День чудовища

Понедельник, вторник, среда, четверг. Здравствуй, благословенная пятница. Здравствуй солнышко, скромно присевшее на подоконник, играющее с отражениями в стекле. Ее дети – солнечные зайчики, непоседливы и шаловливы, как и положено неразумным малышам. Но в их проказах столько радости, для нее самой, для кошки Муси, и ее брата Ричарда. Они несутся по комнате в восторге, по пятам солнечного пятна, скользящего по обоям, столу, кружке с кофе…и вот уже кофейная река стекает на пол. Но это ничего, - она подгоняет время нечаянными заботами – когда что-то делаешь, время летит незаметно. Утро птичьим щебетом разливается по двору, она распахивает окно навстречу грядущей осенней горечи, кружится по дому в отрешенном счастье, словно в балетном па, отрывается от земли с веником в руках. Легка необыкновенно, пол под ногами и не пол вовсе, но батут, подбрасывающий ее к небесам. Ей все дорого и мило, неприятное – быстротечно, невкусное – сносно. Звонит телефон. «Да, конечно, как всегда, в 6 часов, на углу улиц N и M. Она поднимается еще выше. Ее глаза – источник энергии, способной согреть половину земного шара. Маленькая мадонна, баюкающая свое дитя – чувство сопричастности к другому человеку, противоположному ей во всем, но такому родному и долгожданному. Вместе они смогут все.

Время помогает ей - летит стремительно, как стриж над землей, и вот уже фартук брошен на спинку стула, волосы распущены легкой волной, снова коралловые губы, - он не любит слишком яркой помады, - платье из тонкой шерсти с темно-вишневым кружевом, туфли-лодочки почти без каблука, - сначала в гости к венскому штруделю, а после мы будем долго гулять, - и вот она уже за порогом. Но еще не в городе. Она над ним, вне его, там, куда пускают только счастливых. Остановка. Рогатый троллейбус, шоссе, поглощаемое шинами других машин. Незримое чудовище, истребляющее пространство и время. Но она этого не замечает. Троллейбус мчит ее к улыбающейся витрине, венскому штруделю и речным запахам над парком, на клумбах которого - гвардейцы люпины отдают честь влюбленным.

Остановка. Золушка бежит, как балерина в пробежке по сцене. Бабочка взмывает и ударяется о стекло. Падает. Крыльев не поднять. В витрине одно отражение. Ее собственное. На нее смотрит мрак, окна занавешены черным полотном: «Ремонт». Шесть часов ровно. Часы на башне отбивают секунда в секунду то, что невозможно опровергнуть. Он всегда ценил время. Не терял его, не заставлял ждать других. Она замирает фарфоровой статуэткой на фоне черного задника. Ей кажется, что это не город, но сцена, и сейчас к ней выйдет главный злодей. Нет, не он. Зеркала надвигаются из прошлого, обступают ее, сужая пространство вокруг все больше и больше. Она понимает: выхода нет. Витрина мертва. Печи, рождающие венское наслаждение, холодны. Люди равнодушны, некого спросить. Куда слать гонцов, какие книги нужно открыть, чтобы найти ответ, кому позвонить? Где мудрецы, знающие ответ, звездочеты, читающие будущее по звездам? Сбежал, испугался, не смог, не захотел? Почему сейчас, почему здесь, почему с ней? Опять? Так…. Нет, он не мог. Зеркала еще не стекают по ее лицу, но внутри все дрожит. Она идет домой, ее тело весит тонну. Открывает черную, как мазут дверь. Ей в лицо бьется телефонный звонок. Незнакомый голос сквозь телефонные дамбы что-то шелестит, она не слышит и половины слов. Но бросает трубку, вырывается из квартиры птицей, что летит в силки, не различая дороги. Таксист смотрит встревожено, она не может говорить. «Куда едем?», - в ее руке скомканный листок, он разворачивает, - «Успокойтесь, через десять минут будем». Она не понимает, что значит «через десять минут». Внутри нее плотина слез подступает к горлу, еще чуть-чуть, и этот дикий поток страха, дурного предчувствия обрушится на нее как бурлящие воды на пятнадцатилетнего капитана. Но очищения не будет. Будет ужас, а потом пустота.

Равнодушное чудовище продолжает пожирать дорогу и всех, кто по ней едет. Люди этого не замечают. Только она начинает явственно различать бесформенную плоть чудовища, его мохнато-каменную сущность, поднимающуюся из пустоты, и заслоняющую солнце. Машина останавливается: «Дальше не проехать…». Опять птица рвется наружу, с едва сдерживаемым криком – сквозь ограждения, отбрасывая от себя одним своим видом людей в спецодежде, форме постовых и врачей. У обочины бесполезные носилки, пожарная машина будто плывет по асфальтовой реке, в окнах машин недоуменные любопытные взгляды, какие бывают у случайных прохожих, невольно оказавшихся в роли соглядатаев. И запах, жуткий запах, едкий, паленый, будто гигантская доменная печь расплавила в своей утробе металл и что-то еще. Чьи-то руки протягиваются к ней, пытаются помешать, чьи-то голоса говорят слова, смысл которых ей не понятен, высокий мужчина в военной форме кричит в нее, как в пропасть. Но она не слышит, тащит свое многотонное тело дальше, еле вытаскивая ноги из вязкого асфальта, будто он положен меньше часа назад. Так с ней бывало во сне, когда ночные ужасы затягивали ее в болото необъяснимой мучительности, и спасение приходило лишь с резким пробуждением, после которого болела голова. Но сейчас она понимала: пробуждения не будет. Кто-то спросил: «Он сгорел?». «Нет, его выбросило из машины, он там….». Эти слова она услышала, словно вынырнула из воды, ясно и страшно они ударились в ее грудную клетку. А коварная память, мгновенно пролистав сотни страниц, остановилась на той, где вишней пах август, а в витрине австрийской булочной женскому отражению улыбнулось мужское.

Она нашла его. Среди мертвенной инсталляции, - осколков стекла, покореженных металлических конструкций, разорванных сидений, выгнутых дуг и раскрошенного пластика. Произведение современного машинного искусства превратилось в прах. Воплощение хаоса, разрушающего любую геометрию, разрывающего металлическую плоть, местами почерневшую и оплавившуюся. И повсюду крохотные бисеринки стекла, превращенного в алмазную пыль. Он лежал тихий, непохожий на себя, с лицом равнодушным, будто не имеющий отношения к происходящему. Его обычно безупречно отглаженный костюм, был смят, как папиросная бумага, местами в прорехах зияла подкладка. Тело в неудобной позе. Про такое говорят: сломанная кукла. Но ей показалось, что он пытался неудачно прокрутить фуэте и замер на половине оборота. Сквозь пелену тишины прорывались звуки – вой сирены, крики, голоса, чей-то плач. Или это она? Ее плотина наконец прорвалась наружу? Нет. Внутри нее была тишина, какая бывает лишь зимой, в доме окнами на пустырь, когда жить не в силах, и умереть невозможно. В такие зимы люди сходят с ума.

Она попыталась встать, встала с огромным трудом. Обвела глазами людей, машины, вековые сосны вдоль шоссе, смятый металл, стеклянный бисер, плывущий по асфальтовой реке. И вдруг пришло осознание – чудовище победило, оно добралось до нее. Сожрав весь город, оно пришло за ней. Это неизбежно. Она должна просто покориться, отдаться ему, иначе будет много крови и боли. А если просто смириться, чудовище справится быстрее. И когда последняя частичка ее будет поглощена им, она станет его частью. Его каменной плотью, которая в солнечные дни невидима. Она сама будет пожирать дороги, разбитые машины, остатки разорванной одежды, картонные коробки. Стоп. Картонные коробки. Она стряхнула с себя оцепенение, открыла мертвые глаза, вся обратилась в слух, вырвалась то ли из чьих-то рук, то ли из объятий горя, и бросилась всем своим существом туда, где в потоках антифриза, пожарной пены и стеклоочистительной жидкости лежала разорванная плоская коробка, название на которой, уже пожранное пеной и огнем, невозможно было прочитать. Она упала коленями на стекла и судорожно раздвинула останки картона. Словно раненное животное, перед ней лежали куски венского штруделя. Опьяняющий запах яблок и корицы мгновенно окутал ее трясущееся тело. Он поднялся над дорогой, взмыв ввысь, к вершинам сосен, раскинулся шатром над всем и вся, и тому, кто взлетел вместе с ним, казалось, что происходящее внизу – мрачная иллюстрация к фильму Дэвида Линча. Только женский силуэт, подхваченный незримыми потоками боли, несся по черным волнам, уплывая все дальше и дальше, прочь от августа, от искрящихся витрин и солнечных зайчиков, от фарфоровой глубины неба и волнующих запахов венской кофейни.

Февральские бабочки долго не живут

Дата добавления: 2015-11-04