Кентавр-идеи как деформация общественного сознания

Новые явления в общественном сознании и социальной практике

//Соц. исслед. – 2011. – № 12. – С. 3-13.

Ж.Т. ТОЩЕНКО

КЕНТАВР-ИДЕИ КАК ДЕФОРМАЦИЯ ОБЩЕСТВЕННОГО СОЗНАНИЯ

ТОЩЕНКО Жан Терентьевич - член-корреспондент РАН, главный редактор журнала "Социологические исследования", декан и зав. кафедрой теории и истории РГГУ (E-mail: [e-mail]).

Для тех, кто не знает, куда плыть,

никакой ветер не будет попутным.

Народная мудрость

Аннотация. Дается характеристика специфических идей, появление которых возможно особенно в переломные эпохи развития общества и которые, по мнению автора, можно назвать кентавридеями. Анализируются сущность и содержание этих идей, причины их возникновения, формы существования и способы сочета­ния в них несочетаемых, взаимоисключающих начал в процессе их формирования. Суть этих идей проявляется (^деформации общественного сознания, в реализации целей манипулирования, в оправдании и навязывании под их флагом ориентации и установок, угодных правящему политическому классу и опекаемому им бизнес-сообществу.

Ключевые слова: идея • деформации • свобода слова • либерализм • демокра­тия • права человека

Истоки и причины рождения кентавр-идей. Идеи играли и играют большую роль в жизни человечества. Они – смыслообразующее начало каждого общества и государ­ства, намеренного существовать на мировой арене; каждой организации, стремящей­ся участвовать в экономической, политической и духовной жизни общества; каждого класса, социальной группы, осознающих свою роль на конкретном историческом эта­пе. Особую роль идеи стали играть в новейшей истории. Самые главные из них обрели характер идеологии, идеала, которые поддерживали и защищали значительные слои населения, прежде всего, нарождавшиеся классы буржуазии и рабочих. Их идеи в виде идеологии или национальной идеи долгое время определяли лицо современного человечества.(Сначала это были идеи свободы, равенства, братства, порожденные буржуазными революциями и особенно французской, без которых невозможно пред ставить развитие социально-экономической реальности в XIX в. В XX в. их потеснили идеи социализма и коммунизма, – социальной справедливости, устранения эксплуа­тации. «Теперь, вероятно, времена великих идей закончились. Во всяком случае, в начале XXI в. нет ни одной политической, социальной, экономической силы, которая бы дала людям большую идею» [Поликовский, 2009]. По его мнению, на современной исторической арене фигурируют обглоданные историей кости национализма, обломки технократизма, останки клерикализма, нелепые в современных условиях идеи мо­нархизма (напр.: «Проект Россия»). Появилось не просто множество разнообразных, пусть незначительных, групповых, особенных и особых идей. На их место приходят кентавр-идеи, которые нарушают линейность развития, ставят под сомнение его ло­гику, являясь выражением такого феномена современного развития как кентавризм [см.: Кравченко, 2006; Тощенко, 2011]. Сначала напомню, что следует считать идеей.

Согласно распространенному суждению, идея – это форма отражения объективной или воображаемой реальности, включающая осознание цели дальнейшего по­знания и преобразования действительности. Идея претендует на обобщение опыта предшествующего развития и предвидение будущих изменений. О жизненности идей свидетельствуют возможности их реализации или отвержения [Копнин, 1962]. В ис­следовательской практике идеи подразделяют на прогрессивные и реакционные, по­зитивные и негативные, научные и антинаучные, общественно-значимые и обыденные и др. [см.: Огурцов, 2003].

Что представляют собой кентавр-идеи, как они рождаются? Во-первых, это пол­ный или частичный разрыв между реальностью и представлениями о том, что должно или может быть. Нередко они содержат идеализированное или умышленно искаженное представление о состоянии или возможности решать конкретные про­блемы, исходя из воображаемых методов и средств, сконструированных умозритель­но. В современной действительности кентавр-идеи приобретают порочную, порой зловещую определенность при попытке реализации, несмотря на то, что никак не коррелируют с реальностью, в которую их собрались внедрить. В результате авторы этих идей продолжали настаивать на их выполнении при жесточайшем (к сожалению, нередко пассивном) сопротивлении тех, на кого идеи были направлены. Кентавризм создавал огромные помехи в организации нормальной жизни людей.

Подобными примерами полна российская жизнь и зарубежная действительность. Что касается нашей действительности, можно привести идеи Гайдара и его сторон­ников о том, какая должна быть Россия в будущем. Но порок их задумок состоял в том, что они не имели отношения к действительности и не учитывали реальности российской жизни, состояние экономики, менталитет народа. Гайдар и подобранная им команда не знали реальной жизни, судили о ней по статистическим сборникам. И была у них ничем не подкрепленная вера, что рынок сам, без участия государства, всё отрегулирует, напоит и накормит страну. И вопреки обещаниям, «научным» рас­четам, что реализация их идей приведет к повышению цен в 3-5 раз, в первый же год реформ цены в среднем скакнул и на 2600%. И это при полном игнорировании интересов и потребностей народа. Когда в феврале 1992 г. Гайдару доложили, что в
Зеленограде зафиксировано 36 голодных смертей, он спокойно ответил: «Идут ради­кальные преобразования, уход из жизни людей, не способных им противостоять, дело естественное» [цит. по: Хинштейн, 2010].

Ситуации, сложившиеся в результате попыток воплотить в жизнь кентавр-идеи, характерны и для зарубежной действительности. Война в Ираке была преподнесена всему миру как справедливая – нужно, мол, наказать строптивого агрессора. Сфабри­кованные данные о наличии атомного оружия у тогдашнего Ирака послужили основой для войны, выдаваемой за строительство демократического общества. Не подобные ли ситуации породили чудовищную идею «гуманитарных бомбардировок» Югославии, которую высказал тогдашний президент Чехии и бывший правозащитник (?!) В. Га­вел [Соколов, 2009]? Допустима ли вообще терминология, пытающаяся оправдать несоединимые сущности – «гуманизм» и «убийство»? Губительность таких идей в том и состоит, что они позволяют и даже легитимируют (по крайней мере, в глазах опре­деленных политических сил) акции, которые полностью оправдывают насилие под демагогию о свободе и демократии.

Во-вторых, кентавр-идеи появляются в ситуации, когда отвергается прежний опыт (особенно когда это делают безапелляционно) и в то же время не находится ответа на вопрос, что делать в настоящее время, или этот ответ содержит реко­мендации, которые при первых же попытках внедрения демонстрируют несостоятель­ность, в лучшем случае – ограниченность. Это, например, случилось с установкой либералов на полное отвержение советского опыта, его полную замену собственными фантазиями или идеями, неизвестно (или известно?) откуда заимствованными. Появ­лялись и появляются «изобретения», содержащие неудобоваримую смесь псевдоли­беральных и непроверенных, антинародных идей, порождая чудовищную мешанину вроде монетаризации льгот. То, что в монетаризации были соединены предложения не одной качественной определенности, показала сама жизнь, отвергнувшая эту по­пытку сочетания несочетаемого.

В-третьих, кентавр-идеи появляются в случае смешения научного и политиче­ского (идеологического) подходов. То, что наука заинтересована в объективном знании, не оспаривается никем. Как и то, что политика и идеология преследуют цели, не всегда совпадающие с логикой научного познания. Но в реальной политической жизни появляются идеи, которые базируются вроде бы на научных основах, но пре­следуют отнюдь не научно-обоснованные цели. Особенно наглядно это проявилось в так называемой ваучеризации, идею которой приписывают Чубайсу (по утвержде­нию соратника по «кружку» Чубайса
В. Найшуля, он эту идею продвигал в советское время), которая породила вопиюще несправедливое распределение национального богатства и его концентрацию у немногих.

В-четвертых, кентавр-идеи появляются в ситуации, когда нарушается мера вследствие потери ориентации или неадекватности восприятия происходящего во­круг. Чем иным объяснить заявление некогда одного из либеральных мыслителей эпохи перестройки Г. Попова, который взялся доказывать: благополучие народа ра­стет (в середине 1990-х гг.!), ведь стало больше автомобилей и в магазинах можно купить, что душа желает?

В-пятых, кентавр-идеи рождаются при шизофрении сознания, когда их носите­ли зациклились на определенном умозаключении, доводя идею до абсурда, с маниа­кальной настойчивостью доказывая ее уникальность и абсолютную непогрешимость. К таким чудодейственным средствам можно отнести широко пропагандируемую политкорректность, упование на которую довело до абсурда понимание свобод и прав человека. В Конституции Европейского союза политкорректно не стали упоминать, что колыбелью европейской цивилизации являются античная и христианская куль­туры, ибо это может обидеть представителей исламской и других диаспор в Европе. Но такая установка привела к тому (и это признано многими лидерами стран Запада), то ультикультурализм способствовал не сближению, а отчуждению и даже проти­востоянию представителей коренного населения и представителей других народов, занявших в результате миграции большой удельный вес в составе населения евро­пейских стран.

В-шестых, кентавр-идеи рождают ангажированность субъектов той или иной культуры. С недавних пор российское общество испытывает давление иерархов пра­вославной церкви по поводу необходимости изучения всеми школьниками «Основ православной культуры», как якобы единственного средства налаживания нравствен­ности в стране. Если бы это было так! Введение такого курса (наравне с исламом, буддизмом и иудаизмом) приведет к еще одному расколу общества – по религиозному признаку. Появится еще более дестабилизирующий фактор, чем раскол на бедных и богатых, титульные и нетитульные народы, на знатных и простых. Почему не ввести уроки гражданственности, на которых бы учили всех без исключения быть достойны­ми гражданами страны? Строить их вокруг обсуждения, обмена информацией о ценностях, которые объединяют все человечество, об общих чертах, присущих морали всех народов, а также обучению взаимоотношений между старшими и младшими, между родителями и детьми, представителями разных наций. В условиях России, поликон­фессиональной (не только многонациональной) страны, уповать на одну религию оши­бочно.

В-седьмых, кентавр-идеи порождаются химерическим смешением разных миро­воззрений, политических и гражданских позиций. Их носители – люди с неструктури­рованным мышлением. Они одновременно выступают за рынок, социализм, монархию и русскую идею, за то, что им в этот момент кажется важным, и на что, по их мнению, аудитория среагирует наиболее адекватно. Олицетворяют такую позицию политиче­ские деятели, выдвигающие химерические идеи. Их в гротескной форме ярче других/воплощает в политике В. Жириновский, в культуре Н. Михалков. Не менее поразительна кентавр-идея руководства партии «Единая Россия» о консервативном модернизме (модернизационном консерватизме). По смыслу такое словосочетание бессодержательно: цель консерватизма – сохранить основные па­раметры общества в неизменности, а модернизации – найти принципиально новые точки роста как импульс решения кардиальных проблем. Но рождаются обоснова­ния, отраженные в докладе «Консервативная модернизация-2010: конфигурация власти и новая политическая повестка дня» (авторы Д. Орлов, директор Агентства политических и экономических коммуникаций, Д. Бадовский, зам. директора НИИ социальных систем и М. Виноградов, президент фонда «Петербургская политика»). Этот модернизационный проект будет «консервативным по содержанию, ненасиль­ственным по методам, демократическим с точки зрения опоры на сложившиеся на­циональные демократические институты» [цит. по: Рожкова, 2010]. Что это, как не кентавр-идея, попытка совместить несовместимые методы? Если в стране фактиче­ски происходит деиндустриализация – это консерватизм? Или, как считают назван­ные авторы, политика патернализма, проводимая В. Путиным, тоже консерватизм? А провозглашенные Президентом Д. Медведевым контуры пяти стратегических векторов: рост эффективности производства, развитие ядерных технологий, новые информационные технологии, новая структура передачи информации, прорыв в про­изводстве медицинского оборудования, – модернизация? По форме, да, но кто бу­дет исполнителями? Ведь даже авторы доклада признают, что в России ничтожно малое модернизационное меньшинство, что рассчитывать даже на 20% активных модернизаторов «как минимум, наивно». При этом они исключают из реализации своих идей весь народ, призывая не будоражить большинство, а опереться на «на­циональную модернизаторскую коалицию» – ничтожное, но «креативное и деятель­ное меньшинство». Правда, признают авторы доклада, даже эти модернизационные силы понимают, что сегодня реализовать инновации лучше всего не через бизнес, а через госструктуры.

Чем завершаются подобные кентавр-идеи, давно известно. Проблема в том, что нет социальной инфраструктуры модернизации, нет гарантий интеллектуальной соб­ственности, нет акторов модернизации. Не лучше ли в этой ситуации не плодить кен­тавр-идеи, дезориентировать общество, не надеяться на мифический рывок в пост­индустриальное общество, а вернуться к проверенным ориентирам – создавать новое индустриальное, обеспечив «перезапуск» (Д. Медведев) национальной промышлен­ности?

В-восьмых, кентавр-идеи рождаются в результате «сознательной иррациональ­ности». Хрестоматийный пример – никсоновская «теория сумасшедшего»: «наши враги должны осознавать, что мы безумны и непредсказуемы, имея при этом в своем распо­ряжении невероятно разрушительную силу; и поэтому страх заставит их подчиниться нашей воле» [цит. по: Хомский, 2003: 29]. По словам С. Кара-Мурзы, конструкция «уважение через страх» – основа того, что «самое опасное здесь в том, что, как отмечено во всех исследованиях манипуляции сознанием, со временем и сами манипуляторы подпадают под действие своих технологий и их сознание действительно деформируются» [Кара-Мурза, 2007: 17]. Маска «сумасшедшего с бритвой в руке» в сочетании со славословием в адрес «самой совершенной демократии» образует кентавр-идею, ко­торую США пропагандируют и применяют длительное время. Идея «ядерного Ирака» позволила развязать кровавую войну против населения этой страны.

В-девятых, это идеи-обманки, вроде общечеловеческих ценностей, которые со­ставили «научную» базу политики Горбачева и его окружения. Выражение «общече­ловеческие ценности» отражает родовую черту всякого человека [Кара-Мурза. 2007: 73]. Если человек ее лишен, он – отклонение от нормы и не вполне принадлежит к человеческому роду. В свое время общечеловеческими ценностями обозначали то, что было присуще господствующей, американской культуре. Индейцев, которые не разделяли ценности англосаксов, можно было уничтожать, нисколько не отступая от провозглашенных демократических принципов. Эта идея по сути порочна, ибо она ис­ходит из того, что есть некий естественный человек. Конечно, как биологический вид человек существует, его изучают анатомия и физиология. Но как разумная и обла­дающая нравственностью личность он формируется в конкретном культурном поле, в обществе, в котором ему довелось родиться и жить. Обладая разумом, человек стал создавать и развивать самобытные непохожие друг на друга культуры и большие системы культур – цивилизации. Ценности не «записаны» в биологических структурах, а передаются из поколения в поколение. Более того, когда ценности несопоставимы, возникают поля напряжения, конфликты – вплоть до войн. Представления об обще­человеческих ценностях противоречивы, не состыкованы, полны выдумок.

Отмечу отдельные всплески идей-обманок локального масштаба при утрате здравого смысла. Примером служат попытки реанимировать сословную элитарность. Какие чувства может вызвать стремление кучки людей, называющих себя интелли­гентами, именовать себя дворянами, графами, князьями, украшать себя регалиями из далекого прошлого. Даже если у этих людей были такие предки, переносить на се­годняшнюю почву то, что исторически отвергнуто, кичиться этим, ожидать к себе не­коего особого отношения, нельзя назвать иначе как расстройством сознания. А если сюда добавить уйму самозванцев, выдумавших или приписавших себе родословную, поражает уже не только потеря здравого смысла, но и масштаб деформации созна­ния в стремлении заменить рассудок химерическими конструктами, появившимися в вымышленных условиях.

Непонимание политической перспективы и утрату здравого смысла отражают по­пытки некоторых представителей «демократической» волны 1990-х гг. реанимировать опыт и практику прожитых лет. Откликаясь на призыв к реформированию политиче­ской жизни в России, Институт современного развития подготовил доклад «Россия XXI века: образ желаемого завтра», в котором предлагается вернуться к системе, которая была при Ельцине. Возродить многопартийность, которая, по их мнению, су­ществовала. Добиться, чтобы было две партии – правоцентристская и левоцентрист­ская, 20 мелких, отражающих корпоративные (групповые? - Ж.Т.) интересы. Но не будем забывать, что многопартийность 1990-х гг. была лихой пародией на этот фе­номен, без слез или без смеха на те партии невозможно было смотреть. Подобными предложениями полны другие части доклада: вступить в НАТО (где нас не ждут –
Ж.Т.), вернуться к выборности губернаторов, улучшить отношения с США и Евросою­зом. Игнорируется опыт функционирования СНГ. В целом, предложен политический идеал, – утопичный и полностью отразивший непонимание того, что происходит в стране [Прохоров, 2010].

Идеи демократии. При всем благолепии слова «демократия», нет ничего более запутанного, противоречивого, чем представления о ней. Противоречивыми суждения были уже тогда, когда появилось это слово. История донесла до нас пренебрежитель­ное и явно отрицательное отношение к нему мыслителя античного мира – Платона, считавшего демократию одной из худших форм управления, практически уравнивав­шего ее с охлократией (властью толп).
В древнем мире демократия наделяла правами и обязанностями свободных людей при игнорировании рабов, военнопленных, чужеземцев, лиц, потерявших человеческий облик. Метаморфозы демократии часто дела­ли ее кентавристским явлением. Демократическими считали себя фашистские госу­дарства, по-своему интерпретируя ее положения, наполняя их словами, менявшими ее смысл до неузнаваемости. По убеждению многих мыслителей нет ничего более не­определенного, чем это понятие. «В демократическом принципе, – писал
Н. Бердяев, – нет никаких гарантий того, что осуществление его не понизит качественный уровень человеческой жизни и не истребит величайшие ценности. В отвлеченной идее демо­кратии есть величайшее презрение к качествам человека и народа, к их духовному уровню. Эта идея хотела бы отвлечь внимание от содержания человеческой жизни и цели жизни и направить его целиком на формы волеизъявления... Вы поверили в демократию потому, что вы потеряли веру в правду и истину» [Бердяев, 1999].

Не миновала кентавр-представлений о демократии постсоветская Россия. Стра­на избавилась от административно-командной, от жесткой однопартийной системы с ее марксистско-ленинской идеологией, давления на религиозные конфессии, огра­ничений частной инициативы и конкуренции. Казалось: что еще надо для интеллек­туального, экономического и духовного подъема? Но что получилось? Славословили демократию, а в 1993 г. расстреляли российский парламент (практически единствен­ный случай в Новое время, когда таким способом исполнительная власть расправля­лась с законодательной). Даже апологет ельцинского режима Е. Киселев, некогда рупор становящейся олигархии (особенно Гусинского), признал: расстрел Белого Дома привел Россию к началу отказа от демократии, а поддержка либерал-демократами такого хода событий была глубоко ошибочной [Киселев, 2009].

Не менее противоречивы современные трактовки демократии в России. Для од­них (В. Новодворская) она – самоценность, ради нее можно жертвовать всем. Для других демократия – возможность ущемить тех, кто стоит на их пути; можно обзывать противников какими угодно кличками: красные, националисты, «дерьмократы», даже патриоты, читай – негодяи. Для третьих – это возможность без помех «заглатывать» куски собственности, применять любые («демократические») пути удержания власти. Для четвертых – соединение криминальных капиталов с властью, стремление обе­лить себя, обрести статус: такого сорта люди ссылаются на то, что многие капиталы в США были изначально преступными, но их наследники стали вполне добропорядоч­ными гражданами.

По одной из версий либерализма постсоветская Россия создана как демократиче­ское государство. Реально же в результате перестроечных и постперестроечных уси­лий: горбачевской протодемократии, ельцинской охлократии, а затем олигархата, – Россия получила квазидемократию, далекую от демократии в теории и на практике [Третьяков, 2004]. Вполне земной авторитарно-демократический кентавр- демокра­тия для элит (политического класса) и демократически припудренный авторитаризм для остальных. Прав В. Третьяков: «Конституция 1993 года явно не соответствует ре­альностям жизни России и ее политической практике... Это инструкция по управле­нию другим механизмом, другой страной – не Россией». Такой кентавр вел к тому, что политическая власть «неизбежно выйдет за пределы Конституции» [Третьяков, 2004]. 2008 г. дал первую ласточку в реализации этого предвидения. В Конституцию были внесены коррективы, подвинувшие страну к авторитаризму, припушенному демокра­тическим пеплом. Президент и парламент получили власть на более длительный от­резок времени (Президент до 6 лет, Дума – до 5) при символическом увеличении роли партий (победивших в регионах) и бессодержательной ответственности членов Сове­та Федерации – ими могут стать депутаты любого уровня в регионе. Жизнь показала, что виртуозы манипуляций прекрасно обходят закон, проводя в поселковый совет банкира, лоббиста и т.п.

Что мы имеем в условиях российской демократии? Любой может привести доводы в подкрепление того, что мы имеем демократическую страну. В то же время убе­дительны аргументы в пользу утверждения, что мы живем в авторитарном государ­стве. Попытки пояснить сущность созданного политического строя как «управляемой», затем «суверенной» демократии ничуть не проясняют того, что же собой представляет современная Россия. Для объяснения такой ситуации пригоден только один термин – «кентавр», – соединение взаимоисключающих начал. Ведь предупреждала Маргарет Тэтчер, посетив Россию в 1993 г., по поводу будущности демократии в стране: «Не забывайте, не существует никакого «просвещенного абсолютизма», просвещенность легко уходит, а абсолютная власть остается» [цит. по: Сергеев, 2009]. Подтверждают­ся слова
А. Солженицына, произнесенные на общем собрании Российской академии наук, посвященном 275-летию со дня ее основания: мы живем «в условиях уникаль­ного в человеческой истории пиратского государства под демократическим флагом» [Солженицын, 2008].

Тупики либерализма. Кроме демократии, очень много и часто – на Западе и в России – говорят о либерализме. Анализируется сущность, особенности его в разных странах, в идеологических концепциях и действиях политических сил [см. напр.: Ти­хоновский, 1998: 71]. Это понятие и его по-всякому интерпретируемая сущность стали особо модными в постсоветской России. Появилось несколько партий с этим лейб­лом в названиях. Среди них наиболее известна Либерально-демократическая партия Жириновского, хотя ее оппоненты постоянно доказывают, что в ней нет ничего ни демократического, ни либерального. Партии: либерально-христианская, либерально-социальная, просто либеральная, – исчезли с политической арены. Но деятели быв­шей партии «Демократический выбор России», бывшего Союза правых сил (да мелкие группы амбициозных радикал-демократов, мнивших себя спасителями России) нещад­но клянутся именем либерализма, верностью его идеалам, его великому предназна­чению. В итоге они преуспели в разрушении всего, что было до них, в отвержении того, с чем они ранее жили, очернении того, что противоречило их представлениям. Подавляющее большинство из них не способно что-либо созидать, строить.

Говоря о роли и значении либерализма как идеи и политической практики, об­ращу внимание на оценку Б. Капустина. Получив импульс развития после английской революции XVII в., они достигли расцвета в XIX и начале XX вв., воплотившись в деятельности партий, раз за разом приходивших к власти. Но постепенно все они были оттеснены от политического лидерства, прекратили существование, отошли на периферию общественной жизни своих стран. Достаточно напомнить об английской Либеральной партии, родоначальнице политических объединений либералов. С 1922 г. она не получала большинства в парламенте, а в 1989 г., слившись с социал-демократами, прекратила существование, сделавшись партией социал-либераль­ных демократов без шансов в обозримом будущем стать правящей [Капустин, 2004: 35]. Иными словами, в западных странах де факто и де юре признано историче­ское поражение либерализма, больше не вдохновляющего большинство населения этих стран.

На этом фоне удивляет настойчивость и прыть поборников либерализма в пост­коммунистических странах, в России. Не зная исторического прошлого, не обращая внимания на опыт, новообращенные либералы с завидной настойчивостью тщатся возрождать умершие идеи. Причем, как показывает анализ программ, они путают свое представление о действительности с самой действительностью, развивающейся не по либеральным лекалам. Смешав идеи демократии и либерализма, они не знают (про­являя профессиональную некомпетентность), что долгое время идеи либерализма и демократии противостояли друг другу. В изначальном варианте либерализм говорил о господстве Разума (устанавливающего «истинное понимание свободы, равенства и прочих атрибутов разумного политического устройства»); а демократия – о господстве воли или мнения большинства. Но никто не гарантирует совпадение первого и второго [Капустин, 2004: 39]. Хотя в дальнейшем демократия и либерализм притирались друг к другу, адаптировались, продуктом этих противодействовавших в XIX в. стал совре­менный капитализм. Капитализм, иногда именовавшийся демократическим, все же был более подвержен влиянию идей социализма, чем либерализма. История отвергла или поставила под сомнение многие его догмы.

Тем поразительнее феномен апологетов либерализма в России. К ним можно применить оценку Бурбонов в пост-наполеоновской Франции: «ничего не забыли, ни­чему не научились». Российские либералы (и те, кто рядится в их одежды) упорно настаивали и настаивают на следовании всему тому, что прошли буржуазные госу­дарства два-три века назад. Результат не замедлил сказаться. Россия начала по­вторять опыт первоначального накопления капитала с кровавыми страницами, не­исчислимыми бедами для большинства населения. Либерализм быстро стал скорее ругательным словом, чем реальностью преобразований; его клевреты вытеснены на обочину политической жизни к их изумлению и возмущению. И хотя часть бывших либералов еще у власти, они вынуждены считаться с потребностями времени, хотя от своих идей не могут отказаться, что проявилось в дефолте 1998 г., в финансовом и экономическом кризисе 2008 г. Как констатирует академик О.Т. Богомолов, «инерция либерального мышления еще сильна в головах российских политиков» [Богомолов, 2010:8].

Свобода слова. Идеи свободы значимо связаны с пониманием, представлением и возможностями реализации свободы слова. За нее сражались на баррикадах, про­водили революции, организовывали партии, устраивали парламентские и народные бунты. Не минула реализация этой идеи и России. Невиданную свободу слова после революционных преобразований в России 1917 г. быстро заменил классовый подход. Наряду с другими причинами отсутствие свободы слова (конструктивной критики) привело страну к краху. Жажда свободы слова, как часть ожидания коренных пере­мен, пришла в страну с перестройкой. Родилось слово, приобретшее некий магиче­ский оттенок – гласность. Им размахивали направо и налево, о нем говорили на всех перекрестках, ни один митинг не проходил без его упоминания. Гласность получила международное признание; как слова «перестройка», «демократия», оно не нуждалось в переводе.

По сути, была попытка полноценной реализации современной трактовки свободы слова в политической жизни страны. Предполагалось, что при гласности (свободе слова) каждый может говорить о том, что его волнует, спрашивать со всех, в том чис­ле и власти, все и обо всем, что его интересует, что нет закрытых тем, ограничений для получения информации. Поэтому неудивительно, что все восторгались перспек­тивами, приветствовали открытость. Но данное магическое слово имело последствия, которые превратили гласность в кентавра. Во-первых, результатом претензий на всю без ограничений информацию стали мутные потоки, извергавшиеся жел­той прессой, хотя и солидные издания непроверенной и дурно пахнувшей информа­ции не чурались. Были пересмотрены многие события прошлого, советской истории: что вчера характеризовалось как достижения народа, хотя и полученные дорогой ценой, в 1990 гг. превратилось в акции тоталитаризма, плоды ГУЛАГа, оскорбление человеческой истории. Даже история Отечественной войны 1941-1945 гг. подавалась как бессмысленная победа, схватка двух диктаторов, ничем не оправданная бойня. В 1990-е гг. некоторые договаривались до сожалений, что не победила Германия – вкусили бы от европейской цивилизации. 2000-е гг. не особенно изменили оценку про­шлого. ПАСЕ летом 2009 г. уравняла фашизм с коммунизмом, принизив победу России (Советского Союза).

Во-вторых, наизнанку было вывернуто буквально все, что касалось лично­сти, в том числе и интимной стороны жизни. Издания соревновались, кто «круче» проникнет в тайны сугубо личных переживаний. «Гласность» сменили оглупление лю­дей, насаждение страсти к дешевым и искусственным впечатлениям, уход от реально­стей жизни. Пошли потоки такой информации, которую в начале перестройки трудно было вообразить. Именно тогда чета американских славистов учила нас: «До тех пор, пока повсеместно в магистральных журналах табу на мат не будет последовательно преодолено, повседневная жизнь во всей ее сложности будет по-прежнему подвер­гаться лакировке. Табу это можно будет считать сломлено окончательно лишь с пуб­ликацией в СССР полуавтобиографического романа Лимонова "Это я – Эдичка!" [цит.по: Рассадин, 2009]. Но вот роман опубликован. И «свобода слова» хлынула во все тяжкие. По мнению С. Рассадина, «лимоновское сквернословие – сейчас фольклор для младшеклассников». А что – свободнее стали? Эти ограничения исчезли даже для творческой интеллигенции (или людей, считающих себя таковыми).

В-третьих, быстро выяснилось: свобода слова доступна только тем, кто имеет деньги и власть, т.е. очень ограниченному количеству людей; остальной массе она доступна только гипотетически. Люди (в массе) могут высказать свое мнение только в непосредственном окружении; вернулась, по мнению Ю. Полякова, «кухонная глас­ность» советских времен [Поляков, 2010]. Довести свое мнение до больших аудиторий через телевидение, радио или газеты невозможно; в сфере воздействия на общест­венное сознание оперируют те, кто обладает политическим или экономическим капи­талом. Но постоянное провозглашение свободы слова создает эффект присутствия: по мнению 40% россиян, они имеют свободу слова [Бойков, 2009], хотя часто в преде­лах личного окружения. Создается кентавр-ситуация – «свобода слова в обществе, в котором большинство фактически лишены этой свободы». Парадоксальная ситуация: все имеют право, реализовать которое невозможно [Шабанова, 2000].

В-четвертых, свобода слова, гласность привели к такому беспределу, когда национальное достояние, даже государственные секреты были выставлены на продажу. Напомню, раскрыл тайны шпионских жучков, которыми было напичкано новое здание посольства США, и которые американцы не могли обнаружить, тогдаш­ний министр Бакатин, – в обмен «на сближение» и «единство интересов». Американцы поблагодарили, но ответных мер не приняли, даже не признались, что был вырыт тоннель под зданием посольства нашей страны в Вашингтоне, предназначенный для скачивания информации, которая звучала в этих стенах. Под лозунгом: мы ничего не скрываем, – продавались архивы, в основном в США. Раскрыты многие достижения в технологии и технике предприятий, в том числе военно-промышленного комплекса. Под сомнительным слоганом «Мы – часть Европы» и «Мы открыты всему миру» страна растеряла немногие преимущества и достижения, которые имел Советский Союз.

В-пятых, свободу слова иногда превращают в свободу пропаганды нацизма, расизма, шовинизма. В свободной, демократической и европейской Латвии прово­дятся шествия бывших эсэсовцев-легионеров латышских соединений, воевавших на стороне Гитлера, празднуется вступление немецких фашистов в Ригу. Официальные власти отмежевались от этой акции, но запретить её не смогли. Свобода слова и сво­бода шествий превратились в пропаганду фашистской идеологии [Забродина, 2010]. Не брезгуют этими приемами и определенные силы в Эстонии, Украине (ультрана­ционалисты), в Молдове и.о. президента Гимпу учредил государственный праздник – день советской оккупации. Музей советской оккупации открыли в Грузии. В республи­ках Балтии пропаганду нацизма приравняли к пропаганде идей коммунизма.

Наконец, нам пытались доказать, что свобода гарантируется только, когда человек независим экономически. «Без денег нет свободы», – утверждал бывший помощник президента РФ Илларионов [цит. по: Минюшев, 2009: 148]. Примерно того же мнения придерживается Е. Ясин: [см.: Ясин, 2004]. От апологетов неограниченной рыночной экономики трудно ждать иного; у них мерило достижений/поражений одно – деньги; свобода достигается только через этот инструмент.

Обращу внимание на то, что в условиях информационной революции в корне меня­ются условия свободы слова. В связи с вхождением в нашу жизнь Интернета, на сме­ну дефициту свободы, присущему предыдущим эпохам, приходит высокотехнологич­ный избыток свободы, который нередко превращается в разгул свободы. Однако это означает не ее расцвет, а деградацию [Поляков, 2005; Поликовский, 2009]. Если Радищев и Герцен думали о том, как заставить государство отказаться от цензуры, то Интернет превращает идею цензуры в архаический факт истории. По миру шест­вует коммуникационная революция; «всякий, кто может пользоваться широкополос­ным Интернетом любого типа технологической доступности, может выступать и как самостоятельное индивидуальное СМИ и как оппонент любому СМИ» [Быстрицкий, 2010]. Иначе говоря, человечество сталкивается с принципиально новым явлением, когда нет никаких пределов и преград в обладании свободы слова. Какой гранью она обернется для миллионов? Опыт России последних лет скорее настораживает.

Права человека. Образуются кентавр-идеи и в сфере прав человека, что под­твердила реализация в нашем обществе права народа быть сувереном.
В Конституции РФ, во многих законодательных актах многократно подчеркивается право человека на участие в управлении делами общества и государства, на право избирать и быть избранным, на право решать судьбу свою, так как сам желает. Народ по Конститу­ции – носитель суверенитета и единственный источник власти, а человек, его права и свободы провозглашены высшей ценностью.

На деле люди не имеют эффективного инструмента воздействия на власть, реа­лизации полномочий по управлению страной. Они не могут провести референдум – реализация этого права обставлена такими условиями, когда это решение принадле­жит официальным органам, зависящим не от народа, а от вышестоящих держателей политической власти. На выборах в представительные органы попадают в основном те, кто купил желанное депутатство или «согласован» наверху. Парламент штампу­ет решения, которые ему присылают сверху. Да еще при такой установке как у ру­ководителя одной из палат российского парламента Б. Грызлова: «Государственная Дума – не место для дискуссий». С этим был связан и отказ партии «Единая Россия» и официальных кандидатов от власти на пост Президента России от участия в пред­выборных дебатах. При укреплении вертикали власти получают доступ к ней те, кого считает руководство страны достойным этой участи. Поэтому губернаторы и судьи назначаются зачастую независимо от деловых качеств по принципу личной предан­ности, лояльности или за деньги.

В нынешней политической пропаганде постоянно утверждается: народ участвует в управлении страной. Но как общественное мнение оценивает причастность народа к властным полномочиям? По данным РОМИР, 40% населения убеждены, что реальная власть принадлежит крупному капиталу, 12% – организованной преступности, 9% – чиновникам и лишь 1% полагает, что она принадлежит народу; 4% убеждены, что ею пользуются местные органы, 3% – Государственная Дума. Примечательно: только 21% считает, что власть сосредоточена в руках Президента. Приведенные данные показывают, что наряду с признанием ничтожной роли населения в управлении стра­ной, не меньшую опасность представляет признание незначительной роли официаль­ной власти в условиях существования еще двух общественно опасных сил – крупно­го бизнеса, когда он становится бесконтрольным, и организованной преступности, приобретшей наряду с коррупцией характер национального бедствия. Напрашивает­ся вывод, что практика реализации прав народа на участие в управлении страной представляет собой кентавр, скрывающий взаимоисключающие тенденции. При этом провозглашается ответственность правительства перед парламентом – оно должно отчитываться перед ним, а кандидатуры глав регионов – губернаторов – имеет право предлагать правящая партия, правда, не региональное ее отделение, а ее Высший Совет. Но если народ – суверен, почему постоянно назревающие идеи не обсудить в СМИ, на собраниях, в общественных организациях, выслушать мнения, – за и против, вынести их на всероссийский референдум. Но реальность такова, что недавнее при­нятые важнейшие, волнующие все общество законы «Об образовании», «О полиции» практически проходили только чиновничью апробацию, ибо принимались в ускорен­ном темпе, без широкого участия людей в их обсуждении.

Таким образом, анализ некоторых кентавр-идей, на которых строится жизнь го­сударства и общества в современной России, позволяет сделать вывод, что они не могут быть охарактеризованы – как в недавнем прошлом – однозначно. Они – яркий образец самых различных деформаций общественного сознания, феномен сочетания несочетаемого, объединяющего взаимоисключающие черты, которые рано или поздно приведут к их устранению из общественной жизни, а их носители перестанут влиять на происходящие процессы. Но это произойдет в результате серьезных общественных издержек и, возможно, социальных потрясений.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

Бердяев Н.А Философия неравенства. М., 1999.

Богомолов О.Т. О воздействии глобального экономического кризиса на общетеоретические взгляды зарубежных и отечественных реформаторов // Российский экономический журнал. 2010. №2.

Бойков В.Э (ред.) Социология власти. 2009. № 2.

Быстрицкий А. Исполнение желаний. Новая информационная среда как шанс и как угроза // Вре­мя новостей. 2010. 9 июня.

Воскобойников Д. Движение к миражу? // Известия. 2009. 13 июля.

Забродина Е. По Риге прошли тропами вермахта // Известия. 2010. 2 июля.

Капустин Б.Г. Что такое либерализм? // Свободная мысль. 2004. № 8.

Кара-Мурза С. Потерянный разум. М.: Эксмо; Алгоритм, 2007.

Киселев Е. Комментарий // Новая газета, 2009.

Копнин П.В. Идея / Философская энциклопедия. М., 1962. Т. 2.

Кравченко С.А. Нелинейная социокультурная динамика: играизационный подход. М., 2006.

Минюшев ФИ. Соотношение доброты и алчности человека в системе ценностей российской культуры как индикатор нормы социальной справедливости // Вестник МГУ. Сер. 18. Социо­логия и политология. 2009. № 1.

Огурцов В.П Идея // Новая философская энциклопедия М., 2003. Т. 2.

Поликовский А. Здравствуйте, с вами говорит у.е. // Новая газета. 2009. 10 августа.

Поляков Ю. Комментарий // Лит. газета. 2010. № 2-3.

Поляков Ю. Зачем вы, мастера культуры? // Лит. газета. 2005. № 29.

Прохоров С. Архаичное завтра // Москов. комсомолец. 2010. 5 февраля.

Рассадин С. С приветом из Копенгагена // Новая газета. 2009. 10 августа.

Рожкова Н. Инновационный ползок // Время. 2010. 14 января.

Сергеев С. В мире мудрых и "поганых" мыслей // Известия. 2009. 20 июля.

Соколов М. Два десятилетия // Известия. 2009. 24 марта.

Солженицын А.И. Речь на сессии Российской академии наук // НГ-Наука. 2008. 22 октября.

Тихоновский А.В. Становление и эволюция либеральной теории: идеологические, политические и аксиологические аспекты. М., 1998.

Тощенко Ж.Т. Кентавр-проблема. Опыт философского и социологического анализа. М., 2011.

Третьяков В. Нужно ли спасать демократию? // Коме, правда. 2004. 4 ноября

Хцнштейн А. Диалоги у гробницы // Москов. комсомолец. 2010. 2 февраля.

Щсин Е.Г. _Модернизация экономики и система ценностей. М., 2004.

Хомский Н. Государства-изгои. Право сильного в мировой политике. М.: Логос, 2003.

Шабанова М.А. Социология свободы. М., 2000.

Дата добавления: 2015-10-28