— Знаете, я ведь мог ожидать от этих чего угодно, — после непродолжительного, но невыносимого молчания кинул он быстрый, полный отвращения взгляд на Драко и Блейза, — но от вас двоих!
Джинни всхлипнула, когда он перевёл глаза, в которых плескалось жгучее разочарование, на неё.
— Не могу поверить, что всё это время ты была заодно.
Он вылетел из комнаты, словно обезумевшая птица из клетки, и она, не в силах сдерживаться больше, заплакала уже в открытую.
— Гарри, постой! Прошу тебя...
Джинни побежала следом, а её голос утонул в шуме, доносившемся из-за открытой двери.
Только сейчас Гермиона поняла, что её колотит, а по лицу текут безмолвные слёзы.
Боже, что она наделала? Неужели это она во всём виновата?!
Ответ был неутешительным. Чувствуя, что ноги просто отказываются стоять, Гермиона начала обессиленно опускаться на пол, и если бы не чьи-то руки, вмиг подхватившие её и смягчившие падение, то она бы непременно больно ударилась коленями о кафель.
— Грейнджер... — услышала она настороженный, но вместе с тем неожиданно мягкий голос Драко.
— Не трогай меня, — изнурённо произнесла она, стараясь унять дрожь, полностью овладевшую её телом.
На удивление Малфой сразу же молча убрал руки, и Гермиона краем глаза увидела, что его ноги выпрямились в коленях.
Сейчас ей было всё равно. Абсолютно всё равно.
Она ничего не чувствовала — чувств больше не осталось, она ничего не хотела — эмоции покинули её, а уж делать сейчас она точно ничего не собиралась. Ей бы застыть вот так, сидя на полу, с почти высохшими слезами на щеках и ждать, пока жизнь вернётся к ней.
Ведь она сейчас просто не чувствовала себя живой.
Она не чувствовала вообще.
— Это, конечно, всё очень мило, но вам обоим не мешало бы привести себя в порядок, — услышала она, словно издалека, раздраженный голос Блейза. — Знаешь, Малфой, ты не слишком убедительно звучал с этой твоей расстёгнутой ширинкой.
Гермиона безразлично отметила, что Драко не шелохнулся.
— Вали отсюда, Забини, — медленно произнёс он ледяным тоном, и его кулаки сжались.
— Хорошо, я уйду, но, думаю, тебе будет интересно кое-что узнать...
— Ты не понял? Уходи, вали, съебись, в конце концов, отсюда! Или ты по-прежнему не понимаешь?! — повысив голос, сделал шаг к нему навстречу Драко, и Гермиона подумала, что если Блейз сейчас же не исчезнет, то она станет свидетелем ещё одной потасовки. А этого она точно не выдержит.
Очень медленно Гермиона подняла голову и посмотрела прямо на Забини. Тот был мрачнее тучи и молча сверлил Малфоя взглядом исподлобья. Это продолжалось ещё несколько секунд, после чего он, резко развернувшись на каблуках, пошёл прочь. Уже у самой двери он кинул через плечо:
— Если для тебя это хоть сколько-то ещё важно, Малфой, то... Эл здесь. Знаешь, мне кажется, она была крайне впечатлена тем представлением, что вы устроили на сцене с Грейнджер.
Потом, словно забыв что-то, небрежно обернулся.
— Ах да, кстати, в следующий раз запирайте дверь, когда запланируете потрахаться в пяти метрах от твоей подружки. А то ведь на месте Поттера могла оказаться она, и я сомневаюсь, что в этой комнате хоть кто-то остался бы жив в таком случае.
Гермионе показалось, что её сердце вырвали из груди.
* * *
Драко до последнего не хотел уходить. Он понимал, что его присутствие скорее раздражало Грейнджер, чем помогало ей, но просто не мог оставить её одну в таком состоянии.
Её лицо ничего не выражало, в глазах была пустота, а от одного вида её хрупкого тела, застывшего на полу подобно сломанной кукле, всё внутри него скорчилось в агонии беспомощности.
Сейчас он был ужасно зол. Зол до такой степени, что это чувство словно пригвоздило его к полу, удерживало невидимой силой, заставив гореть заживо посреди чёртовой комнаты, в которой за последние полчаса произошло слишком много.
Сначала атрофировался его мозг: Драко абсолютно перестал рационально мыслить в тот момент, когда увидел Грейнджер в грёбаном красном платье. Он проявил слабость, отпустил себя, окончательно сдался и, самое главное, не возразил, когда сдалась она, когда позволила ему зайти так далеко.
Это была их общая ошибка. Одна на двоих. И она была началом конца.
Потом стало недееспособным его тело. Поттер устроил настоящее представление, появившись, как всегда, феерично и не вовремя, и, в общем-то, в другой ситуации Драко бы легко развернул его обратно, но не когда был слишком уязвим, слишком слаб, чтобы действовать сразу и наверняка. Он был в шоке не слабее Грейнджер, когда мальчик—который—никак-не-желает-сдохнуть заявился в кульминационный момент их с Гермионой... общения. И поэтому, слушая все эти до отвращения громкие слова о его глубоком разочаровании, видя, как реагирует на них Грейнджер, Драко изо всех сил сдерживался, чтобы не заехать что есть силы кулаком по ненавистному очкастому лицу. И плевать, что это был самый маггловский и, как выражался его отец, недостойный Малфоев способ решить проблему. В тот миг он был наиболее актуален.
Драко этого не сделал. Он снова допустил слабость, подумав, что только причинит Грейнджер ещё больше боли, если разобьёт лицо Поттера в кровь, только усугубит и без того дерьмовую ситуацию, в которой они оказались, и потому просто зарядил очкарику под дых, чтобы на какое-то время обездвижить его. Но сейчас он понимал, что это была ошибка. Чёртов урод испоганил, возможно, самый безумный и неправильный эпизод его жизни, но от этого не менее желанный и необходимый.
И тем не менее не это было главным.
Главным было то, что Поттер довёл Грейнджер до состояния, которое пугало Драко. И чем дольше он на неё смотрел, тем стремительнее в нём росла злость на самого себя.
Он позволил Поттеру ударить первым. Он оборонялся, но не собирался нападать.
Это ошибка была только его — ничья больше.
И наконец Забини. Своими словами он, казалось, окончательно выпотрошил из Драко всё то, что от него ещё оставалось. Создавалось вполне реальное впечатление, что сказанным он вспорол его тело и вывернул содержимое, а потом с каким-то особым остервенением потоптался на нём, чтобы полностью добить.
Именно это почувствовал Малфой, когда услышал от Блейза, что Эл была здесь.
И это стало финальным аккордом в симфонии безумия, звучащей в его голове так, словно кто-то безжалостно скрежетал ногтями по стеклу прямо возле ушей.
Драко не мог понять, зачем Блейз так поступил. Что, мать его, произошло с ним, когда он решил озвучить всё то дерьмо, что вылилось из его рта, при Грейнджер. Какого хрена он это сделал?
Малфой знал, что вряд ли когда-нибудь сможет забыть реакцию Гермионы на слова Забини. На какую-то жалкую секунду её тело встрепенулось, взгляд пронзила боль, а сама она выглядела так, словно ей только что дали пощёчину. В тот момент она взглянула на Драко так быстро, что в другой ситуации он не успел бы понять, о чём она думает.
Но он понял. И от этого сам был готов беспомощно рухнуть на колени рядом с ней, прижать её к себе в безумной попытке не потерять, готов был сделать что угодно, лишь бы, несмотря ни на что, вернуть то шаткое доверие, которое каким-то необъяснимым образом ему удалось завоевать.
И от осознания, что сделать это снова будет практически невозможно, ему захотелось взвыть.
А ещё была Эл, о которой он благополучно забыл, полностью окунувшись в хитросплетения своих отношений с Грейнджер. Поразительно, каким он был мудаком, когда, находясь в «Магнолии» исключительно благодаря Элисе, умудрился в её отсутствие полностью поддаться оглушающей потребности обладать другой женщиной. Женщиной, которую, как он говорил, ненавидел всей душой. Видимо, помимо того, что он был последним мудаком, он был ещё и величайшим лицемером, и та боль, от которой сейчас саднило губу и щипало в носу, была более чем заслуженна.
Под тяжестью проблем, вопросов, мыслей, которые безжалостными гиенами сжирали то, что осталось внутри, словно падаль, Драко сел на пол недалеко от Грейнджер и, обхватив колени руками, уткнулся взглядом в противоположную стену. Он понимал, что ему необходимо во всём разобраться, но просто не знал, с чего начать, вернее, с кого. Конечно, ему следовало бы пойти к Эл, попытаться поговорить с ней, объясниться, но... Что? Что он может ей сказать, если, как утверждал Забини, она и так поняла всё без слов? И как быть с Грейнджер, которой слова сейчас, казалось, и вовсе были не нужны?
Драко не знал. Зато другое стало очевидным: он никуда не пойдёт прямо сейчас. Будет сидеть до последнего, пока она не сдвинется с места. И разве это не говорит о том, что он уже сделал выбор в её пользу?
Внезапно ему захотелось горько рассмеяться. Поразительно, как за такой короткий промежуток та, которую он ненавидел и презирал долгие годы, смогла стать ближе, чем другая, в которую он был влюблён.
А был ли?
Где-то внутри сильно заныло. Драко понимал, что если сейчас продолжит размышлять о своих чувствах, то совершенно точно дойдёт до ручки, и поэтому просто отдался ощущениям, прикрыв глаза.
В этот момент он с каким-то почти извращённым наслаждением принимал ту боль, которую испытывал, потому что знал: как бы он ни пытался перекладывать ответственность за свои проблемы на кого угодно, во всём был виноват он сам. И, пожалуй, удар Поттера был наименьшим из того, что он на самом деле заслуживал.
Драко не знал, сколько прошло времени, прежде чем в комнату вернулась Уизли. Он отстранённо наблюдал, как она присела рядом с Грейнджер, что-то успокаивающе бормоча, а потом помогла той встать. Они обе медленно двинулись к выходу, и Драко видел, с каким трудом даются Грейнджер шаги. По её походке было видно, что она абсолютно обессилена, почти как он, растерзана недавними событиями, но она, во всяком случае, хотя бы смогла наконец уйти.
И когда Грейнджер, прежде чем выйти из комнаты, даже не взглянула на него, не бросила ни одного чёртова взгляда в его сторону, Драко почувствовал, что теперь он полностью получил по заслугам.
* * *
Следующая ночь для Гермионы длилась бесконечно. Она плакала без остановки, упиваясь жалостью к себе, и смогла заснуть лишь тогда, когда до завтрака, на который она благоразумно решила не идти, оставалось каких-то два часа. Поразительно, ещё день назад она была абсолютно счастлива: наслаждалась отдыхом в кругу друзей и тихо радовалась тёплому чувству, зародившемуся в её сердце к мужчине, который хоть и категорически не подходил ей, но заставлял чувствовать себя по-настоящему желанной. И всё это лопнуло, растворилось, как воздушный замок, в одно мгновение.
В тот жуткий миг она поняла, что осталась ни с чем. Похоже, она махом потеряла всё, благодаря чему была счастлива. Её лучший друг вряд ли когда-либо сможет простить ей то, чему стал свидетелем, а она сама едва ли сможет отделаться от ощущения, что человек, который был тому виной, тот, к кому она питала такие пугающие, но светлые чувства, просто использовал её.
Конечно, она сама была во всём виновата, потому что прекрасно знала с самого начала, что он не свободен. Просто забыла, или предпочла забыть, на какое-то время о существовании той, другой, которую он, возможно, скоро поведёт под венец, которая наверняка сделает его счастливым и, несомненно, подходит ему гораздо больше, чем какая-то «грязнокровка» и «забитая заучка».
А то, что было... Скорее всего, для Драко это не более, чем способ развлечься в отсутствие своей подружки.
Гермионе было очень больно думать об этом, но она не наивная дурочка, чтобы не понять: вряд ли Блейз произнёс бы те слова, которые она услышала, если бы у Драко с Элисой всё было несерьёзно. Тон его голоса, выражение лица, смысл слов говорили Гермионе, что в глазах Забини она всего лишь очередная девица, с которой Драко решил просто скоротать время после выступления, втайне от своей постоянной подружки. И если учесть, что Блейз был едва ли не единственным, с кем Малфой поддерживал дружеские отношения, то, вероятно, так оно и есть.
Унизительно.
Но было ещё кое-что, что заставляло Гермиону ненавидеть себя в эту ночь сильнее, чем когда-либо: она по какой-то причине отказывалась верить в то, что вроде бы было очевидно. Она всё ещё стыдливо верила в другое, в то, что все те моменты, которые она пережила с Драко во время подготовки к выступлению: все те разговоры, взгляды, поцелуи, прикосновения — всё было настоящим. Он не относился к ней как к девушке, «общение» с которой длится не более одной ночи. Гермионе казалось, что для него — Мерлин, как же паршиво это звучит!— она была особенной... Или всё-таки не была?
В любом случае это уже не имеет никакого значения. Теперь, когда Элиса вернулась, всё должно встать на свои места. Это будет легко, вернее, легче, чем могло бы быть, ведь тренировки закончились, выступление состоялось, и больше нет поводов для встреч с Малфоем.
Оно и к лучшему.
Оставалось лишь надеяться, что они случайно не столкнутся где-нибудь и ей не придётся вновь почувствовать, что сердце словно вырывают из груди, когда она увидит счастливую Элису под руку с Драко.
Время до обеда Гермиона провела между сном и явью, пытаясь доспать положенные для хорошего самочувствия семь часов. Обе стрелки будильника остановились на цифре два, когда она заставила себя подняться с постели. Смутно припоминая, что кто-то с утра стучался в дверь её бунгало, Гермиона решила, что она наконец готова столкнуться с дикими неприятностями в лице её лучших друзей.
Или, вернее будет сказать, бывших лучших друзей?
В любом случае терять ей уже почти что нечего. Зато она может попытаться всё исправить, всё объяснить, и тогда, может быть, друзья смогут принять то, что произошло, и свыкнуться с этим.
На то, что Гарри и Рон смогут понять, пусть даже и смирившись с произошедшим, Гермиона не надеялась вообще.
Она на автомате умылась, приняла душ и надела первое, на что наткнулась рука в шкафу. Кое-как причесалась и, даже не взглянув напоследок в зеркало, отправилась в большой зал. Казалось, она израсходовала весь доступный запас эмоций, а потому ей уже было всё равно, как она выглядит: вряд ли хороший внешний вид поможет, когда придётся столкнуться со впавшим в ярость Роном или с полным презрения Гарри. Зато гордо вскинутый подбородок и прямой взгляд, пожалуй, смогут дать ей некоторую уверенность, когда она честно расскажет им всё, глядя в их разочарованные лица...
— Гермиона! Грёбаный гоблин, неужели эти дурацкие танцы так тебя вымотали, что ты проспала больше четырнадцати часов?!
Знакомый голос прозвучал где-то справа, и её глаза невольно округлились, когда она повернула голову и увидела Рона, сидящего за столом и смотрящего на неё хоть и хмуро, но, во всяком случае, точно не с презрением, которое она ожидала увидеть в его глазах.
Гермиона на какое-то время застыла, недоверчиво всматриваясь в лицо друга, но через пару секунд быстрым взглядом окинула столик целиком — все оставшиеся места были пусты, хотя прямо рядом с Роном стояли две полные разнообразной еды тарелки.
— Эй, ты в порядке? — вырвал из ошеломлённого состояния Гермиону его голос, и она, неуклюже потоптавшись на месте, наконец осторожно присела на свободный стул напротив него.
— Да, прости, просто слишком много спала, — всё ещё анализируя поведение Рона, медленно произнесла Гермиона, стараясь не выражать никаких эмоций. — А где Гарри и Джинни?
На последнем вопросе её голос всё же предательски дрогнул, и всё внутри застыло.
— Они ушли с Матео подписать какие-то документы, должны уже вернуться, — просто ответил Рон, и Гермиона заметила, что он хочет что-то сказать, но по какой-то причине сомневается, стоит ли.
И она искреннее надеялась, что это «что-то» не связано с рассказом Гарри об увиденном меньше суток назад.
— Послушай, Гермиона, могу я спросить? — внезапно нетерпеливо произнёс Рон, посмотрев на неё прямо, и она почувствовала, как по телу медленно расползается противное чувство леденящего кровь страха.
Конечно, она предпочла бы сейчас не отвечать ни на какие вопросы, но, судя по решительному виду друга, у неё не было иного выбора, кроме как сказать:
— Спрашивай.
Её голос прозвучал чересчур траурно и обречённо, но Рон, кажется, не заметил. Вместо этого он задал вопрос, который поразил её до глубины души:
— Ты на меня обижаешься?
Гермиона слегка приоткрыла рот от изумления, неверяще уставившись на него.
Что?
Ей показалось, или Рон действительно спросил, не обижается ли она на него?! Она на него?!
Ввиду последних событий, этот вопрос казался сущим абсурдом, но означал лишь то, что подарило Гермионе необыкновенное облегчение: очевидно, Рон не знает о случившемся. И, хотя осознание этого факта заставило её с новой силой испытать щемящее чувство вины, всё же, помимо всего прочего, она не могла игнорировать зародившуюся в душе тёплую благодарность Гарри.
При воспоминании о друге сердце Гермионы сжалось, и она решила вернуться к начатому Роном разговору.
— Нет, я не обижаюсь. И вообще, на что я должна была, по твоему мнению, обидеться?
— Ну, я не пришёл тебя поздравить, — взглянул на неё из-под опущенных ресниц Рон.
Гермиона пару раз моргнула.
— Поздравить с чем?
— С тем, что ваш танец был признан лучшим на вчерашнем шоу, — сзади раздался голос Джинни. — Ведь мы же пришли к тебе в гримёрку, чтобы сообщить это, помнишь?
Очень медленно Гермиона повернулась и столкнулась с пристальным взглядом подруги. Её лицо выглядело добродушным, как всегда, вот только в самой глубине глаз плескалось предупреждение.
Так вот, оказывается, для чего Гарри так спешил к Гермионе. Он хотел поздравить её, сказать какие-то тёплые слова, а вместо этого испытал настоящее потрясение, увидев свою лучшую подругу в объятиях врага.
Она перевела взгляд вправо и невольно вздохнула: рядом с Джинни вполне ожидаемо стоял Гарри, который хмуро смотрел себе под ноги. Страшно представить, какие он испытал эмоции за последние сутки. На его долю выпало слишком много боли, чтобы пережить ещё и предательство лучшей подруги. Ведь именно так он воспринял увиденное, разве нет?
Словно почувствовав её взор, Гарри слегка вздрогнул, будто вспомнив что-то, кинул на неё быстрый взгляд и сел рядом с Роном, уставившись в свою тарелку. Сразу после этого Джинни заняла своё место справа от Гермионы.
— Не знаю, как сказать, но... Я просто не мог тебя поздравить в тот момент. Честно говоря, я боялся, что не смогу за себя поручиться, если вновь увижу тебя рядом с Малфоем, — как ни в чём не бывало продолжил Рон, нахмурившись.
Гермиона заметила, как напряглось тело Гарри от его слов, но он по-прежнему хранил молчание, вяло ковыряя вилкой содержимое своей тарелки.
— Ох, Рон... — закатила глаза Джинни и с беспокойством глянула на своего будущего мужа.
— Что «Рон»? Ты сама видела, как он её лапал на сцене! И вообще, если бы я не знал Гермиону, то подумал бы, что ей это даже нравится.
— Рон! — уже возмущённо воскликнула Джинни, и её глаза наполнились страхом: пальцы Гарри побелели, когда он со всей силы сжал вилку в руке. На его лице заиграли желваки, и Гермиона молилась всем богам на свете, чтобы он не сорвался.
— Ты всё преувеличиваешь, — наконец произнесла она стандартную отговорку, зная, что на самом деле Рон даже преуменьшает. Ведь ей не просто нравилось танцевать с Малфоем. Она по-настоящему наслаждалась этим.
— Ладно, чёрт с этим, Гермиона. В общем, я просто хотел извиниться, что не поздравил тебя. Понимаешь, я был в бешенстве и ушёл сразу после слов ведущего о том, что ваш с Малфоем танец признан лучшим, — немного успокоившись, с раскаянием произнёс Рон. — Я очень разозлился, когда мне в голову пришла одна дурацкая мысль...
Он замолчал на какое-то время, опустив взгляд в тарелку, после чего вновь поднял на неё глаза и сказал:
— В какой-то момент вашего танца мне пришла мысль, что это всё по-настоящему. Я почти мог поклясться, что у тебя что-то есть с Малфоем, Гермиона.
Неожиданный звук упавшей на пол вилки приковал взгляд всех сидящих за столиком к Гарри, который торопливо поднял её и чересчур нервно бросил на стол.
— Знаете, я, пожалуй, уже наелся. Пойду к себе в бунгало, — с шумом отодвинув стул, он поднялся на ноги и кинул напряжённый взгляд на Джинни. — Я буду ждать тебя там.
Не дожидаясь ответа, он резко развернулся и почти бегом двинулся прочь. Лишь когда его спина окончательно скрылась из вида, Гермиона поняла, что всё это время не дышала, с ужасом наблюдая за развитием событий.
— Что это с ним? — недоумённо спросил Рон у своей сестры. — Он с самого утра сам не свой.
Джинни устало вздохнула.
— Не одному тебе, Рон, было неприятно видеть Гермиону в объятиях Малфоя.
И когда Рон понимающе хмыкнул в ответ на её слова, Гермиона почувствовала себя по-настоящему несчастной.
* * *
Драко нашёл для себя лекарство.
Он в который раз одержимо сжал края уже изрядно затасканного листа бумаги и жадно пробежался по строчкам, написанным на нём:
«Draco, mio caro! Я не знаю, смогу ли найти тебя, прежде чем мне придётся вновь покинуть «Магнолию», и поэтому пишу тебе это небольшое письмо. Представляешь, мне удалось уговорить дядю вернуться сюда, и, хотя у меня есть всего тридцать минут, я искренне надеюсь, что смогу провести их с тобой. Но если нет, то хочу, чтобы ты знал: я очень по тебе скучаю и с нетерпением жду нашей встречи. Мне не хватает тебя, жаль, что последний наш разговор был столь напряжённым. Прости меня за мои глупые сомнения! Я ведь не должна в тебе сомневаться, правда? Ну вот, чувствую себя ревнивой дурой. И раз так, не могу не спросить: ты же по-прежнему верен только мне? Правда? Понимаю, звучит так глупо, но мне почему-то не по себе. Надеюсь, ты сможешь избавить меня от всяких дурных мыслей, как только мы увидимся.
Пора идти, а я пишу такой бред. Мне жаль, Драко. Я просто, видимо, совсем схожу с ума без возможности быть рядом с тобой. Оказалось, мои чувства к тебе куда глубже, чем я могла представить.
Надеюсь, они взаимны.
Крепко целую, твоя Элиса».
К счастью, эффект был тот же: Драко вновь почувствовал, как желание ворваться в бунгало к Грейнджер постепенно начало отступать. Несмотря на то, что это было нестерпимо трудно — бороться с потребностью хотя бы просто посмотреть на неё, он всё же вновь совладал с собой и, устало опустившись в кресло, прикрыл глаза рукой.
Прошло уже три дня с того самого момента, как они виделись в последний раз. Сложнее всего было в первые сутки: тогда он даже почти дошёл до двери её бунгало, прежде чем невероятным усилием воли заставил себя уйти прочь. Он понимал, что обязан сначала разрешить все вопросы с Эл, если хочет окончательно выяснить отношения с Гермионой. Но проблема была в том, что он понятия не имел, когда вернётся Элиса и вернётся ли вообще. Конечно, он никогда не претендовал на роль хорошего парня, но сейчас понимал, что в сложившейся ситуации просто обязан перед ней объясниться, особенно теперь, когда узнал о её чувствах и просто потрясающей интуиции. И плевать, что, скорее всего, его откровения принесут только ещё больше проблем. В конечном счёте это гораздо лучше, чем разрываться на части, пребывать в подвешенном состоянии, будучи не в силах решить, что же делать дальше.
Драко запрокинул голову на спинку кресла и устало вздохнул. Он в который раз попытался представить, как бы всё сложилось, не зайди Поттер в комнату в тот момент. Вероятно, у Драко был бы самый лучший секс в жизни, а потом... Что? Общались бы они с Грейнджер как прежде, или их отношения как-то изменились бы? Встречались бы они снова, спали бы вместе или, наоборот, предпочли бы сделать вид, что всё произошедшее — ошибка? А может, всё обернулось бы совсем иначе, например, как если бы Грейнджер по-настоящему возненавидела его за то, что по его вине окончательно потеряла рассудок, а он этим воспользовался?! Драко этого не знал. Но зато совершенно точно вырисовывалось одно: ему в любом случае пришлось бы рано или поздно объясниться и с Элисой, и с Гермионой. Это был лишь вопрос времени.
Внезапно перед глазами Драко вновь пронеслось воспоминание о том, как посмотрела на него Грейнджер, услышав слова Блейза об Эл, а следом всплыло и другое — как она на него не посмотрела, прежде чем уйти из комнаты. И это лучше всего прочего говорило Драко о том, что вряд ли после произошедшего она ждала его с распростёртыми объятиями на пороге. Скорее всего, она не хотела его видеть вообще.
Но он хотел. И пришёл бы, точно пришёл, наплевав на то, что это, определённо, было бы проявлением высочайшего эгоизма с его стороны. И единственным, что его сдержало тогда и сдерживало до сих пор в мгновения этих безумных порывов увидеть Грейнджер, было письмо. В сущности, оно стало необходимым лекарством от наваждения по имени Гермиона. Но надолго ли?
Рядом что-то зашелестело. Драко открыл глаза и увидел на столике справа от себя знакомый конверт со знаком «Магнолии». Первой мыслью было не открывать его, сделать вид, что он не заметил, но всё же интерес победил, и в следующую минуту Драко прочитал послание.
Лучше бы он этого не делал.
Ведь способа оградить себя от злых шуток «Магнолии» у него не было до сих пор.
* * *
— Неужели нас всех пригласили? — Рон по-прежнему с подозрением сравнивал содержимое трёх разложенных на столе писем. — Гермиона, ты уверена, что в твоём приглашении текст такой же?
— Да, уверена, — в который раз утвердительно ответила она. — Я уже говорила: нет ничего удивительного в том, что всех пригласили на танцевальный урок, посвящённый подготовке к балу-маскараду.
— Ненавижу танцы, — неприязненно буркнул Рон и скрестил руки на груди.
— И тем не менее тебе придётся пойти. Ты же знаешь правила «Магнолии», — вздохнула она, с тоской посмотрев на письма: ей и самой меньше всего на свете сейчас хотелось вновь оказаться на танцевальном паркете.
— Ненавижу «Магнолию», — упрямо продолжал Рон, смотря на Гермиону так, словно это она во всём виновата.
— Ради Мерлина, Рон, заткнись, — закатив глаза, бросила ему Джинни. — Это не самое худшее, что могло произойти. Подумаешь, потопчешься час вместе с нами на паркете и пойдёшь заниматься своими делами. К тому же не ты ли когда-то кричал, что хочешь танцевать с Гермионой?
— Вообще-то я это говорил ради того, чтобы избавить её от общества Малфоя! — покраснев, горячо произнёс Рон.
— Жаль, не вышло, — как бы между прочим бросил Гарри и вновь уткнулся взглядом в газету, сжав её в руках чересчур сильно.
Гермиона вздохнула. Все прошедшие после того жуткого события дни Гарри, как и прежде, не разговаривал с ней, пресекая любые попытки объясниться с её стороны. И, хотя в присутствии Рона он худо-бедно поддерживал иллюзию, что всё в порядке, всё же периодически с укором кидал двусмысленные фразы, на которые Рон, к счастью, не обращал особого внимания. Конечно, Гарри всё ещё злился, конечно, он не простил её, что вполне ожидаемо, но Гермиону по-прежнему расстраивало это. Джинни уверяла, что он просто пока не готов всё выслушать, но, во всяком случае, он так же не собирается рассказывать обо всём Рону. В последнем была её заслуга, ведь, приложив какие-то сверхчеловеческие усилия, Джинни всё-таки уговорила Гарри оставить произошедшее в тайне, но Гермиона знала, что рано или поздно он потребует, чтобы Рон узнал правду.
И это было больно, хоть и справедливо.
— Как он? — устало спросила Гермиона по пути к главному пляжу, где, к её удивлению, должна была состояться репетиция.
— Уже лучше, но... — уклончиво ответила Джинни и грустно посмотрела на идущего впереди Гарри, который молча слушал эмоциональную болтовню Рона. — Ему нужно время.
— Я понимаю, — Гермиона проследила за её взглядом и вздохнула. — Понимаю.
У Гарри было несколько причин, по которым он имел полное право ещё долго с ней не разговаривать: во-первых, ложь, которой она покрывала свои отношения с Малфоем, а во-вторых — сами эти отношения с Драко. При воспоминании о нём сердце мучительно сжалось: ведь, скорее всего, сегодня ей предстоит увидеть его в паре с Элисой, и Гермиона очень надеялась, что это будет не слишком больно. Хотя — кого она обманывает! — она была уверена, что будет больно, возможно, даже сильнее, чем когда-либо.
За все эти дни ей удалось немного унять острое чувство разочарования в их несложившихся отношениях, которые, подобно фениксу, ярко разгорелись, опалив их огнём страсти, а потом обратились пеплом, не оставив никаких надежд на будущее. И поэтому Гермиона знала, что в миг, когда она увидит Драко с Элисой — живое воплощение причины её внутренней агонии, ей предстоит испытать все горькие, разъедающие её эмоции с новой силой. И сейчас, пожалуй, она была как никогда рада, что в это время её друзья будут рядом.
Ещё издалека Гермиона заметила, что над территорией главного пляжа раскинулся большой белоснежный шатёр, подсвеченный сотнями мелких огоньков, и она была уверена, что песок внутри него трансфигурировали в блестящий танцевальный паркет. Её губы невольно тронула грустная улыбка, когда она вспомнила, как искусно Драко превращал их маленький пляж в прекраснейшее место для репетиций. Сразу захотелось отмотать пленку времени, вернуться в те дни, когда они так самозабвенно готовились к выступлению и постепенно делали шаги навстречу друг другу. Но, конечно, это невозможно, да и, если бы было возможно, стало бы только больней: как ни крути, настоящее с его жуткой неизбежностью явно весомее прошлого с его горько-сладкими моментами истинного, но краткосрочного счастья.
До входа в шатёр оставалось всего несколько метров, и внезапно Гермиона почувствовала, как от кончиков пальцев по всему телу начало расползаться противное, ноющее чувство страха, смешанного с волнением. Ей захотелось резко развернуться и убежать, в этот миг она себе напоминала животное, которое идет на заклание, будучи не в силах противиться этому.
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 30 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |