12 страница. – Около восьми.

– Около восьми.

– Невозможно. В восемь Марино еще в коме. По крайней мере в последние дни.

– Я зашла в «Старбакс», потом вернулась к ней около девяти. И угадай что? Увидела его подружку. Та как раз проезжала на своем «БМВ».

– Ты точно ее узнала?

– Хочешь, скажу, какой у нее номер? Дату рождения? А сколько у нее на счету? Кстати, немного. Похоже, денежки она спустила. И не те, что получила от богатого папеньки. Он-то как раз ничего ей и не оставил. Поступлений на удивление много, но деньги на счету долго не задерживаются.

– Плохо. А она тебя видела? Когда ты возвращалась из «Старбакса»?

– Я была на «феррари». Если только эта тупая кошелка еще не ослепла… Извини.

– Не извиняйся. Кошелка и есть, точнее не скажешь. Марино только таких и находит.

– Что-то мне твой голос не нравится. Послушай, я могу заехать чуть попозже. Передвину твой диван, ладно?

– Я буду дома. – Роза кашляет и кладет трубку.

Она включает телевизор. Показывают теннис, и мячик как раз взбивает красную пыль у самой линии. Подача у Дрю Мартин такая мощная, что ее противница даже не пытается принять. Си-эн-эн повторяет финал прошлогоднего открытого чемпионата Франции, в нижней части экрана ползут строчки, напоминающие о жизни и смерти Дрю. Снова и снова. Картинка меняется. Рим. Древний город, и небольшой строительный участок, отгороженный желтой лентой и кордоном полицейских. Пульсирующие огни «скорой».

– Что еще известно к этому времени? Есть ли у новости у следствия?

– Официальные лица в Риме очень сдержанны в комментариях. Похоже, ниточек у полиции нет, как нет и подозреваемых, так что это ужасное преступление по-прежнему скрыто завесой тайны. Здесь задают один и тот же вопрос: почему? Как видите, к месту, где было обнаружено тело Дрю Мартин, приходят люди, приносят цветы.

Новые картинки. Роза старается не смотреть. Она видела все это много раз, но что-то заставляет ее не переключаться на другой канал.

Дрю бьет слева.

Дрю выходит к сетке и вгоняет мяч в корт с такой силой, что он улетает на трибуны. Толпа вскакивает. Фанаты неистовствуют.

А вот Дрю на шоу доктора Селф. Говорит быстро, мысли перескакивают с темы на тему. Она взволнована и счастлива – только что выиграла открытый чемпионат США. Ее называют Тайгером Вудсом от тенниса. Интервью ведет доктор Селф, и вопросы, которые она задает, задавать бы не следовало.

– Вы девственница, Дрю?

Смеется, краснеет, закрывает лицо руками.

– Ну же, смелее. – Доктор Селф улыбается, вся такая уверенная в себе, такая самодовольная. – Вот об этом я и говорю. Стыд. Почему мы всегда стыдимся, когда говорим о сексе?

– Девственности я лишилась в десять лет, – говорит Дрю. – Подарила ее велосипеду моего брата.

Зрители сходят с ума от восторга.

– Дрю Мартин погибла в шестнадцать лет, – сообщает диктор.

Розе все же удается протащить диван через гостиную и придвинуть к стене. Она садится и плачет. Потом встает, ходит по комнате и плачет. Смерть пришла не к той, ошиблась, а человеческая жестокость невыносима. Все так несправедливо. Роза ненавидит несправедливость. В ванной она открывает шкафчик и достает пузырек. В кухне наливает бокал вина. Проглатывает таблетку, запивает ее вином, а чуть погодя, закашливаясь и едва дыша, принимает вторую. Звонит телефон. Она тянется к трубке дрожащей рукой, роняет ее, кое-как подбирает.

– Алло?

– Роза? – Это Скарпетта.

– Не надо бы мне смотреть новости.

– Ты плачешь?

Комната кружится. В глазах двоится.

– Это только простуда.

– Сейчас приеду, – говорит Скарпетта.

Марино откидывается на спинку кресла. Глаза прячутся за темными стеклами очков. Большие руки лежат на коленях.

Он в той же одежде, что и прошлым вечером. В ней он спал, и это заметно. Лицо с багровым оттенком, а несет от него так, будто он уже неделю не принимал душ. И вид Марино, и его аромат вызывают воспоминания столь ужасные, что от них хочется поскорее избавиться. Запястья у Скарпетты покраснели, кожа в тех местах, ни видеть, ни прикасаться к которым он не имеет никакого права, раздражена и зудит. Одеваясь, она выбирала шелк и хлопок, ткани мягкие и легкие; блузка застегнута на все пуговицы, воротник куртки поднят. Все, чтобы спрятать следы. Спрятать унижение. Рядом с ним она чувствует себя голой и беспомощной.

Молчание ужасно. В салоне пахнет чесноком и сыром, и Марино, чтобы немного проветрить, опускает стекло.

– Свет режет глаза, – сообщает он. – Просто убивает зрение.

Она слышала это уже много раз – так он отвечает на незаданный вопрос, почему не смотрит на нее и почему, хотя небо затянуто тучами и грозит дождем, не снимает темные очки. Когда Скарпетта не далее как час назад приготовила кофе и тосты и принесла ему в постель, он застонал жалобно, сел и схватился за голову.

– Где я? – прозвучало абсолютно неубедительно.

– Ты сильно напился вчера. – Она поставила поднос с кофе и тостом на прикроватную тумбочку. – Помнишь?

– Проглочу хоть крошку – вырвет.

– Вчерашнюю ночь помнишь?

Говорит, что помнит только, как приехал на мотоцикле к ее дому, но, судя по выражению физиономии, помнит все. Продолжает жаловаться – как ему плохо, как муторно.

– А у тебя еще кухня рядом. Меня от одного запаха выворачивает.

– Плохо. У Розы грипп.

Скарпетта паркуется рядом с домом Розы.

– Только гриппа мне сейчас и не хватает.

– Тогда оставайся в машине.

– Что ты сделала с моим пистолетом? – Он уже спрашивал об этом несколько раз.

– Я же сказала: пистолет в надежном месте.

На заднем сиденье коробка с едой. Готовила всю ночь. Тальолини с соусом фонтини, лазанья-болоньеза, овощной суп – можно накормить двадцать человек.

– Прошлой ночью ты был не в том состоянии, чтобы иметь при себе заряженное оружие, – добавляет она.

– Мне нужно знать, где оно. Что ты с ним сделала?

Марино идет чуть впереди. Что надо бы помочь с коробкой, ему и в голову не пришло.

– Повторяю. Вчера вечером я забрала у тебя пистолет. Забрала и ключ от мотоцикла. Помнишь? Забрала потому, что ты порывался укатить на мотоцикле, хотя и на ногах едва держался.

– Все твой бурбон, – говорит он, направляясь к белому, оштукатуренному зданию. Идет дождь. – «Букерс». – Как будто это она виновата. – Я себе такой позволить не могу. Пьешь как воду. А градусов в нем…

– Получается, я тебя споила.

– Не представляю, зачем тебе держать в доме такое крепкое пойло.

– Ты же сам его принес на Новый год.

– Как будто монтировкой по башке огрели, – жалуется Марино, поднимаясь по ступенькам.

Швейцар открывает дверь.

– Доброе утро, – кивает Скарпетта.

В закутке у него работает телевизор. В новостях все еще говорят об убийстве Дрю Мартин.

Эд бросает взгляд в открытую дверь и качает головой:

– Ужасно, ужасно. Такая милая девочка. Видел ее здесь недавно, перед самым убийством. Каждый раз, когда приходила, давала по двадцатке. Ужасно. Такая милая девочка. И вела себя прилично.

– Дрю Мартин останавливалась здесь? – удивляется Скарпетта. – А я думала, она жила в «Чарльстон плейс». Так по крайней мере говорили в новостях.

– У ее тренера здесь квартира. Бывает, конечно, редко, но квартиру держит, – сообщает Эд.

Интересно, а почему она ничего об этом не слышала? Впрочем, сейчас расспрашивать некогда, ее беспокоит Роза. Эд нажимает кнопку лифта.

Створки закрываются. Марино смотрит прямо перед собой.

– У меня, наверное, мигрень. Есть что-нибудь от мигрени?

– Ты уже принял восемьсот миллиграммов ибупрофена. Теперь жди. Не меньше пяти часов.

– Твой ибупрофен от мигрени не больно-то помогает. Не надо было мне пить у тебя. Может, мне что-нибудь подсыпали. Опоили.

– Подсыпать тебе что-то может только один человек – ты сам.

– А этот Булл… Как ты могла его пригласить?! А если он опасен? – И он говорит такое после вчерашней ночи! Невероятно! – Надеюсь, ты хотя бы не пустишь его в офис. Он же ни черта не понимает. Только мешать будет.

– Об этом я сейчас не думаю. Думаю о Розе. И может быть, тебе тоже пора побеспокоиться о ком-то, кроме себя самого.

Злость снова поднимается, и Скарпетта ускоряет шаг. В коридоре белые стены и потертая синяя дорожка па полу.

Она нажимает кнопку звонка. Ответа нет, за дверью тишина, если не считать бормотания телевизора. Она ставит коробку на пол и звонит еще раз. Потом еще. Достает сотовый, набирает номер. Слышно, как в квартире звонит телефон. Включается автоответчик.

– Роза! – Скарпетта стучит в дверь. – Роза!

Ни звука. Только телевизор.

– Нужен ключ. – Она поворачивается к Марино. – Запасной у Эда. Роза!

– К черту!

Марино бьет в дверь ногой, дерево трещит, цепочка рвется, что-то падает на пол, и дверь распахивается и ударяет о стену.

Роза лежит на диване неподвижно, глаза закрыты, лицо пепельно-серое, длинные седые пряди свисают к полу.

– Звони девять-один-один! Быстро!

Она подкладывает подушку под голову Розе. Марино вызывает «скорую».

Скарпетта проверяет пульс. Шестьдесят один.

– Уже едут, – говорит Марино.

– Давай к машине. Чемоданчик в багажнике.

Он убегает. Она оглядывается, замечает на полу бокал с вином и пузырек, которого почти не видно из-за подола юбки. Вот так сюрприз! Роза принимает роксикодон, торговое название гидрохлорида оксикодона, обезболивающего опиата, вызывающего сильное привыкание. Рецепт на сотню таблеток выписан десять дней назад. Она высыпает содержимое на ладонь и пересчитывает пятнадцатимиллиграммовые зеленые таблетки. Их осталось семнадцать.

– Роза! – Скарпетта хватает ее за плечо и трясет. Рука у Розы теплая и влажная от пота. – Роза, очнись! Ты меня слышишь? Роза!

Она идет в ванную и возвращается со смоченным в холодной воде полотенцем, кладет его Розе на лоб, берет за руку, говорит, пытается расшевелить. Возвращается Марино. Выражение лица обалделое и испуганное.

– Она передвигала диван. Мы договорились, что я приеду и помогу.

Он протягивает Скарпетте чемоданчик и смотрит на диван через черные очки.

Роза шевелится от звука сирены. Скарпетта достает из чемоданчика манжетку для измерения кровяного давления и стетоскоп.

– Я обещал приехать. А она перетащила его сама. Он вон там стоял. – Очки смотрят на пустое пространство у окна.

Скарпетта закатывает рукав блузки, прикладывает стетоскоп, потуже застегивает манжетку, чтобы остановить кровоток.

Воет сирена.

Она сжимает грушу, открывает клапан и слышит, как кровь прокладывает путь по артерии. Воздух тихонько шумит, муфта сдувается.

Сирена умолкает. «Скорая» прибыла.

Систолическое давление – пятьдесят восемь. Она передвигает диафрагму с груди на спину. Дыхание угнетенное, артериальное давление понижено.

Роза шевелится, двигает головой.

– Роза! Ты меня слышишь? – громко спрашивает Скарпетта.

Веки вздрагивают, поднимаются.

– Я измерю температуру. – Она кладет под язык Розе цифровой термометр и уже через несколько секунд слышит попискивание. 98,1. Скарпетта поднимает пузырек с таблетками. – Сколько ты приняла? И сколько вина выпила?

– У меня грипп.

– Диван сама передвигала? – спрашивает Марино, как будто это имеет какое-то значение.

Роза кивает:

– Немного перенапряглась, вот и все.

В коридоре торопливые шаги, стук каталки.

– Нет, – протестует Роза. – Отошлите их.

Два фельдшера в синих комбинезонах вваливаются в прихожую и втаскивают за собой каталку. На ней дефибриллятор и другое оборудование.

Роза качает головой:

– Нет-нет. Я в порядке. И ни в какую больницу не поеду.

В двери появляется встревоженный Эд. Заглядывает.

– Какие проблемы, мэм?

Один из фельдшеров, блондин с бледно-голубыми глазами, подходит к дивану и пристально смотрит на Розу. Потом переводит взгляд на Скарпетту.

– Никаких. – Роза машет рукой. – Серьезно. Пожалуйста, уезжайте. Я просто упала в обморок. Вот и все.

– А вот и не все, – вступает Марино. Обращаясь к Розе, он смотрит на блондина. – Мне пришлось вышибать чертову дверь.

– Не забудь починить, прежде чем уйдешь, – бормочет Роза.

Скарпетта представляется, объясняет, что Роза, судя по всему, смешала алкоголь с оксикодоном и потеряла сознание.

– Мэм? – Блондин наклоняется к Розе. – Сколько вы приняли алкоголя и оксикодона? И когда?

– Три таблетки. На одну больше обычного. И немного вина. Может быть, полстакана.

– Мэм, нам нужна полная ясность, так что будьте откровенны.

Скарпетта подает ему пузырек и поворачивается к Розе:

– Принимать по одной таблетке через четыре – шесть часов. Ты приняла на две больше. И при этом доза уже большая. Думаю, тебе нужно поехать в больницу, убедиться, что все в порядке. На всякий случай.

– Нет.

– Ты их растолкла, разжевала или проглотила целиком? – спрашивает Скарпетта.

Если таблетки растолочь, они растворяются быстрее, и оксикодон соответственно высвобождается и абсорбируется тоже быстрее.

– Проглотила целиком, как обычно. Ужасно болят колени. – Она смотрит на Марино. – Не надо было двигать диван.

– Не хочешь ехать с этими чудесными ребятами, я тебя отвезу, – предлагает Скарпетта, чувствуя на себе взгляд блондина.

– Нет. – Роза упрямо качает головой.

Марино видит, что блондинистый фельдшер пялится на Скарпетту. Раньше он обязательно встал бы между ними. Но не теперь. Самый тревожный вопрос еще не прозвучал: почему Роза принимает оксикодон?

– В больницу я не поеду, – стоит на своем Роза. – Не поеду.

– Что ж, похоже, вы нам не нужны, – говорит медикам Скарпетта. – Но все равно спасибо.

– Я слушал вашу лекцию по детской смертности несколько месяцев назад, – улыбается ей блондин. – В Национальной академии судебной медицины.

На жетоне имя – Т. Теркингтон. Она совсем его не помнит.

– И какого черта ты там делал? – спрашивает Марино. – В НАСМ только копы.

– Работаю следователем в департаменте шерифа округа Бофорт. Они меня туда и послали. Уже заканчиваю.

– Ну не странно ли? – вопрошает Марино. – Если так, то чем ты занимаешься здесь, в Чарльстоне? Любишь кататься на «скорой»?

– На «скорой» я работаю по выходным. Платят больше, и хорошая подготовка к настоящей работе. К тому же у меня здесь девушка. Была. – Последнее обстоятельство Теркингтона, похоже, не слишком огорчает. Он снова смотрит на Скарпетту: – Уверены, что все будет хорошо? Мы тогда поедем.

– Да, спасибо. Я за ней присмотрю.

– Рад был с вами встретиться.

Голубые глаза задерживаются на ней еще на секунду, потом оба фельдшера выходят.

Скарпетта поворачивается к Розе:

– Я все-таки хочу отвезти тебя в больницу, убедиться, что ничего серьезного не случилось.

– Никуда вы меня не повезете. – Роза кивает Марино: – Будь добр, найди мне новую дверь. Или новый замок. Или почини. В общем, прибери за собой.

– Возьми мою машину. – Скарпетта бросает ему ключи. – Домой я и пешком вернусь.

– Мне и к тебе надо зайти.

– Это подождет.

Солнце то выглядывает из-за рваной пелены облаков, то снова прячется за ними, и море вспучивается у берега.

Эшли Дули, родившийся и выросший в Южной Каролине, уже снял ветровку и завязал рукава на большом животе. Он наводит новенькую камеру на свою жену, Мэдлиз, но останавливает съемку, когда из высокой травы на дюне появляется черный с белыми пятнами бассет. Собачонка трусит к Мэдлиз, и длинные уши волочатся по песку. Жмется к ее ногам, скулит.

– Эшли, посмотри! – Мэдлиз опускается на корточки, гладит бассета. – Бедняжка, весь дрожит. Что такое, сладкий мой? Ну-ну, не бойся. Совсем еще маленький.

Собаки ее любят. Тянутся к ней. Ни одна еще ни разу на нее не зарычала. В прошлом году им пришлось усыпить Фрисби – у него обнаружили рак. Мэдлиз не забыла и не простила Эшли за то, что отказался от дорогого лечения.

– Отойди-ка вон туда. – Эшли показывает. – А песика, если хочешь, снимем. Хочу захватить те шикарные дома. Ни фига! Ты только посмотри на этот! Похож на те, что строят в Европе. Ну скажи, кому такая громадина нужна?

– Жаль, что мы не поехали в Европу.

– Говорю тебе: камкордер – просто чудо.

Ей надоело это слушать. Выкинуть тринадцать сотен долларов на камеру он смог себе позволить, а вот потратиться на Фрисби – куда там.

– Посмотри! Сколько балконов! Красная крыша! Представь, каково в таком жить.

«Если бы мы жили в таком, – думает она, – я бы не возражала ни против шикарной камеры, ни против плазменного телевизора, а еще мы смогли бы оплатить счета от ветеринара».

– Не представляю.

Мэдлиз позирует мужу на фоне дюны. Бассет сидит у ее ног и дышит тяжело, с хрипотцой.

– Я слышал, там есть один за тридцать миллионов долларов. – Эшли вытягивает руку. – Улыбнись. Нет, не так. Широко. Может быть, этим дворцом владеет кто-то знаменитый, например, тот парень, что основал «Уол-Март». А почему этот пес так тяжело дышит? Здесь вроде бы не жарко. И еще дрожит. Может, больной? Может, у него бешенство?

– Нет, дрожит он от страха. Или от жажды. Я же просила взять бутылку воды. А парень, который основал «Уол-Март», уже умер, – добавляет Мэдлиз, поглаживая бассета и оглядывая берег – поблизости никого, и только вдалеке несколько рыбаков. – По-моему, малыш потерялся. И я не вижу никого, кто мог бы быть его хозяином.

– Поищем, поснимаем…

– Что поищем? – Песик жмется к ее ногам, дрожащий, жалкий. Мэдлиз наклоняется, осматривает его, отмечая, что щенка давно не мыли и когти не подрезали. Потом внимание ее привлекает что-то еще. – Господи, да он поранился! – Мэдлиз дотрагивается до шеи бассета, видит кровь на своем пальце и начинает разводить шерсть, искать рану, но не находит. – Странно, откуда на нем кровь? И вот еще. Кровь есть, а раны нет. Фу, какая гадость! – Она вытирает пальцы о шорты.

– Может, тут где-нибудь дохлый кот валяется. – Эшли ненавидит котов. – Пойдем дальше. У нас теннис в два, но я хочу сначала перекусить. Послушай, у нас те булочки еще остались?

Мэдлиз оглядывается. Бассет сидит на песке и смотрит на них.

– Знаю, запасной ключ в той коробке, что ты закопала в саду, возле кирпичей, за кустами, – говорит Роза.

– У него голова раскалывается с похмелья, и я не хочу, чтобы он носился на мотоцикле с пистолетом сорокового калибра за поясом джинсов, – отвечает Скарпетта.

– Для начала расскажи, как случилось, что он оказался у тебя дома. Каким ветром его туда занесло?

– Не хочу о нем говорить. Давай лучше о тебе.

– Почему бы тебе не слезть с дивана и не принести стул? Трудно разговаривать, когда ты практически сидишь на мне.

Скарпетта приносит из столовой стул, садится.

– Твое лекарство.

– Из морга я его не украла, если ты на это намекаешь. В том-то и дело, что таблетки ни черта ничего поделать не могут. Если б могли, люди не попадали бы в морг.

– На пузырьке твоя фамилия и фамилия твоего врача. Я могу зайти к нему, или ты сама скажешь, что он за врач и почему ты ходишь на прием.

– Онколог.

Скарпетта так ошарашена, что не может сказать ни слова.

– Пожалуйста. Мне и без того трудно, – вздыхает Роза. – Надеялась, что смогу скрыть и ты узнаешь обо всем, только когда придет время выбрать подходящую урну для моего праха. – Она переводит дыхание. – Знаю, мне не следовало так поступать. Но я была в таком состоянии… так расстроилась… у меня все болело…

Скарпетта берет ее за руку.

– Да, чувства часто загоняют нас в ловушку. Ты хорошо держалась. Стойко. Или, лучше сказать, упрямилась? Что ж, пора выложить все как есть.

– Я умираю, – говорит Роза. – И мне неприятно, что это происходит на глазах у вас.

– Что за рак?

– Легких. Только прежде чем ты начнешь думать, что все дело в дыме, которым я надышалась в те времена, когда ты смолила как паровоз у себя в офисе…

– Лучше бы я не курила. Ох, как я об этом жалею!

– То, что меня убивает, не имеет к тебе никакого отношения. Дело случая. Точно.

– Плоскоклеточный? Аденокарцинома?

– Аденокарцинома. От такого же умерла моя тетя. Как и я, она никогда не курила. Ее дедушка умер от плоскоклеточного. Вот он курил. Никогда бы не подумала, что у меня может быть рак легких. С другой стороны, я и о том, что умру, как-то не беспокоилась. Ну не смешно ли! – Она вздыхает. Лицо розовеет, глаза оживают. – Мы смотрим на смерть каждый день, но это нисколько не мешает нам отрицать ее. Вы правы, доктор Скарпетта. Сегодня эта штука огрела меня из-за угла. А я и не заметила, как она подкралась.

– Может, тебе пора называть меня Кей?

Роза качает головой:

– Почему нет? Разве мы не друзья?

– Мы всегда держались границ и никогда об этом не пожалели. Для меня честь знать и работать на человека, которого зовут доктор Скарпетта. Босс. – Она улыбается. – Я никогда бы не смогла назвать ее Кей.

– Ну вот, теперь ты говоришь обо мне в третьем лице. Если, конечно, не имеешь в виду кого-то другого.

– Она и есть кто-то другой. Кто-то, кого ты по-настоящему не знаешь. Думаю, ты о ней гораздо худшего мнения, чем я. Особенно сейчас.

– Извини, я не та героическая женщина, которую ты только что описала, но все же позволь помочь тем немногим, что в моих силах: отвезти тебя в лучший онкологический центр в стране. Стэнфордский онкологический центр. Тот, куда ездит Люси. Мы поедем туда, и тебе будет обеспечено самое лучшее лечение.

– Нет, нет, нет. – Роза медленно качает головой. – А теперь помолчи и послушай меня. Я консультировалась с разными специалистами. Помнишь, прошлым летом уезжала в трехнедельный круиз? Никакого круиза не было. Я ездила по врачам, а потом Люси отвезла меня в Стэнфорд. Мой теперешний доктор работает там. Прогноз не изменился. Единственный вариант – химиотерапия и облучение. Я отказалась.

– Пробовать нужно все.

– У меня третья стадия-В.

– Лимфоузлы затронуты?

– И лимфоузлы, и кости. Четвертая стадия не за горами. Операция невозможна.

– Химиотерапия и радиотерапия или даже только радиотерапия. Пробовать нужно все. Мы не можем просто поднять руки и сдаться.

– Знаешь, нет никаких «мы». Есть только я. А я этого не хочу. Не хочу, чтобы выпали волосы, не хочу, чтобы меня постоянно тошнило, не хочу мучиться, зная, что болезнь все равно меня убивает. И скорее раньше, чем позже. Люси даже предложила достать марихуану, чтобы не так тошнило от химиотерапии. Представляешь, я курю травку.

– Похоже, она узнала обо всем примерно тогда же, когда и ты.

Роза кивает.

– Нужно было сказать мне.

– Я сказала Люси, а она хранить секреты умеет. У нее самой их столько, что уже и не разобрать, где правда, а где нет. Чего я меньше всего хотела, так это обременять тебя лишними проблемами.

Кольцо печали стягивается туже.

– Ладно, хотя бы скажи, что я могу сделать.

– Изменить то, что можешь. И не думать, что не можешь.

– Скажи. Я сделаю все, что хочешь.

– Только когда умираешь, начинаешь понимать, сколь многое можно было бы изменить. Но вот этого не изменишь. – Роза стучит себя по груди. – А ты еще можешь изменить практически все.

Перед глазами сцены из прошлой ночи. Она как будто снова чувствует его запах, ощущает тяжесть его тела… и заставляет себя отвлечься, не показать, как ей плохо.

– Что такое? – Роза сжимает ее пальцы.

– А каково, по-твоему, мне сейчас?

– Нет, не то. Ты подумала о чем-то, не обо мне. – Роза смотрит ей в глаза. – Марино. Выглядит ужасно и ведет себя как-то странно.

– Да, потому что упился в грязь. – В голосе проскальзывает злость.

– В грязь, – повторяет Роза. – Раньше ты так не выражалась. Впрочем, я не лучше, иногда такое слетает… Не далее как сегодня утром, когда разговаривала с Люси по телефону, даже обозвала кошелкой его последнюю пассию. Люси видела ее в твоих краях около восьми. Когда мотоцикл Марино стоял возле твоего дома.

– Я приготовила для тебя кое-что. Там, в коробке, у двери. Сейчас принесу и поставлю куда-нибудь.

Розу бьет кашель, и когда она отнимает от губ салфетку, на ней ярко-красные пятна.

– Пожалуйста, позволь мне отвезти тебя в Стэнфорд, – умоляет Скарпетта.

– Расскажи, что случилось.

– Мы разговаривали. – Скарпетта чувствует, как кровь приливает к лицу. – Пока он не набрался.

– Даже не помню, видела ли я хоть раз, как ты краснеешь.

– Прилив. Это климакс.

– Ну да. У тебя климакс, а у меня простуда.

– Скажи, что для тебя сделать.

– Только одно. Позволь мне, как обычно, заниматься своими делами. Не хочу, чтобы меня реанимировали. Не хочу умирать в больнице.

– А почему бы тебе не переехать ко мне?

– Тогда я не смогу заниматься своими делами, как обычно.

– Но я могу хотя бы поговорить с твоим врачом?

– Ничего особенного он тебе не скажет. Ты спросила, чего я хочу, и вот мой ответ: никакого лечения, кроме паллиативного.

– У меня есть свободная комната. Правда, маленькая. Может, найти что-то побольше?

– Не надо жертв. Я буду чувствовать себя виноватой, понимая, что причиняю всем неудобства.

Скарпетта колеблется, потом спрашивает:

– Я могу рассказать Бентону?

– Ему – можешь. Но только не Марино. Ему ничего не говори. – Роза садится повыше, подтягивает ноги на диван и берет Скарпетту за руки. – Я не патологоанатом, но откуда у тебя эти синяки на запястьях?

Бассет там же, где они его и оставили, сидит в траве возле знака «Посторонним вход воспрещен».

– Ну посмотри! – восклицает Мэдлиз. – Это же ненормально. Просидел целый час на одном месте, ждал, пока мы вернемся. Иди ко мне, Друпи. Ах ты мой маленький!

– Дорогая, у него уже есть кличка, – ворчит Эшли. – Посмотри на ошейнике. Там должно быть все указано: и кличка, и где живет.

Мэдлиз наклоняется, и бассет жмется к ней, лижет ей руки. Она смотрит на язычок, щурится и ничего не видит – забыла дома очки. Эшли тоже без очков.

– Не вижу. Я вообще почти ничего не вижу. Номера телефона, по-моему, тоже нет. Да и все равно позвонить бы не смогла – не взяла телефон.

– Я тоже не взял.

– А вот это уже глупо. Представь, что я подвернула бы ногу? Кажется, кто-то готовит барбекю. – Мэдлиз принюхивается, оглядывается, замечает дымок, поднимающийся из-за большого белого дома с балкончиками и красной крышей, одного из немногих, перед которыми стоит запрещающий знак. – Ты почему туда не бежишь? Не хочешь вкусненького? – спрашивает она песика, поглаживая мягкие уши. – Может, сходим туда, купим сосисок, а вечером приготовим, а?

Мэдлиз снова пытается прочитать что-нибудь на язычке, но без очков ничего не получается, и она представляет богатых хозяев, может быть, даже миллионеров, жарящих сосиски на гриле на заднем дворе огромного белого дома, стоящего за дюной и частично скрытого высокими пиниями.

– Передай привет своей сестричке, этой старой деве, – говорит Эшли, снимая жену. – Расскажи ей, какой роскошный у нас дом, и не где-нибудь, а на улице Миллионеров в Хилтон-Хеде. Может быть, в следующий раз мы остановимся в том самом особняке, где готовят барбекю.

Мэдлиз оборачивается, смотрит в сторону их таунхауса, но его не видно за деревьями, и ее внимание снова занимает бассет.

– Держу пари, малыш оттуда. – Она указывает на белый особняк о красной крышей. – Схожу-ка я туда да спрошу.

– Прогуляйся. А я пока поброжу здесь, поснимаю. Тут и дельфины должны быть.

– Идем, Друпи. Отыщем твоих хозяев.

Пес сидит на песке и идти никуда не хочет. Она тянет его за ошейник – упирается.

– Ладно, оставайся на месте, а я пойду и узнаю, не из этого ли ты дома. Может, тебя уже ищут. Может, тебя ужасно кому-то не хватает.

Мэдлиз обнимает его и целует. Идет к белому дому по песку, сначала твердому, слежавшемуся, потом мягкому, рассыпчатому, по траве. Идет через дюну, хотя и слышала где-то, что ходить по дюнам нельзя. У запретительного знака задерживается в нерешительности, потом отважно ступает на дощатый настил, ведущий к особняку, на заднем дворе которого какой-то богач – может быть, знаменитость – готовит что-то на гриле. По ту сторону дюны она его не видит, на пляже тоже – там только Эшли, маленькая фигурка, снимает резвящихся в воде дельфинов – их плавники режут волны, они то исчезают, то появляются снова. В конце настила деревянные ворота. Удивительно, но они не заперты. И даже не закрыты.

Мэдлиз идет через задний двор, оглядывается.

– Эй! Есть кто-нибудь?

Видеть такого большого бассейна ей еще не приходилось – обложен красивой плиткой, должно быть, итальянской или испанской или привезенной из какой-то другой, далекой, экзотической страны. Она осматривается, останавливается у дымящегося газового гриля. На краю решетки лежит большой, неряшливо отрезанный кусок мяса; снизу он уже обуглился, сверху еще сырой, с кровью. Мясо странное, не похожее ни на свинину, ни на стейк, ни тем более на курицу.

– Эй! Кто-нибудь!

Мэдлиз стучит в дверь солярия. Ответа нет. Она идет вокруг дома, полагая, что тот, кто жарит мясо, где-то неподалеку, но и в боковом дворике тоже никого не видно. Все выглядит запущенным, траву давно не подстригали. Мэдлиз заглядывает в щель между краем жалюзи и рамой и видит пустую кухню – камень и нержавеющая сталь. Такие кухни она видела раньше только в журналах. На коврике две большие собачьи миски.

Дата добавления: 2015-11-03