7 страница. – Он объяснил, почему приехал к тебе именно сюда, в Рим?

– Он объяснил, почему приехал к тебе именно сюда, в Рим? Для обычной консультации путь неблизкий.

– У него посттравматическое расстройство. В Италии, похоже, какие-то связи. Рассказал весьма обеспокоившую меня историю о женщине, с которой провел один день прошлым летом. Помнишь, возле Бари нашли тело?

– Канадская туристка? Черт!

– Она самая. Только ее не сразу опознали.

– Раздета. Тело сильно изуродовано.

– Но, судя по тому, что ты рассказал, не так, как Дрю Мартин. Глаза были на месте.

– Ее тоже сильно порезали.

– Верно. Поначалу предполагали, что она проститутка, что попала под машину или ее выбросили из машины, и раны объясняются этим обстоятельством. Вскрытие пришло к иным выводам. И проведено было весьма компетентно, хотя и в довольно убогих условиях. Ты не хуже меня знаешь, как это делается в провинции, где постоянно не хватает денег.

– Тем более никто не церемонится с проститутками, – кивает капитан. – Вскрытие делали на кладбище. Если бы не своевременное сообщение о пропавшей канадской туристке, ее бы просто похоронили как неустановленное лицо.

– Было установлено, что плоть вырезали ножом или пилой.

– И ты отказываешься рассказать о пациенте, который расплатился наличными да еще солгал насчет имени? – В голосе капитана протестующие нотки. – Мог бы по крайней мере показать свои записи.

– Невозможно. У тебя нет доказательств.

– А если он убийца?

– Будь у меня больше улик, я бы рассказал. Но сейчас есть только его не вполне ясные истории и некое тревожное чувство, появившееся после того, как со мной связались по поводу убитой проститутки, оказавшейся в результате пропавшей канадкой.

– С тобой связались? Это что-то новенькое. Почему? Хотели узнать твое мнение?

– Расследование вела государственная полиция. Не карабинеры. Я ведь многим даю бесплатные советы. В общем, тот пациент больше не пришел, и сказать, где он сейчас, я не могу.

– Не можешь или не хочешь?

– Не могу.

– Неужели ты не понимаешь, насколько велика вероятность того, что он и есть убийца Дрю Мартин? Доктор Селф упомянула тебе о нем, а потом она прячется вдруг в твоем госпитале из-за письма, присланного каким-то сумасшедшим.

– Ну вот, ты снова вынуждаешь меня повторить уже неоднократно сказанное. Я не говорил, что доктор Селф находится в моем заведении. Важно не столько выбранное в качестве убежища место, сколько мотивация этого поступка.

– Поковырять бы лопатой у тебя в башке. Даже не представляю, что там можно найти.

– Ризотто и вино.

– Если тебе известны детали, которые могут помочь в расследовании, то согласиться с твоей секретностью я не могу, – говорит капитан и умолкает, потому что к ним снова идет официант.

Доктор Марони просит еще раз показать меню, хотя уже перепробовал все, поскольку обедает здесь часто. Капитану меню не нужно, и он рекомендует средиземноморского лангуста, салат и итальянский сыр. Одна из чаек возвращается. Смотрит через окно, ерошит перья. За окном – огни города. Золотой купол собора Святого Петра похож на корону.

– Отто, если я, не имея на руках веских оснований, нарушу правила конфиденциальности и ошибусь, моей карьере конец, – говорит наконец доктор Марони. – У меня нет законной причины сообщать полиции сведения, касающиеся моего пациента. Такой поступок был бы проявлением крайней неосторожности.

– Получается, ты заводишь речь о предполагаемом убийце, а потом закрываешь дверь? – в отчаянии говорит капитан, подаваясь вперед.

– Не я открыл эту дверь, – отвечает доктор Марони. – Я всего лишь указал тебе на нее.

Сосредоточившись на работе, Скарпетта вздрагивает, когда будильник ее наручных часов отзванивает без четверти три.

Она заканчивает сшивать Y-образный разрез на разлагающемся теле старой дамы. В общем-то необходимости во вскрытии не было. Атеросклеротическая бляшка. Причиной смерти, как и предполагалось, стала атеросклеротическое коронарное сосудистое заболевание. Скарпетта стягивает перчатки, бросает их в ярко-красную корзину для биологически опасного мусора и звонит Розе.

– Через минуту буду. Если удастся связаться с Меддиксом, скажи, что могут забирать.

– Как раз собиралась спуститься, – говорит Роза. – Проверить, не закрыла ли ты себя в холодильнике. – Старая шутка. – Звонил Бентон. Хочет, чтобы ты проверила электронную почту, когда, цитирую, будешь одна и в спокойном настроении.

– Голос у тебя еще хуже, чем вчера. Глуше.

– Наверное, немножко простудилась.

– Я, кажется, слышала мотоцикл Марино. Внизу кто-то курил. В холодильнике. Даже от моего халата воняет.

– Странно.

– Где он? Было бы неплохо, если б нашел время помочь мне внизу.

– В кухне.

Натянув свежие перчатки, Скарпетта перекладывает тело старухи с секционного стола в прочный, прошитый виниловый мешок, лежащий на каталке. Потом закатывает каталку в кулер. Убирает рабочее место, окатывает из шланга стол, ставит в холодильник пробирки с мочой, желчью, кровью и стекловидным телом – для последующих токсикологических тестов и гистологии. Карточки с пятнами крови отправляются под вытяжку для просушки – образцы для тестов ДНК, прилагаемые к каждому архивному файлу. Протерев пол, почистив хирургические инструменты и раковины и собрав бумаги, Кей готова наконец заняться собственной гигиеной.

В задней части секционного отделения находятся сушильные камеры с высокоэффективной системой воздушной очистки и угольными фильтрами, через которые проходит окровавленная и грязная одежда перед тем, как ее упакуют и отправят в лабораторию. Дальше расположены складской отдел, прачечная и, наконец, раздевалка, перегороженная стенкой из стеклянных блоков. Одна половина для мужчин, другая – для женщин. В самом начале в морге ей помогал только Марино, так что раздевалку делили на двоих, и Скарпетта всегда чувствовала себя неловко, когда они одновременно принимали душ и она слышала его и видела неясную, расплывчатую тень по ту сторону толстого зеленоватого стекла.

Скарпетта входит, закрывает и запирает двери. Снимает бахилы, фартук, маску и бросает их в корзину для биологически опасного мусора. Скомканный халат летит в другую. Она встает под душ, натирается антибактериальным мылом, потом сушит волосы и снова надевает костюм и «лодочки». Выйдя из раздевалки, идет по коридору к двери. Справа – крутой лестничный пролет с потертыми дубовыми ступеньками, который ведет в кухню, где Марино как раз открывает банку диетической «пепси».

Он оглядывает ее с головы до ног.

– Как мы приоделись. Забыла, что сегодня воскресенье, и собралась в суд? А мы, вишь, прокатились в «Миртл-Бич». – Следы долгой разгульной ночи проступают на раскрасневшемся лице колючей щетиной.

– Считай, подарок. Еще один день среди живых. – Скарпетта ненавидит мотоциклы. – Да и погода неподходящая.

– Вот посажу тебя когда-нибудь на своего зверя да прокачу с ветерком – так зацепит, что умолять будешь.

Кей становится худо от одной мысли, что она будет сидеть на его громадном мотоцикле, прижиматься к его спине, держаться за него. Марино это знает. Она – его босс и была боссом большую часть последних двадцати лет, и теперь ему это не нравится. Конечно, они оба изменились. Конечно, у них были как хорошие времена, так и плохие. Но в последние, самые последние, годы его отношение к ней и своей работе перешло в какую-то новую стадию. И вот… Скарпетта думает о письмах доктора Селф. Скорее всего Марино предполагает, что она уже видела их. В какую бы игру ни вовлекла его доктор Селф, он никогда не поймет ее и неизбежно проиграет.

– Слышала, как ты приехал. Опять поставил мотоцикл у двери. Имей в виду: если его заденет катафалк или фургон, виноват будешь сам и я тебя жалеть не стану.

– Пусть только кто попробует задеть, одним мертвецом станет больше. Так что этим мудакам-похоронщикам лучше смотреть куда едут.

Мотоцикл Марино – судя по реву, способный сломать звуковой барьер, – стал еще одним пунктом разногласий. Он ездит на нем к месту преступлений, в суд, в полицию, в службу «Скорой помощи», к свидетелям, а возвращаясь, оставляет не на стоянке, но у служебной двери, к которой привозят тела.

– Мистер Грант еще не прибыл? – спрашивает Скарпетта.

– Прикатил на каком-то дерьмовом пикапчике со своей дерьмовой лодчонкой, сетями, ведрами и прочей ерундой. Здоровенный сукин сын и черный, как деготь. Нигде таких черных не видел, как здесь. Как говорится, кофе без капли сливок. Не то что в нашей старой доброй Виргинии, где Томас Джефферсон спал вместе с прислугой.

У нее нет настроения отвлекаться на провокации.

– Не хочу заставлять его ждать. Он в моем офисе?

– Не понимаю, с какой стати ты так для него вырядилась. Как будто с судьей встречаешься или законником или в церковь собралась, – говорит Марино.

Неужели он тешит себя надеждой, что она приоделась ради него? Что прочитала письма доктора Селф и ревнует?

– Встреча с ним для меня так же важна, как и с любым другим. Мы всем выказываем уважение, не забыл?

От Марино несет сигаретами и выпивкой, и когда, как говорит Скарпетта, «химия выветривается» – а в последнее время это случается все чаще, – глубоко коренящееся ощущение неуверенности и ненадежности открывает клапан всему плохому, что есть в нем, а его грозный вид еще больше усугубляет проблему. Ему далеко за пятьдесят, голову, на которой почти не осталось волос, он бреет, носит черную одежду и тяжелые башмаки, а теперь еще и цепочку с серебряным долларом. Марино фанатично качает железо, и грудь у него такая широкая, что, как хвастает он сам, на рентгеновской пластинке помещается только одно легкое. В молодости, если судить по старым фотографиям, он был крепким, здоровым, энергичным, да и сейчас мог бы притягивать внимание, если бы не бестолковость и неопрятность, которые на шестом десятке лет уже не спишешь на недостатки воспитания и трудное детство, прошедшее в не самой благополучной части Нью-Джерси.

– Не знаю, почему ты до сих пор воображаешь, что можешь меня провести, – говорит Скарпетта, уводя разговор от нелепой темы, как она одета.

– Провести? Ты о чем? – Он отпивает из банки.

– О том, что когда ты выливаешь на себя столько одеколона, чтобы замаскировать запах табачного дыма, то достигаешь лишь одного – у меня болит голова.

– А? – Марино тихонько рыгает.

– Дай угадаю. Прогулял всю ночь в «Кик’н’Хорс».

– Там же все дымят. – Он пожимает могучими плечами.

– И ты, конечно, добавлять не стал. Ты курил в морге. В холодильнике. Даже мой халат провонял. Курил в моей раздевалке?

– Наверно, сквозняком занесло. Я про дым. Ну, может, выкурил сигаретку на своей половине. Не помню.

– Надеюсь, умереть от рака легких тебе не хочется.

Марино отводит глаза, как делает всегда, когда разговор принимает неприятный оборот, и пытается поставить на нем точку.

– Нашла что-нибудь новое? Я не про старушку. И с какой стати ее сюда направили? Только потому, что коронеру не захотелось возиться с протухшим мертвяком. Что с мальчиком?

– Положила в холодильник. Ничего больше мы сейчас сделать не можем.

– Нервы не выдерживают, когда такое с детьми вытворяют. Узнаю, кто забил мальчонку, на куски порву. Голыми руками.

– Только, пожалуйста, давай без угроз.

Роза стоит в дверях, и выражение у нее какое-то странное. Скарпетта и не заметила, как она подошла.

– Это не угроза, – говорит Марино.

– Я потому и предупредила. – Роза входит в кухню. Одета, как всегда, аккуратно и опрятно – с иголочки, как выражается сама Роза, – синий костюм, седые волосы убраны назад и стянуты в тугой пучок. Выглядит усталой, зрачки сужены.

– Будешь лекцию читать? – Марино подмигивает ей.

– Хорошая лекция тебе не помешает. А то и две. Или три-четыре. – Роза наливает себе чашку крепкого кофе – «дурная» привычка, от которой она отказалась год назад, но к которой теперь, похоже, снова вернулась. – А если забыл, – она смотрит на него поверх ободка, – напомню, что ты и раньше людей убивал. Так что от угроз тебе лучше воздержаться. – Роза прислоняется к стойке и глубоко вздыхает.

– Я же сказал. Это не угроза.

– Как себя чувствуешь? – спрашивает Розу Скарпетта. – Может, дело не только в простуде? Не надо было приходить.

– Мы тут поболтали с Люси. – Роза поворачивается к Марино. – Я не хочу, чтобы доктор Скарпетта оставалась наедине с мистером Грантом. Даже на секунду.

– Она упомянула, что за ним ничего не значится? – спрашивает Скарпетта.

– Ты слышал, Марино? Ни на секунду не оставляй доктора Скарпетту наедине с этим человеком. И не важно, проверили его или нет. Он даже здоровее тебя, – продолжает Роза, выполняя скорее всего инструкции Люси.

Обе считают первейшим своим долгом оберегать Скарпетту от всевозможных опасностей.

На протяжении почти двадцати лет Роза исполняла при Скарпетте обязанности секретарши, следуя за ней с места на место, преданно, вопреки всему. В свои семьдесят три она прекрасно держится – импозантная, строгая, в здравом уме и твердой памяти. День изо дня Роза снует туда-сюда, носит телефонные сообщения, требующие безотлагательной подписи отчеты, напоминает о делах, которые, по ее мнению, не могут ждать, или просто о том, что Скарпетта не завтракала, что еда наверху – из кафетерия, но качественная – и что она пойдет и поест прямо сейчас и не выпьет больше ни чашки кофе, потому что пьет его слишком много.

– Он участвовал в поножовщине, – беспокоится Роза.

– Но был жертвой, – напоминает Скарпетта.

– На вид опасный и склонный к насилию, а размерами с грузовик. И меня очень настораживает, что он приехал сюда в воскресенье, как будто рассчитывал застать вас одну. Откуда вы знаете, что не он убил того ребенка?

– Давайте просто выслушаем, что он скажет.

– Раньше ничего такого мы бы не допустили. Только в присутствии полиции, – упирается Роза.

– Сейчас не раньше. – Скарпетта сдерживается, стараясь не переходить на лекторский тон. – У нас частная практика, так что в некоторых вопросах мы можем позволять себе больше гибкости, а в других меньше. И вообще, часть нашей работы всегда заключалась в том, чтобы встречаться с любым, кто может располагать полезной информацией. В присутствии полиции или без нее.

– Только будь осторожен. – Роза смотрит на Марино. – Тот, кто убил маленького бедняжку, отлично знает, что его тело здесь и с ним работает доктор Скарпетта, которая если за что-то берется, то своего добивается. Может, он следит за ней.

Обычно Роза так себя не взвинчивает.

– Ты курил, – вдруг говорит она Марино.

Он отхлебывает из банки.

– Видели б вы меня прошлым вечером. Десять сигарет во рту, две в заднице, а я наяриваю на гармонике и оттягиваюсь по полной с моей новой телкой.

– Еще один познавательный вечер в байкерском баре в компании женщины, чей ай-кью не больше, чем у моего холодильника. Ниже нуля. Пожалуйста, не кури. Не хочу, чтобы ты умер. – Лицо у Розы озабоченное. Она подходит к кофеварке и наливает в чайник воды. – Мистер Грант пожелает выпить кофе. А вы, доктор Скарпетта, не получите ни капли.

ГЛАВА 6

Кличка Булл – Бык – закрепилась за Балрашей Улиссом С. Грантом с детства. Не дожидаясь, пока Скарпетта спросит об этом, он начинает разговор с объяснения происхождения своего имени.

– Вам, наверное, интересно, что в моем имени означает «С». Только это и означает. «С» и точка, – говорит он, усаживаясь на стуле возле закрытой двери офиса. – У генерала Гранта «С» была сокращением от «Симпсон», но моя мама побоялась, что если вставит полное слово, то мне будет трудно его писать. Вот и оставила одну «С». А я так думаю: чем объяснять, быстрее б было написать.

Рабочая одежда на нем чистая и аккуратная, недавно отглаженная, а кроссовки как будто только что вышли из стиральной машины. На коленях – потрепанная желтая бейсболка с вышитой рыбкой, на бейсболке покоятся здоровенные ручищи. Все остальное во внешности Гранта внушает страх: лицо и шея перечерчены длинными розовыми порезами. Если он и навещал пластического хирурга, то явно попал не на самого лучшего. Отметины останутся навсегда, до конца жизни, мозаика келоидных шрамов, заставляющая Скарпетту вспомнить Квиквега из «Моби Дика».

– Знаю, вы переехали сюда недавно. – Она удивленно смотрит на него. – В тот старый каретный сарай, что в переулке между Митинг и Кинг.

– Откуда ты, черт возьми, знаешь, где она живет, и какое тебе до этого дело? – перебивает его Марино.

– Работал на одну вашу соседку. – Булл смотрит на Скарпетту. – Давно померла. Наверное, правильнее сказать, что работал я на нее лет пятнадцать, а четыре года назад муж ее скончался. После этого она почти всю прислугу распустила. Думаю, денежные проблемы появились. Пришлось и мне подыскивать что-то другое. А потом и она преставилась. Я это все к тому, что то место, где вы живете, знаю как свои пять пальцев.

Она рассматривает шрамы у него на руках.

– И дом ваш знаю, – добавляет он.

– Повторяю… – начинает было Марино.

– Дай закончить, – останавливает его Скарпетта.

– Я ваш сад хорошо знаю – сам выкапывал пруд, бетон заливал и об ангеле заботился, следил, чтоб чистый был. И белый забор тоже я поставил. С той стороны, где фиалы. А вот кирпичные колонны и кованые ворота – это уже не мое. Они еще до меня появились. Так заросли бамбуком да восковником, что вы их, наверно, и не заметили, когда покупали то место. Я и розы сажал, калифорнийский мак, жасмин китайский. Чинил все вокруг дома.

Скарпетта молчит, пораженная услышанным.

– Вообще-то я это для многих делал. Пожалуй, для половины из тех, кто живет в вашем переулке, а еще на Кинг-стрит, Митинг-стрит, Черч-стрит… Начинал еще мальчишкой. Вы б и не узнали, потому что я в чужие дела не лезу. Так и надо, если не хочешь, чтобы люди на тебя обижались.

– Как обижаются на меня? – спрашивает Скарпетта.

Марино бросает на нее неодобрительный взгляд – уж слишком дружелюбно она настроена к гостю.

– Да, мэм. Такой уж тут народ. А вы еще и сетки на окна повесили с этими фантиками, это тоже никому не нравится. Особенно при том, чем вы на жизнь зарабатываете. Скажу честно: одна из ваших соседок даже называет вас Доктор Хэллоуин.

– Позволю предположить… это, наверное, миссис Гримболл.

– На нее серчать не надо. Меня она называет Оле. Это из-за Булла.

– Сетки на окнах, чтобы птицы о стекло не бились.

– Ага. Я вот только не пойму, откуда мы знаем, что птицы видят. То есть они вроде как должны видеть сетку и отворачивать, да вот только мне такие не попадались, что в сети запутались. Жуки или что там еще – да, но не птицы. То же самое про собак говорят, что они цвет не различают и время не разумеют. А откуда мы это знаем?

– Так что ты делал возле ее дома? – спрашивает Марино.

– Работу искал. Я еще мальчишкой миссис Уэйли помогал. – Отвечая, Булл смотрит на Скарпетту. – Вы ж, конечно, слыхали про ее сад. Самый лучший в Чарльстоне. На Черч-стрит. – Он горделиво улыбается, указывает куда-то – предположительно в сторону Черч-стрит, – и перед Скарпеттой снова мелькают розовые шрамы.

Они у него и на ладонях, думает она. Такие человек получает, когда защищается.

– Большая честь работать на миссис Уэйли. И ко мне она хорошо относилась. Книгу написала, ее на витрине выставили в книжной лавке при отеле «Чарльстон». Так одну даже мне подписала и подарила. Я ее до сих пор храню.

– Что тут, черт возьми, происходит? – не выдерживает Марино. – Ты зачем в морг притащился? О мертвом мальчике рассказать или на собеседование? Что еще за прогулки по аллеям воспоминаний?

– Странно, как все порой складывается. Чистая мистика, как моя мама говорила. Из плохого может получиться хорошее. Может, и из того, что случилось, получится что-то хорошее. А случилось, конечно, плохо, это верно. У меня как кино в голове, все вижу мальчонку в грязи. А по телу крабы да мухи ползают. – Булл трет изрезанным указательным пальцем изрезанный морщинистый лоб. – Как закрою глаза, так и вижу. В полиции говорят: вы тут устраиваетесь. – Он оглядывает офис. – И вроде как неплохо устроились, но я мог бы сделать лучше. – Взгляд останавливается на недавно установленных шкафчиках, где под замком хранятся особенно важные дела и те, что еще не дошли до суда. – Вон те дверцы из черного ореха не сходятся. Потому что повешены косо. Это поправить легко. Вы видели, чтобы в колясочном сарае двери косо висели? Нет, мэм, не видели. Потому что я сам их вешал, когда там работал. Я много чего могу, а чего не знаю, тому готов научиться. Вот и подумал, а почему бы не разузнать? За спрос не бьют.

– А может это мне тебя надо спросить, – говорит Марино – Ты мальчонку убил? А потом как бы нашел, да?

– Нет, сэр. – Булл смотрит на Марино, смотрит прямо в глаза, и на скулах играют желваки. – Я в тех местах траву кошу, рыбачу, креветок ловлю, устриц собираю. И уж позвольте спросить: если б я убил того мальчика, зачем мне его находить, да еще полицию вызывать? – Он держит буравящий взгляд Марино.

– Вот ты мне и ответь. Зачем?

– Я бы этого не сделал.

– Кстати, как ты вызвал полицию? – Марино подается вперед, громадные руки на коленях похожи на медвежьи лапы. – У тебя, получается, и сотовый есть? – Как будто чернокожий бедняк не может иметь сотового телефона.

– Позвонил девять-один-один. А стал бы звонить, если б сам парнишку убил?

Не стал бы. К тому же, хотя Скарпетта и не собирается ему это сообщать, жертва долго страдала от домашнего насилия – на это указывают старые, заросшие трещины, зарубцевавшиеся раны и явное истощение. Если только Балраш Улисс С. Грант не был опекуном или приемным родителем мальчика или не похитил его и держал где-то месяцами и даже годами, убийца – не он.

– Ты обещал рассказать, как нашел его и что вообще случилось в тот понедельник. Но давай по порядку. Где ты живешь? – спрашивает Марино. – Насколько я понимаю, не на Хилтон-Хед?

– Нет, сэр. Конечно, нет. – Бык смеется. – Это мне немножко не по средствам. У нас домишко милях в двадцати пяти к северо-западу отсюда. Там у меня и рыбалка, и прочее. Погружаю лодку, еду куда надо и спускаю на воду. А там уж по сезону – креветки, рыба, устрицы. У меня плоскодонка. Легкая как перышко, так что зайти можно в любой заливчик. Надо только знать, когда прилив, когда отлив, чтобы не застрять с уловом, когда вода уйдет. Бывает, щитомордники встречаются или гремучки. Аллигаторы тоже попадаются, но те по большей части в каналах и бухточках, где много растительности и вода солоноватая.

– Ты говоришь про лодку вроде той, что в кузове грузовичка на стоянке? – уточняет Марино.

– Точно.

– Мотор на пять лошадок?

– Верно.

– Прежде чем уедешь, я бы хотел на нее взглянуть. Не возражаешь, если я осмотрю лодку и грузовик? Полицейские, наверное, уже проверили?

– Нет, сэр, никто не смотрел. Когда они туда приехали, я рассказал, что знал, и они сказали, что я свободен. Ну я и вернулся к машине. Там уже много народу было. Так что я не против. Идите и смотрите. Мне скрывать нечего.

– Спасибо, но в этом нет необходимости.

Скарпетта многозначительно смотрит на Марино. Уж он-то прекрасно знает, что они не имеют никакого права обыскивать грузовик или лодку мистера Гранта. Это дело полицейских, а те, похоже, решили, что это ни к чему.

– И где же ты в тот день спустил лодку на воду? – спрашивает Марино.

– На Олд-Хаус-Крик. Там лодочная пристань и лавчонка, где я, если день выдастся удачный, продаю часть улова. Особенно если повезет с устрицами и креветками.

– И ничего подозрительного на стоянке ты в то утро не заметил?

– Вроде бы ничего. Да и что бы я мог заметить? Парнишка, когда я его нашел, был уже несколько дней как мертв.

– Кто вам это сказал? – быстро спрашивает Скарпетта.

– Парень на парковке. Из похоронного бюро.

– Тот, что доставил сюда тело?

– Нет, мэм, другой. У него такой большой черный катафалк. Что он там делал, не знаю. Но говорил много.

– Люшес Меддикс? – уточняет Скарпетта.

– Точно, мэм. Из похоронного бюро Меддикса. Так вот, он сказал, что мальчик помер дня за два или три до того, как я его нашел.

Опять этот Меддикс, чтоб ему провалиться! Самомнения хоть отбавляй, а соображения маловато. 29 и 30 апреля температура колебалась между 75 и 80 градусами по Фаренгейту. Даже если бы тело пролежало в болоте один полный день, оно начало бы разлагаться и серьезно пострадало от хищников и рыб. Мух ночью не бывает, но днем они откладывают яйца, и труп кишел бы червями. Однако к тому времени, когда его доставили в морг, ригор мортис еще не завершился. Впрочем, процесс мог замедлиться и проявиться не столь ясно из-за плохого питания и слабого развития мускульной системы. Что касается ливор мортис, то процесс проявился, но не зафиксировался. Не наблюдалось вызванного гниением обесцвечивания. Крабы, креветки и им подобные только начали забираться в нос, уши и рот. По ее оценке, мальчик к моменту обнаружения был мертв не более двадцати четырех часов. Возможно, значительно меньше.

– Продолжай, – говорит Марино. – Расскажи нам, как нашел тело.

– Поставил лодку на якорь, натянул сапоги да перчатки, взял корзинку и молоток…

– Молоток?

– Чтобы разбивать куны.

– Куны? – ухмыляется Марино.

– Устрицы слипаются, так что их надо разбивать молотком, а потом еще отделять негодные. Устрицы – главная добыча, но отборных среди них не так уж и много. – Он умолкает, смотрит на них, кивает. – Похоже, вы в устричном бизнесе не особенно сильны. Позвольте объяснить. Отборная устрица – это та, которую вы получаете в ресторане в половинке раковины. Такие нужны всем, но найти их трудно. В общем, собирать я взялся в полдень. Вода стояла низко. Тогда я и увидел в траве что-то вроде грязных волос. Подошел ближе и…

– Вы не трогали его? Не передвигали? – спрашивает Скарпетта.

Булл качает головой:

– Нет, мэм. Я как только понял, что это, сразу вернулся к лодке и позвонил девять-один-один.

– Отлив начался около часа ночи?

– Да. А к семи вода поднялась уже высоко. Но когда я был там, снова стояла низко.

– Если бы ты убил и решил избавиться от тела, то когда бы это сделал: при отливе или приливе?

– Положили его там, на краю заливчика, при низкой воде. Если б при высокой, то могло бы и унести. Хотя в том месте, где я его нашел, очень высокая вода бывает редко, только весной и при полной луне. Вот тогда и до десяти футов доходит.

В календарь Скарпетта уже заглянула. В ночь накануне обнаружения тела полнолуния не было, наблюдалась частичная облачность.

– Удобное местечко, чтобы спрятать труп, – рассуждает Марино. – Через неделю от него бы только кучка костей и осталась, да и те бы зверье растащило. Ну не чудо ли, что его нашли, а?

– Целым он бы пролежал недолго, – соглашается Булл. – И народу там бывает немного. Так что да, вы правы.

– Только вот я, когда спрашивал про пролив и отлив, не имел в виду, что сделал бы кто-то, – говорит Марино. – Я спросил, что сделал бы ты.

– Пошел бы при низкой воде на легкой лодке. Выбрал бы неглубокий, на фут, заливчик. Вот что я бы сделал. Да только я этого не делал. – Булл снова смотрит Марино в глаза. – Ничего я с ним не делал. Только нашел.

Скарпетта смотрит выразительно на помощника – его тактика давления и запугивания ей изрядно надоела – и поворачивается к Буллу:

– Еще что-нибудь вспомнить можете? Видели кого-нибудь там? Может быть, кто-то привлек к себе ваше внимание?

– Я все время об этом думаю, но на ум только один случай приходит. Примерно неделю назад был я у той же пристани, продавал креветок, а когда уходил, заметил этого парня. Он лодку привязывал. Моторку. Я потому на него внимание обратил, что в лодке ничего не было. Никаких снастей. Ну, я и подумал, что ему просто нравится кататься на лодке. Не рыбачить, не устриц собирать, а просто отдыхать на воде. Что мне не понравилось, так это его взгляд. Как-то странно он на меня посмотрел. Как будто уже видел где-то.

– Описать можешь? – спрашивает Марино. – Видел, на чем он приехал?

– Шляпа, темные очки. Особо большим он мне не показался, но сказать трудно. Да я и не присматривался – с какой стати? Не хотел, чтобы он подумал, будто я на него таращусь. Сами знаете, с этого оно все и начинается. По-моему, был в сапогах. Штаны. Футболка с длинными рукавами. Это я точно помню, потому что день был теплый, солнечный. На чем приехал, не видел, а машин на парковке стояло много. Время было такое, люди все время приезжали, кто-то продавал, кто-то покупал.

– По-вашему, чтобы избавиться от тела, нужно хорошо знать местность? – интересуется Скарпетта.

– В темноте? Господи! Я не знаю никого, кто пошел бы туда ночью. Я бы не пошел. Но это еще не значит, что таких вообще нет. Ненормальных хватает. А тот, кто с мальчиком так поступил, он же нормальным быть не может.

– Вы на месте что-нибудь заметили? Может быть, траву помятую? Или следы?

– Нет, мэм. Но тело положили ночью, на отливе, а потом прилив все и стер. Это как волна песок равняет. Вода его накрыла, но не унесла, потому что там трава высокая. А еще там устричная отмель. Туда лучше не попадать. Нет ничего больнее пореза от устричной раковины. А если упасть на устричной отмели, можно сильно порезаться.

Дата добавления: 2015-11-03