Байсара Мочкхо

Эжи Эхк (Йовлой КIант), БIархой КIант, Ивизда Пазд, Мухлой БаIашк, Ауша Элмарза, Хоаной Хинг, Оарца КIарцхал и многие другие – они все отно­сятся к более старшему по­колению легендарных сынов ингушского народа. О них вы не прочитаете ни в одной кни­ге, несмотря на то, что они ре­ально жившие исторические личности не очень далекого прошлого. Они живут, как и многие другие, в легендах, пес­нях самого народа.

Такова судьба и младшего поколения, таких, как Байсара Мочкхо, Уцига Малсаг, Кантыша ТIой, ГIамарза Дошлакьа, Хьиса Элти, Саьмпе Ума, и многих других, живших сравнительно недавно – в середине XIX века.

Об их героических делах ученые тоталитарного режима умалчивали сознательно, так как они никак не вписывались в образы представителей первобытного родового строя кавказ­ских туземцев, которых потом просветили пришедшие к влас­ти большевики.

Люди большой и яркой героической судьбы живут в па­мяти народа независимо от того, пишут ли историки како­го-либо режима о них или не пишут. Всех вышеперечислен­ных легендарных сынов Ингушетии можно отнести именно к такой категории великих людей, имена которых народ увековечил за их патриотические дела, за их беспредельную преданность своему народу. Мы перед собой ставим задачу описать то, что сохранилось в памяти народа именно о тех, кто своими делами прочно вошел в легенды, песни своих потомков.

Одной из таких ярких личностей прошлого является Бай­сара Мочкхо (Сергей Федорович Базоркин). О нем при его жизни и после смерти всегда рассказывали легенды и пели песни лишь потому, что о его добрых делах рассказать про­стым повествованием невозможно.

Родился Мочкхо в 1817 году в семье прапорщика царской армии из рода Эги ваьра Газд в Камбилеевском хуторе, в тех местах, где сейчас находится село Базоркино. Обучался он в Тифлисской духовной семинарии – единственном учебном заведении на всем Кавказе. В те времена наши предки были язычниками, поклонялись Богу Гал-Ерда (его именем клялись на верность России в 1810 году). Многие несведущие современники неверно толку­ют о том, что Мочкхо принял православие, будучи мусульма­нином. На самом деле это не соответствует действительности. Он поступал на учебу в духовную семинарию будучи язычни­ком, а в таком учебном заведении могли учиться только хри­стиане, поэтому он принял православие, его нарекли именем Сергей сыном Базорки (от Байсара).

Итак, из Байсара Мочкхо (ингушский вариант) он стано­вится Базоркиным Сергеем Федоровичем. Для многих непо­нятно русское звучание фамилии Базоркиных, так как в обычном общепринятом нахском варианте она должна была звучать как Боазаркъа наькъан.

В вышеназванной духовной семинарии Мочкхо успешно изучал российскую грамматику, чтение, письмо, краткий курс священной истории, арифметику, Закон Божий, гео­графию, всеобщую историю, кроме родного ингушского языка знал и свободно говорил на языках грузинском, осе­тинском и чеченском. Для тех времен это был высокий уровнь знаний.

В службу царскую вступил 18 декабря 1838 года перевод­чиком в Управление владикавказского коменданта, затем в 1841 году был назначен приставом алагирского и куртатинского народов, в феврале 1843 года был переведен на службу к приставу ингушевского и карабулакского народов в каче­стве переводчика, потом назначен помощником пристава и одновременно заведовал Камбилеевскими хуторами, где и было основано из тогдашних хуторов село, названное его именем Мочкий-Юрт, или в русском варианте – Базоркино. Чтобы перечислить все награды, полученные им за свои легендарные организаторские способности и добрые дела, потребуется много времени, поэтому мы ограничимся основными из них:

1846 год – Всемилостивейше награжден орденом Святой Анны 4-й степени с надписью «За храбрость»;

1848 год – награжден орденом Святой Анны с бантом;

1849 год – произведен в штабс-капитаны;

1850 год – награжден бриллиантовым перстнем самим наследником государя во время его приезда во Владикавказ и т. д.

Для тех времен это был высочайший уровень достоин­ства – успехов в общественной и политической жизни.

Но не за высокие награды и ратные подвиги слагали народы легенды и песни о достойнейшем сыне ингушского народа, а за его добрые дела. Здесь уместно их перечислить, как и те награды.

В то трудное время, когда на Кавказе шла ожесточенная война, которая длилась долгие годы, гибли целые народы и племена. Своей дальновидной политикой он вместе с верны­ми соратниками вел свой маленький народ не к пропасти и гибели, а, умело обходя крутые повороты истории и военно­го лихолетья, вывел его из пропасти. Этим историческим подвигом он сохранил свой народ, сохранил Ингушетию – свою Родину – для грядущих поколений.

Народ, который долго поклонялся языческим богам, не мог приобщиться к новым условиям жизни, поэтому Мочкхо вместе со своими соратниками, такими, как Уцига Малсаг Долгиев, Дошлако Гамурзиев, Кантыш ТIой, Барсук Мальсагов и другие, использовав высокий религиозный авторитет Кунта-Хаджи Кишиева, с которым он был в близких отноше­ниях, организовал принятие ислама нашим народом, хотя сам до конца своих дней оставался в православии. Для не­го, патриота своего народа, было целью жизни покончить с ячычеством и приобщить соплеменников к одной из великих религий мира и этим самым оздоровить нравственную сторо­ну жизни народа. Он хотел видеть свой народ нравственно здоровым, честным и трудолюбивым, уважающим закон и ка­ноны единой религии.

Общеизвестно, что царские сатрапы преследовали всякую мысль, которая могла бы объединить горцев, сплачивать их вокруг какой-либо идеи.

Носители таких идей подвергались аресту, ссылались на каторгу, и там их ждала мученическая смерть. В те времена такому гонению был подвергнут выдающийся шейх Кунта-Хаджи Кишиев, хотя он жил скромной жизнью праведни­ка-дервиша. Царских сатрапов пугал его высокий авторитет и число сторонников его учения – «Зикра». Он был вызван во Владикавказ к наместнику царя на допрос и для возмож­ного ареста.

Переночевав у своего знакомого (в с. Базоркино) некоего Аспиева ТIоги, он пешком направился в г. Владикавказ к наместнику.

По дороге его догнал ехавший к наместнику на служеб­ной тройке лошадей Байсар Мочкхо. Последний подобрал дервиша-старца и доставил в город. В пути они познакоми­лись. Мочкхо знал, зачем наместник вызвал к себе Кунта-Хаджи Кишиева, поэтому он прежде сам зашел к наместнику, объяснил ему несостоятельность тех слухов и представил дер­виша со словами:

– Ваше Сиятельство, какую угрозу России может пред­ставлять этот странник-дервиш?

Наместник после такого авторитетного вмешательства почтеннейшего Мочкхо Базоркина смягчил свой пыл и отпус­тил Кунта-Хаджи с миром домой в Чечню.

Его знакомый Аспиев ТIоги по такому радостному слу­чаю запряг пару волов и на них повез Великого Устаза в Чечню. По приезде их там состоялись религиозные торже­ства, жертвоприношения и зикр, где ТIоги Аспиев принес в жертву одного из своих волов. Когда он отправлялся в об­ратную дорогу, подвязав ярмо с одним волом в упряжке, то мюриды Великого Устаза вместо жертвенного привели ему чернорябого вола, и ТIоги благополучно вернулся домой. Приехав домой, Аспиев ТIоги рассказал Мочкхо о торже­ствах, какие были в Чечне по случаю возвращения Кунта-Хаджи, и о том, что он пожертвовал одним своим волом ради такого праздника.

Мочкхо Базоркин, высоко ценивший все поступки людей, возвеличивающих честь ингушского народа, воспринял этот поступок Аспиева с великой радостью и сказал: «Ты посту­пил как настоящий ингуш» – и подарил ему из своего стада двух быков за его патриотический поступок.

Мочкхо высоко ценил честь своего народа и не оставлял без внимания всякого, чьи поступки возвеличивали ингушс­кий народ, ценил умных, инициативных и честных людей, способных своими делами высоко нести честь и достоинство народа.

Вместе с тем он жестоко расправлялся с работорговцами, ворами, грабителями и убийцами. Целью его жизни было сделать свой народ честным и счастливым. Это знакомство Байсара Мочкхо с Кунта-Хаджи явилось началом их боль­шой дружбы. После этого еще два раза приезжал Кунта-Хад­жи к нему. Когда последний раз Великий Устаз возвращался после поездки к Мочкхо, он ехал и часто улыбался от волно­вавшей его радости. Когда мюриды попросили его поделиться этой радостью, он ответил: «Два раза я приезжал к галгаям, просил Аллаха сделать их мусульманами, не было поло­жительного ответа. Приехал я третий раз, и Аллах принял нашу молитву – галгаи примут ислам».

Многие спорят о сроках принятия ислама, не спорьте: процесс этот длился долго. Но окончательное принятие исла­ма нашими предками закончилось в 1860-х годах благодаря двум легендарным людям: Кунта-Хаджи Кишиеву – Велико­му нашему Устазу, как главному проповеднику ислама, и по­могавшему ему осуществить эту Великую Миссию патриоту Ингушетии Байсара Мочкхо.

Если бы на счету Мочкхо была только эта заслуга, и то он заслужил, чтобы потомки воздвигли ему памятник.

Его гибкий ум, неиссякаемая энергия и дальновидная по­литика в долгое лихолетье войны не только сохранили ма­ленький народ от исчезновения с лица земли, но указали путь к жизни мирной и нравственно здоровой. Не случайно он в памяти народной является идеалом мужества, добра и патриотизма.

По словам самого Кунта-Хаджи, «Дала даькъал вир Мочкха къаман яхь йолаш саг из хилирах». По завету своего Ус­таза мюриды ислама совершили «мух» – обряд священной молитвы, как мусульманину, умершему Мочкхо.

Родовой склеп Мочкхо, сооруженный из кирпича, нахо­дился во дворе его потомков, под небольшим холмиком-мо­гилой. Там, в подземелье, с трудом помещались два деревян­ных гроба славной четы Базоркиных – Мочкхо и его жены Хамбешар. Конечно, этой святыни нет сейчас, она стерта с лица земли.

В день нашего выселения 23 февраля 1944 года родовой склеп семьи Мочкхо врагами нашими был вскрыт, гроб с его останками был извлечен и публично сожжен. История эта рассказана нам покойным Идрисом Базоркиным.

Внук Байсара Мочкхо Сергей Базоркин (назван этим именем в память великого своего деда) жив и здоров, жи­вет в настоящее время в г. Карабулаке и имеет шестерых сыновей и двух дочерей, множество внуков. Несмотря на свой солидный возраст, выглядит вполне бодро, отличный собеседник, при хорошей памяти; лицом, а особенно усами, смахивает очень на своего легендарного деда. Фотогра­фии Мочкхо не было. Узреть образ человека-легенды по­мог неожиданный случай. Правнучка Мочкхо, представи­тельница другой национальности, 85-летняя старушка, при­слала из Москвы в 1976 году Идрису Базоркину редчайшую фотографию, где Мочкхо снят стоящим около сидя­щих своячениц.

Из документов тех времен четко просматривается решение царского правительства: карабулаки (плоскостные ингуши) подлежат или поголовному уничтожению, или поголовному переселению. На деле применили и то, и другое. До переселе­ния карабулаков в Турцию их села просто уничтожались, а когда при посредничестве Мусы Кундухова (осетинский гене­рал) была достигнута договоренность, началось поголовное переселение карабулаков в эту мусульманскую страну. Ос­таться мог только тот, кто мог себя причислить к галгаям или еще к какому-нибудь этносу.

Мочкхо, как патриот своего многострадального народа, помог многим остаться дома под видом другой национально­сти. Судьба карабулакского народа была перечеркнута царс­кими сатрапами. Основная часть его была переселена в Тур­цию, а остальные растворились в массах чеченцев и ингушей.

Умудренные жизнью старцы шли к Мочкхо набираться ума-разума. Задавали ему самые каверзные вопросы, на кото­рые он легко и просто отвечал. Среди них звучал и такой вопрос: «Какая самая неотвратимая беда может постигнуть настоящего горца-мужчину?» Среди возможных несчастий они перечисляли: ограбление с уводом коня разбойниками в пути, отнятие любимой женщины, убийство отца и брата и т.д., но ни одно из них не подтвердил Мочкхо как подлин­ную беду для настоящего горца-мужчины. Тогда старцы по­просили Мочкхо назвать эту неотвратимую и ничем не ис­правимую беду. Он ответил: «Не исправимая ничем беда – непутевые сыновья».

УЦИГА МАЛСАГ

«Смеху чахкирийских матерей над моим позором пленника предпочитаю плач назрановских матерей над моей гибелью в жестоком бою с противником» – таков был ответ Уцига Малсага наибу Шамиля Саадуле Батыгову на предложение сдаться в плен ради сохранения жизни. В списках конвоя Его Императорского Величества с 1811 года по 1911 год, на­печатанных в 1911 году в Санкт-Петербурге, на стра­ницах 216-217 значатся имена наших предков, слу­живших в разные годы в этом почетном дивизионе. Под грифом «Черноморский дивизион конвоя Его Импе­раторского Величества» с 8 сентября 1843 года по 12 ап­реля 1865 года значатся:

1. Корнет Малсаг Уцигов Долгиев – 4 февраля 1852 года переведен с оставлением в Кавказском корпусе. Будучи штаб-ротмистром, 10 февраля 1858 года исключен из списка, убитый горцами в 1857 году.

2. Корнет Кагерман Акмурзиев – зачислен 18 сентября 1846 года и отчислен в Кавказский горский полуэскадрон корнетом по кавалерии.

3. Корнет Мочко Ужахов – зачислен 2 ноября 1846 года, переведен в Кавказский корпус по армейской кавалерии.

4. Поручик Магомет Дударов – зачислен 5 декабря 1846 года, переведен 10 июня 1850 года в главный штаб по военно-учебным заведениям. 15 апреля 1856 года – полковник, ко­мандир полка.

5. Корнет Гаирбек Мальсагов – зачислен 17 марта 1848 года, переведен 15 апреля 1856 года полковником в отдель­ный Кавказский корпус.

6. Корнет Инал Дударов – зачислен 13 августа 1853 года, переведен 11 ноября 1853 года поручиком по армейской кава­лерии.

7. Тембулат Дударов – зачислен 17 апреля 1858 года, пе­реведен в лейб-гвардию 31 марта 1867 года, исключен из списков как умерший.

8. Поручик Бунхо Базоркин – зачислен 11 июля 1864 года, переведен в лейб-гвардию Кавказского эскадрона 9 фев­раля 1874 года, полковник по кавалерии.

Из этого списка конвоя Его Императорского Величества мы узнаем имена первых офицеров Российской армии, выход­цев из ингушей, которые получили и светское, и военное об­разование после вхождения Ингушетии в Россию и основания Владикавказской крепости.

Это говорит о том, что с первых дней вхождения в состав России наши предки включились в активную жизнь как полноправные жители Российской державы.

Из исторических документов хочется привести копию докладной майора Долгиева, которую он написал на имя на­чальника Терской области 9 октября 1869 года:

«До основания города Владикавказа, когда наша фамилия Долгиевых выселилась из гор, отстаивая это место вместе с другими одноплеменниками своими силою оружия от жите­лей разных племен, род наш положил здесь оседлость. О чем свидетельствует и теперь существующий сад, заведенный род­ным моим дядей капитаном Тотико Долгиевым (родной брат Уцига Малсага. – М. А.), принадлежащий ныне полковнику Семенчевскому, вблизи кирпичных заводов. Спустя несколько десятков лет после того, как с появлением здесь русских войск и с основанием резиденции на месте расположения Владикавказа, родным моим представился случай радушно встретить русское оружие, и с тех пор они начали жить под покровительством русского правительства, оказывая со своей стороны всевозможные услуги ему, несмотря на тогдашнее положение края. Таким образом, по преданности Правитель­ству фамилии Долгиевых в русской службе находились мои родные дяди капитан Тотико Долгиев, ротмистр Малсаг Дол­гиев, убитый в жарком бою в 1857 году на левом фланге, и поручик Эльмурза Долгиев и три двоюродных брата юнкера Уди, Карамурза и Толхи Долгиевы, которые удостоились по­лучить монаршие милости за их преданность и оказанные военные отличия...

Принадлежа происхождением фамилии Долгиевых и гор­дясь воспитанием в Павловском кадетском корпусе, я всегда осознавал в службе моей признательность русского правительства и состоял более 22 лет на действительной службе, проведенной большею частью в боевой жизни, а именно в Турецкой кампании и на правом фланге до покорения абадзеков, где служба моя удостоена личного внимания Его Им­ператорского высочества Главнокомандующего Кавказской Армией...»

Из этого небольшого документа, написанного рукой царс­кого офицера, выходца из ингушской фамилии Долгиевых, наглядно видно, что далеко до основания здесь крепости Владикавказ предки его вместе с другими соплеменниками «отстаивали эти земли и положили оседлую жизнь».

Эти слова из письма очень созвучны доводам историка XVIII века Буткова, что с «незапамятных для нас, русских, времен в Тарской долине проживали ингуши». Подтверждает это в своей «Кавказской рукописи» и царский офицер Иоганн Бларамберг: «Граница области, населенной мычкизами (так называли вайнахские племена в те времена путеше­ственники. – М. А.), на западе проходит по верхнему тече­нию Терека». Тот же Бларамберг в своей рукописи от 1834 года о границах Осетии сообщает, что граница проходит по левому берегу реки Терек.

Газета «Терская жизнь» 4 апреля 1914 года под заголов­ком «Оскорбление предков» писала: «Вчера в городскую уп­раву явились три чеченца: Заурбек Дзауров и братья Долгиевы с просьбой принять меры к охране могил их предков. На участке кирпичного завода Аликперова есть старое мусуль­манское кладбище. Владелец завода копает глину для кирпи­чей поблизости и добрался до могил. Одна могила уже раз­рушена. На этом кладбище похоронены, между прочим, зна­менитые воины, три брата – офицеры Уцкиевы. Все они по­гибли в бою с врагом. Место, занятое кладбищами, и все окрестные участки принадлежали когда-то роду Уцкиевых...»

Из этих строк газеты мы узнаем, что на участке кирпич­ного завода есть старое мусульманское кладбище, где поко­ится прах знаменитых воинов братьев Долгиевых: Уцига Малсага, Тотика и Эльмурзы.

Уцига Малсаг погиб, как мы знаем, в жарком бою под Чахкири в 1857 году, а его братья Тотико и Эльмурза, офи­церы, мстили за гибель своего незабвенного брата, убитого горцами.

Так что Владикавказ стоит на костях не только древних наших предков, но и тех, кто всю свою жизнь до последнего дыхания дрался за право жить россиянами, не думая и не зная о том, что так коротка будет память о них тех, чьи интересы они защищали.

Это была короткая историческая справка, а теперь – о самом главном, о нашем герое.

Уцига Малсаг Долгиев – так он зовется в официальных исторических документах, Наьсархой Малсаг – в героичес­ких песнях чеченцев, Уцига Малсаг – в песнях на его ма­ленькой родине Ингушетии.

Нашим соотечественникам генералу Сафару Мальсагову и полковнику Берду Котиеву посвятил их сослуживец русский поэт Е. Редин свою поэму «Уциг Малсаг», где есть такие строки:

Друзья, прекрасною порою

По Ингушетии бродя,

Я слышал давнее былое,

Полет фантазии следя...

Поэма была напечатана в журнале «Горский вестник» (Владикавказ. 1924. № 2).

В песнях, посвященных Уцига Малсагу, восторженно описываются его красота, храбрость, обходительность. «Строен, как Уцига Малсаг», – говорят и теперь в Ингушетии.

Наряду с Орцха Карцхалом, основателем Назрани, Уцига Малсаг – один из любимейших и популярнейших героев ин­гушских народных песен. Колой Кант – сказочная лич­ность – сторожил, по преданию, вход в Ассиновское ущелье. Хронологические противоречия песни, соединяющей в одном периоде времени этих двух героев, – явление нередкое в на­родном песенном творчестве. И ингушская поэзия не является в этом исключением.

Как видно из вышесказанного, песни разных народов, ле­генды на русском, чеченском и других языках, песни самих ингушей не обошли вниманием Уцига Малсага. А вот наши горе-историки так и не удосужились написать об этом реаль­но жившем в недалеком прошлом времени легендарном чело­веке ни одной строчки, хотя XIX век – не древность, а всего лишь вчерашний день истории.

Равнодушие к своим истокам, к своей истории привело к тому, что мы растеряли свои корни. Молодежь не знает ни­чего о таких своих славных предках, как Ioaxapгa Салам, Ауша Элмарза, Ивизда ГIазд, Байсара Мочкха, Кантыша ТIой и многие, многие другие.

Можно в этом упреке сделать историкам какое-то снис­хождение по причине тоталитарного режима. Но кто и кому мешает заниматься этим делом сейчас? Где-то в архи­вах Тбилиси, Владикавказа, Петербурга, Москвы, Красно­дара, Ставрополья истлевают последние документы про­шлых эпох.

Наши соседи сотни раз их пересматривали и выбрали лишь ту часть из них, которая им выгодна.

Итак, что известно о славном сыне Ингушетии Уцига Малсаге? Знают все, что он был наделен редчайшей мужской красотой (благо сохранилась его фотография), что это был человек высокой чести, достоинства, в полном смысле этого слова, человек высшей пробы этического, нравственного и физического совершенства.

Никто из его современников не мог сравниться с ним в умении вести кавказское застолье, в умении тактично и крас­норечиво острословить в любом обществе, в умении гарце­вать на лошади (он на своем скакуне выигрывал все призы), в силе, красоте и ловкости. Одним словом, он был совершен­ство самой природы в образе красавца-мужчины, в образе кавказского богатыря, совершенный образ нарта из вайнахского древнего эпоса, такой, как Колой Кант, Сеска Солса, Села-ПерIий, КIинда Шоа, Пхьагал-Баьрий и другие.

Даже Шамиль, увидев тело убитого из засады богатыря, удивленный его невиданной красотой и совершенством, уп­рекнул наиба Саадулу Батыгова: «Как поднялась рука убить такого человека?» – и разжаловал его до рядового.

Эти общие скупые сведения, сохранившиеся в памяти наро­да, дополняются преданиями о поездке Уцига Малсага в Кабарду на слет княжичей, устроенный кабардинским князем в честь своей красавицы-дочери. Скорее всего, такие слеты мо­лодых джигитов-богатырей устраивались для демонстрации не только их силы и ловкости, но и красоты княжеских дочерей. Ниже приводим одно из таких преданий. У одного кабардинского князя выросла дочь невиданной красоты. Она была на выданье, и ее отец подыскивал достой­ного джигита для своей дочери. Будучи дочерью высокочтимого в Кабарде князя, сестрой целой дюжины братьев, наде­ленная от природы редчайшей красотой, она была очень гор­дой, как говорится, знала себе цену. Никто не был мил ее сердцу, и по этой причине княжичи боялись засылать сватов к ее отцу.

Отец ждал, когда отыщется среди молодых князей тот, который будет мил сердцу его любимой дочери, и был готов породниться с ним, чтобы осчастливить свою единственную дочь-красавицу. Для этого он решил пригласить молодых князей Кабарды на молодежный праздник, где будут прохо­дить скачки на лошадях и другие соревнования. Авось кто-то из них понравится дочери.

Весть об этом докатилась и до соседней Ингушетии. Од­нако у нас никогда никаких князей не было, поэтому мало кто обратил внимание на такое приглашение. Многие скепти­чески говорили, что нам нет до молодежного праздника дела, но Уцига Малсаг решил во что бы то ни стало принять в нем участие. О своем решении он поведал матери:

– Нани, кабардинский князь на днях устраивает молодежный праздник в честь своей дочери, приглашает княжес­ких сыновей всех народов Кавказа. Хочу принять участие в этом празднике как представитель ингушского народа. Как считаешь, ехать мне или нет?

– Счастливой дороги тебе, мой мальчик. Он-то пригла­шал княжеских сыновей, но мы-то не князья, у нас, у ингу­шей, никогда их не было, тебя могут не допустить, когда узнают о том, что не князь. У тебя могут возникнуть трудно­сти по соблюдению княжеского этикета, ошибешься – тогда позор ляжет не на тебя и наш дом, а на весь народ ингушс­кий; лучше лишиться всего, чем допустить ошибку, порочащую свой народ. Лучше бы нам спокойно жить без этого, но если ты решил, сынок, счастливой тебе дороги!

– Нани, у нашего народа есть пословица: «Пусть не ро­дится недостойный сын, а если родится, пусть не доживет до вечера». Яеду туда не ради личной славы или выгоды – хочу добиться славы своему народу. Мы хоть и не князья по званию, но по достоинству каждый из нас равен князю. Я заслужу славу для своего народа. Не допущу, чтобы этот слет прошел без представителей моего народа. Мне не прису­ще яканье, но докажу, что я не хуже любых других.

Патриотические чувства сына были по душе матери, и она начала собирать его в дорогу. Кормила и готовила его скакуна. Уложила ему на дорогу все необходимое. Провожая его, пожелала удачи и возвращения со славой победителя всех состязаний.

Когда Малсаг после длинного пути добрался до Кабар­ды – места предстоящих торжеств, увидел, что народу собра­лось видимо-невидимо. В душе зародилось сомнение: могут и не обратить внимания. Но княжеские люди достойно встрети­ли его, поинтересовались, откуда он и кто, и тревоги его прошли. По тому, как радушно встречали его хозяева и ка­кой ему оказали почет, ему казалось, что они, князья, никак не могли обойтись без него. Конь его был облачен в такую красивую сбрую, да и сам ездок был такой привлекательной внешности, что вся многотысячная толпа не могла оторвать глаз от него, он стал центром внимания всех.

После приветственной речи коня отвели к коновязи, а Малсага по кавказскому этикету старались посадить на самое почетное место. Он как знаток обычаев кавказцев сел только на то место, которое соответствовало его возрасту и положе­нию гостя.

Своим поведением он показал себя как человек высокой чести, нравственного совершенства и морали. За каждым его словом, за каждым движением, за всем его поведением зорко следила княжеская дочь, которой он понравился больше всех других с первого же взгляда.

Гостей усадили за праздничный стол, подали разные ку­шанья. Малсаг заботился о старших, подкладывая им луч­шие куски, сам же начал есть тогда, когда все его окружаю­щие дружно и увлеченно принялись за еду. Подали спир­тное, все пили в свое удовольствие и с жадностью, только Малсаг придерживался приличия и определенной нормы.

Когда подали чай, гости почти все были пьяны. Один Малсаг был трезв, как будто он только что сел за стол. Чай он не стал наливать из стакана в тарелочку и пить оттуда, как другие, а пил не спеша из стакана, не жадничал, не нагибался, выдерживал полную грацию поведения за таким почетным столом для почтенных гостей.

Княжеская дочь внимательно следила, как едят, какой манере поведения придерживаются гости, наконец ее взор задержался на Уцига Малсаге: он был на недосягаемой для других ступени совершенства.

Не остались без внимания гостей и княжеской дочери и слова благодарности за угощение, сказанные так душевно и тепло Уцига Малсагом в адрес хозяев. После всего этого Малсаг в вежливой форме попросил разрешения встать из-за стола у тамады, подошел к столу, где сидели кабардинские старейшины, сказал им все, что требовалось в таких случаях по общекавказскому этикету, пожелал им долгой жизни, дабы своей мудростью и наставлениями они учили жизни молодых.

– Дай бог, – сказал он в заключение, – чтобы на ра­дость и счастье нам, молодым, вы всегда были рядом с нами и учили нас жизни, передавая нам свой богатый опыт.

Затем он подошел к играющим детям и одарил их день­гами, ласкал их. Его культурой поведения, обходительностью со всеми, его привлекательной внешностью и красотою вос­хищались все без исключения. Когда в честь гостя из Ингу­шетии сыграли ингушскую мелодию, он пустился в танец плавно, будто его несла по земле какая-то волшебная сила, а он, со своей гордой и красивой фигурой, будто плыл по про­странству, ведомый этой загадочной силой. Он парил в танце, чаруя всех.

Перед скачками на лошадях Малсаг гарцевал на своем скакуне под ингушскую мелодию, преодолевая препятствия, на полном скаку выполняя сложные трюки. Он это делал настоль­ко грациозно и красиво, что княжеская дочь воскликнула:

– Во всем ты взял верх, славный джигит из Ингушетии.

При этих словах она подняла вверх правой рукой золо­той кубок с питьем. Последним испытанием для гостей был сам ночлег. Они должны были состязаться в культуре пове­дения во время пребывания в гостях в ночное время: как они ложатся спать, как ведут себя во время сна, как встают, как обращаются с постелью, как умываются и т.д.

Уцига Малсаг ложился последним. Сняв сапоги, бешмет, шапку, не снимая пояса, поставив локоть правой руки на подушку, подпер голову рукою и в таком положении спал. Ночью была сыграна ложная тревога. Малсаг выскочил из дома и поймал «нарушителя», гости даже не проснулись. После тревоги он снова лег в постель в той же позе. Глубо­кой ночью княжеская дочь тайно обходила гостей и смотре­ла, кто как спит.

В ту же ночь она сказала матери, что выйдет замуж толь­ко за Уцига Малсага, если так даст бог. На рассвете, еще до того, как все встали, он умылся, побрился и оделся – будто он и не спал и не раздевался.

Когда все гости встали, умылись, позавтракали, им было устроено веселье – танцы. После танцев княжеская дочь дол­жна была преподнести бокал своему избраннику. Искромет­нее вчерашнего станцевал Уцига Малсаг. Все были поражены грацией, тактом, манерой его танца. Кончились танцы, и княжеская дочь-красавица преподнесла ему золотой кубок и рог как почетный бокал своему избраннику.

Уцига Малсаг в ответной речи сказал:

– Дороже всего богатства на свете я ценю бокал почета, поданный мне княжеской дочерью, тем более что меня она избрала из всех достойных сынов Кавказа, которые здесь присутствуют, хотя я мало чем заслужил ее выбор. Разрешите мне этот золотой кубок преподнести старейшинам Кабарды, а рог – тамаде присутствующих здесь гостей. От себя я дарю княжеской дочери золотое ожерелье. Я всех вас благо­дарю, а особенно княжескую дочь, за почет, оказанный мне как представителю ингушского народа.

Все гости начали его поздравлять, и он понял, что кня­жеская дочь достанется ему в жены. Уцига Малсаг попросил слово и начал говорить:

– Не будем спешить, у нашего народа есть пословица: «Слишком быстрая речка не доходит до моря». Сегодня в гос­тях у князя находятся сыновья богатых и состоятельных князей, я же сын рядовой горской семьи и не могу ввергать княжескую дочь в тяжелую жизнь сельского жителя. Если судить по тому, как она желанна и любима моей душе, то я бы не променял ее ни на какие блага земли. Желаю нашей дочери большого семей­ного счастья и благополучия. Спасибо вам за все.

В ответ на это кабардинский князь сказал:

– Если в вашем народе все простые люди такие же, как ты, то у вас все князья. Дай бог, чтобы таких джигитов, как ты, было побольше в каждой ингушской семье.

Из всех дошедших до нас преданий о славном сыне ин­гушского народа Уцига Малсаге самым распространенным является рассказ о путешествии его верхом на коне в Петер­бург к императору Александру II с целью отстоять свои пра­ва, честь и достоинство от посягательств царских чиновни­ков. Вот текст этого предания.

Это произошло во Владикавказе в 50-е годы XIX столе­тия. Офицер русской армии, ротмистр кавалерии Уцига Малсаг Долгиев, как обычно, утром ехал к месту своей службы. На одной из улиц Владикавказа он повстречался с приставом города, который двигался в окружении свиты вооруженных жандармов. Увидев лошадей, на которых ехала свита, ло­шадь Малсага заржала как раз в тот момент, когда ехавший впереди пристав почти поравнялся с ним. Пристав это при­нял за оскорбление его чести и ударом шашки поранил верх­нюю губу скакуна, на котором ехал Малсаг. Естественно, последний возмутился. В ответ на это пристав ударил ладо­нью по лицу Малсага. Это была пощечина-оскорбление, которое можно было смыть только таким же ответным дей­ствием. Ни стрелять, ни драться с ним, сопровождаемым воо­руженной свитой жандармов, Малсаг не мог, но и простить оскорбление, забыть он тоже не мог. В душе он поклялся отомстить приставу за нанесенное оскорбление чести.

Малсаг решил поехать по этому поводу в Петербург, к самому царю Александру И. Доехать туда он мог только вер­хом на лошади. У лучших ветеринаров он вылечил свою ра­неную лошадь, кормил, тренировал и готовил ее в дорогу.

О конфликте с приставом и решении ехать в Петербург он рассказал своей матери. Мать задумалась над словами сына, затем сказала:

– Пристав – высокопоставленный чиновник, вся власть на месте в его руках, у нас нет сил спорить с царскими вла­стями. Сын мой, если ты поспешишь отомстить и совершишь какой-нибудь опрометчивый поступок, ты пропадешь ни за что. У нашего народа есть пословица: «Терпением преодоле­ваются высоты гор, спешка губит душу». Все надо делать разумно, с расчетом и терпением. У нашего народа есть еще другая поговорка: «Непрощенная кровь отомщенная кровь». Наберись терпения, сын мой, придет твой час, и ты отомстишь за нанесенную обиду.

Малсаг выслушал внимательно мать и сказал ей:

– Нани, ты говоришь правильно, но у нашего народа есть и другая поговорка: «Треск, который не раздался во время падения подрубленного дерева, не может раздаться после его падения». Острота случившегося затушевывается с каждым днем. Да и злые языки не остановишь. Потерянную честь потом не восстановишь. Решил я действовать, как ты советуешь, с умом, терпеливо и расчетливо, наверняка. Отом­щу за нанесенное мне оскорбление – замолчат злопыхатели и сплетники, честь моя будет восстановлена в полной мере.

– Сын мой, поделись мыслями, как ты решил это сде­лать?

– Я уже нашел верный способ отомстить за оскорбление, который не противоречит твоим советам. Я уже залечил рану лошади, кормил ее, готовил в дорогу. Просьба к тебе – по­ложить мне в переметные сумы непортящиеся продукты. По­еду в Петербург на прием к самому царю Александру Второ­му. Там есть мои друзья, знакомые, которые мне помогут попасть на прием к нему.

– Это самое легкое для меня, – сказала мать. – Меня беспокоит другое. Ехать тебе далеко, на край земли, мало ли что бывает в дороге – разные приключения, болезни и вся­кое другое. Случись с тобою что-нибудь, и косточек твоих не найдешь. Я это говорю, чтобы ты знал, что избрал дорогу далекую, трудную, значит, соответственно все должно быть серьезно и расчетливо обдумано, чтоб не было просчетов в твоих планах, чтобы все было наверняка.

– Жить тебе долго, моя нана, я все это понимаю. Прошу, не перечь мне осуществить задуманное. Если ты меня даже закроешь в сундук, чтобы уберечь от бед, – от судьбы и смерти не спасешь. Если судьба, вернусь живым и здоровым, совершив задуманное. Я своего добьюсь любой ценой.

Мать дала свое согласие и благословила сына в дорогу.

В день отъезда его мать взяла за повод и стремя коня: помогла сыну сесть и с благословением проводила его в дальнюю дорогу, пожелав ему успеха и благополучного воз­вращения.

Дорога, действительно, оказалась долгой, трудной, утоми­тельной. Пришлось терпеть всякие лишения, голод, жару, но важность выполнения задуманного придавала каждый раз силы преодолевать очередную трудность. Наконец он достиг столицы России. В центре города, поближе к царским черто­гам, он нанял себе жилье и начал готовиться к осуществле­нию своей цели – добиться аудиенции у царя.

Петербург был ему знаком, так как до перевода на Кав­каз он служил здесь в конвое Его Императорского Величе­ства. Он близко знал многих офицеров из конвоя, знал куче­ра, который частенько на фаэтоне прогуливал царскую се­мью. Теперь он посетил своих знакомых, часто ездил с ними сопровождать разных чинов, незаметно для членов самой царской семьи во время прогулок с согласия кучера и конвоя сопровождал их.

Однажды лошади, которые везли царских дочерей, взбесились и понеслись. И тут, в минуту грозящей смер­тельной опасности, рядом оказался Малсаг. Он на полном скаку поравнялся с тройкой лошадей и остановил их, рис­куя жизнью. Пока царские дочери приходили в себя от пережитого, он незаметно удалился. На второй день было объявлено – за определенное вознаграждение назвать того, кто спас царских дочерей. Хозяйка дома, где он ос­тановился, воспользовалась этим и, сообщив, что спаси­тель дочерей императора живет в ее доме, получила свое вознаграждение.

После этого в окружении почетного конвоя Малсаг при­был в царский дворец. Только он появился – царские доче­ри тотчас же узнали в нем своего спасителя.

– По нашему изволению тебя нашли и доставили сюда, славный горец. Что ты кавказец, видно по облику твоему, но из какого ты народа? – спросил Алесандр II.

– Я ингуш по национальности и прибыл сюда, в столич­ный город, посмотреть, как здесь живется людям, такие ли здесь жестокие царские слуги, как у нас на Кавказе. И то, что я совершил здесь, может сделать каждый рядовой ингуш. Я этим не кичусь, просто выполнил свой долг, – отвечал Малсаг.

– От имени всей царской семьи мы благодарим тебя за твой благородный поступок. Я готов отдать за тебя любую из своих дочерей или выполнить любую твою просьбу, – продолжал царь.

Спасибо большое, светлейший царь большой России и всех народов. Я горец и больше всего люблю свой Кавказ, трудно будет твоей дочери стать горянкой. Я, конечно, не могу и мечтать о таком счастье – иметь женой царскую дочь, подобную небесной фее. Пусть она, царская дочь, счас­тливо живет царскою жизнью, а я – простой горец-ингуш. У меня есть единственная просьба. Из Владикавказа в Петер­бург приехал ради этого.

– Говори, славный джигит, я удовлетворю твою просьбу.

И поведал Малсаг царю о том, что у него случилось при встрече с приставом Владикавказа. В завершение сказал:

– Я прошу Ваше Императорское Величество должным образом наказать виновного за нанесенную мне обиду и ос­корбление моей чести и достоинства.

– В этом можешь ничуть не сомневаться. Как думаешь возвращаться обратно домой? – поинтересовался царь.

– Точно так же, как ехал сюда, но уже без горя и печа­ли, любуясь прекрасной природой российских просторов, – ответил Малсаг.

– Сколько потребуется тебе времени доехать домой? – спросил царь.

– Две недели.

– За два дня до твоего приезда домой там будет от царского двора высокопоставленный чиновник, ему будут сделаны наши соответствующие поручения по поводу твоей просьбы. Мы распорядимся о провизии тебе на обратную дорогу. Желаю благополучно добраться домой, – пожелал ему царь.

Выдав все необходимое в дорогу, Малсага в сопровожде­нии почетного конвоя проводили в дальнюю дорогу за пре­делы столицы.

Обещанное царем было выполнено точно и в срок. Царс­кий чиновник устроил очную ставку Малсагу с приставом. При этой встрече он дал пощечину приставу в присутствии царского чиновника, а за нанесенную лошади рану пристав был понижен в чине и переведен на низшую должность. За безвинно нанесенное оскорбление Малсагу пристав получил сполна.

Справедливость была восстановлена, как и честь славного сына ингушского народа Уцига Малсага. В этом ему помог­ли незаурядный ум, терпение, высочайшее мужество, культу­ра и нравственное совершенство человека-легенды.

Все предания о Малсаге не вместить не только в статью, но даже и в повесть, поэтому мы ограничились пересказом двух преданий. Однако не упомянуть о героических песнях разных народов о нем было бы непростительно.

Вот чеченская героическая песня «Малсаг Назрановский и наиб Шамиля Саадула Батаки». В основу песни лег истори­ческий факт гибели парламентеров российской армии во гла­ве с Уцига Малсагом Долгиевым в чахкирийских лесах, напоровшихся на устроенную против них засаду. Произошло это летом 1857 года.

Внешне все выглядит как рядовое происшествие времени Кавказской войны, где ежегодно погибало до 25 тысяч рос­сийских солдат и примерно столько же горцев. На самом деле Уцига Малсаг стал жертвой политической интриги, лов­ко устроенной царскими чиновниками с целью убрать его с арены грядущих событий.

Уцига Малсаг был послан в Чечню с парламентерами якобы для переговоров с Шамилем. Ну а дальше – как во­дится: через подставленных лиц было все сообщено наибам Шамиля, и гордый красавец Уцига Малсаг погиб, напоров­шись на многочисленную засаду.

С большим воинским почетом тело героя доставили во Владикавказ и предали земле на родовом кладбище Долгиевых, заложенном задолго до основания города, когда там располагалось ингушское селение Заурово.

Есть и другая, на наш взгляд, версия гибели Уцига Малсага. Он просватал дочь-красавицу генерала российской ар­мии, выходца из Осетии, печально известного Мусы Кундухова. Дочь того самого Кундухова, который организовал пе­реселение чеченцев, карабулаков и ингушей в Турцию после окончания Кавказской войны, который за это получил от царских властей I8 тысяч рублей золотом.

К его дочери сватался и другой офицер царской армии, выходец из знаменитого осетинского рода Магомет Сланов. Конечно, ни по каким качествам он не мог соперничать с Малсагом, поэтому генеральская дочь выбрала последнего. По общекавказскому обычаю Малсаг заслал сватов к Кундуховым и засватал свою избранницу.

Слабость всегда коварна, хитра и зла. М. Сланов затаил злобу и всячески старался убрать с дороги соперника. Не­сколько раз он подсылал влиятельных людей своего племени к М. Кундухову с речами о том, что Малсаг из простых лю­дей и не ровня Кундуховым. Используя свои родственные и служебные связи, М. Сланов добился, чтобы Уцига Малсага послали с парламентерами в Чечню, что и было сделано. А тогда ничего не стоило передать другой стороне, когда и ка­кой дорогой поедет данная депутация. Все было продумано: Малсаг попал в засаду.

После его гибели Магомет Сланов засватал дочь М. Кун­духова и вскоре женился на ней. Коварство взяло верх над благородством.

Тем временем произвол царских властей по отношению к жителям хуторов усилился, и ингуши восстали весной 1858 года. Восстание жестоко подавили, ингуши лишились всех привилегий. Руководители восстания Чолдар Арчаков, Маго­мет Музуров, Урсуби Мугаев по приговору военно-полевого суда были повешены на том самом холме у Назрановской крепости, где традиционно собирался народный сход – Кхетаче. Арчакова и Музурова предварительно лишили знаков воинского отличия, полученных ими за службу в российских войсках. Многих участников восстания сослали в Сибирь. Жестокому наказанию подверглись многие рядовые участни­ки, захваченные при окружении восставших.

Все оставшиеся на службе царских войск офицеры были негласно выведены за пределы доверия. Начался дикий про­извол. Старинные ингушские села, такие, как Ангушт, Ахки-Юрт, Тоузен-Юрт, Шолхи, и прилегающие к ним хутора, были снесены царскими войсками с лица земли. На местах, освобожденных таким методом, были заложены казачьи ста­ницы для осуществления задуманной царизмом чересполоси­цы. Все оставшееся хуторское население сгонялось в крупные населенные пункты, которыми стали управлять назначенные царской властью старшины.

Пусть читатель нас простит за столь длинную историчес­кую справку. Перейдем теперь к чеченской песне «Малсаг Назрановский и наиб Шамиля Саадула Батаки». В этой героической песне, написанной в форме русских былин, невероятно долог диалог между Саадулой, который устроил засаду, и Малсагом.

Саадула уступает предсмертной просьбе Малсага не ру­бить ему, умирающему, голову, уступает, рискуя перед Ша­милем своей головой.

Вместе с Уцига Малсагом погибли и другие парламентеры, его верные друзья, соотечественники Гойты Батырович Мальсагов, Янарса Чонсович Хашагульгов и Халмуза Эдикович Долгиев.

Трупы погибших были доставлены на родину. Гойты Мальсагов и Янарса Хашагульгов были похоронены в селе Яндаре, а Халмурза в селе Долаково. Уцига Малсага со все­ми воинскими почестями, но по мусульманскому обычаю, по­хоронили на древнем родовом кладбище близ кирпичных за­водов во Владикавказе.

Между Атаги и Гойты есть место, которое называют и поныне в Чечне так: «Место гибели храброго воина, гордого Малсага Назрановского», по-чеченски «Наьсархой Кура Мал­саг вийна меттиг».

К стыду нашему, это место даже не отмечено ни мемори­альным знаком, ни хотя бы простой стелой из обыкновенно­го камня.

Блистательная и героическая жизнь Уцига Малсага дол­жна быть изучена, ибо такие люди не умирают, пока жив народ, породивший и воспитавший их. Это звезды, которые светят всем и всегда, и даже после смерти больше, чем при жизни.

Дата добавления: 2015-11-04