Ее, видимо, спутник, будучи человеком молодым, хотя и полноватым, в черепашьих буковых очках - те отчаянно цеплялись за скукоженные, смятые, словно вовсе отрезанные уши - к тому же имея белесые жидкие гладкие с гадкими розовыми залысинами волосы, углубленно, удрученно читал что-то в темной затертой прикосновениями кожаной обложке. Утомился трудом, но иного не взял. Кидая частые короткие взгляды на свою, видимо, спутницу, решился и осторожно подхватил ее книгу, скользящую по пледу, теша сладкую надежу развлечься ею. А если смотреть на него сквозь пушистый прищур ресниц, то полноватость, розовость, масляные несчастливые глаза, алчная суетливость движений обращали его в морскую свинку.
Иван Федорович в который раз вздумал описать себе его полный гардероб, но вдруг сделалось нестерпимо скучно. Давя невольную недовольную зевоту, Иван Федорович мельком взглянул на своего соседа по скамье, но старичок по-прежнему дремал, стойко не выпуская из рук газеты ("Фаянсовая", "Эфиопия", "Туман" - заголовки бросились), оставался прям, сух, невелик (недостаточные ноги, покачиваясь, не касались пола) с острой ухоженной клинышком бородкой, тщательно старомодно одетый: черный тугой сюртук, серая сорочка, темный широкий галстук... "Не умер ли он?" - не в первый раз неизменность и неизвестность вызывали у И.Ф. беспокойство.
Неприятное неопрятной зудение странным образом проникшей в купе мухи стало перекрывать незамечаемый гул колес. Безухий человек легко, словно та вытолкнула его, оторвался от книги и повел глазами, ища. Его спутница, будучи девушкой молодой, невнятно застонала во сне. И.Ф. также принялся искать. Старичок оставался прежним. Муха, трижды облетев вокруг мутного ею засиженного желтого плафона (к тому времени незаметно включили свет), снизилась к белому пластиковому, алюминиевым ободом окаймленному столу, нервными рывками пробежала между стаканами в алюминиевых же подстаканниках, оброненными возле алюминиевыми же ложками, с них каплями скатившимися лужицами чая, ощупала несколько хлебных крошек, хранящих запах бледно-розовой вареной колбасы, приблизилась к массивной стеклянной пепельнице, где вместо окурков (никто не курил, к тому же воспрещалось) лежали несколько размытых измятых фантиков от мятной карамели, зубочистка и пахнущий колбасой пакет. И.Ф. махнул рукой над столом и оборвал исследование. Исследовавшая сочла за безопасное подняться в воздух. Тот, тугой, наполнился зудом. Молодой человек и И.Ф. внимательно следили за полетом, девушка вновь тихо застонала. Муха, завершив круг по купе, опустилась непосредственно на желтый нос старика, произвела несколько коротких перебежек, выбирая место на лице, принялась чистить лапы, челюсти, брюшко. Старичок не реагировал. Выражение брезгливости пробивалось на безухом лице. Не чужд этого чувства, И.Ф. спугнул муху вновь. Для этого склонившись к старичку, задержался возле дольше необходимого, и его сомнения переросли в догадку. Поколебавшись нарушить столь уважаемое, как чужой покой, тем более сон, но помня о выказанной крепости последнего, И.Ф. решительно коснулся запястья старичка. Оно было холодным и безвольным. Та же догадка посетила безухого, и он вопросительно взглянул на И.Ф. Тот, совершенно не чувствуя пульс, заявил громко, внятно, четко, гулко:
"Мертв".
От резкого звука девушка встрепенулась и непонимающе со сна смотрела глазами. Хлопала слипшимися ресницами. Ее спутник побледнел, оцепенел.
"Сообщите проводнику", - сухо, почти грубо И.Ф. распорядился, приникая ухом к крахмальной груди старичка, ища пульс на дряблой шее, уверенный, что это лишнее, - "возможно в поезде есть доктор".
"Хоть бы муха пролетела", - Иван Федорович мечтательно подумал.
Обвел взглядом по-прежнему купе. Желая развеять его неподвижность, решил пройти к проводнику за чаем. Стал собирать, стараясь мелодично не звенеть ложечками, пустые стаканы.
"Не желаете чаю?" - застыв с ними в руках, вполголоса обратился молодому человеку. Тот легко, словно та вытолкнула его, оторвался от книги, непонимающе взглянул на И.Ф., на стаканы в его руках, сообразил, взглянул на свою спящую.
Учтя, учтиво отвечал:
"Нет, благодарствую", - покачав для убедительности лысоватой с полными щеками головой, вернулся к чтению.
И.Ф. продолжил сборы, поднялся - от толчка дивана старичок проворчал во сне невнятное. Его газета покосилась - боком втиснулся в проход, чуть не задев его ноги - молодой человек отвел свои. Сдвинул дверь купе. Минув - задвинул.
"Надо меньше читать", - пронеслось в голове И.Ф. В коридоре глаза видели по-прежнему размыто, неясно. Своих соседей он скорее детально помнил, чем разбирал. Одинаковые окна, отсеки коридора множились, повторяя друг друга, и было невозможно определить, как далеко видит - воображение легко дорисовывало их детали. Очень опасался за здоровье своего утомленного зрения.
И.Ф. встретил проводника в конце коридора. Он неожиданно появился из мути и мглы на расстоянии полутора вытянутых рук. Согнувшись, подметал пол.
"Нельзя ли чаю испить, любезнейший?" - И.Ф. обратился.
"Отчего же нельзя?" - в лопоухой ушанке проводник распрямился, оборотился к И.Ф. - "очень даже можно", - был коренаст, невысок, в форменной тужурке на вате, валенках, как указывалось, ушанке (на площадке, откуда он прибыл, было прохладно, сквозило), - "это дело доброе - всегда можно", - задубевшая, мореная кожа лица морщинами сходилась возле узких колючих глаз. На монголоидной верхней губе топорщились седоватые усы, в них пряталась холодная улыбка, - "отчего же вы - со стаканами? Я бы убрал, погодя", - голос отдавал кислым, - "вот, только, я, видите ли, задумал подмести и очутился с немытыми руками, а оттого выйдет задержка с чаем, покуда не помою их тщательно с душистым мылом".
"Не беспокойтесь, право", - отвечал И.Ф. - "мне неспешно, я повременю. Вот только, куда составить посуду?"
"Передайте мне", - отставил веник и совок, принялся оттирать руки о фартук.
"Боюсь, побьем".
"И я тревожусь. Не соблаговолите ли пройти - здесь рядом - составить у меня?" - жестом пригласил в дверь.
"А, может быть, я и налью сам, раз так обернулось, что я здесь? Я вижу чайник у вас на плите".
"Так точно. Недавно кипятил. Извольте, если желаете. Заварка здесь, а вот - сахар", - он прошел, ступая с трудом на больных голеностопах, переваливаясь в валенках, вглубь, пропуская И.Ф. - "а туман какой собрался, заметили?"
"Заметил", - отвечал И.Ф., стоя со склоненным над стаканом огромным зеленым с выгнутым носиком чайником, пар и кипяток исторгающим, - "как же не заметить, если дальше трех шагов в коридоре не видно. А что за туман, что слышно?"
"Никогда такого тумана не видывал. Однако начальник поезда приказал снизить скорость, а машинист вовсе остановил, отказываясь вести (вдруг стало ясно, что исчезли надоедливый, но привычный стук колес, тошнотворное плавное покачивание пола - стало тоскливо, пусто, словно после икоты). Требует дождаться, когда туман раздует. Радио не работает. Свет включили раньше положенного - темень".
"А все равно ни черта не видно - все серо".
"Словно бы грязно - оттого и принялся подметать - нутром грязь не переношу. А вот чай - это вы ладно придумали. В такую погоду только чай пить. Не желаете ли чего-нибудь к? Бублики, сушки, конфекты..."
"Нет, спасибо..." - уже в дверях готовый уходить застыл, держа дымящийся стакан в подстаканнике перед грудью. Что-то мучительно тревожное вспоминал, - "разве что пряников. Ярмарочных и глянцевых с белыми прожилками сахара".
"Да, еще один вопрос", - ожидающий сказал отрешенно в продолжение своих мыслей, пока проводник мыл тщательно руки душистым мылом из рукомойника возле стола, где позвякивали составленные стаканы, - "не знаете, нет ли в поезде врача?"
Домыв руки, прошел вглубь к буфету, на ходу вытирая вафельным полотенцем:
"Как же не быть? Всегда есть. Если не ошибаюсь", - открыл крашеную маслом с окошечками дверцу и щипцами переложил на блюдце две фигурки зайцев, - "с вами в купе едет. Такой сухонький старичок в сюртуке черного сукна с острой бородой. Известнейший, доложу вам, доктор. О нем даже в газете печатали. Любопытно так, знаете ли, пишут. Удивительные вещи исследует, даже страшно становится. Говорят, он на пороге открытия, которое позволит справиться с эпилепсией, инсультом и страхом смерти", - передал блюдце, зажал в кулаке приятный принятый гривенник, - "только фамилию никак не припомню; простая такая фамилия - но из головы вылетело. Впрочем, если угодно, можно справиться в билетах..."
"Нет, нет, спасибо", - И.Ф. спешно удалялся в коридор.
"Да только отчего вы спросили", - обеспокоено проводник выглядывал вслед, - "не дурно ли вам стало, не дать ли лекарств?"
"Нет, нет, спасибо", - И.Ф. повторил, не поворачивая, не поднимая голову, сосредоточенно следил за плещущимся в стакане горячим, суетливо семенил по коридору в туман, - "все в порядке".
Удовлетворенный довольный утробный гортанный звук отвлёк его, вывел из оцепенения, очарования. Косыми штрихами, как нудный серый дождь, окружающая реальность возвращалась, наполняла глаза. Крашеная голубым маслом дверь, новая задвижка, след от старой явились, навалились, прижались к лицу. Сосед сверху, г-н С. крякнул ещё, отчего запершило в воспаленном горящем горле - прочистил его и кашлянул. Поморщился. Горло болело. Обернуто шерстяным багряным шарфом. Оторвал край газеты. Ту пристроив на левом колене, косо разорвал на две части. Уложил отделенный клок бумаги поверх оставшегося. Неровные рваные края топорщились, ворсились. Оба полотна разделил на три кривых прямоугольника, добился отношения сторон, близкого к золотому сечению. С мягкой отвлеченной улыбкой измял их до мягкости. Использовал.
Смахнув с чёрных шерстяных штанин прилипшие волокна бумаги, встал, одновременно натягивая брюки. Наполовину обернувшись к унитазу, правой рукой застегивая пуговицы, левой потянул шнурок сливного - цвета сливы - бочка - по зеленым маслом крашеной трубе, пугая юных стеклянных слизней, понёсся шум воды. Испуганные юные стеклянные слизни в отчаянии срывались и неслись вслед. Правая бросила своё занятие, спешно принялась помогать потоку воды пластиковой длиннорукой щеткой. Когда пена бушующей воды рассеялась, я сквозь толщу смоляной воды, затмеваемый тенями черных лебедей, видел г-на С. С той же ухмылкой тот затягивает ремень. В вполоборота, приоткрыв дверь, проверяет пуговицы, оправляет складки на брюках. Отчего-то все еще пристально зачарованно заворожено оцепенело смотрит в черное колодце унитаза. Не может повернуться и уйти, покинуть. Мучительно вспоминает молодость или видит меня. Я погружаюсь всё глубже в толщу вод тёмного неизведанного канализационного небытия, всё меньше видно сквозь сумрачную воду - она всё мутнее, а дышать хочется мучительно, нестерпимо. Оттого я понимаю, что лишь вижу своё отражение в черном зеркале колодца унитаза - смотрю на себя поднявшегося. Надо оторвать взгляд от бликующего манящего зеркала, скинуть очарование, оцепенение. Еще раз проверить пуговицы, оправить брюки. Развернуться, распахнуть дверь. Идти.
Шорох сползшей с левого колена газеты пробудил Тери, вывел из оцепенения, очарования. Охваченный представлениями прочитанного он отвлёкся, позабыл причину и цель нахождения здесь. С горьким чувством несбывшихся намерений, сонный натянул штаны, не поднял сползшую газету, сполоснул в ванной руки и направился в комнату. Скользящею походкою шуршал тяжелыми шлепанцами по ковру. Спотыкался. Ковер вяло обволакивал, обнимал тапки, мягко обвивал, укутывал ворсом, томно клонил ко сну.
На ходу расстегивал пуговицы, освобождал руки из ветвящихся рукавов. Закрывал глаза, до хруста распахивал рот - долго самозабвенно зевал. Вольно покидав одежду, лёг в уютную, мягкую, ещё не остывшую после Ферматы, хранящую её запах. Неуёмный неустранимый необходимый глубокий непрозрачный сон охватил.
"Ты мне ответишь?" - Фермата, по-птичьи повернув к зеркалу только что окаймленный черными перышками ресниц правый глаз, углубилась в свое отражение. Тянула слова.
"Что?" - Тери повернулся к черной шипящей жиром жареного бекона сковороде, занеся над той белое, подобное глазу, яйцо и длинный тонкий с деревянной ручкой нож. Сытный острый запах наполнял кухню.
"Чем ты собираешься сегодня заняться?" - откинув руку (с гуталину подобной тушью круглую щеточку держала как вилку), Фермата сравнивала, поочередно плавно поворачивая их к зеркалу, обведенные глаза. Другой рукой, не глядя, водила мельхиоровой ложечкой в густой дымящейся пелене чая. Ложечка звонко задевала фаянс.
"Промою и замочу на два часа триста грамм риса. Нарежу две крупные луковицы", - Тери обрушил лезвие ножа на белую шершавую поверхность и стремительно отложил инструмент, - "полукольцами, две крупные моркови - соломкой. Лук и морковь", - оба ногтя больших пальцев введя в пробитую брешь, расколол ими, круша, как тонкий лед, края скорлупы, - "обжарю в кипящем жире. Когда те станут золотистыми, добавлю стакан", - из щели, царапая бока о зазубрены, моллюск белка устремился, шалея от свободы падения, вниз. Когда его первые капли коснулись раскаленного жира и обратились коричневыми хрусткими пузырями, он начал увлекать за собой тугой шарик желтка, - "бульона. В него кипящий опущу нарезанные отмоченные ошпаренные баклажаны", - тот, упав в центр покрывающегося белой поволокой островка на черной сковороде, расплющился, насупился, - "нарезанные четвертькольцами красные сладкие болгарские перцы, цукини, побеги молодого бамбука, размоченные черные китайские грибы", - встряхнув, чтобы последние капли покинули их, половинки скорлупы, Тери вложил одну в другую и опустил в помойное ведро, - "слив воду из риса, укрою им полученную смесь, проделав деревянной палочкой углубления. В них волью", - взяв в правую руку нож, в левую - второе яйцо, вновь занес их над шипящей черной, - "стакан бульона с добавленной солью, разогретыми в масле красным перцем, кэрри, шафраном, стакан белого", - вновь разбил, отложил, раскрыл, опустил. Взяв щепоть соли из грубо разорванной пачки, рассыпал над островками, - "сухого вина. Посыплю базиликом, уложу шарики", - подвинув ножом островки, уместил рядом два куска черного хлеба, посолил их также, - "брюссельской капусты, чернослив, нашпигованные тертым чесноком дольки помидоров".
"Обязательно перескажу Евгении Сергеевне", - Фермата улыбалась краем рта, извлекая из глаза оброненную ресницу - оставив ложечку, отведя нижнее веко, склонив голову.
"Передаем последние известия", - вдруг, с хрустом пробив черную преграду мембраны репродуктора, подавленный тусклый голос диктора ворвался в разговор и, обессилев, затих в своем углу.
"Тебе расплавить сыр на гренок?" - медля над сковородой с ножом и сыром в руках, Тери спросил.
"Пожалуй", - Фермата протянула руку, обернувшись, обегая пальцами преграды, оберегая незастывший на ногтях лак. Повернула ручку, помогая скомканному, захрипевшему голосу расправиться.
"... произошло на угольной шахте "Фаянсовая" зам ***ского района у ***ской области. Вчера", - голос расцветал, расправлялся, набирал силу, - "через полтора часа после заступления", - Тери уложил желтый пласт сыра на покрывающийся золотистой корочкой кусок хлеба, на другой, - "дневной смены, отрезало обвалом бригаду Петра Яковлевича Перегуда. Пока невозможно определить, живы ли люди..."
"А яйца уже готовы?" - Фермата опустила, отпив, чашку, изучала поверхность лака на ногтях.
"... как невозможно определить масштабы происшествия".
"Да", - Тери наклонил фаянсовое с золотистой каймой блюдце к сковороде, ножом подхватив, переправил на фаянс белую кляксу с коричневыми хрустящими краями и оранжевым бугром в центре, рядом поместил обжаренный облитый желтым тягучим с заваренными сползшими в жир краями.
"Ведутся спасательные работы и следствие. По предварительной..."
Передал Фермате. Еще раз отпив из чашки, та вонзила вилку в белок. Скребя по фаянсу ножом, отрезала.
"... версии причиной послужило нарушение техники безопасности при укрепительных работах. Ситуация усугубляется вероятностью..."
"Что это?" - Тери, сморщив, склонил лицо, назидательно поднял нож. Где-то под полом ломко, тяжко, нудно поднимались гаммы.
"Ты не знаешь?" - сказала с набитым ртом, вскинула удивленные брови, - "наша соседка, г-жа Нездоровая. Теперь учится играть на фортепьяно"
"... затопления шахты в связи с весенним паводком".
"Это она? Она же посещала кружок изобразительного искусства. Если не ошибаюсь, акварель".
"Да. У нее не осталось места на стенах", - Фермата нацелила инструменты на хлеб. Сталь блеснула.
"В очередной раз собрались на свой профессиональный праздник пивовары со всей..." - голос становился сильнее, гуще.
"Теперь она купила самоучитель и по четыре часа в день практикуется", - осторожно подняв на вилке тщательно отрезанный от белого в тонкой пленке желток, поднесла, стараясь не повредить оболочку, не пролить густой липкий пачкающий одежду к губам и, прокусив, разом выпила.
"Ужасающе. Несчастный инструмент, бедные соседи", - Тери беззвучно опустил сковороду перед собой на деревянную подставку. Разогревшись, та источала аромат можжевельника.
"Невиданный туман нарушил нормальную жизнедеятельность в П***ской долине О***ского края. Из-за ее низменного..."
"И бессмысленно. Рисунки, по крайней мере, не видны сквозь стены", - наколов на вилку остаток хлеба, Фермата обводила им тарелку, кончиком языка - зубы.
"Они не пахнут".
"... расположения и испещренности небольшими ручьями, реками, озерами, болотами туманы здесь - не редкость, но даже старожилы не помнят подобного случая. По причине абсолютного..."
"Передай мне, пожалуйста, варенье".
"... отсутствия видимости нарушено железнодорожное и автомобильное сообщение в области. Напомню, что туман сковывает долину уже более 18 часов.
О международных событиях. Потерпел крушение пассажирский..."
"Когда, интересно, этот мороз закончится? Нет больше сил. Пока дождешься автобус, нос может отмерзнуть. Ты, кстати, заклеил окно?"
"82 пассажира и экипаж считаются..."
"Нет, а ты?"
"Наводнение в китайской провинции Ч***-Х***..."
"Кстати, у Евгении Сергеевны скоро день рождения. Надо подарить что-нибудь полезное, приятное, неутомительное, необременительное".
"Несмотря на запрещение властей, рыбаки выходят..."
"Передавай привет".
"Голод, вызванный засухой в западной части Эфиопии, перерастает из масштабов национального бедствия в общенародное. Более 12 тысяч..."
"У меня, кажется, не осталось ни одних целых колготок".
"... тонн гуманитарных грузов направлено в эту африканскую страну из разных уголков мира".
"Иди в брюках".
"К тому же так холодно".
"Среди высланного - рис, зерно, консервы. Однако более чем 20 передвижных госпиталей международного красного креста постоянно переполнены детьми, женщинами и даже взрослыми мужчинами. Диагноз один - крайнее истощение".
"А Мария вчера пришла со ссадиной на скуле. Конечно, закрашенной, запудренной, но все равно заметной. Говорит, ударилась о косяк.
Не забудь вынести мусор".
"Хорошо".
"О погоде. Сейчас в нашем городе температура воздуха - минус 24 градуса, ветер северо-восточный, 2 - 4 метра в секунду, относительная..."
"Надо будет сменить сегодня постельное белье".
"... влажность воздуха - 72 процента, атмосферное давление - 780 миллиметров ртутного столба. В течение дня температура воздуха - минус 20 - минус 22 градуса, ветер усилится умеренно, атмосферное давление будет меняться слабо".
"Налей мне, пожалуйста, еще полчашки".
"Передаем сигналы точного времени", - голос стал неожиданно гулким и настойчивым, - "начало шестого сигнала соответствует мягкому толчку всего настольного мира, после которого жизнь, застывшая на томительный миг между прошедшим и будущим, как на вершине американской горки - словно ровное стремление телеграфных проводов вверх, к дубовой раме вагонного окна, вдруг обрывается, сбивается столбом, и, не успев вдохнуть, летишь вниз, в неизвестность - вступит в следующую фазу. Раз, два..."
"Я опаздываю!" - перебив диктора, Фермата испуганно вскочила, допивая, метнулась к мойке, ополоснула чашку и кончики пальцев.
Примем серьезный вид. Мне кажется отвратительно странным, омерзительным, что подобно многим прочим имею лицо, которым от них отличаюсь. Дело не в глубоких черных порах на крыльях носа, не в выщерблинах оспы на щеках, не в сальных пупырышках прыщей - перечисленным не страдаю. Удручает иное. Отчего лицо симметрично относительно носа? К чему нужен столь выступающий (не более и не менее) нос? Как было бы без него? Почему несомненно функциональное отверстие рта оторочено походящими на пиявки губами? Кто вычертил именно такую кривизну подбородка, именно такой разлет скул? Отчего они считаются совершенными? Как можно терпеть сочащиеся из дыр в черепе серые милые глаза? Кто поспорит, что удивительные брови несут нагрузку исключительно композиционную? Зачем? Почему? Кто назвал этот высокий чистый лоб прекрасным? Если бы я имел восемь фасеточных глаз, или хобот, или рога на лбу, я слыл бы уродом. Тогда как для паука, слона или буйвола это повседневный облик. А теперь взгляните на себя: жесткие волосы клоками стремятся из ушей и ноздрей, брови, напротив, отсутствуют, лоб изрезан горькими кривыми морщинами, сеть красных закоксовавшихся сосудов испещряет щеки, глубокие поры изрыли картофельный сизый нос, тот уныло нависает над вялыми губами, сдобная складка стекает с подбородка на шею, а за ушами - черно. И это рознит нас. Но на вас мне смотреть не менее страшно, чем на себя.
Когда вы в последний раз удивлялись себе и пытали себя вопросом: "Почему я - это я, а не он? Почему это мое лицо, мои глаза, мои руки, мои ноги в кирпичного цвета сандалиях, а не его?"
Отчего лицо не может быть крупным округлым серым шершавым булыжником, а дорога, напротив, вымощена головами: бессмысленные глаза слезятся от пыли, брови поросли мхом, гнилые сточенные зубы готовы впиться в пальцы ног прохожего (ходить босиком опасно)? Или пример попроще: не странно ли носить носки?
Не удивительно ли раз в три дня остренькими блестящими ножницами отрезать от себя, от собственных трепетных пальцев, бульонного цвета серпики ногтей? Или, рискуя еще более, срубать стылой сталью пеньки волос на подбородке? Отчего необходимо столько времени тратить на сон? Зачем тщательно и вкусно готовить пищу? Не странно ли иметь дом и обустраивать уют?
Почему после вторника неминуемо следует среда, за ней влачится четверг? После воскресенья - отчего и вдруг вновь понедельник? В пятницу вечером неделя начинает крутой поворот, в субботу, ближе к полночи, застывает на томительный миг, словно взлетев на качелях, а в воскресенье обрушивается вспять, точно в омут - темнеет в глазах - чтобы вновь стать понедельником. И мы чувствуем себя закованными в круг семи дней, из которых никуда не деться, потому что иного нет.
Или, к примеру: несколько человек, понимающих, что их судьбы некоторым непостижимым образом связаны, нарочно собираются в одной, тщательно избранной, комнате, сгрудились вокруг стола, в ожидании закусывают, нетерпеливо пьют спиртосодержащие напитки. И вдруг - грохот, вспышки, крик. Так случается Новый Год.
Почему нет слов на буквы "Ъ", "Ь", "Ы"?
Попробуйте пройти до конца по цепочке вопросов "Зачем?".
А можно ли предположить, что огромный рыжий кожаный неповоротливый, как бегемот, чемодан ночью выполз из-под дивана (я споткнулся о его угол. Тот был покрыт слоем рыхлой пыли), чтобы предсказать, обгоняя причины, свое скорое активное действенное появление на сцене. Я не счел важным его невыразительный бессмысленный угол. Я предположил иную причину нашего столкновения: видимо, вечером, плохо помня, я искал нечто закатившееся под диван. Это могла быть запонка или вечное перо. Или, знаете, как бывает: доставал из кармана носовой платок и выронил нечто, даже не представляя его. Поиски осложнялись незнанием предмета, общим утомлением, обилием пыли - та набивалась в нос, тревожила, сподвигала. Нос разражался. Чемодан мешал. По-прежнему видимо, откровенно не помня, только в представлениях и предположениях, я потревожил его - тот обнажил свой угол из-под дивана. Утром я споткнулся об него, больно ушиб пальцы босой стопы, значения не предал, важным не счел. Вовсе позабыл, как двигал его, что искал. А менее чем через 12 часов карета скорой помощи спешила умчать меня в покой больницы, нетерпеливо меча сиреневые всполохи. Медсестра, торопливо, но заботливо смахнув пыль с него, в чемодан собирала мне необходимые вещи: нательное белье, пару пар носок, в узком гробике зубную щетку, в широком - душистое мыло, начатую буханку хлеба, несколько любимых книг. Сирена решительно взревела, резко, болезненно связываясь в обескровленном паникующем сознании с громоздким кожаным чемоданом.
Почему глаза, уши, нос, вкусовые рецепторы языка и гортани, тактильные рецепторы кончиков пальцев, болевые - по всему телу, но особенно глаза, цепкие пронзительные глаза - отражая, как кривое мутное зеркало, реальность, отделяют, обосабливают мое "я" от остального мира. И я заперт в этих милых серых близоруких глазах, в таинственных лабиринтах ушей, в осторожных пальцах, в тоскливой печени, в шумном сердце.
Удивительно, что в коре передней части поясной извилины меньше пирамидальных нейронов, чем в коре задней части, зато в передней связи между нейронами более сложные. Вся это область может предавать информацию между гиппокампом (и некоторыми лимбическими системами) и другими областями мозга. Или не передавать терять и вовсе куда не хотелось бы а было бы великим важным влажным и в безызвестность безыскусстность раздается развевается крик сирен сиреневые поля асфальта полы пальто кануть кинуть ликовать линолеум лицо утекает утыкать ежа невежа звезды на подпорках подопечны почетом поспешно испечены печень плечи речи реки плесы плясы плаксы клыки кинется в погоню долгими сырыми переулками коридорами кидает настигает в кустах бузины в лавке сочится почка бурая кровь на бледном лице стекает пот бульон белый кафель капли бликует кран пена как тополиный пух и снег злые близорукие зайцы рвут зубами окоченевшее тело воробьи хоронятся спелый ветер толкает крылья ломкие лимонные рощи линялое небо красные эвкалипты мишки-коалы дворник попирает листву добрый доктор злой утробный крик сиреневые сирены хриплый кислый собирайся совсем меняйся я я я я я яблоко ясень осень янтарь я я я я кто я
Или уподобиться сдобному меланхоличному милому холеному Самуилу Яковлевичу, чья фамилия неотступно вызывает представления бравурненьких стройно шагающих оловянных солдатиков. Оловянные солдатики немедленно вспоминают Г.Х. Андерсена. Он в свою очередь влечет роскошный сонм представлений: кровоточащие русалки, уносящийся вдоль по реке лист лилии, томный запах куста бузины, бессчетное число мелких острых блестящих брызнувших во все стороны осколков разбившегося зеркала - но не станем отвлекаться. Единственное: в указанном всеобъемлющем произведении меня с детства коробило вопиющее интригующее безоговорочное отсутствие статей на буквы "Ъ", "Ы", "Ь", особенно учитывая (в причинной или следственной связи), что именно они были бы наиболее любопытны. Я негодовал и негодую. Нет, я не имел бы возражений, если бы автор указал: данный отдел знаний закрыт для понимания непосвященных, вам лучше не знать, чтобы сохранить крепкий сон, отменный аппетит, не расшатать рассудок. Но - ни пометки. Автор стыдливо закрывает с долгими ресницами глаза, не упоминает вопрос, словно отсутствуют или недоступны иные источники, где намек проскальзывает, что такие буквы существуют и, соответственно, каждая скрывает за собой недоступное.
Итак, уподобляюсь:
Я - это яблоко, морозно хрустящее от переизбытка столь полезного и необходимого железа, когда белые резцы отсекают часть его сочной плоти, затянутой плотной упругой румяной багряной кожицей. Язык обливается кисловатым свежим соком, невольно отталкивает к губам коричневые хрусткие крупинки ржавчины и червоточины.
Я - это явь, так легко обращающаяся рябью, мишурным гирляндным мельканием под набухшими ночью веками.
Я - это ягоды. Безусловно, волчьи - черные лакомые бусинки. Или переспелая бузина, цвета молочного мутного янтаря (который, следуя намеченному пути в даль, также я). И сладко борются, распирая, восторженная страсть к неизведанному и глухой страх мотивированных запретов. А к ужину - испуганные родители, растерянная кухарка мнет полотенце, мнит свою вину, дворник уже мчится, придерживая шапку, за доктором.
Я - это яд, каплями стекающий по граням стакана, выскальзывающего из моих обескровленных пальцев. Разбившись о мраморный пол, разлетается тысячей тысяч осколков, к счастью минувших мои босые, торчащие из ночной рубашки ноги. Становящиеся безвольными, бессильными, ватными, готовыми не удержать мое тело.
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 28 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |