себе лидеров кадетской партии Милюкова и Шингарева. Оправданы ли опасения в
отношении
стойкости России? Кадеты несколько успокоили посла. Они видели возможность
подъема
внутренних волнений только в случае неожиданного крупного поражения русской
армии. Ныне
не тот момент. Страна переживает не падение, а подъем (начиналось могучее
наступление
Брусилова). В такой обстановке было легче сохранить внутреннюю стабильность.
Милюков
обещал, что Дума не даст Штюрмеру ни малейшего предлога для репрессий. "Мы
решили не
отвечать ни на какие вызовы и противопоставить им терпение и благоразумие. Когда
война
кончится, тогда посмотрим. Но, избрав такую тактику, мы подвергаемся нападкам со
стороны
либеральных кругов, обвиняющих нас в нерешительности, и постепенно можем
потерять связь
с народными массами, верх над которыми возьмут более решительные элементы" {239}
. Это
новое явление. Теперь Западу сообщили, что "легитимная" оппозиция страшится не
правых
консерваторов, а левых радикалов До сих пор Запад видел в качестве исторического
препятствия сближения с Россией ее самодержавный строй. Летом 1916 г. он впервые
слышит о
мощи левого экстремизма. Пока это угроза умеренно-буржуазной альтернативе
всерьез
воспринята не была.
В Берлине определенно заметили, что союз России с Западом все меньше
кажется
некоторым политическим силам России оптимальной схемой. Прощупывание
возможностей
немцы начали проводить летом 1916 г. по двум каналам.
1. Бывший в течение пятнадцати лет личным секретарем графа Витте И. Колышко
впервые вступил в контакт с немцами в июне 1915 г., когда он вместе с
американцем Пассвелом
прибыл из Петрограда в Стокгольм и был представлен германскому послу. (Немцы
проявили
тогда недоверие к этому контакту). Более серьезны немцы были в июле 1916 г.,
когда Колышко,
теперь уже представитель русского председателя совета министров Штюрмера, прибыл
в
Стокгольм для бесед с представителем германского министерства иностранных дел
Бокельманом, имевшим от промышленного магната Хуго Стиннеса миллионы рублей для
ведения пропаганды в России, в частности, для создания на территории России
типографии
пацифистской направленности. (Агент Стиннеса Ферман сообщил своему боссу, что
именно на
эти деньги вышла в мае 1917 г. газета Горького "Новая жизнь") {240}.
Через Стиннеса Берлин сообщил Колышко требования Германии: 1) русские
провинции - Курляндия и Эстония - включаются в германские балтийские провинции;
2)
Литва отделяется от России и либо присоединяйся к Восточной Пруссии, либо
становится
германским герцогством; 3) Польша становится независимым государством, и ее
ориентация
определяется Германией и Австро-Венгрией. Но Россия не платит репараций. Правда
ей
придется навсегда отказаться от влияния на Балканах. Колышко посетил Швецию еще
один раз,
но летом 1917 г. был арестован Временным правительством.
2. По другому каналу Ф. Вартбург (германский финансист) обменивался
мнениями с
двумя депутатами Государственной Думы. В правящих германских кругах довольно
быстро
узнали, что японские представители оповестили русское руководство о своих
контактах с
Германией. Никто не может с полной определенностью сказать, какие могли быть
достигнуты
результаты после проведенной рекогносцировки, но после наступления Брусилова в
начале
июня 1916 года германское руководство исключило для себя быстрое достижение
соглашения с
Россией.
Отставка Сазонова
Посещение посольств политическими оппозиционерами не прошло незамеченным
для
царского правительства. Можно допустить, что западные послы допустили
демонстративность
намеренно. У них вызывала активный протест готовящаяся перемена в составе
русского
правительства - отставка С.Д. Сазонова. Всем была хорошо известна его
приверженность делу
Антанты. Этот министр был для Запада своего рода гарантом союзнической
лояльности России.
У Сазонова сложилась многолетняя дружба с Бьюкененом и Палеологом, он быстро
наладил
контакт с Френсисом. Стремясь сохранить его во главе русской дипломатии, посол
Палеолог
послал в ставку императора Николая телеграмму следующего содержания: "Английский
посол
и я очень встревожены по поводу того, какое впечатление произведет в Германии
отставка
русского министра иностранных дел, ибо усталость его является недостаточным
поводом для
объяснения его ухода. В наступающий решительный час войны все, что рискует
показаться
изменением политики союзников, могло бы повести за собой самые неприятные
последствия".
Отставка Сазонова вызвала своего рода панику в союзных столицах - в ней
усмотрели
грозный знак возможности перемены Россией политической линии. Палеолог и
Бьюкенен
старались успокоить Париж и Лондон, но при этом не скрывали, что в жизни России
происходят существенные перемены - на политическую арену выходят новые силы.
Более
того, послы намекнули, что уход Сазонова следует считать признаком усиления
прогерманских
сил. "Наши переговоры отныне не останутся тайной для некоторых германофильски
настроенных лиц, которые, поддерживая связи с немецкой аристократией и
финансовыми
кругами и питая отвращение к либерализму и демократии, являются сторонниками
примирения
с Германией... Национальный подъем в России еще настолько велик, что играть в
открытую
для них невозможно. Но если через несколько месяцев, к началу зимы, наши военные
успехи не
оправдают надежд, если русская армия будет иметь больший успех, чем наша, тогда
немецкая
партия в Петрограде станет опасной, благодаря поддержке со стороны своих
сообщников в
министерстве иностранных дел" {241}.
Объясняя для Вашингтона происходящее в Петрограде, посол Френсис также
подавал
отставку Сазонова вынужденной, произведенной под давлением прогерманских сил -
сторонников укрепления абсолютной монархии, группирующихся вокруг двора.
Портфель Сазонова взял председатель совета министров Б. В. Штюрмер, что
вызвало у
Запада опасения. Бьюкенен писал в Лондон о Штюрмере как о "германофиле в душе"
{242}.
Британский посол полагал, что, не менее чем германофильство, опасность
представляют его
реакционные воззрения: "Будучи отъявленным реакционером, он в союзе с
императрицей
стремится сохранить самодержавие в неприкосновенности". Внутренние охранительные
функции могут породить перемену внешней ориентации. Отныне западные послы уже не
считали фантастической возможность выхода России из войны; теперь они требовали,
чтобы
Запад в своих политических и стратегических расчетах не исключал эту
возможность. Беря на
себя смелость "политического фантазирования", они полагали, что если в России
император
Николай будет вынужден уйти с престола, то Россия вскоре начнет уклоняться от
участия в
войне.
По меньшей мере, можно было констатировать, что царь пожертвовал одним из
верных
своих слуг, доказавших лояльность союзникам; если уходят лояльные прозападные
деятели -
то кто же приходит им на смену? Едва ли нужно специально подчеркивать, что на
протяжении
всех лет войны Запад страшила победа в России прогерманской партии.
В посольства западных стран от их правительств поступают запросы: кто
представляет
опасность, кто выступает против союза с Антантой, кто толкает на путь
сепаратного
соглашения с Германией? Запад желал знать своего противника в России. Вывод
лучших
западных специалистов сводился к следующему: это дворянство балтийских
провинций, группа
высших лиц при дворе, реакционная часть Государственного Совета и Думы, фракция
сената,
часть крупных финансистов и промышленников. Их лидерами были председатель совета
министров Б. Штюрмер, Г. Распутин, министр иностранных дел Добровольский и
назначенный
министр внутренних дел А. Протопопов. Прогерманская партия оказала влияние на
императрицу, а та - на императора.
Прорыв Брусилова
В дни русской Пасхи примерно сто русских солдат перешли с лучшими из
намерений на
ничейную полосу и были взяты в плен, что заставило генерала Брусилова издать
приказ: "Все
контакты с противником разрешены лишь посредством винтовки и штыка". 14 апреля
1916 г.
Уинстон Черчилль, четвертый месяц сидевший в траншеях Западного фронта, писал
жене: "Я
очень сомневаюсь в конечном результате. Больше чем прежде я осознаю громадность
стоящей
перед нами задачи, и неумность способа ведения наших дел приводит меня в
отчаяние. То же
самое руководство, которое зависело от общественного мнения и поддержки, гаснет,
будет
готово заключить скоропалительный мир... Можем ли мы преуспеть там, где немцы,
со всем их
умением и искусством, не могут ничего сделать под Верденом? Нашу армию нельзя
сравнить с
их армией, и, конечно же, их штаб прошел подготовку посредством успешных
экспериментов...
Мы - дети в этой игре по сравнению с ними" {243}.
В этот же день командующий Юго-Западным фронтом генерал Брусилов
(получивший
образование в элитном Пажеском корпусе) выдвинул план наступления на широком
фронте с
явно стратегическими целями. Следовало воспользоваться германской
сосредоточенностью на
Вердене. Брусилов сосредоточил подле себя плеяду талантливых офицеров, и его
послужной
список в мировой войне был завидно победным. Его план предполагал наступление на
широком фронте. Алексеев одобрил идею, но был более скуп в вопросе о
подкреплениях.
Характерно, что Брусилов держал дату своего наступления в тайне даже от
императрицы. На
вопрос: "готовы ли Вы начать наступление?" Брусилов отвечал почти негативно,
ссылаясь на
трудности со снабжением. Так и не добившись ответа, императрица покинула штаб
Брусилова
{244}.
4 июня Брусилов начал реализацию своего плана, приведшего, по мнению
американского
историка Стоуна, "к самой блистательной победе в войне" {245}. Первоначально он
хотел
начать наступление в июле, но неудачи итальянцев (итальянский король попросил
царя помочь
одна держащемуся итальянскому фронту) требовали союзнической поддержки, и
русская
артиллерия провела невероятную по масштабам артиллерийскую подготовку двумя
тысячами
орудий на фронте в 300 километров - от реки Припять до Буковины {246}.
Артиллерийская
канонада создала не менее пятидесяти прорывов в оборонительных сооружениях
австрийцев.
По сообщению командиров австрийских частей, "огромное густое облако покрыло поле
боя,
что позволило русским плотными колоннами подойти к нашим траншеям".,
Наступление вели все четыре армии; наибольший успех выпал на две крайние -
Каледина справа и Лещицкого на левом фланге. Луцк был взят на второй день. За
первую
неделю боев русская армия взяла в плен более 30 тысяч солдат противника. К 12
июня
Брусилов взял в плен 190 тысяч австрийских солдат, почти три тысячи генералов,
двести
тяжелых орудий, 645 пулеметов, двести гаубиц. Русские войска вошли в Черновцы и
теперь
стояли на пороге Австрии. Очередной точкой неожиданного для многих взлета
Брусилова стала
Коломея, при взятии которой к 29 июня в плен попали еще десять тысяч австрийцев.
8 июля
русские войска взяли город Делятин, находившийся всего в неполных пятидесяти
километрах
от перевала Яблоница в Карпатах, открывающего путь на венгерскую равнину. В
конце июля в
руки Брусилова попали Броды вместе с 40 тысячами военнопленных. Общее число
захваченных
в плен австро-венгерских солдат достигло 350 тысяч, взяты были 400 орудий, 1300
пулеметов.
Царь Николай, ликуя, пишет царице Александре: "Наконец-то слово "победа"
появилось в
официальном сообщении" {247}. Даже скептик Палеолог воспрял: "Наступление
генерала
Брусилова начинает принимать очертания победы" {248}. Крайней точкой
восстановившего
славу русского оружия брусиловского прорыва стал город Станислав, взятый 7
августа 1916 г.
Брусилов взял в плен не только австрийцев, но и немцев. К немалому удивлению
многих, на его
пути оказались две турецкие дивизии. С немецкой стороны генерал Гофман насчитал
двадцать
семь языков среди сошедшихся в смертельной схватке народов. Немцы прочно
овладели
командованием с западной стороны, их упорство (Брусилов назвал их в мемуарах
"львами") и
подошедшие к концу российские резервы подвели к концу эту страницу истории
войны. 11
сентября штаб Брусилова сообщил в ставку: "Мы близки к истощению людских
ресурсов".
Конрад пришел к самому печальному для себя выводу: "Мир следует заключить в
ближайшее время, либо мы будем фатально ослаблены, если не уничтожены" {249}.
Конрад
сразу же приостановил свою итальянскую кампанию - речь встала о спасении
Австро-Венгерской монархии. Фалькенгайн, полностью связанный Верденом, битву за
который
он считал решающим обстоятельством войны, не сумел должным образом отреагировать
на
самую большую победу русских войск в войне. Видя, что у Брусилова серьезные
намерения,
Гинденбург и Людендорф в конце июля взяли в свои руки командование австрийским
фронтом.
Немцы создали совместные с австрийцами роты, к местам сражений прибывали
германские
войска. Сюда прибыли даже турки, что, по мнению генерала Гофмана, несомненно
унизило
австрийских офицеров. Прибытие немцев между тем совпало с окончанием
брусиловского
наступления, исчерпавшего ресурсы и растянувшего свои коммуникации,
Немцы постарались остановить развитие неблагоприятных обстоятельств. По
мере
прибытия на южный фланг германских войск продвижение Брусилова осложнялось все
более.
Северные фронты активизировались также, оказывая посильную помощь. Но гребень
успехов
русской армии был уже позади.
Вновь была продемонстрирована слабость российских железных дорог - быстрые
подкрепления с Северных фронтов помогли бы развить брусиловский успех. Более
того,
оторванность авангардов его войск грозила их фатальным отрывом. На Западе
англичане и
французы 14 июля начали наступление на Сомме, что ослабило возможности
Фалькенгайна
помочь своему Восточному фронту.
Одним из результатов наступления Брусилова было окончание колебаний
румынского
правительства. Еще в июле румыны позволяли Центральным державам перевозки по
своей
территории, но продолжительный успех русских войск привел их к мысли, что они
могут
оказаться на стороне проигравших 18 августа румынское правительство подписало
секретное
соглашение с антигерманской коалицией - ему были обещаны Трансильвания, Буковина
и
Банат. 27 августа Бухарест объявил войну Австрии. Немец по крови - король
Фердинанд -
заявил в этот день государственному совету: "Теперь я победил Гогенцоллерна в
себе и отныне
не боюсь никого". Действия Румынии, направившей свои войска в Трансильванию,
вначале
вызвали в Берлине панику (Вильгельм Второй заявил, что "война проиграна").
Новое руководство Германии
Весь период между летом 1915 и летом 1916 гг. Гинденбург и Людендорф,
пребывая в
тени верховного командования, возглавляемого Фалькенгаймом, настойчиво пытались
провести
ту идею, что без победы на Востоке битвы на Западе лишены смысла. Россия ранена
и ее
следовало добить еще в 1915 г. Но понадобился комбинированный опыт бессмысленной
бойни
у Вердена и успеха Брусилова (поразившего немцев, не веривших в возможность
подобного),
прежде чем Берлин решил сменить своих военных богов.
На следующий день после вступления в войну Румынии фельдмаршал Гинденбург и
Людендорф были вызваны в Берлин, и в эту же ночь глава имперского военного
кабинета
информировал Фалькенгайна, что кайзер ищет военного совета у новых лиц.
Фалькенгайн,
веривший в то, что ключи к победе лежат на Западе, был устранен. Гинденбург
сменил
Фалькенгайна в качестве начальника генерального штаба 28 августа. "Спаси Бог вас
и наше
отечество", - были последние слова Фалькенгайна при передаче должности {250}.
Отныне,
по словам Черчилля, "массивная фигура престарелого фельдмаршала занимала высший
военный пост. Рядом с ним находился все замечающий, использующий все
возможности,
неутомимый и склонный к риску генерал Людендорф - судьба Германии находилась в
его
руках" {251}. (Он занял специально изобретенный пост первого генерал-
квартирмейстера. -
А.У.) Поднимаясь за спиной Гинденбурга все выше, генерал-квартирмейстер
Людендорф
вскоре стал определяющим лицом новой германской политики.
Прибыв 29 августа на аудиенцию к кайзеру, оба генерала потребовали, во-
первых,
введения неограниченной подводной войны безотносительно к тому, как это повлияет
на
Соединенные Штаты; во-вторых, удвоения производства боеприпасов, утроения
производства
орудий и пулеметов к весне 1917 года. Гинденбург сумел сделать то, в чем не
преуспели его
предшественники: он фактически осуществил командование над войсками всех
союзников
Германии - коалиция Центральных держав стала более централизованной и
эффективной. На
Восточном фронте командование принял верный ему генерал Гофман. Результаты не
замедлили
сказаться.
Новые лидеры, как теперь и император Вильгельм, полагали, что "решение
находится на
Востоке более, чем когда-либо". Канцлер Бетман-Гольвег питал определенные
надежды на
большую податливость нового российского премьера Штюрмера - из Стокгольма
приходили
донесения, убеждавшие, что Россия не выдержит еще одной зимней кампании.
Гинденбург и
Людендорф верили в свой опыт на Восточном фронте - люди этого склада отличались
меньшей дипломатической эластичностью. Они мыслили более прямолинейно и
имперски, чем
Бетман-Гольвег, Ягов, Циммерман или Гельферих, и стояли за жесткое выяснение
взглядов с
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 29 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |