Задача девятая: преобразить тень 13 страница

Джоплин стала олицетворением диких желаний других людей. Она стала носительницей архетипического духа, который они сами нести не осмеливались. Они поощряли ее бунт, как будто она могла дать им свободу, став дикой за них.

Прежде чем начать долгий спуск в одержимость, Джейнис сделала еще одну попытку приспособиться. А потом пополнила список других сильных, но измученных женщин, которые действовали на массы, как летающие шаманы. Они тоже обессилели и упали с небес. Фрэнсис Фармер, Билли Холидэй, Энн Секстон, Сильвия Платт, Сара Тисдэйл, Джуди Гарланд, Бесси Смит, Эдит Пиаф, Мэрилин Монро – к несчастью, у многих из этих наших любимых ролевых моделей жизнь оборвалась преждевременно и трагично.

Одичавшая женщина недостаточно сильна, чтобы нести в себе желанный для всех архетип и не сломаться. Одичавшая женщина находится в процессе выздоровления. Ведь мы не просим человека, который еще не оправился от болезни, тащить вверх по лестнице рояль. Женщине, которая возвращается к себе, необходимо время, чтобы восстановить силы.

Люди, захваченные в плен красными башмачками, всегда поначалу считают то, к чему они пристрастились, своим абсолютным спасением в том или ином смысле. Иногда оно дает им ощущение огромной силы или обманчивое чувство, будто у них столько энергии, что можно не спать по ночам, творить до рассвета, обходиться без еды. Или, быть может, оно позволяет им спать, не опасаясь демонов, или не так сильно переживать по всем поводам, по которым они так сильно переживают, или, возможно, оно помогает больше не хотеть любить и быть любимыми. Тем не менее как мы видели в сказке, в конце оно создает лишь бешеное кружение, когда жизнь проносится так стремительно, что не успеваешь прожить ее по-настоящему. Зависимость [21] – это обезумевшая Баба Яга, которая ест заблудившихся детей или оставляет их у двери палача.

У дома палача

Запоздалая попытка снять башмачки

Когда дикая природа почти уничтожена, в самых крайних случаях женщиной может овладеть шизоидная деградация и/или психоз [22]. Она может внезапно слечь в постель, отказывается вставать или слоняется по дому в халате, рассеянно оставляя в пепельнице горящие сигареты, или без конца плачет, не в силах остановиться, бродит по улицам немытым страшилищем, может внезапно бросить семью и удариться в бродяжничество. Она может испытывать тягу к самоубийству, может покончить с собой, случайно или намеренно. Но чаще всего такая женщина просто мертвеет. Она не чувствует себя здоровой или больной – она просто ничего не чувствует.

Что же происходит с женщиной, когда яркие краски ее души перемешиваются? Что произойдет, если смешать вместе пунцовый, сапфировый, топазовый? Художники знают. Если смешать яркие краски, получится цвет, который называют грязью. Но эта грязь не плодородна, а бесплодна, бесцветна, странно мертвенна, она не светится. Если художник развел на холсте грязь, ему приходится начать все сначала.

Это трудный этап – именно здесь приходится отрубить башмачки. Это больно – отрубить свою тягу к саморазрушению. А почему – никто не знает. Казалось бы, вырвавшись из неволи, пленник должен вздохнуть с облегчением. Казалось бы, он сразу ощутит вкус свободы. Казалось бы, он должен ликовать. Не тут-то было. Он охвачен страхом, он слышит стук зубов и обнаруживает, что сам издает этот звук. Он чувствует, что истекает кровью, хотя никакой крови нет. И все же именно эта боль, именно эта ампутация, когда, образно выражаясь, больше не на чем стоять, это отсутствие дома, куда можно вернуться, – как раз то, что необходимо, чтобы начать сначала, начать сызнова, вернуться к жизни, которую мы сами старательно и вдумчиво творим каждый день.

Да, больно оказаться отрезанным от красных башмачков. Но наша единственная надежда в том и состоит, чтобы одним ударом отсечь зависимость. Такая ампутация исполнена абсолютной благодати. Ноги снова отрастут, мы найдем свой путь, мы выздоровеем и в один прекрасный день снова станем бегать, прыгать и скакать. Но к тому времени будет готова наша самосотворенная жизнь. Мы скользнем в нее и поразимся: до чего же нам повезло – мы получили еще один шанс!

Возврат к жизни, сотворенной своими руками, – исцеление поврежденных инстинктов

Когда сказка заканчивается так, как эта, – смертью или увечьем главного действующего лица, – мы спрашиваем: а могла ли она закончиться иначе?

Для души хорошо иметь промежуточную станцию, стоянку, условленное место, где, спасшись от голода, можно отдохнуть и прийти в себя. Год-другой – совсем не много для того, чтобы оценить повреждения, поискать руководства, поправить здоровье и подумать о будущем. Год или два – короткий срок. Одичавшая женщина – это женщина, которая возвращается к себе. Она учится пробуждаться, быть внимательной, расставаться с наивностью, неосведомленностью. Она берет жизнь в свои руки. Чтобы заново освоить глубинные женские инстинкты, важно для начала понять, как они оказались утраченными.

Что бы ни потерпело урон – ваше искусство, слова, образ жизни, мысли или идеи, – если вы сами запутались в своем рукоделии, разрежьте путы и покончите с ним. За страстями и желаниями, за тщательно продуманными методами, которые мы любим обсуждать и оговаривать, есть простая дверь, которая ждет, чтобы мы вошли. За ней – то, что даст нам новые ноги. Идите туда, а если понадобится, ползите. Перестаньте болтать и изводить себя. Вперед!

Мы не можем выбирать ту, кто производит нас на свет. Мы не можем влиять на то, как нас воспитывают. Мы не можем заставить общество мгновенно стать радушным. Но благая весть заключается в том, что даже после травмы, даже в одичавшем состоянии, даже, если уж на то пошло, еще находясь в неволе, мы можем получить свою жизнь обратно.

Психологический план возврата души себе самой таков: примите предельные меры предосторожности, чтобы вернуться к дикой Самости постепенно. Создайте этические и защитные приспособления, которые дадут вам возможность увидеть, когда что-то превысит норму (как правило, когда чего-то недостает, вы улавливаете это очень чутко).

Итак, возвращаться к дикой и свободной душе следует смело и в то же время осмотрительно. Мы, психоаналитики, любим говорить: чтобы быть целителем/помощником, важно знать не только что нужно делать, но и чего не нужно делать. Такая же осторожность нужна и когда возвращаешься из неволи к первозданной дикой свободе. Давайте разберем это более подробно.

Приготовленные для дикой женщины ловушки, капканы и отравленные приманки зависят от культуры, которая ее окружает. Здесь я перечисляю те, что являются общими для большинства культур. Женщины, обитающие в иных этнических и религиозных условиях, дополнят их конкретными фактами. Образно говоря, мы составляем карту лесов, в которых живем. Мы отмечаем на ней, где водятся хищники, и описываем их повадки. Говорят, что волчица знает каждое живое существо на своей территории на много миль вокруг. Именно благодаря этому знанию она обладает преимуществом – жить максимально свободно.

Возврат утраченного инстинкта и исцеление поврежденного инстинкта – дело вполне достижимое, ибо инстинкт возвращается, когда женщина становится очень внимательной, когда она слушает, разглядывает и ощущает окружающий мир, а затем поступает так, как поступают другие, вкладывая в этот поступок все знания, умения и душу. Главное для такого возврата – возможность наблюдать действия других, чьи инстинкты в целости и сохранности. Постепенно умение слушать, смотреть и поступать образует единый процесс со своим внутренним ритмом, и вы повторяете его, пока не освоите вновь и не доведете до автоматизма.

Если нашу дикую природу кто-то травмировал или что-то травмировало, мы отказываемся лечь и умереть. Мы отказываемся считать эту рану нормой. Мы призываем свои инстинкты и делаем все необходимое. По своей природе дикая женщина сильна и талантлива. Но, будучи отрезанной от собственных инстинктов, она еще и наивна, привычна к насилию и изгнанию, к отсутствию матери. Любовники, наркотики, выпивка, деньги, слава и власть не могут до конца возместить нанесенный ущерб. Зато его может возместить постепенное возвращение к инстинктивной жизни. Для этого женщине нужна мать, «в меру хорошая» дикая мать. А теперь угадайте, кто только того и ждет, чтобы стать вам такой матерью? Дикая Женщина удивляется: что и почему так долго мешает вам быть с ней, быть с ней по-настоящему – не урывками, не когда вам это удобно, а постоянно.

Если вы стремитесь делать то, что цените, очень важно окружить себя людьми, которые безоговорочно поддерживают вашу работу. Ловушка и отрава – иметь так называемых друзей, которые страдают от тех же травм, но не имеют подлинного желания от них исцелиться. Такие друзья поощряют вас на вызывающие поступки, чуждые вашим естественным циклам, не согласующиеся с потребностями вашей души.

Одичавшая женщина не может позволить себе быть наивной. Возвращаясь к своей исконной жизни, она должна обозреть излишества скептическим взглядом и осознать, какова их цена для души, психики и инстинкта. Как волчата, мы помним капканы, их устройство и место, где они установлены. Именно так мы остаемся на свободе.

Несмотря ни на что, утраченные инстинкты не уходят, не оставив отзвуков и отпечатков чувства, поэтому, идя по их следам, мы можем вернуть их обратно. Даже зажатая в бархатном кулаке благопристойности и строгости, даже находясь на краю гибели от излишеств или только начав погружаться в них, женщина все еще слышит в своей крови шепот дикой Богини. Сказка о красных башмачках показывает, что даже в таких наихудших обстоятельствах можно исцелить самые поврежденные инстинкты.

Чтобы все это исправить, мы снова и снова возрождаем свою дикую природу; при этом каждый раз чаша весов склоняется в ту или другую сторону. Мы поймем, когда возникнет повод для беспокойства, потому что обычно равновесие расширяет нашу жизнь, а его отсутствие – сужает.

Одна из самых важных задач, которые мы можем решить, – научиться понимать жизнь – всю жизнь – как самостоятельный живой организм со своей дыхательной системой, восстановлением клеток, сменой кожи и отходами. Глупо ожидать от своего организма, чтобы отходы в нем накапливались не чаще, чем раз в пять лет. Нелепо думать, что, поев вчера, мы сегодня не проголодаемся.

Так же неразумно полагать, что, если мы однажды решили проблему, она останется решенной навсегда, что, раз что-то усвоив, мы навеки сохраним здравомыслие. Нет, жизнь – большой организм, разные части которого растут и уменьшаются с разной скоростью. Когда мы ведем себя как организм: работаем над своим развитием, пробираемся через la mierda, дерьмо, просто дышим или отдыхаем, – мы активно живем, мы совпадаем с циклами Дикой Женщины. Если бы мы понимали, что наша работа – продолжать работать, то стали бы гораздо активнее и гораздо спокойнее.

Чтобы удержать радость, иногда необходимо за нее бороться, необходимо стать сильнее, идти на все, сражаясь всеми доступными способами. Чтобы подготовиться к осаде, нужно научиться длительное время обходиться без многих удобств. Можно долго обходиться почти без всего, кроме радости, кроме все тех же самодельных красных башмачков.

Подлинное чудо индивидуации и возвращение Дикой Женщины заключается в том, что все мы начинаем этот процесс прежде, чем обретем готовность, наберем силу, наберем знания. Мы начинаем диалог с мыслями и чувствами, которые щекочут и грохочут внутри. Мы отвечаем, прежде чем выучим язык, прежде чем узнаем ответы, прежде чем точно выясним, с кем говорим.

Но Дикая Женщина проявляется в нас – как волчица, которая учит своих волчат охотиться и быть осторожными. Мы начинаем говорить ее голосом, смотреть ее глазами, мерить ее ценностями. Она учит нас посылать письмо о нашем возвращении тем, кто сродни нам.

Я знаю нескольких писательниц, у которых этот девиз висит над письменным столом. Я знаю одну, кто носит его с собой, сложив и сунув в башмак. Он взят из стихотворения Чарльза Симика и служит для нас главным руководством:

«Тот, кто рычать не умеет, стаю свою не найдет» [23].

Если вы хотите вернуть Дикую Женщину, откажитесь быть пойманной [24]. Используя инстинкты, отточенные для равновесия, прыгайте, где захочется, рычите, когда вздумается, берите, что есть, узнайте все, что можно; пусть ваши глаза светятся чувством, вглядывайтесь во все, видьте все, что видите. Пляшите в красных башмачках, только удостоверьтесь, что это те, которые вы смастерили своими руками. Могу вам обещать, что так вы станете по-настоящему живой женщиной.

Глава 9

ЧУВСТВО ДОМА: ВОЗВРАТ К СЕБЕ

Есть время человеческое и есть время дикое. В детстве, подрастая среди северных лесов, я не знала, что есть четыре времени года, и думала, что их десятки: время ночных гроз, время зарниц, время лесных костров, время крови на снегу, время заиндевевших деревьев, согнувшихся деревьев, плачущих деревьев, блестящих деревьев, бородатых деревьев, время деревьев, которые покачивают только верхушками, и время деревьев, которые роняют своих детей. Я любила время искрящегося снега, курящегося снега, скрипящего снега и даже грязного снега и каменного снега, потому что это значило, что скоро придет время цветов на реке.

Эти времена походили на важных и высоких гостей, и каждый посылал своего гонца: открытые сосновые шишки, неоткрывшиеся сосновые шишки, запах прелых листьев, запах дождя, потрескивающие волосы, гладкие волосы, пышные волосы, свободно закрывающиеся двери, тугие двери, двери, которые совсем не хотят закрываться, стекла, покрытые морозными узорами, стекла, покрытые цветочными лепестками, стекла, покрытые желтой пыльцой, стекла, запятнанные клейким соком. И у нашей кожи тоже были свои циклы: она бывала пересохшей, потной, шершавой, загорелой, мягкой.

Женская психика и душа тоже имеет свои циклы и времена года: активности и пассивности, бегства и неподвижности, общительности и одиночества, поисков и покоя, зарождения и вынашивания, пребывания в миру и возврата в обитель души. В детстве и девичестве наша инстинктивная природа отмечает все эти фазы и циклы. Она витает где-то совсем близко, и в разное время мы бываем бдительны и активны.

Дети являются дикой природой; они без чьей-либо подсказки готовятся к приходу этих времен, приветствуют их, живут с ними и сохраняют recuerdos, воспоминания об этих временах: багряный листок в словаре, ожерелье из кленовых семян, похожих на крылья ангела, снежки в морозилке, особый камень или стручок, особую кость, палку или ракушку, ленточку с похорон птички, целую коллекцию запахов из тех времен, безмятежное сердце, беспокойную кровь и все образы, запечатленные в памяти.

Когда-то мы жили по этим циклам и временам – год за годом, – и они жили в нас. Они нас успокаивали, будоражили, придавали уверенность, заставляли учиться всем существом. Они были частью кожи нашей души – оболочки, которая обнимала нас вместе с диким природным миром, – по крайней мере до тех пор, пока нам не сказали, что на самом деле есть всего четыре времени года, а у женщин – всего три поры: девичество, зрелость и старость.

И все считают, что так оно и есть.

Но мы не можем позволить себе бродить, как сомнамбулы, в плену этих неубедительных выдумок, изобретаемых теми, кто не умеет наблюдать: эти выдумки заставляют женщин отклоняться от своих естественных циклов, циклов души, и страдать от засухи, усталости и тоски по дому. Несравненно лучше регулярно возвращаться к своим уникальным душевным циклам, ко всем без исключения. Сказку, которую я сейчас расскажу, можно понимать как комментарий к самому важному из женских циклов: к возвращению домой, в дикий дом, в дом души.

Во всем мире рассказывают сказки о существах, имеющих таинственное родство с людьми, потому что они олицетворяют архетип, всеобщее знание одной из сторон души. Иногда волшебные сказки и народные сказки возникают из чувства места; особенно это касается тех мест, где ощущается присутствие души. Эту сказку рассказывают в холодных северных краях, во всех странах, где есть ледяное море или океан. Разные версии этой сказки есть у кельтов, шотландцев, у северо-западных племен американских индейцев, у народов Сибири и Исландии. Обычно ее называют «Девушка-тюлень», «Селки-о, Памраук, маленький тюлень» или «Айялиртак, тюленье мясо». Эту литературную обработку я сделала для своих пациенток и назвала «Тюленья шкура». Сказка напоминает, откуда мы родом на самом деле, из какого теста мы сделаны и почему все мы должны регулярно пользоваться инстинктами, чтобы найти дорогу домой [1].

ТЮЛЕНЬЯ ШКУРА

Случилось это в те времена, что некогда были, навсегда миновали и скоро придут снова. День за днем вокруг было только белое небо да белый снег, а люди, собаки и медведи казались черными пятнышками на белом снегу.

Природа здесь сурова. Дуют сильные ветры, так что людям приходится надвигать капюшон парки на самые глаза и повыше подтягивать меховые сапоги-мамлуки. Слова здесь замерзают на лету, так что приходится обламывать их с губ собеседника, а потом оттаивать на огне, чтобы узнать, что он сказал. Люди здесь живут в густых белых волосах старой Аннулук. Эта древняя праматерь, старая колдунья, есть сама Земля. И жил в этом краю человек, такой одинокий, что за долгие годы слезы прорезали на его щеках глубокие борозды.

Он старался бодриться и улыбаться. Он ходил на охоту. Он преследовал добычу и спал спокойно. Но он тосковал по человеческому обществу. Иногда, выплывая в каяке к отмелям, он видел тюленей и вспоминал старые истории о том, что когда-то давно тюлени были людьми. Теперь о том времени напоминают только тюленьи глаза, в которых светится мудрость, любовь и дикая душа. После этого на него порой находила такая тоска, что слезы струились по лицу, привычно стекая по избороздившим его канавкам.

Однажды вечером он охотился дотемна, но ничего не добыл. Когда на небе взошла луна и льдины заискрились в ее лучах, охотник оказался неподалеку от большого пятнистого утеса. Его острый глаз заметил, что на островке что-то плавно движется.

Он медленно и неслышно подплыл поближе: на вершине утеса танцевали несколько женщин. Они были нагие, как в тот самый первый день, когда вышли из материнского чрева. Охотник был одинок, у него не было друзей – разве только в воспоминаниях, – поэтому он сидел неподвижно и не сводил с женщин глаз. Тела их казались сотканными из лунного молока, кожа мерцала серебристыми блестками, как у весеннего лосося, а руки и ноги были длинные и стройные.

Они были так хороши, что охотник сидел как зачарованный, а тем временем волны, подталкивая лодку, несли ее все ближе и ближе к островку. Он уже слышал, как красавицы смеялись: по крайней мере так ему казалось – или то был плеск воды у скал островка? Охотник был сам не свой, увидев такое диво. И постепенно исчезло одиночество, сдавливавшее его грудь, как мокрая шкура. Почти не думая, действуя будто по наитию, он прыгнул на островок и схватил одну из тюленьих шкур. А потом притаился за краем скалы и спрятал шкуру под квутнгук (парка).

Вскоре одна из женщин стала звать остальных, и голос ее был напевнее всех звуков, какие ему доводилось слышать до сих пор: он был как призыв кита на заре; нет, скорее как лай волчат, когда они возятся весной; нет, он был куда нежнее, но дело не в этом, потому что… что же это делают женщины?

Они надевают тюленьи шкуры и одна за другой ныряют в море, вскрикивая и радостно смеясь. Все, кроме одной. Самая высокая из них ищет на камнях, ищет под камнями, ищет свою тюленью шкуру и нигде не может найти. Тут охотник осмелел, а почему – и сам не сказал бы. Он вышел из-за скалы и заговорил:

– Женщина… будь моей… женой. Я… я так одинок.

– Нет, я не могу быть женой, – отвечала она. – Ведь я из тех, кто живет темекванек, под водой.

– Будь моей женой, – настаивал охотник. – А на седьмое лето я верну тебе тюленью шкуру, и тогда ты сама решишь, уйти тебе или остаться.

Девушка-тюлень долго смотрела ему в лицо; глаза ее, не будь она из рода тюленей, были бы совсем человеческими. Наконец, словно через силу, она проговорила:

– Хорошо, я пойду с тобой. А через семь лет поглядим.

Прошло время, и у них родился сын, которому дали имя Урук. Он был маленький и пухлый. Зимой мать рассказывала Уруку сказки о существах, которые живут под водой, а отец длинным ножом вырезал из белого камня волка или медведя. Относя маленького Урука в постель, мать показывала ему в дымовом отверстии облака и говорила, на что они похожи. Только вместо ворона, медведя или волка она видела моржа, кита, тюленя или лосося – ведь это были те звери, которых она знала.

Но время шло, и кожа ее стала вянуть – сначала шелушиться, а потом трескаться. Веки стали облезать, а волосы выпадать. Она сделалась налуак, мертвенно-бледной. Тело ее сохло. Она старалась скрывать хромоту. Помимо ее воли, глаза у нее с каждым днем тускнели. Ей приходилось находить дорогу ощупью, потому что зрение угасало.

Так продолжалось, пока однажды ночью маленький Урук не проснулся от громких голосов. Он сел на постели из меховых одеял и услышал рык, походивший на медвежий, – то его отец бранил мать. Он услышал крик, как звон серебра о камень, – то был голос матери.

– Долгих семь лет назад ты спрятал мою тюленью шкуру. Теперь настала восьмая зима. Я хочу, чтобы ты вернул часть моей плоти! – кричала женщина-тюлениха.

– Я отдам ее тебе, а ты уйдешь от меня! – рычал муж.

– Не знаю, как я поступлю. Знаю только, что должна получить то, что мне принадлежит.

– И ты, негодная, оставишь меня без жены, а нашего мальчика без матери! С этими словами муж рванул меховой полог, закрывавший вход, и исчез в ночи.

Мальчик очень любил свою мать. Он боялся ее потерять и плакал, пока не уснул. Разбудил его ветер. То был странный ветер, он будто звал: «Ууруук! Ууурууук!»

Мальчик вылез из постели. Он так торопился, что надел парку задом наперед, а муклуки натянул только до половины. Слыша, как ветер повторяет его имя, он выскочил в звездную-презвездную ночь.

– Ууууруууук!

Мальчик выбежал на утес, нависавший над водой. Там, далеко в бурном море, плавал серебристый тюлень, огромный и косматый. У него была большая голова, желтые глаза, а усы свисали на грудь.

– Ууууурууууук!

Мальчик кубарем скатился с обрыва и в самом низу наткнулся на камень – нет, на сверток, – который выпал из расселины в камне. Волосы хлестали мальчика по лицу, как тысячи ледяных поводьев.

– Ууууууруууууук!

Мальчик судорожно развернул сверток и встряхнул его – то была тюленья шкура его матери. Уловив знакомый запах, он прижал шкуру к лицу, вдохнул – и душа его встрепенулась, как внезапный порыв летнего ветра.

Урук вскрикнул от боли и радости и снова поднес шкуру к лицу – и снова материнская душа коснулась его души. Он снова вскрикнул, наполненный бесконечной любовью своей матери.

А далеко в море старый серебристый тюлень медленно ушел под воду.

Мальчик вскарабкался на крутой берег и побежал к дому, тюленья шкура летела за ним, развеваясь по ветру. Он ворвался в дом и попал в объятия матери. Она прижала к груди его и свою шкуру и закрыла глаза, радуясь, что оба целы и невредимы.

Потом стала натягивать на себя шкуру.

– Нет, мама, не надо! – закричал мальчик.

Она подхватила его, зажала под мышкой и, прихрамывая, побежала к ревущему морю.

– Нет, мама, не уходи! Не оставляй меня! – плакал Урук.

Было видно, что она хочет остаться с сыном, жаждет этого всем сердцем, но что-то властно звало ее к себе – это что-то было старше ее, старше его, старше, чем время.

– Нет, мама, нет, нет, нет! – надрывался мальчик.

Она взглянула на него глазами, полными беспредельной любви. Потом взяла его лицо в ладони и вдохнула ему в легкие ароматный воздух: раз, другой, третий. Держа его под мышкой, как ценную ношу, она нырнула в море и стала опускаться все глубже, глубже и глубже. Женщина-тюлениха и ее сын свободно дышали под водой.

Они быстро погружались в пучину и скоро оказались в подводной бухте, где жили тюлени. Там разные морские звери пировали, пели и плясали, вели беседы, а большой серебристый тюлень, который звал Урука из ночного моря, обнял мальчика и назвал его внуком.

– Как тебе жилось там, наверху, дочка? – спросил серебристый тюлень-великан.

Женщина-тюлениха отвела взгляд и сказала:

– Я обидела человека… который отдал все ради меня. Но я не могу к нему вернуться, потому что тогда я стану пленницей.

– А мальчик, мой внук? – спросил старый тюлень, и голос его дрогнул от гордости.

– Он должен вернуться, отец. Он не может здесь оставаться. Ему еще не пришло время жить здесь, с нами. – Она заплакала, а вслед за ней заплакали и старый тюлень с мальчиком.

Прошло несколько дней и ночей, а если точнее, семь, и волосы и глаза женщины-тюленихи заблестели, как прежде. Кожа снова стала смуглой и гладкой, зрение острым, тело полным, поступь легкой. Но вот настало время мальчику возвращаться на сушу. В ту ночь старый тюлень-дед и прекрасная тюлениха-мать отправились в путь, держа между собой мальчика. Они плыли назад, все выше и выше, в верхний мир. Там они ласково вынесли Урука на залитый лунным светом берег.

– Я всегда буду с тобой, – заверила мальчика мать. – Только притронься к тому, чего касались мои руки: к палочкам для добывания огня, к моему улу, ножу, к выдрам и тюленям, которых я вырезала из камня, и я дохну на тебя ветром, чтобы ты мог петь свои песни.

Старый серебристый тюлень и его дочь долго целовали мальчика. Наконец, с трудом оторвавшись от него, они отплыли от берега и, бросив на него последний взгляд, исчезли под водой. А Урук остался. Потому что его время еще не настало.

Годы шли, он вырос, научился петь, играть на бубне и рассказывать сказки. Говорят, что всем этим он обязан тому, что в детстве великие духи тюленей уносили его в море. До сих пор сквозь серый утренний туман иногда можно увидеть, как он, привязав свой каяк, опускается на колени на скалистом островке в море и разговаривает с тюленихой, которая часто подплывает к берегу. Хотя многие на нее охотились, и не раз, но ничего из этого не вышло. Ее называют Танкигкак, светлая, священная. Рассказывают, что, хоть она и тюлениха, глаза у нее человеческие – в них светится мудрость, любовь и дикая душа.

Потеря ощущения души как инициация

Тюлень – один из самых прекрасных символов дикой души. Как и инстинктивная женская природа, тюлень – любопытное создание, которое развивалось и приспосабливалось на протяжении многих эпох. Тюлени, как и женщина-тюлениха из сказки, выходят на землю только для того, чтобы выводить и кормить потомство. На протяжении двух месяцев тюлениха-мать безмерно предана своему малышу: она лелеет его, охраняет и кормит только своим молоком. За это время двенадцатикилограммовый детеныш учетверяет свой вес. Тогда мать уплывает в море, а маленький тюлень, подросший и способный жить самостоятельно, начинает независимую жизнь.

Во многих этнических группах, обитающих по всему миру, в том числе в приполярных районах и в Западной Африке, считается, что люди становятся полностью одушевленными только после того, как душа родит дух, взлелеет его и выпестует, наполнив силой. В конце концов душа возвращается в отчий дом, а дух начинает самостоятельную жизнь в мире [2].

Символ тюленя как олицетворения души тем более убедителен, что тюлени обладают сообразительностью, восприимчивостью – это хорошо известно тем, кто живет с ними рядом. В тюленях есть нечто такое, что роднит их с собаками, они по природе своей дружелюбны и привязчивы. Они излучают своеобразную чистоту. Но им свойственна и быстрота реакции, позволяющая своевременно отступить, а если обидят, то и дать сдачи. Этим же отличается и наша душа. Она витает где-то поблизости. Она пестует дух. Она не убегает, когда видит что-то новое, необычное или трудное.

Но иногда, особенно если тюлениха непривычна к людям и просто лежит, впав в состояние блаженного неведения, в которое тюлени склонны время от времени погружаться, она может не знать, чего следует ожидать от людей. Как женщина-тюлениха из сказки или как душа юной и/или неопытной женщины, она не ведает, что замышляют окружающие и какой вред эти замыслы могут ей причинить. Именно тогда и происходит похищение тюленьей шкуры.

Дата добавления: 2015-11-04