Комната сжалась, стены приблизились, потолок давил. В тугой тишине пролетела муха.
"Я уже не молод, и такая обязанность тяготит меня. Груз ответственности. А если я заболею, мучительно занемогу? Кто заменит меня? Согласитесь, что вы подходите на эту роль более всех: неприязнь жары, располагающая внешность, дети вас любят. Неужели вы верите, что попали сейчас ко мне случайно? Все происходит в соответствии с нашими желаниями. А все необходимые принадлежности: посох, мешок, тулуп, проч. - я передам вам в ближайшее время".
Г-н С., скосив глаза, безвольно заметил, что отложенный доктором лист не тронут пометками.
"Готов?" - Фермата спросила резким требовательным, как ворона, голосом. Тот разнесся по этажам, эхом отражаясь от лестничных пролетов, звеня сальными, стальными крышками мусорных ведер. Те отзывались тухлым смрадом. Тусклые ненужные лампы коптились, вздрагивали.
"Да", - Тери ответил сдавленно, неудобно согнутый в пыльной уютной прихожей, приступал вязать в узел шнурки на последнем тяжелом ботинке.
Фермата глубоко вдохнула и медленно, словно нехотя, ступила на две ступени вниз в лестничный полумрак. Безвольно опускала руку, держащую ключи. Те, свисая, готовы (но не станут) скользнуть в темный тоннель скважины и там глухо щелкнуть, упруго упираясь своими бородками в соответствующие таинственные части маслом смазанного механизма замка.
"Иду", - Тери резко разогнулся (отчего потемнело в глазах, зашумело в ушах) в темной узкой прихожей, вскинулся от покрытого уличным песком пола к тусклой лампе. Левой рукой сдернул с вешалки за свисающий конец серо-зеленый полосатый колючий шарф, поймав правой другой конец, закинул себе на шею. Скрестив полотна на груди, прижал оба подбородком, уныло вытянув голову вперед. Исподлобья глядя, неестественно выворачивая поднимаемую руку, нашел и подцепил с вешалки серое фетровое пальто. Не выпуская концы шарфа, скользнул руками в соответствующие им таинственные ветвящиеся темные рукава. Встряхнул плечами, устраивая пальто удобнее. Поднял голову. Шагнул через порог, скрипнул дверью, лязгнул замком. Скрип и лязг затихали между этажей. Грохоча тяжелыми ботинками по ступеням, принялся догонять. Стук дробным эхом метался между пролетами лестницы, трепетала рыхлая побелка потолка. Мимо кружились пыльные окна, тусклые лампы, исписанные стены, затянутые дерматином двери этажей. Каждая дверь скрывала, что за каждой неловко согбенная древняя седая нафталином пахнущая старуха любопытствует в замочную скважину - уставшее сердце тревожно колотится в висках, ломит в лохмотьях спину - чьи тяжелые ботинки гремят по ступеням, нагоняя Фермату.
"Все ходят, все бегом", - она проворчала, сидя на скамье возле парадной, провожая взглядом Тери бегущего. Лоскут солнечного света укрывал край ее скамьи. Клок травы томно чах, пробиваясь из щели в асфальте возле ее больных распухших ног. От ее темного пыльного, одуряюще обморочно неуместного в жару пальто пахло нафталином, бабочки гибли вокруг.
Оттолкнувшись ногой от последней ступени, Тери ринулся сквозь мрак в направлении двери. Крашенную маслом, дырами и солнцем зияющую, на выдохе неробко толкнув - от удара у нее перехватило дыхание, она не скрипнула - явился на ощеренных ступенях подъезда, вдохнул сухой жаркий воздух, миновал дверь. Та, безвольно оседая, закрываясь под собственным весом, стонала, сознавая боль удара и разлуки. Метнулся, попирая стопами потрескавшийся асфальт, печатая шаги вдогонку, но оторопело остановился, обернулся к ворчавшей. Недоуменно уставился на чахлый клочок травы возле ее ног.
"Что смотришь, что тебе нужно здесь?" - не выдержала.
"Я всего только хочу узнать, когда я умру в следующий раз, и - желаю отсрочки".
"Успокойся, милый, смерти в том совершенном и безусловном, непредставимом понимании нет", - та гордо произнесла.
"Я знаю, и все же?" - настаивал.
Обиженно отвернулась.
"Дура", - Тери подумал и побежал через душный двор, догоняя Ф., гремя ботинками по асфальту, страдая от жары. Жаждал тени и ветра.
"Что случилось?" - Фермата спросила, когда его глаза привыкли к темноте подворотни, ее заметили.
"Ничего. Дура", - объяснил, отдирая от потного тела футболку, ловя влажным вялый важный сквозняк в густой тени.
"Пойдем", - Ф. передала Тери холщовую сумку.
Друг подле друга осторожно ступая, выбирая место для стопы, шли по разбитой брусчатке улицы Гладкой. Пыльные гранитные округлые камни той улыбались их опущенным взорам, искали момент внезапно обломить каблук или впиться острыми краями в стопу. Смятый тополиный пух, окурок, клочок сорванного объявления "... защита от инсульта и эпилепсии...", увядший листок платана, иссохшие желтые цветки сирени, изгрызенный, сломанный карандаш, раздавленный таракан, перо, мелкий сор и прах встречались в щелях.
Достигнув перекрестка, свернули на улицу Гадкую. Пересекли, опасаясь попасть под колеса редкого автомобиля или стать помехой дребезжащему звоночком велосипедисту. Покинув солнечную, грозящую тепловым ударом сторону, углубились в клубы тени другой, не менее теплой, душной. Поравнявшись со стеклянной дверью, пересекли вновь. Толкнув мутную, вошли в мясную лавку г-на Копченого. Дыхание перехватило душным тошным запахом. Стены устланы кафелем. Вялый, распаренный, красный, покрытый крупными каплями пота, сидел за прилавком, не в силах подняться и приветствовать покупателей. Серый, забрызганный бурой кровью фартук не скрывал, что неодетый торс бел, обрюзг и волосат.
Тщательно изучили в прохладном запотевшем прилавке: бордовые бескостные куски говядины, розовые окаймленные белым жиром и желтой кожей круги свинины, брусничные бруски телячьей печени, бараньи почки в лужице крови, цепочки пухлых, как его пальцы, сарделек, крупные палки докторской, молочной, мелкие палки сервелата, краковской, кольца кровяной, кривые узловатые палочки охотничьих колбас. Длинные витые липкие ленты серпантина свисали, испещренные иссохшими мушиными трупиками. Редкие шевелили лапками. Под потолком медленно, сонно бесполезно огромный вентилятор перемалывал горячий, густой как бульон воздух. Крупная капля пота, сорвавшись, словно слеза скатилась по щеке мясника. Тот вяло вздрогнул. Решив, что следует совершить покупку на обратном пути, когда до дома останется...
"Вы в котором часу закрываетесь?" - обратился к К***.
"Ох, вы знаете, с этой жарой, я не рад, что вовсе открылся. Лучше уж ночью торговать... По крайней мере, аппетит, как залог продаж... Меня вот-вот вытошнит... Сейчас повешу гамак в дальнем темном углу и..."
"Мы зайдем позже".
Пустой сумкой ветер ловя, свернули в Дерзкий переулок. Тот был узок, затенен кустами сирени, пронизан сквозняком, но короток. Вышли на Мерзкий проспект. Отвратительно широкий, словно отсутствие в улыбке передних гнилых кривых зубов, тот хлынул жарой, гулом голосов, пылью из-под колес, потоком потных людских тел. Влились в него, тот закружил, понес. Мимо мелькали вывески. "Парикмахерская. Отдел готовой продукции". Лысые восковые головы с подведенными глазами горько смотрели на текущего за стеклом Тери. За их прекрасными затылками ножницы стрекотали в наполненном брызгами воды и одеколона воздухе. В полете срывали локоны. Те рассыпались на белые простыни, на пол. Над простыней неживая угрюмая отделенная от тела голова возвышалась. Ее неподвижный грузный взгляд лился в неизведанную темноту зеркала. Флаконы с туалетной водой, баночки с гелем, тубы лака, бутылочки с шампунями и бальзамами, колбочки со средством от перхоти, расчески, ножницы и, между прочим, бритва сверкали своими острыми гранями, множась в зеркале. Засмотревшийся Тери почти столкнулся с неприятным огромным грубым свирепым неряшливым рабочим с застланным безумным взглядом и рыжей щетиной на подбородке.
"Итак, когда?" - Тери спросил.
"Я надеюсь, завтра", - тот отвечал с сомнением.
"Во сколько?" - Тери настаивал.
"Утром. Я встаю обычно в половине восьмого - просыпаюсь", - он говорил медленно, спотыкаясь о собственные гнилые разросшиеся во рту зубы, - "и не могу уснуть, к тому же дворник скребет лопатой снег, воробьи чирикают - хорошо так, если бы не знать - затем встаю, умываюсь, бреюсь - я бреюсь через день, это необходимо учесть - потом завтракаю. Последнее время с вечера варю пшено - на ужин и на завтрак. Иной раз удается сдобрить маргарином..."
"Во сколько?" - Тери становился груб.
"В девять тридцать", - тот выпалил.
"Хорошо", - коснувшись ладонью его плеча, удалился.
Тери, вытирая ладонь, скорым шагом нагнал Фермату. Та косилась, мимо бредя, на витрину, где соломенные, шелковые, суконные и прочие шляпы и шляпки покрывали округлые, словно вылизанные волной леденцы, деревянные болванки без лиц и улыбок. "Хорошеньким - скидки", - объявление гласило.
"Что случилось?" - оторвавшись, она построила вопросительное предложение.
"Ничего. Идиот".
Свернули на набережную Уборной. Густая темная вода томно плескалась в окутанные зеленой слизью гранитные стены, кисло пахла водорослями, покрывалась солнечными бликами, манила искупаться в себе, отвратительной. Сулила прохладу, отдохновение. По улице Узорной, испещренной кружевной пыльной тенью акаций, достигли улицы Устной. Здесь запрещено движение транспорта. Добрались до улицы Грустной. В жалкой жаркой тени пыльных иссушенных тополей той стояли, жадно глядя, как упругая гибкая прекрасная струя воды вырывалась из шланга. Величественный дворник, непромокаемым фартуком покрывая неодетый торс и холщовые брюки, скрываясь в тени подворотни, из шланга поливал прилегающую к его подопечному двору мостовую. Вода, звеня, разбивалась о влажные камни, потоками сметая пыль, песок, комочки тополиного пуха, окурки, пестрые фантики конфет, яркие кружочки конфетти, канцелярские скрепки, трупики мух. Сор и прах кружа, пенясь, уносилась сквозь чугунную решетку люка в неизведанную страшную темноту канализационных тоннелей, откуда возврата нет.
Невзрачный, бледный, как лед, долгий, как вяз, - вязкое пожатие его холодной, как рептилия, ладони, его вялый расслабленный облик не вяжутся с твердым колючим бесцельным черным пустым взглядом непроницаемых очков - молодой человек, закутанный в черный сюртук, брел вдоль стен домов, ничуть не смущаясь солнечной знойной стороной. Белая ясеневая тросточка в другой руке совершала непрестанные обследования, словно усы таракана, выстукивала мелкой дробью: цок - мостовая, тук - стена, цок - мостовая, тук - вновь, цок, бамс - водосточная труба. Даже когда он учтиво остановился, чтобы поздороваться с Ферматой и пожать руку Тери, поспешно назад отступившему, трость неугомонно выстраивала звуковой образ окружающего: забитые пылью, пухом, сором щели брусчатки, рыжую жирную личинку окурка, чугун канализационного люка, тяжелые грубой кожи, глиной газонов парка заляпанные носки ботинок Тери, острые носки голубых туфель Ферматы, успокаивающее присутствие за спиной в крашенную штукатурку закутанной стены (на уровне лопаток серповидный пласт откололся, обнажая кирпичную суть, а на упомянутой водосточной трубе остаток объявления "... эпилепсии и страха..." трепетал в резких сырых порывах ветра. Тот гнал вдоль тротуара мокрые желтые листья, унылых пешеходов в плащах и шляпах. Вскидывал полы серого фетрового пальто, мерзко проникая под. Дождь уже накрапывал. Становилось промозгло, зябко.
"Кто это?" - Тери довольно бестактно осведомился, когда выстукивая свой путь, молодой человек удалился.
"Потише", - Фермата прошипела, - "у слепых отменный слух".
"И все же?"
"Это г-н Чреватый".
Не становилось ни промозгло, ни зябко. Я покинул влажный тротуар, где прохладные брызги из шланга достигали меня. Злой зной вновь овладел моим телом. То покрылось липким потом. Темнело перед глазами. Сердце стучало в висках, как швейная машинка. Устремились в Перекопанный переулок. Жара накинулась на меня. Терзала иссохшую кожу в клочья. Свернули в Перетоптанный переулок. Вырывала печень, желудок, трепетное сердце, кружевные легкие. Брели по лишенной тени улице Белой. Тополиный пух ниспадал как снег. Сумели скрыться на улице Беглой. Раскаленный ветер шелестит в соломенных выжженных волосах, запекает губы. Миновали магазин "Товары для нерожденных". Воспользовались улицей Разной. Щелями испещренная брусчатка улицы Грязной тянулась к моим бровям, желая их разбить. "Вызывая неприязнь" - объявление хвалило. Лавки улицы Мглистой плыли в пыли мимо, глаз не касаясь. Фермата подвернула ногу, неловко ступив на улицу Мшистую. Хромала, опираясь на мое предплечье.
Холщовая сумка в моих руках наполнялась: пучок сельдерея и пучок укропа, десяток яиц, некрупный кочан капусты, килограмм моркови, две луковицы, четыре баклажана, килограмм сладкого перца, пакет риса, губка для мытья посуды, упаковка аспирина. Так же планировалось приобретение одной буханки ржаного теплого оглушительно пахнущего. И, как уже указывалось, на обратном пути необходимо посетить мясную лавку. Но для этих целей запасены два иных пакета. Хорошие помидоры не встречались - все помятые, увядшие, с гнильцой - но в холодильнике три хранились.
"Зачем нам тушеная говядина?" - Тери озабоченно осведомился, заглядывая из-за плеча на прилавок, - "ты же не приемлешь консервы".
"Тебе пригодится", - опускала испачканную машинным маслом жестяную банку в холщовую сумку. Крышка ощерилась номером "М3140698".
Между тем покинули улицу Стеклянистую, прошли Маслянистой. Затем, напротив, вернулись к Пушистой. Улица Душистая встретила нестерпимым смрадом. Вскоре вывеска разъяснила запах: "Дым быта". За стеклянными дверями дома гарь ощущалась меньше. Фермата справилась о своем заказе в прачечной. Сняла с колечка ключ и заказала копию:
"Мы потеряли ключ. Вы сможете сделать такой же?"
"Я вынесу мусорное ведро!" - его подняв за ручку, Тери произнес в гулкий безжизненный сумрак кухни.
Хрустнувший неловкий утренний голос, как сухой куст под порывами ветра, заметался между стенами, вырвался в коридор, набирая силу, покатился, словно под гору, затих в прихожей, словно шары пыли под кроватью. Фермата не откликнулась. Ее тело, разметав волосы по подушке, лежало за тяжелой дверью, под глухим обморочным одеялом, пыльные шторы скрывали, легкие тени скользили по стенам. Тихо ступая, Тери брел мимо двери, шуршал тапками по линолеуму коридора. Сорный пакет из-под молока сорвался с груды картофельных сизых очисток, покатился по полу, застучал. Тери мягко согнулся, резко метнул руку, цепко схватил пакет, уложил обратно, плотно вжал в мусор.
В темной прихожей, не включая свет, не грохоча ими, надел ботинки, намотал на шею зеленый, как ель уютный шарф. Нащупал на привычном месте холодную манящую ручку замка. Черный, масляный, тот, лязгнув, отпер дверь. Косой прямоугольник желтого света ворвался в мрак прихожей. Зажмурившись от острого хлынувшего, Тери шагнул в гулкое взметнувшееся с первого этажа ввысь нелепое нагромождение лестничных пролетов. Пугающий вкрадчивый шорох налетел с чердака, накинулся, окутал. Острый кислый запах заложил нос. Дверь мягко, не оставляя пути назад, замкнулась.
Скинув сонное оцепенение, оставив сомнение, Тери стучал каблуками по ступеням. Дробный стук взвивался, шарахался эхом, заполнял лестницу, наваливался на двери. К тем, манимые звуком, кряхтя, хватаясь за спины, любопытные слепые старухи стремились. Но не поспевали, не видели ничего: Тери пронесся мимо, и уже кружащаяся за ним пыль улеглась.
Толкнул рукой входную дверь. Скрипнув, та явила: сумрак, изморось, ветер, туман. На мгновенье замерев на пороге, сумрак, изморось, ветер, туман ринулись в теплый сухой светлый затхлый уют лестницы. Тери шагнул им навстречу, преодолевая. Ветер развевал зеленый колючий шарф, сумрак застлал слезящиеся глаза, изморось проступила на волосах, туман забил нос, горло - во рту появился вкус сукровицы. Тяжело торопливо громко ступая тяжелыми ботинками, пересек двор. Приблизился к жирным, неопрятным, как шея грифа, дурнопахнущим бакам. Отворачивая нос, тая дыхание, вскинул, перевернул, потряс, опорожнил ведро. Пустые молочные пакеты, очистки картофеля, оболочка колбасы, протухший помидор, рыбьи скелеты, свиная кожа, шары пыли из-под кровати, старая газета - промелькнули перед взглядом, растворились среди подобного, более чем мертвого, гниющего, обращающегося питательным гумусом.
Зажав пустое ведро в руке, спешил обратно через темный угловатый огромный двор. Чужие дома хмуро нависали темными слепыми стенами. Одно окно вспыхнуло, ослепив, разорвав пустоту. Ослепленный Тери остановился, вскинув голову. В окне появился г-н С., грузный, утомленный, суровый, насупленный, редкие волосы растрепаны, как ворона крыло, под глазами - бессонные тяжелые круги. В белой майке. Обрюзгший. Беззвучно, беспокойно подошел к плите, взял чайник, открыл крышку, заглянул, развернулся, направился к мойке, исчез из яркого резкого прямоугольника окна.
Робкий короткий звонок щелкнул в прихожей. Г-н С. встрепенулся, вздрогнул, вскинул голову. Преждевременно закрутил, задушил шум воды. Настороженно прислушиваясь левым ухом, хмурил тщательно мучительно брови. Опасался повторного более настойчивого требовательного звонка. Он разбудит... Она узнает... Бесшумно метнулся, скользил тапками по линолеуму, нес, не замечая в руке, зеленый эмалированный с вычурно выгнутым носиком чайник. Полный плещущейся прохладной упругой. Но услышал: тяжелые уверенные шаги жены ступали по коридору. Не полусонные. Не озлобленные. Не раздраженные бесцеремонно ранним пробуждением. Томно удивленные непостижимо несвоевременному посещению.
Чайник дрожал в нервной руке С. Вода исходила мелкой рябью, как от брошенного камня. Зачарованно, не замечая, нес к плите. Ее касаясь, дно несколько раз глухо звякнуло. Холодный пот наполнил морщины на лбу. Ватные ноги плохо держали грузное тело, желая подогнуться в коленях. Сердце замерло на томительный, как товарный поезд, миг ожидания. Стеклянные глаза наполнялись сумраком. Уши сквозь шум старались расслышать, как в чужой прихожей чужая жена спросила с мягким укором:
"Кто там?"
Сердце остро, как еж, сжалось и отказывалось биться. Через неумеющую закончиться секунду громко резко безвозвратно, как хруст позвонков, щелкнул замок. Дверь, скрипнув, явила на пороге фигуру Тери, произнесшего:
"Извините, мне необходимо увидеть г-на С. Я понимаю, что сейчас слишком рано, но поверьте, для этого есть достаточно важная причина".
Дородная рыхлая жена г-на С. подняла взгляд от грубых ботинок Тери к его зеленому колючему шарфу.
"Да, я понимаю", - она раскрыла рот, хрустнув губами. Донесся запах подгнивших за ночь зубов.
Еще раз пронзительно испытывающе посмотрела на лицо Тери.
"Я позову его. Кажется, он проснулся".
"Да, я видел свет в ваших окнах", - Тери чуть не сделал ошибку. Вместо этого произнес, - "да, я уверен".
Отвернувшаяся жена С. вновь коротко подозрительно взглянула Тери в глаза. Промолчала.
"Иван!" - негромко протяжно позвала в глубину квартиры, - "к тебе молодой человек, наш сосед. Говорит, это важно".
Ее голос, как лебедь, поплыл по коридору, плавно огибая углы, шкафы, буфеты, проник в дверной проем кухни, влился в ушные раковины замершей восковой фигуры С. Тот встрепенулся, скинул с себя сковавшее тревожное ожидание, цепкое оцепенение, обмяк, судорожно вдохнул, сердце разжалось и заколотилось, догоняя, тепло разлилось по позвоночнику, губы расползлись в кривой слюнявой улыбке. Утер ладонью холодной пот.
"Да, я знаю, я иду. Пригласи его, пожалуйста", - гулко ответил чужим голосом в пустоту коридора. Брел вслед на непослушных негнущихся ногах, опираясь рукой на шершавую стену.
Дородная жена посторонилась, пропуская г-на С., скрылась, растворилась, исчезла в темноте. Из темноты возник, явился грузный усталый г-н С.
"Здравствуйте", - он пожал влажную руку Тери правой рукой, левой приглашая пройти, - "проходите".
"Здравствуйте", - Тери безлико отозвался. Напрягал глаза, стараясь узнать, разглядеть в темноте, ушла ли жена, - "но у меня, понимаете ли", - тянул время и слова, - "мне необходимо посоветоваться с вами относительно", - дверь комнаты пыльно мягко хлопнула вдалеке, - "но у меня с собой - это покажется странным - ведро. Я выносил мусор, чтобы жена не волновалась, не сочла подозрительным. А дело действительно важное, я не могу ждать до утра. Нельзя оставить ведро на площадке - соседи увидят, удивятся. Нельзя вносить внутрь - ваша жена подумает подозрительное. Я и так очень рискую, посещая вас так рано..." - Тери горячо шептал, не скрывая волнения.
"Вносите!" - С. решительно оборвал.
Остановившиеся на полуслове губы изобразили недоумение и вопрос. Глаза внимательно посмотрели в решительное уверенное лицо С.
"Да", - положился на его решение.
Скрылся на секунду за дверью и явился вновь с пустым белым пластиковым ведром в руке.
"Поставьте здесь", - С. указал.
Тери, наклонившись, брезгливо разжал ладонь.
"Разувайтесь, проходите", - С., отдуваясь, делал жесты в неуютной утренней прихожей, - "давайте, чаю попьем. Сырым серым утром лучшее занятие - пить чай".
Тери резко согнулся, судорожными пальцами расшнуровывал ботинки. Аккуратно снял их со стоп. Стянул с шеи колючий шарф.
"Вот: наденьте тапки", - С. вновь указал, - "они мягкие, теплые, удобные".
"Уютные", - Тери отстраненно подтвердил, надев. Поднял от них взор на замершее лицо С. - "пойдемте в кухню?"
"Да, конечно, проходите", - С., очнувшись, посторонился, пропуская вперед. Скользил вслед тапками по линолеуму.
"Осторожнее", - указывал, оберегая от острых углов, старых буковых буфетов, дубовых шкафов. На тех громоздились коробки с рухлядью, обломками, старыми игрушками. Нависали, рискуя упасть. Легкий сквозняк шевелил редкие седые волосы на голове С.
"Присаживайтесь", - указал на табурет.
Тери сел, положив ладони на скатерть. Несколько раз сомкнул и разомкнул пальцы, прежде чем сказать:
"Иван Федорович, мне нечего от вас скрывать. Даже, наверное, многое из того, что я могу сказать, вы не хотите слышать. Предпочли бы не знать, не вспоминать..." - С., наконец, нашел крышку от чайника возле раковины. Вернувшись к плите, закрыл его. Тери следил за его движениями безжизненными, обращенными внутрь зрачками, словно смотрел на пеструю сонную рыбу в аквариуме.
"Понимаю, и все же, я должен посоветоваться с вами. Я совершенно сбит с толку, расстроен, запутан, не знаю, какое решение принять: оба верны и оба неверны одновременно", - завороженно смотрел на шипящий огонек спички, зажженной С. Тот поднес ее к конфорке - газ вспыхнул, загудел голубыми клыками. Стал лизать испещренное оспинами дно чайника, нагревая. Скатываясь по стенками, капли воды шипели, достигая нагретого.
"Конечно, в моем положении я непрестанно сталкиваюсь с иррациональным, бессмысленным, странным, непонятным, однако, я привык, что верный путь только один, и, если не пытаться решать вопрос логически, если расслабить разум, положиться на безволие, то неумолимые законы понесут именно по этому единственному верному пути, словно он предназначен, предначертан, а иных вовсе нет", - С. застыл над чайником, внимательно слушая. Тери оторвал взгляд от огня и скользнул по его суровому лицу. Сиамская кошка вышла на кремовых лапах из коридора, томно выгнула спину, беззвучно мяукнула. Обвела сидящих тяжелым надменным взглядом. Развернулась и исчезла в темноте.
"Я говорю путано. Постараюсь по порядку. Вы знаете доктора Герасима Арсеньевича... м-мм... все время забываю его фамилию. Слишком простая".
"Знаю", - С. скупым кивком подтвердил.
"Разумеется. Он вызывал меня сегодня. Уже не первый раз. Сиреневые сирены, угрюмые санитары, тяжелые шаги. Он просил, даже умолял меня сделать его следующим..."
С. изумленно распахнул вялые веки:
"Зачем ему это нужно?" - холод пробежал от его живота к ногам.
"Не знаю. Сам отчаянно удивлен. Все это крайне бессмысленно. Он утверждает, что вы - его существенная ошибка, которую он должен исправить. А именно сейчас единственный благоприятный для этого момент. Только я в силах вернуть все в правильное русло. Но я чувствую, я остро чувствую ложь. Невнятный отвратительный перекос. Словно за его порывом стоит личная, дикая для меня, выгода. Жажда власти, знания или бессмертия. Как ни бессмысленно это звучит. Я не знаю, что думать", - увял, безвольно бросил ладони на стол.
Зудящая тишина цинично расползлась по кухне. Хмурые брови бродили по лбу г-на С.
Наконец, он, со щелчком разомкнув губы, произнес низким тяжелым голосом:
"Герасим Арсеньевич - страшный человек. Во-первых, не верьте ни одному его слову, во-вторых, не пытайтесь его понять. Вы сейчас обличены, а он - уже два года, как нет. Не надо исключать, что, возможно, он в свое время сошел с ума, и все его идеи - маниакальный бред, подкрепленный и раздутый его властью. А может быть, он знает нечто, что не дано нам.
Я не могу дать вам совет, Тери. Я простой человек, как ваша жена, как моя жена. Чем мы вам можем помочь? Мы затуманены, запутаны эмоциями, не можем даже здраво мыслить. Конечно, я уже не живой, но крайне напуган. Я слишком хорошо знаю, что Г.А. считает меня своей неизбежной, но жесткой ошибкой, знаю, как его искажает происшедшее. Он готов на многое, чтобы исправить ее. Этой ночью, когда в окне замелькали сиреневые зарницы, когда сирена задребезжала в стеклах - я проснулся, вскинулся с подушки покрытый холодным потом. Я был уверен, что это за мной. Я... я слышал тяжелые шаги, поднимающиеся по лестнице, идущие ко мне - и не мог пошевелить ни рукой, словно я умер. Мои мысли остановились, замерли в причудливых позах, все залил, как смола, липкий цепкий страх.
Тери! Доктор страшный человек, поверьте мне. Я больше не мог уснуть. Не мог ничего делать: сердце колотится, все падает из рук. Посмотрите на меня, Тери: я старый испуганный человек, как я могу помочь вам? Как я могу посметь повлиять на ваш выбор своим неразумным советом?"
Тери смущенно неловко косо смотрел на дряблое утомленное лицо С. Влажные глаза тоскливо блестели, вялый подбородок дрожал. Ослабшие плечи угрюмо опустились. Уменьшился, сморщился, поник. Тихо, тонко, как нить паутины, как утренняя горечь во рту, засвистел чайник. Не дав ему разойтись, залить все вокруг, С. потянул руку к носику, скинул свисток. Пар устремился. Задумчиво повернул ручку плиты. Гудение газа пропало, словно дождь кончился, пелена упала. Чайник утробно уютно сдобно бойко бурлил.
С. смахнул оцепенение, как иней с ресниц, проведя по унылым глазам большим и указательным пальцами.
"Добавить вам в чай лимон? Или предпочитаете, как моя жена - с бергамотом?"
Тери несколько мгновений непонимающе смотрел в покрытое нарисованной улыбкой лицо С.
"Нет, спасибо. Я, пожалуй, пойду", - пробормотал, поднимаясь.
"Останьтесь. Я уверяю, у меня отличный чай!"
"Да, конечно, но я должен идти", - Тери тенью пересекал кухню.
Расстроенный С. расстроенно всплеснул руками у плиты.
"Ну, тогда обязательно заходите попозже, вечером: попьем чай с пряниками".
"Обязательно", - эхом отозвался Тери из коридора. С. следовал за ним, тяжело дыша в стриженый затылок.
Тери зашнуровал ботинки, взял в левую руку шарф, пальцами правой обвил ручку ведра. С. обиженно улыбаясь, отомкнул дверь. Тери устремился в открытый проем.
"Тери!" - С. вкрадчиво зашептал в ухо, - "решать только вам".
Тери резко обернулся к его стеклянным глазам.
"До свидания", - С. внятно четко попрощался.
"До свидания", - глухо ответил Тери, шагнул на лестничную площадку.
С. потянул на себя дверь. Мягко щелкнул замок.
"Кто это был?" - сонная удивленная капризная жена появилась из-за двери спальни.
"Это касается Нового года", - С. сухо строго ответил, - "действительно срочное дело", - собрано быстро шнуровал ботинки.
"Но ведь еще осень..." - жена тянула, - "до Нового года еще далеко..."
"Это только кажется", - косо усмехнулся. Придерживая подбородком шарф, сутулясь, накидывал на плечи пальто.
"Куда ты?" - вяло спросила.
"Скоро вернусь", - держался за дверную ручку, настороженно слушая, как стихают, удаляются по лестнице шаги Тери.
Темнота густая, глухая, без изъянов, без звезд - только фонарь бестолково уныло скулит над перекрестком - навалилась на оконное стекло, сочится сквозняком в щели, прячется, таится, недобро шевелится по углам, под кроватью, под шкафом. Рука Тери, прижимающая к коленям соскальзывающую книгу, ослабла, обмякла, перестала удерживать ее. Книга, придерживаемая ослабшей рукой, зашелестела страницами, истощилась, достигла плотной картонной, засаленной тысячей тысяч прикосновений, обложки. Принялась скользить по белой, залитой светом желтой лампы поверхности одеяла. Вдоль линии бедра. Закрылась, с грохотом упала на пол. Шорох сползающей с колена истощенной книги вывел Тери из оцепенения, очарования прочитанным. Он вздумал потянуться, опустить затекшую руку к упавшей истощенной, но сырым холодом потянуло из-под кровати, темные клочья пыльной тьмы шевелились там. Стало зябко, тревожно. Тогда, оставив книгу, опасливо отдернул потянувшуюся вслед руку, спрятал под одеяло. Через мгновенье решительно, как в омут - на миг отбросив сомнения, чтобы вполне отдаться им, когда станет непоправимо поздно - скоро поднялся из кровати, покинул уютные теплые мягкие объятья одеяла. Одной босой стопой на помрачительно долгий миг коснулся холодного голого тревожно темного пола. Потянулся и пальцами коснулся выключателя. Раньше, чем щелчок того раздался, кинулся в кровать, нащупал на подоконнике край и натянул до подбородка густую глухую ватную темноту.
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 40 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |