Альтернативными реализму являются субъективные концепции, согласно которым содержание математики создается мышлением субъекта. Крайней формой такого субъективизма является убеждение, что существует столько математик, сколько самих математиков, и что даже каждый человек может создавать свою математику. Однако поскольку математическое знание и результаты его применения не зависят от сознания и воли отдельного субъекта, большинство сторонников субъективного подхода вынуждены признать если не объективность, то интерсубъективность математики, т.е. независимость ее результатов от индивидуального сознания. Для оправдания такой интерсубъективности чаще всего обращаются к философии Канта, которая обосновывает общезначимый и необходимый характер математических суждений тем, что объявляет их априорными формами познания, изначально присущими человеку. На эту кантианскую идею опирается и интуиционистская концепция математики, выдвинутая Л.Э.Я. Брауэром: «...Главным в математической деятельности являются умственные построения, осуществляемые на основе непосредственной интуиции, а не язык или логика, посредством которых выражаются результаты этой деятельности». Интуиционисты считают математические объекты существующими тогда, когда они построены, а доказательства фактически проведены.
Др. альтернативой реализму являются представления о математике и ее объекте как свободных от к.-л. онтологии. Эти представления варьируются: одни рассматривают математику как особый метод, применимый во многих науках, но не имеющий ни своего содержания, ни собственного предмета исследования, др. предлагают говорить о математических объектах в модальных терминах, т.е. вместо того, чтобы считать их существующими, заявляют о возможности их существования, третьи — вообще объявляют их фикциями, и т.п. Такого рода инструменталистские взгляды не могут объяснить, почему возможные, а тем более фиктивные понятия математики могут применяться в содержательных рассуждениях естествознания, технических и социально-гуманитарных наук.
Широкое распространение получил конструктивный подход к математике, сторонники которого, как и интуиционисты, отрицают законность применения в ней актуальной, ставшей бесконечности и вновь возвращаются к бесконечности потенциальной, становящейся. Конструктивисты опираются на более точные определения конструктивных объектов и операций, а также фундаментального понятия алгоритма, служащего основой для построения конструктивной математики. Выдающийся вклад в развитие этой математики внесла отечественная школа ученых во главе с А.А. Марковым. В отличие от интуиционистов, которые рассматривают математику как чисто умозрительную деятельность, связанную с построением математических объектов на «базисной интуиции интеллекта, без обращения к непосредственной применимости» (Брауэр), Марков указывает, что умозрительный характер имеют не сами построения, а наши рассуждения о них, в особенности когда начинают использоваться абстракции.
Эпистемологические проблемы математики тесно связаны с онтологическими, т.к. от понимания ее объектов и предмета исследования зависит оценка методов ее познания. Сторонники платонизма, или реализма, рассматривая абстрактные объекты математики как априорные, неизменные и не связанные с материальным миром, считают основным средством познания интеллектуальную интуицию, не подверженную случайностям опыта. Поскольку при этом математика оказывается изолированной от реального мира и конкретных наук, то некоторые реалисты начинают сближать интеллектуальную интуицию с чувственной.
Структуралисты, особенно эмпирического толка, рассматривают математические структуры как некоторые абстрактные схемы, приближенно верно описывающие свойства и отношения реальных систем, от которых можно отвлечься в математическом исследовании. Хотя сами структуры являются абстрактными, знание о них может быть получено путем анализа реальных систем, в которых они представлены. Такой подход наталкивается, однако, на серьезные трудности, когда приходится иметь дело с наиболее глубокими для математики понятиями, как, напр., «бесконечность», которая не дана в эмпирическом опыте.
Допуская возможность создания таких понятий мышлением субъекта, интуиционисты, на первый взгляд, оправдывают их существование в математике, но не объясняют, как чисто субъективные создания мысли оказываются применимыми для познания реальной действительности. Более адекватно объясняют процесс создания таких далеких от эмпирической действительности понятий, как «бесконечность», сторонники конструктивного направления. Марков убедительно показывает, что подобные понятия создаются с помощью абстракции потенциальной осуществимости построения математических объектов: «Абстракция потенциальной осуществимости позволяет нам рассуждать о сколь угодно длинных конструктивных процессах и сколь угодно больших конструктивных объектах. Их осуществимость потенциальная: они были бы осуществимы практически, располагай мы достаточным пространством, временем и материалом». На основе этой абстракции возникает понятие «потенциальная бесконечность», которое интуиционисты и конструктивисты противопоставляют понятию «актуальная бесконечность» сторонников платонизма и математического реализма, оказывающемуся источником возникновения парадоксов в канторовской теории множеств.
Различие онтологических и эпистемологических подходов в Ф. м. явно выражается и в решении специальных проблем обоснования математики сторонниками разных его направлений. Так, напр., представители платонизма признают существование актуальной бесконечности в математике и поэтому допускают применение в ней закона исключенного третьего и «чистых» (косвенных) доказательств существования. Их оппоненты — интуиционисты и конструктивисты — решительно возражают против этого, поскольку они отвергают актуальную бесконечность и признают лишь бесконечность потенциальную, к которой неприменим закон исключенного третьего, а доказательствами считаются только конструктивные доказательства, где искомый объект либо фактически, либо потенциально может быть построен.
В математической практике объективность и необходимость полученных результатов обычно обосновывается применимостью их в естествознании и др. конкретных науках, ближе стоящих к эмпирической реальности.
Бурбаки Н. Очерки по истории математики М., 1963; Марков А.А. О логике конструктивной математики М., 1972; Он же. Конструктивная математика // Математический энциклопедический словарь. М., 1983; Brouwer L.E.J. Collected Works. Vol. 1. Philosophy and Foundations of Mathematics. Amsterdam, 1975.
Г.И. Рузавин
ФИЛОСОФИЯ МУЗЫКИ — раздел эстетики, исследующий сущность и значение музыки. Временная, выразительная природа музыки обусловливает своеобразие Ф.м. в сравнении с др. филос. экскурсами в область искусства. К основным проблемам Ф.м., в частности, относятся вопросы исторического бытования музыки, ее происхождения, отношения с родственными видами искусства, функции в обществе и др. В методологию музыковедения входят вопросы о природе музыкального творческого процесса, о конкретно-исторических образцах музыкальных произведений, форм и жанров музыки, об историко-стилистических направлениях музыки и изменяющейся нотографии. Ф.м. касается также наиболее общих проблем музыковедения: общих закономерностей композиторского и исполнительского творчества, особенностей восприятия музыкальных произведений.
Уже в древности было замечено, что такие компоненты музыки, как ритм и мелодия, способны влиять на внутреннее состояние человека. Аристотель объяснял это тем, что в основе музыки лежат зародыши нравственных состояний: «Мелодия содержит движения, движения эти деятельны, а действия суть знаки этических свойств». Музыка, понимаемая как особое воздействие на внутренний мир человека, долгое время считалась обязательным предметом обучения, а ее знание расценивалось как признак образованного человека. В одном из древних трактатов о музыке даже утверждалось, что тот, кто хорошо трудился над ее усвоением, «не запятнает себя никакими неблагородными поступками, но получит, благодаря музыке, величайшую пользу и будет полезен себе и родине».
В Новое время музыка объявлялась то воплощением абсолютного духовного начала, то эманацией мировой воли (А. Шопенгауэр), то игрой чистых форм (И. Кант, Э. Ганслик). «Романтический слушатель» Г.В.Ф. Гегель, пытаясь миновать «чистую субъективность чувства», заключенную в музыке, истолковывал музыкальные тона как «идеальность в механическом». Он писал, в частности: «Предназначенная музыке трудная деятельность сводится к тому, чтобы заставить сокровенный жизненный процесс раскрыться в звуках или присоединить его к высказанным словам или представлениям, погрузив представления в звуковую стихию, чтобы возродить их заново для эмоции и сокровенного восприятия». По Гегелю, музыка — это «искусство чувства, которое непосредственно обращается к чувству», а «чувство как таковое имеет содержание»; «содержание же это есть не что иное, как одухотворенное чувство для души; выражение его в звуках и создает музыкальное содержание». Гегель уделял особое внимание «коммуникативной» стороне музыки, видя опасность технической ограниченности и формалистической игры в звуки.
Отличительная особенность музыки — звуковое время и пространство, длящееся субъективное время, задающее определенное пространство для самопознания. Простейшей «клеточкой» музыки является устремленность к процессу эмоционального развертывания. Форма ее выражения может, изменяясь, приобрести смысл «умной эмоции». Для восприятия искусства недостаточно искренне пережить то чувство, которое владело автором, недостаточно разобраться в структуре произведения — необходимо еще творчески преодолеть свое собственное чувство, найти его катарсис, и только тогда действие искусства скажется сполна (Л.С. Выготский). В этом катарсисе, в процессуальности переживаний, в преодолении себя заключена тайна музыки, тайна выхода личности за свои пределы. Переживание, вызванное музыкой, выступает не как др. сторона и тем более не как тень реального процесса жизни, а как психологическая составляющая самой жизни. Музыка обеспечивает рождение не только представлений с помощью эмоций, но и событий, фабул, трагедий и комедий человеческой души, ведущих в конечном счете к благу, истине, к подлинной красоте личности. Иногда пробуждаемый музыкой внутренний взгляд в будущее трагичен. Но «трагедия» и «печаль» в данном случае очистительны: они пробуждают подлинное, незамутненное видение себя и мира.
Оригинальную философско-эстетическую концепцию музыки развил Т. Адорно. Ориентируясь на творчество композиторов «новой венской школы» — А. Шёнберга, А. Берга, А. Веберна, — он противопоставляет классической, устаревшей, по его мнению, музыке «новую музыку». В кн. «Философия новой музыки» Адорно прямо говорит: «Единственно возможной философией музыки сегодня является философия новой музыки». Классическая музыка стремилась к преображению страстей, в то время как «новая музыка» является протокольной фиксацией «непросветленного страдания». «Новая музыка» несовместима с массовой стандартизированной музыкальной культурой и формируемым ею «регрессивным слышанием», диссоциирующим восприятие на стереотипные элементы. В посмертно изданной кн. «Эстетическая теория» (1970) Адорно распространяет свое понимание музыки на все искусство. Новое искусство свободно от связи с культом, оно достигло автономии и каждым своим произведением доказывает свободу от требований традиции. Его произведения агрессивны по отношению к предшествующим, и благодаря этой агрессивности выявляется рациональное конструирование в эстетической сфере и одновременно обнаруживается индивидуальность материала.
Идея, что только авангардная музыка, доступная немногим, является подлинной музыкой, означает приоритет «композиторско-логического» начала как при оценке музыки, так и при оценке ее слушателей. Последние подразделяются Адорно на группы, в которых численность наименее квалифицированных слушателей растет в геометрической прогрессии. Первое место отводится слушателю-эксперту, восприятие которого полностью соответствует сознанию «передовых» композиторов и музыкантов. Оно характеризуется структурным слушанием, предметом которого является музыкальная логика, в специфических категориях которой раскрывается связь целого. Недостатком следующего типа слушателя — «хорошего слушателя» — считается то, что он лишь неосознанно владеет имманентной музыкальной логикой и понимает музыку «примерно так, как люди понимают свой родной язык», мало что зная о его грамматике. Далее следует «эмоциональный слушатель», массовый потребитель музыкальной культуры, фанатик джаза, развлекающийся и равнодушный. Подавляющее большинство слушателей музыки попадает, т.о., в категорию «равнодушных» слушателей. Если это так, остается непонятной особая роль музыки в жизни общества и решаемая ею задача выражения чувств слушателей и возможной гармонизации этих чувств. Прогресс музыки оказывается, по Адорно, в конечном счете развитием ее логики, т.е. фактически аналитико-грамматической стороны музыкальной формы. При таком истолковании становится естественным, что ее слушатель является «самым уязвимым звеном» в музыкальной культуре.
Особый резонанс эти идеи имели прежде всего в силу того, что глубинной основой музыкальной эстетики Адорно являлась критика старой культуры, выразившаяся в форме критики характерной для этой культуры музыки.
Античная музыкальная эстетика. М., 1960; Восприятие музыки. М., 1960; Мозель Л. Эстетика и анализ // Советская музыка. 1968. № 12; Гегель Г.В.Ф. Эстетика. Т. 3. М., 1971; Фарнштейн А. Музыка и эстетика. Л., 1978; Адорно Т. Философия музыки. М., 2001; Adorno T. Gesammelte Schriften. Bd 1-15. Ftankfurt am Main, 1970-1977.
Г.С. Торосов
ФИЛОСОФИЯ НАУКИ — область философии, исследующая природу научного знания, его структуру и функции, методы научного познания, способы обоснования и развития научного знания. В своем исследовании научного знания Ф.н. опирается на те или иные гносеологические представления, на историю науки и современное научное знание. Поэтому, несмотря на то что в Ф.н. возникали и конкурировали различные образы науки, создаваемые под влиянием различных гносеологических установок, многие ее результаты имеют общезначимый характер.
Хотя на те или иные особенности научного познания философы и ученые обращали внимание еще со времен Г. Галилея и Р. Декарта, рассмотрение науки до начала 20 в. было вплетено в контекст общих гносеологических рассуждений о человеческом познании. Тем не менее в работах У. Уэвелла, Дж.С. Милля, Э. Маха, П. Дюэма, Ж.А. Пуанкаре анализ собственно науки постепенно отделяется от общих гносеологических построений. Однако только логический позитивизм (неопозитивизм) четко отделил анализ науки от анализа вненаучных форм познания и создал целостную теорию, описывающую структуру, функции и развитие научного знания. Концепция логического позитивизма господствовала в философии науки до конца 1950-х гг. В начале 1960-х гг. широкую известность приобрели фальсификационистская концепция К. Поппера и теория научных революций Т. Куна. Несколько позже выступили со своими концепциями Дж. Агасси, С. Тулмин, У. Селларс, И. Лакатос, П. Фейерабенд и др. В настоящее время в Ф.н. нет какой-то признанной концепции научного знания, однако существует некоторый общепризнанный набор проблем и результатов.
Первый вопрос, который встает перед Ф.н., это вопрос о специфике научного знания: чем оно отличается от вненаучных построений (проблема демаркации)? Уэвелл, Милль, Мах усматривали характерную черту науки в использовании индуктивного метода; логические позитивисты полагали, что наука отличается эмпирической обоснованностью своих положений: Поппер видит отличительную черту научных теорий в их способности опровергаться опытом; Кун полагает, что наука отличается наличием в ней парадигмы и т.п. Хотя все эти особенности не позволяют провести четкой границы между наукой и вненаучными формами духовной деятельности, они полезны при оценке научности новых идей и концепций.
Основными структурными единицами научного знания считаются научный факт и научная теория. Под фактом понимают либо фрагмент реальности, либо чувственный образ ситуации, либо особое предложение языка науки. Четкого определения понятия научного факта до сих пор нет. Систематизированное знание об изучаемой области явлений дает теория. Теории подразделяют на описательные и объяснительные. Высшей формой организации научного знания считается объяснительная гипотетико-дедуктивная теория. Основанием такой теории служит набор исходных понятий (величин) и фундаментальных принципов (постулатов, уравнений), включающих только исходные понятия. Именно этот базис фиксирует тот угол зрения, под которым рассматривается реальность, задает ту область, которую изучает теория. Исходные понятия и принципы выражают основные, наиболее фундаментальные связи и отношения изучаемой области, которыми определяются все остальные явления. Менее фундаментальные законы изучаемой области дедуктивно выводятся из основоположений теории. Однако фундаментальные принципы теории не считаются безусловными истинами, они рассматриваются лишь как правдоподобные гипотезы, истинность которых еще нуждается в проверке и обосновании. Поэтому такая теория и носитназвание «гипотетико-дедуктивной». Исходные понятия и принципы (следовательно, и все их следствия) непосредственно относятся не к реальным вещам и явлениям, а к некоторым абстрактным объектам, совокупность которых образует «идеализированный объект» теории, напр., материальные точки, силы, абсолютно твердое тело, совершенное зеркало и т.п. Заменяя реальные вещи идеализированными объектами, ученые отвлекаются от несущественных, второстепенных связей и свойств реального мира и выделяют в чистом виде то, что представляется им наиболее важным. Идеализированный объект теории гораздо беднее и проще реальных объектов, что позволяет дать его точное математическое описание. Для связи теории с реальностью к ней присоединяют набор редукционных предложений (правил), позволяющих получать из теории эмпирически проверяемые следствия.
Важнейшими функциями научной теории являются объяснение и предсказание. В Ф.н. практически общепризнанной является дедуктивно-номологическая схема объяснения. Объяснение, построенное по этой схеме, отвечает на вопрос «почему?» и представляет собой вывод об известном объясняемом факте из законов и описания наличных условий. Трудности применения дедуктивно-номологического объяснения вызваны необходимостью ответить на вопрос о том, что такое закон природы и чем он отличается от случайно истинного обобщения. Кроме того, вызывает сомнения универсальная применимость данной схемы объяснения, в частности, в общественных науках, где ученые часто используют другие виды объяснения — телеологические, интенциональные и т.д. Предсказание по своей логической структуре совпадает с объяснением, различие состоит лишь в том, что при объяснении мы ищем посылки, из которых должно вытекать истинное высказывание об известном факте, а при предсказании посылки у нас уже есть, но еще неизвестно, истинно ли полученное из них заключение о еще неизвестном факте.
Если, несмотря на все усилия ученых, теория расходится со все большим количеством фактов и оказывается неспособной объяснить новые факты, она отвергается и заменяется новой теорией. Каково соотношение между старой и новой теориями? До середины 20 в. считалось, что все истинное содержание старой теории включается в новую теорию, поэтому в историческом процессе смены теорий происходят постоянные накопление, расширение и углубление научного знания. Такое понимание истории науки как процесса постоянного увеличения знания принято называть «кумулятивизмом». Однако в середине 20 в. в Ф.н. появились концепции, в частности К. Поппера и Т. Куна, отрицающие прогресс в науке и настаивающие на том, что новая теория ничего не наследует от старой, что каждый раз с появлением новой теории развитие науки начинается как бы заново. Вопрос о взаимоотношениях старой и новой теорий в науке до сих пор остается нерешенным, и полемика между сторонниками кумулятивизма и антикумулятивистами продолжается. Др. важная проблема, связанная с пониманием развития науки, касается влияния вненаучных факторов на ее развитие. Развивается ли наука под влиянием внутринаучных проблем и потребностей или же на ее развитие оказывают воздействие вненаучные факторы, напр., запросы промышленного производства, опасность войн, религиозные или политические соображения? Концепция, стремящаяся представить процесс развития науки как автономный и не зависящий от внешних факторов, называется интернализмом. Противоположная позиция, подчеркивающая решающее воздействие на развитие науки вненаучных социальных факторов, называется экстернализмом. Многолетняя полемика между интернализмом и экстернализмом к концу 20 в. привела к мнению о том, что определяющее воздействие на развитие науки оказывают все-таки социальные потребности, однако не непосредственно, но будучи осознанными в качестве внутринаучных проблем.
Таковы в какой-то мере общепризнанные результаты и проблемы Ф.н. к концу 20 в.
Кун Т. Структура научных революций. М., 1975; Структура и развитие науки. М., 1978; Поппер К.Р. Логика и рост научного знания. М., 1983; Фейерабенд П. Избранные труды по методологии науки. М., 1986; Гемпель К. Г. Логика объяснения. М., 1998; Никифоров А.Л. Философия науки: история и методология. М., 1998; Меркулов И.П. Когнитивная эволюция. М., 1999; Стёпин B.C. Теоретическое знание. М., 2000.
А.Л. Никифоров
ФИЛОСОФИЯ ПОЛИТИКИ — филос. интерпретация наиболее общих оснований, границ и возможностей политики, соотношения в ней объективного и субъективного, закономерного и случайного, сущего и должного, рационального и внерационального. Вопрос об основаниях политики имеет ту трудность, что эти основания различны на Востоке и на Западе, в традиционном и современном обществах. На Востоке, как и в традиционном мире вообще, основным вопросом политики является вопрос об обеспечении общественного порядка и ограждении общества от хаоса. Как обеспечить порядок, стабильность и преемственность — вот проблема традиционной политической философии. В модернизированных обществах Запада делается акцент не на порядке вообще, а на способах обеспечения демократического порядка. Вместо дилеммы «порядок или хаос», обсуждается дилемма «демократический или авторитарный порядок».
Т.о., если на Востоке политика выступает как процедура обеспечения порядка, носители которого заранее известны (т.к. речь идет о наследственной власти и сословном закреплении общественных функций), то на Западе — как процедура открытия того, кому (какой партии, президенту и т.п.) предстоит управлять на основе мандата доверия, полученного от избирателей. В философско-методологическом смысле это означает, что политический мир на Востоке «подчиняется законам жесткого «лапласовского» детерминизма, тогда как на Западе — стохастическим принципам, включающим риск и неопределенность не в качестве отклонения и эксцесса, а в качестве правила.
Наряду с этой дилеммой предопределенного — неопределенного (стохастического) Ф.п. занимается и традиционной философской дилеммой — номинализм — реализм. Политический мир на Востоке раскрывается в парадигме «реализма» — примате общего над индивидуальным. Вне такого примата не может быть решена главная проблема — торжество порядка над хаосом. Политический мир на Западе раскрывается в парадигме номинализма: если избиратели вместо того, чтобы вести себя как автономные индивиды, самостоятельно делающие свой выбор, будут всего лишь отражать коллективную групповую (классовую) сущность или волю, то политический процесс утратит характер процедуры открытия, т.к. в этом случае большинство и меньшинство будут заранее известны. Наконец, Ф.п. решает вопрос о статусе политического и мере его автономии по отношению к др. сферам общественной жизни. В парадигме базисно-надстроечного детерминизма политика не имеет самостоятельного значения. Это экономикоцентристское предубеждение характерно не только для марксизма, но и для либерализма. Либеральная классика исходила из того, что гражданский респектабельный образ жизни — это неполитический образ жизни: уважающие себя граждане предпочитают решать свои проблемы самостоятельно, не возлагая на власть особых надежд. Постулаты теории рационализации и модернизации связаны с видением политики как искажающего его, иррационального фактора, нарушающего правила эквивалентного обмена. Политика воспринимается как уловка и прибежище тех, кому нечего предложить другим в рамках обмена и кто сомневается в своих способностях выдержать конкурс естественного рыночного отбора. С этим, в частности, связаны различия вост. и зап. традиций и в оценках политики как таковой, и в оценках «слабых» и «сильных».
На Востоке политика занимает ведущее место в иерархии общественных практик, и слабые, нуждающиеся в защите и покровительстве власти получают признание в духе презумпции «блаженства нищих духом». «Сильные» же находятся на подозрении по причине своих возможностей вести независимое от верховной власти существование и склонности тяготиться ею.
Напротив, на Западе и политика, и те, кто апеллирует к ней в поисках защиты и покровительства, удостаиваются совсем др. оценок — в качестве носителей импульсов, враждебных принципам гражданского порядка и самодеятельности. Отсюда ведет свое происхождение либеральный принцип гос-ва — минимум вмешательства политики в нормальные гражданские отношения.
Еще одно различие статуса политики на Востоке и на Западе может быть проведено по технологическому критерию. На Западе политика со времен Н. Макиавелли выступает как торжество технологического принципа отношения к миру: последний может быть преобразован с помощью политики. В этом смысле политику можно определить как вид рисковой (негарантированной) деятельности, посредством которой люди могут улучшать свои позиции и статус в обществе. Т.о., политика выступает под знаком иначе-возможного — как альтернатива унаследованному и сложившемуся. Прометеев человек Запада, чувствующий себя великим маргиналом Вселенной, природные нормы и ограничения которого ни к чему его не обязывают, дает и политике социоцентричную интерпретацию — это сфера похищенной у богов человеческой свободы.
На Востоке политическое влияние космоцентрично: политика не нарушает космический порядок, а воплощает его в особых, ей свойственных формах. Поэтому политическое законопослушание на Востоке воспринимается не в юридическом, а в космоцентричном аспекте — как следование высшему, сакральному порядку. На Западе человек политический, напротив, представляет собой разновидность технологического человека, имеющего претензию менять мир.
Особая проблема Ф.п. — проблема соотношения политического и неполитического, напрямую связанная с пониманием предмета и объекта политической теории. Ф.п. сталкивается здесь с конфликтом двух парадигм, которые по имени их современных представителей на Западе можно назвать, соответственно, парадигмой М. Фуко и парадигмой Г. Бэккера. Первый полагал, основываясь на традициях фр. этатизма, что власть локализуется в собственно политической сфере и в превращенных формах является нам всюду: в повседневных иерархиях обучающих и обучаемых, управляющих и управляемых, старших и младших и т.п. Поэтому наука о власти, если она не желает быть мертвой иллюзией, должна всюду раскрывать источники властного насилия, нарушающего спонтанность жизни. В этом свете главной проблемой Ф.п. становится вопрос о соотношении формальных и неформальных, легитимных и теневых практик власти. Предметом политической науки, т.о., оказывается властное измерение любых сфер общественной жизни, и сама она выступает как междисциплинарная теория, объединяющая политическую психологию, политическую экономию, этику, демографию, культурологию и т.п.
Совсем иначе предмет политической науки предстает в парадигме Бэккера. Этот представитель чикагской школы склонен расширительно толковать либеральный принцип «гос-во-минимум», полагая, что развитие нормального гражданского общества сопровождается непрерывным поэтапным сокращением прерогатив власти. Здесь, как видим, либеральная традиция смыкается с марксистской, в лоне которой вызрела теория «отмирания» гос-ва и политики.
Характерно, что циклы политической жизни на Западе характеризуются сменой фаз: социал-демократической (кейнсианской), ориентированной на модель «большого» социального гос-ва, что больше отвечает парадигме Фуко, и либеральной (монетаристской), ориентированной на модель «гос-во-минимум», что отвечает парадигме Бэккера. По-видимому, наиболее корректным истолкованием соотношения указанных парадигм был бы принцип дополнительности.
Если отношения политики и экономики можно, с определенных позиций, трактовать как отношения искусственного (умышленного) и спонтанного (самоорганизующегося) порядков, то отношения политики и морали могут быть истолкованы как отношения двух несовпадающих видов рациональности: по цели и по ценности (М. Вебер). В первом случае доминирующим оказывается принцип эффективности (цель оправдывает средства), во втором — аутентичности, «подлинности». Хотя аутентичность труднее верифицировать в опыте, нежели эффективность, в долгосрочном плане критерий нравственной аутентичности, несомненно, «работает» и теоретически и практически.
Дата добавления: 2015-08-27; просмотров: 27 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |