Великий Отец, журавли и новая книга Луиджи Зойя

Лев Хегай

Рецензия на книгу Л.Зойя «Отец. Исторический и психологический анализ»,

Вот и осень пришла… Журавли клином полетели на юг… А возглавляет клин особо важная птица, птица высокого полета. То ли блистательная жар-птица, то ли неубиваемая птица-феникс, то ли много лет гипнотизирующая нас своим пением птица Гамаюн? Нет, это сам двухголовый орел-мутант слез с отечественного герба, чтобы лично возглавить перелетную компанию. Ведь наш местный российский массовый журавль-бандерлог бестолков, невежественен и ленив, все делает из-под палки. Надобно приставить к нему чиновника с палкой-погонялкой, этакую синюю птицу (в синей фуражке) – птицу счастья, – которая поведет его к лучшей жизни. А к тому чиновнику приставим старшего рангом для надзора, а за ним следующего, и так далее – всю свору, простите, всю вертикаль власти. Далее окружим этого журавля силовиками, налоговиками, таможенниками, расставим на пути его следования гаишников с палками… И в завершение назовем всю картину эффективным менеджментом, т.е. «как Великий Отец рулит страной».

Когда-то во времена становления абсолютизма выходил английский король к народу и говорил золотушным больным: «Именем короля! Приказываю тебе исцелиться». И ведь исцелялись! Такова была сила авторитета Великого Отца. А наш-то, подражая ему, и ракеты отправляет, и корабли благословляет, и журавлями руководит. Только вот ракеты падают за бугор, лодки тонут, рубль хиреет, а ВВП не хочет удваиваться. А если и причислят к лику святых, то не иначе, как после расстрела – как повелось… В общем, не Великий Отец, а какая-то кукла, имитация, симулякр. У нас всегда хотят «как лучше…», а получается все то же чудище, что «обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй», и все оно бродит веками между Питером и Москвой.

Теперь спросим простых журавлей: чувствуют ли они мудрое отеческое руководство? Увы - лишь безотцовщину и беспредел. Им остается только улетать в теплые края. Утекает нефть, бегут мозги, бегут капиталы, тает население на 140 тыс. каждый год. Скоро главный кукловод останется один в пустом цирке. Это не усатый Тараканище - Великий Отец Народов, и даже не всесильная Великая кастрирующая Мать - «Социалистическая система» застойных времен. Нынешние Карабасы-барабасы выродились, помельчали. Это не взрослые мужи, а подростки. Им нечего передавать грядущим поколениям. Некуда вести. Нечему учить, т.к. нет больше идеологии, идеалов и ценностей вообще… Своровать бы денег побольше, да купить себе часы подороже, игрушку какую-нибудь новую – ну там, самолет, дворец или яхту… Для них жизнь как компьютерная игра «замочить врагов в сортире» - игра, где у тебя семь жизней в запасе. И сами они больше похожи на героев комиксов. Ну, вылитые Бэтман и Робин. Когда культурный уровень не превышает подростковые комиксы, когда без руля и ветрил, когда без Отца – т.е. «без царя в голове», – то как назвать таких мужчин – братки-отморозки?

Отморозки в погонах, отморозки-олигархи, отморозки в масс-медиа, отморозки в сутанах… Государство отморозков, театр абсурда, раскинувшийся на одну восьмую суши. Как мы дошли до такой жизни? Поищем ответ в новой книге Луиджи Зойя. Он объясняет, что когда нет Отца, мужчины быстро деградируют до уровня примитивной банды подростков-отморозков. И этот откат к до-цивилизационной структуре диких самцов начинает пронизывать все общество сверху донизу. Беда, однако, не в том, что нет Отца, а в том, что сегодня нет даже поисков Отца.

Но чтобы понять это трагическое превращение, он предпринимает обширное исследование истории Отца в Западной культуре, подключая биологию, антропологию, литературу и, конечно, психоанализ. В жизни Зойя – меланхоличный, достаточно интровертированный для итальянца седовласый муж, которого я помню как хорошего Отца юнгианцев в ту пору, когда он возглавлял Международную Ассоциацию Аналитической психологии и принимал у меня экзамены по юнгианской психологии в конце 90-х. Я волновался, отвечая на его вдумчивые вопросы экзаменатора, чувствуя себя как Сын, который держит ответ перед Отцом. Из уважения к нему я позже занялся переводом и изданием его книги «Наркомания. Патология или поиск инициации?» (2007). Однако большее впечатление произвела на меня другая его книга, вышедшая на русском – «Созидание Души» (2004). В этой менее клинической, чем предыдущая, книге наиболее ярко раскрылся его талант писателя-антрополога. Антрополог в западном понимании занимается не черепами и костями, а вопросами культуры. Уникальность его подхода можно вслед за Джеймсом Хиллманом охарактеризовать как культурологический психоанализ. И хотя часто такой уклон пренебрежительно называют прикладным, я считаю, что он больше дает для понимания нашей повседневной терапевтической практики, чем сугубо клинические спекуляции. Проблемы конкретного человека коренятся в проблемах его поколения, его страны, его культуры – в коллективном. И занимаясь помощью конкретным людям, мы неизбежно вовлечены в решение наших общих, коллективных проблем. И если бы психология не пыталась ответить на эти общие для нас всех актуальные вопросы - то в чем вообще была бы от нее польза, как от науки? Поэтому я считаю себя активным сторонником его подхода.

Все рецензии безнадежно субъективны, посему я поделюсь тем, что впечатлило меня по свежему прочтению. Разумеется, другой читатель нашел бы в книге массу иных интересных штуковин. Вот, первая глава посвящена у Зойи биологии Отца. Здесь он больше похож на антрополога в отечественном смысле. Жаль, что с 2001 г., когда книга вышла на английском, много воды утекло. Появились новые данные эволюционной биологии, которая сегодня в моде, так что отдельные выводы Зойи вступают в противоречие с доминирующей ныне точкой зрения. Эволюционисты верят в задачу эффективного естественного отбора, придавая ему статус своего рода замысла Божьего. Зойя же настойчиво подводит читателя к мысли об эволюции в сторону моногамности. В противовес вере биологов в полигамность человека, которая в свое время соблазнила и Юнга, Зойя видит в многогамности вершину нашей эволюции. Это можно ему простить, ведь он итальянец, а в его стране – культ крепких семей. Верная женщина, по его мысли, лучше распутной, т.к. не провоцирует схватку самцов за обладание ей, что происходит у животных в период гона или течки. Здесь любопытный скрытый призыв к молодежи вернуть утраченную стыдливость. Не секрет, что максимальная популярность и сексуальная привлекательность открыто пропагандируются для современных молодых людей. Став матерью в моногамной семье, далее размышляет «старомодный» Зойя, такая верная жена отправляет мужа на поиски пропитания для всей семьи. Эта социальная ответственность делает из мужа Отца. Вытесненный из семьи в социум, он творит культуру, которая всегда потенциально патриархальна, т.к. освобождена от связывающих женских пут семьи. Выходит, именно женщины должны сделать из мужчин Отцов? Попробуем додумать за Зойя этот тезис: значит, за отсутствие Отца в немалой степени виноваты сами женщины, настолько эмансипированные и «распутные» сегодня, что могут справляться без мужей. Нет дыма без огня.

Феминистки обвинили бы Зойя в фаллоцентричности, в мужском шовинизме. Весь стиль книги подчеркнуто мужской. Не понравился бы им и тезис об абсолютной ценности моногамности при том, что в книге не звучит ни одного доброго слова о женщинах. Было бы интересно в этой связи взглянуть на его отношения с женой: воплотил ли он свою модель? Но можно ли ожидать от 70-летнего писателя другой точки зрения? Все-таки он человек своего поколения. Хоть ему и приходится вскользь признать, что нигде в древних изображениях и предметах искусства не обнаруживается изображения пар. Столь любимая сегодня влюбленная парочка – иконографически тотально исключена из мировосприятия древнего человека. Очарование этого архетипа семейной пары (моногамии) также проявляется у него в курьезной трактовке освобождения рук в процессе эволюции гоминид в сторону прямохождения. Мы помним: по Энгельсу, руки нужны для изготовления и использования орудий труда, и именно труд создал человека. Удалить эту аксиому из наших хорошо промытых коммунистическими теориями мозгов очень нелегко. Но Зойя, как типичный итальянец, заявляет, что свободные руки нужны, чтобы обниматься! У народов южной Европы, как мы знаем, с телесными контактами все намного проще, чем у северян. Энгельс из протестантской Германии, конечно, превозносит труд. А Зойя из расслабленной солнечной Италии – телесные нежности. Таково влияние наших культур на наши представления и интерпретации реальности. Мы россияне, наверное, рассуждали бы, что руки нужно освободить, чтобы в затылке чесать: «Что делать, и кто виноват?»

Вторая глава занимает почти полкниги. Это обширный экскурс в античную литературу. Зойя пытается понять истоки европейского Отца в древней Греции и Риме через литературные памятники. Гектор, троянский герой Гомера, является для него образцовым греческим отцом. А Улисс или Одиссей понимается им как главный прототип предприимчивого западного человек со всеми присущими ему конфликтами и схемой отношений отец-сын, которая особенно занимает автора: «Путешествие Улисса рассказывает нам о трудном рождении ответственности мужчины за семью, и вместе с ней — о возможности выбора». Сопроводив психологическими комментариями, Зойя подробно пересказывает хитросплетения сюжетов «Илиады», «Одиссеи» и «Энеиды». Читатель тонет в массе нюансов, сгорая от зависти к образованности автора. Классическое образование, включающее греческий и латынь, детальное изучение античной литературы, давно уже не в чести на российских просторах. Глядишь, литературу вообще исключат из списка обязательных предметов школьной программы. Не повезло России с тем, что когда на этой земле стали строиться первые города, античные города уже как тысячу лет лежали в руинах. Прекрасные храмы, дороги, акведуки, литература и философия остались европейцам в наследство от античных Отцов. Нам же достались лишь дремучие леса с медведями, да болота с комарами. Пытаться наверстать тысячелетнее отставание – непростая задача. Если фигура Отца пережила там в Европе расцвет и закат, но, быть может, у нас она просто еще не успела сформироваться? Быть может, мужчины-отморозки, дикие самцы – это максимально доступный нам эволюционный уровень? Природу ведь не обманешь. Поэтому остается открытым вопрос: действуют ли для нас все эти прекрасные античные образцы?

Зойя, будучи итальянцем, особенно фокусируется на римской ментальности, ощущая национальную гордость за принятие эстафеты. Но здесь стоило бы ему напомнить, что нынешние итальянцы – потомки германских варваров, вторгнувшихся на Апеннины и разрушивших Рим. Позже на них повлияли норманны с севера, сарацины с юга – совершенно разные культурные влияния. Античная культура на много веков была стерта, пока не наступило Возрождение. Поэтому настойчивое стремление европейцев вести отчет от общего античного наследия часто выглядит политической уловкой. Как будто за спиной каждого европейца стоят Гомер с Вергилием. Отсюда евро-шовинизм: будто европейская культура – единственная настоящая цивилизация, призванная доминировать над всеми остальными, единственный правильный выбор для всего человечества. Будем надеяться, что Зойя не имел это в виду. Тем более что этруски, предки римлян, сами были не европейским, а азиатским народом.

Он отмечает, что именно римляне подняли Отца на небывалую высоту. Для них, как сказано в поэме, «матери лишь вскормить посев дано. Родит отец. А мать, как дар от гостя, плод хранит». Особенно часто упоминает Зойя символический жест поднятия отцом младенца перед собравшимися согражданами, принятый у римлян. Это был акт усыновления, тогда как физическое отцовство не играло никакой роли. Сыном мог стать и не родной по крови ребенок. В этом инициатическом ритуале порождалась связь Отец-Сын, как важнейший элемент культуры. Сквозь всю книгу мы слышим плач автора по утраченному жесту, будто вместе с ним мы утратили и Отцов и, соответственно, институт сыновства.

Зойя – структурно четкий мыслитель, в литературном плане он не похож на Юнга или, к примеру, Джеймса Хиллмана. Если бы Юнг комментировал «Илиаду», он уходил бы в многочисленные параллели с другими историями, мифами и сказаниями. Хиллман же, будучи архетипическим психологом, умел мастерски обыграть каждый образ, каждый персонаж, так что целой книги не хватило бы ему для одного Одиссея. Зойя же пробегает по столь длинным сюжетам, используя персонажей и события для иллюстрации своей основной идеи. Он притягивает все к своей линии, обрубая другие возможные толкования. Это, безусловно, дискурс Отца, который хорошо осознает, чему хочет научить читателя. Думаю, для данной темы это подходящий прием: Зойя не только говорит об Отце, но и демонстрирует себя как Отца. «Лучше один раз увидеть…» Проблема только в нашей испорченности постмодернистской литературой, которая много сделала, чтобы истребить этот логоцентризм в наших читательских вкусах. Для нас в стиле Зойи слишком много диктата автора, слишком мало неопределенности, игры, парадокса, иронии – всего того, что отвоевал постмодернизм. В эпоху Безотцовщины от таких книг пугаешься: то ли в прошлое попал, то ли в будущее, в какой-то пост-постмодернизм?

Заметно, что автор чувствует себя бодрее всего в античности, где мир был стройным, статичным и гармоничным, и Отец был в фаворе. Вероятно, его личная идентификация осталась где-то в тех временах. Потому, к примеру, в третьей главе Зойя бежит галопом через двухтысячелетнюю историю христианской Европы, выхватывая на ходу мрачные кадры всеобщей деградации. Вертикальное измерение последовательно загибалось, а горизонтальное усиливалось.«Свобода, равенство, братство», провозглашенные Французской революцией, были тремя печатями Апокалипсиса. Если все друг другу братья, то Отца над ними уже нет. Обезглавленный гильотиной, он валяется на обочине истории. Теперь его функции частично взяло на себя безликое Государство. Обезличивание Отца началось много раньше.

Любопытно, что в наследство от христианских времен итальянцам остался праздник «день отца», который отмечается в день святого Иосифа. Но плотник Иосиф даже не был отцом Иисусу. Он не только не познал свою жену-Богородицу, но и вообще остался вторичным персонажем евангельской истории. Отец Небесный, не имеющий образов, незримый, а потому вечно оставляющий и фрустрирующий, безличный, общий для всех – занял его место. Именно христианская версия Отца, выросшая на пепелище античности из еврейского Отца избранного народа, стала прообразом европейского светского государства. «История дала нам отца, история у нас его забирает», - горестно заключает Зойя. Что же остается - ничего: «рынок гуру все богаче, а отец все более нищ».

Конечно, будучи итальянцем, он делает акцент на истории Италии. Слышатся симпатии автора к фигуре Муссолини, попытавшегося стать Великим Отцом и возродить образцы римской античности, столь любимой автором. Реванш Великих Отцов – Муссолини, Гитлера, Сталина – в середине XX века обошелся Европе в 60 млн. жертв самой кровавой в истории войны. Это был последний всплеск Отца перед окончательным затуханием. Муссолини, однако, в этом ряду менее демонический, местами даже комический и трагический персонаж. Повешенный вверх ногами, он повторил жертву распятого вверх ногами за две тысячи лет до него на той же итальянской земле апостола Петра. Меняются эпохи, а архетип остается прежним. Удивительно, что Зойя сетует на вред, нанесенный Отцу – не Муссолини, а Монтессори, которая вынуждена была бежать во время власти диктатора из страны. Ее неавторитарное воспитание, следующее за ребенком вместо ведения его вперед, обозначало изгнание Отца из педагогики. Матриархальная педагогика отравляет ядом Безотцовщины юное поколение. Над этим стоит задуматься всем, у кого есть дети. В истории все движется кругами. Быть может, когда-нибудь Монтессори-центры закроют, воздвигнув на их месте Муссолини-центры, и человечество вернется к старой доброй истине: «Пороть их надо, младое племя!»

Четвертая «постапокалипсическая» часть книги посвящена нашему времени. Здесь нет четкой сюжетной канвы, как в предыдущих главах. Поэтому читается сложнее, внимание вязнет от перенасыщенности размышлениями автора, носящими по большей части социально-критический характер. Одна из ключевых идей в недостатке института инициации, что послужило водоразделом до-современного и современно миров. Но лучше об инициации Зойя размышляет в другой своей книге на тему наркомании (2007). Утративший авторитет, отец регрессировал до добытчика денег в орально-нарциссическом мире всеобщего потребления. На место девальвированных духовно-моральных ценностей пришел голый экономизм. Автор сетует на скорость перемен в молодежной моде, за которой очевидно не поспевает, но все они не выходят за рамки тотального материализма.

Любопытны актуальные для нас, психологов, размышления Зойи о психоанализе. Его Великий Отец З.Фрейд раздул угасающие остатки викторианской патриархальности, инсталлировав их в здание психоанализа, сооруженное для компенсации, в качестве личного мотива, слабой фигуры его отца, однажды позволившего уличным хулиганам сбить его шапку и бросить в грязь. Если Фрейд решал свои типично мужские личные проблемы с отцом в эпоху заката Отца вообще, то почему в психоанализ приходит так много женщин, которые неизбежно идентифицируются с ним? Пытаются ли они вобрать своего отсутствующего отца? Или пытаются отрастить мужские гениталии? Или насолить своей матери? В любом случае, это совершенно чужеродная им тема. К тому же тема давно устаревшая. Можно посоветовать милым женщинам держаться за километр от классики психоанализа, если они не хотят превратиться в несчастную пародию на самих себя. Гораздо больше им подходит пост-фрейдистский разворот к первичным отношениям в диаде мать-ребенок, который произошел синхронно инволюции всего общества Безотцовщины. Как афористично пишет Зойя в Заключении: «психоанализ способствовал утучнению матери и частного, внеся вклад в анорексию отца и общества».

Книга заканчивается мрачным прогнозом: «откат к до-человеческому состоянию: количество отцов уменьшается, в то время как растет орда самцов, готовых сражаться друг с другом». Третья мировая? Горизонт мрачен, настрой пессимистичен. Хочется спросить автора: но все-таки будет что-то хорошее за горизонтом? Улисс еще вернется и разбудит сына - обещает автор. Но ему не верится. Боюсь, что голос Зойя-Улисса останется неуслышанным сыновьями-постмодернистами, которые предпочтут спать дальше в утробе потребительского общества.

Дата добавления: 2015-11-03