Это Усы сказал: «Мальчики!» Он стоит позади нас и улыбается. И Дик рядом с ним, на поводке.
– Чем вы тут взволнованы? – спрашивает Усы.
– Да так, – говорит Вовка. – Получил Сопелкин за дело.
– Я слышал! – говорит Усы. – Я случайно уловил ваш разговор...
– Пугает своей тюрьмой! – говорит Вовка. – Тоже мне царь Кощей! Ведь подло, скажите?
Усы становится серьезным.
– Оскорблять родителей своего товарища – подло! – говорит он.
– Вы бы что сделали? Дали бы ему в зубы?
– В свое время я бы вызвал его к барьеру.
– Как – к барьеру? – спрашиваю я. – Зачем?
– К барьеру – значит на дуэль. Я бы вызвал его на дуэль. Стрелялся бы с ним.
– Я знаю! – говорит Вовка. – Дуэль – это было раньше.
– А вы стрелялись? – спрашиваю я Усы.
– Бывало, милый Юра, – говорит Усы. – В молодости.
– Из ружья?
– Из ружья не стреляются, – говорит Вовка. – Из пистолетов бывает дуэль. Или на шпагах. Правда?
Усы кивает.
– Расскажите! – прошу я.
– Пожалуйста, – улыбается Усы. – Если тебя кто-нибудь оскорбит, тебя, или твоего друга, или твоих близких – что, в сущности, одно и то же, – ты обязан был вызвать обидчика на дуэль. Потому что это дело чести. Ничего нет выше чести! Ясно, мальчики?
Мы с Вовкой киваем.
– Ну, имею честь! – говорит Усы. Он прикладывает к шляпе два пальца. Потом четко поворачивается и уходит.
Мы с Вовкой смотрим ему вслед. Он уходит худой, стройный, с высоко поднятой головой. Дик тоже идет с поднятой головой.
– Почему он сказал «имею честь»? – спрашиваю я.
– Потому что стрелялся, – говорит Вовка. – И сохранил свою честь.
– А как она бывает – дуэль? – спрашиваю я. – Расскажи!
– Очень просто, – говорит Вовка. – Сначала враги выбирают секундантов. Если Ляпкин твой враг, ты можешь меня выбрать. А Ляпкин может еще кого выбрать. Секунданты заряжают пистолеты. Потом отсчитывают от барьера шаги...
– От какого барьера?
– От черты какой-нибудь. Или от пня, если это в лесу. Смотря от чего. Чтобы знать, с какого расстояния стреляться. Секунданты следят, чтобы все честно было. А потом по команде пуляют. Друг в друга. Кто убьет, тот и победил...
– А может так быть, что оба друг друга убьют?
– Может, – говорит Вовка. – Тогда оба сразу и упадут! Это значит ничья: когда оба мертвые. Но это бывает редко. Всегда один кто-нибудь здоров.
А я думаю: «Интересно это все-таки – дуэль! Надо будет Ляпкина на дуэль вызвать!»
– Надо Ляпкина на дуэль вызвать! – говорю я. – Только где нам пистолеты взять?
– Можно на шпагах, – говорит Вовка. – Это такие длинные кинжалы. Мы бы их могли из дерева сделать. Только сейчас нету дуэлей. Сейчас только в театре дуэли остались.
– Как в театре?
– В Большом театре! – говорит Вовка. – В опере «Евгений Онегин». Я видел. Знаешь как там бабахают! Я даже испугался. Немножко. Там Онегин Ленского убивает...
– Насовсем?
– Конечно! И в школе мы читали про Онегина. Это Пушкин написал. Пушкин тоже стрелялся.
– Почему они все стрелялись? – спрашиваю я.
– Такое время было, – говорит Вовка. – А писатели вообще странные...
– Почему?
– Потому что с ними всегда что-нибудь приключается. Несоответствия у них разные...
– Какие не от... неответствия?
– Несоответствие формы и содержания! – важно говорит Вовка.
– Как это? – не понимаю я.
– Форма ихняя, внешняя, – расставляет руки Вовка, – не соответствует тому, что у них внутри...
– Какая форма? У них разве форма? Они же не военные!
– Чудак ты! – говорит Вовка. – Не одежда – форма! А форма тела!
– И как это она не ответствует?
– Не соответствует! Мне отец говорил, – объясняет Вовка. – Он знает одного такого писателя. Этот писатель толстый-претолстый, просто ужасно толстый! А пишет о тонком... Потому что внутри у него не того...
– Что – не того? Разве не кровь?
– Чудак ты! Конечно, кровь! Не в этом дело!
– А в чем? Ты же говоришь: внутри...
– Внутри – это значит содержание. Не во всем теле, а только в голове. О чем думает голова, когда человек пишет, – это и есть содержание. Вот этот писатель, о котором отец говорил, сам толстый-претолстый, а все время пишет о тонком...
– О каком тонком? О худом, да?
– Чудак! Это надо вообще понимать: о тонком – значит о любви! О любви, о цветах, о девчонках...
Мне сразу в голову приходит Гизи: она тоненькая. Как цветок! Как колокольчик в поле!
– А почему он не должен писать о тонком... о тонких девочках, этот писатель? – спрашиваю я.
– Потому что он толстый!
– А о чем же ему писать?
– Не знаю, – говорит Вовка. – Только не о любви. О любви должны тонкие писать. Худые.
– Что же ему – про коров, что ли, писать?
– Про коров можно, – соглашается Вовка. – И про дома, про фабрики... Про это все пусть пишет...
Мне сразу представился этот толстый писатель: как он хочет про девочек писать, а ему надо про коров, да про дома, да про фабрики... Мне его даже жалко стало.
– А если бы он похудел? – спрашиваю.
– Если б похудел, тогда мог бы, – говорит Вовка. – Вот как наш Усы. Такие могут.
– А Усы может про тонкое писать?
– Может. Но он ведь не писатель! – говорит Вовка. – Он офицер. В царской армии служил.
– Я знаю, мне Иосиф говорил...
– А мне он сам рассказывал! – важничает Вовка. – Видал у него шашку на стене? Он кавалерист! Сперва был в царской армии, а потом стал красный!
– Как так?
– Очень просто! Когда началась революция, он к нам перешел. Стал белых бить! И теперь он красный командир!
– Здорово! – радуюсь я.
– Конечно, здорово! – говорит Вовка. – Он хороший, этот Усы. Добрый. Ты не смотри, что он строгим кажется.
Я опять думаю. Трудно все это сразу понять. Но – интересно!
– А Пушкин странный был? – спрашиваю я.
– Пушкин был не странный! – убежденно говорит Вовка. – Он был худой. И кудрявый. У него все точно было. Только погиб он рано – вот что жалко!
Дата добавления: 2015-11-04; просмотров: 51 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
| ЧЕЙ ПАПА БОЛЬШЕ? | | | ГЕНИАЛЬНАЯ ГЛАВА |