|
Читайте также: |
выкрикнул:
- Фокотлевскую девушку Суанд, красотой и достоинствами не имеющую себе
равных, мы удостаиваем сегодня чести танцевать с Альджеруко Кушуком, славящимся
храбростью и красотою! Покажи нам, Кушук, что и в танце ты равен своей
доблести!
Альджеруко спешился, снял шашку и повесил ее на луку седла, пробрался
сквозь густую толпу и вышел в круг.
Кущук и вправду был изящен, высок, тонок в талии и широк в плечах. А вот
лицом не совсем ладно скроен - пучеглазый, нос тупой и широкий, крупные скулы,
крутой подбородок. Не будь он так родовит, его можно было бы упрекнуть, что
слишком вычурно и богато разукрашена его одежда: шапка из золотистой персидской
смушки, сафьяновые ноговицы и чувяки-красные, пояс, кинжал, ободки газырей и
ручка пистолета ярко высеребрены и позолочены.
Сознавая свою родовитость, Кушук шел гордо подняв голову, ступая уверенно
и твердо. Но... в руке он держал сложенную вдвое плеть...
Танцевать с плетью в руке было не принято. Все присутствующие сразу
заметили промах Кушука и затаились, ожидая - допустит ли джегуако столь явное
нарушение обычаев? Ведь если джегуако захочет, он сможет оправдать даже и такой
поступок тлекотлеша...
Суанд, наклонившись к джегуако, что-то сказала ему, и он, спохватившись,
быстро поднял руку и остановил Кушука. Смущённый, стараясь придать своему голосу
шутливый тон, джегуако произнес:
- Кушук, свет очей моих, ты напугал девушку! Она пожаловалась: "Боюсь,
ударит меня плетью, лучше бы ты выбрал мне другого, без плети в руках...". Права
она, оставь плеть...
Люди в страхе застыли. Стерпит ли такое оскорбление парень из свирепого
рода Альджерукозых? А если не стерпит, как поведет себя этот родовитый
тлекотлеш? Альджеруковы одна из самых сильных семей в Темиргое после князей
Болотоковых. Целым аулом владеют! Ударит гордыни в голову молодому отпрыску
важного рода, бог знает что может натворить. Да и джегуако не должен был
осаживать его на людях. Мало что девочка от недомыслия скажет! Все ж таки
он - тлекотлеш!..
Кушук с удивлением взглянул на свою руку, в которой была плеть, и
окаменел. Поначалу густая краска залила его лицо, но тут же вся кровь отхлынула,
и он стал мертвенно бледным. Родовая спесь вскипела в нем: "Отхлещу сейчас
плетью этого подлого фокотля, который осмелился так нагло разговаривать со мной.
Разрушу их джегу и уеду!..".
Но тут же задумался: а что из этого выйдет? Конечно, многие орки одобрят
его. Но крестьяне, и не только их аула, а возможно, и всей Адыгеи несомненно
станут осуждать. Он знает, какие быстрые ноги у дурных вестей. Молва пойдет
колесить по всему Темиргою, да и по всей Адыгее. А если о его поступке
насмешливо упомянут в "Песне многих мужей", такое клеймо вовеки не смыть. И,
наконец, если он взбудоражит фокотлей, как посмотрит на то старший князь
Болотоков? Конечно, не одобрит. Это он, стремясь задобрить и обмануть фокотлей,
поместил у них свою невестку..."
И Альджеруко ни словом "е возразил джегуако, не поворачиваясь спиной к
девушкам, вспять вернулся к своему коню, сел верхом и, не оглянувшись, покинул
джегу.
Взволнованный гул поднялся над толпой: одни осуждали поступок Кушука,
другие одобряли. Ерстэм тоже высказал Батыму свое мнение:
- А парень-то не глуп, нашел выход из положения.
Правда, если бы он не покинул джегу, его победа была бы полной...
- Ой, что наделала Суанд! - искренне огорчился
Батым. - Нельзя было так поступать. Какое ей дело
до его плети!..
- Почему же, Суанд правильно поступила: зачем допустить, чтобы с ней
танцевали не по обычаю, с плетью в руке? - возразил Ерстэм.
- Но ведь с нынешнего дня он ее непримиримый враг! Уж я-то хорошо знаю,
каков их род - Но ведь и защитники у нее есть, ты и ее дядя А два брата?
Да еще весь большой род Темгановых
Или вы не мужчины, не сможете защитить девушку?
- Все было бы просто, если бы речь шла об открытой, честной борьбе. Беда
в том, что не угадаешь на какую подлость они пойдут... Стрясется беда, тогда что
толку в нашей защите?
Джегуако подняв руку, стоял, ожидая, пока утихомирится людской говор,
потом невозмутимо, словно ничего не произошло, выкрикнул:
- О, аул! Наша красавица Суанд снова указала на мою ошибку: высокого
гостя, прибывшего из другого края, мы до сих пор не пригласили на танец. Права
наша Суанд. Если взглянем в сторону Абадзехии, то увидим знаменитого мужа
Ерстэма Залэко, хвала о котором облетела всю адыгскую землю! Ерстэм, вот тебе
моя шапка, вот моя голова - знак нашей просьбы не осуждать нас за допущенную
оплошность и исполнить нам лучший абадзехский танец!
Танцы темиргоевцев несколько отличались от абазехских. Темиргоевцы в
танцах были более сдержанны, величаво спокойны. Абадзехи же, словно ободряемые
своей вольностью, танцевали свободно, "подчас допуская шутливую игривость.
И Ерстэм поначалу не смог приноровиться к характеру темиргоевского танца,
у него невольно прорывались быстрые витки, стремительные выпады, он часто менял
темп - в общем, танцевал по - абадзехски. Но как ни менял Ерстэм рисунок танца,
какие бы колена ни выкидывал, Суанд улавливала его малейшее движение, стараясь в
то же время сохранить темиргоевскую плавность танца. Ерстэм оценил искусство
девушки и, словно желая до конца проверить ее, начал все свободнее и виртуознее
танцевать по-абадзехски, перемежая плавность со стремительностью.
Люди заметили это шутливое соперничество, и в толпе вдруг вспыхнул
звонкий всплеск хлопков. Кто-то выкрикивал, подбадривая Суанд: "Мардж, Суанд, не
посрами нас перед гостем!", "Покажи ему, каковы наши девушки!"Но многие приняли
и сторону Ерстэма.
Люди полагали, что Ерстэм, гордый своей известностью, заважничает, не
станет танцевать от души, а лишь вяло несколько раз пройдется по кругу для
видимости. И увидев, как важный гость без тени гордыни, от всего сердца делит и
веселье и радость темиргоевских фокотлей, прониклись к нему симпатией.
"У этого человека мужество равно его славе, а человечность вровень с
доблестью!" - решили аульчане.
Джегу бушевал аплодисментами. Палили в воздух из пистолетов. А Ерстэм не
слышал этого шума и не видел ничего, кроме Суанд. С каждым движением она
казалась ему все прекраснее. В платье из черного бархата, искусно усеянного
золотым шитьем, она мелькала перед ним в пороховом дыму, как нечто неземное.
Глядя, как Суанд покорно и ловко подстраивалась к его вывертам, он вдруг
мечтательно подумал: "Хорошо бы иметь такую жену, которая вот так скромно, тихо
и чутко обходила бы мужскую угловатость и оберегала покой семьи..."
Когда Суанд стояла в ряду девушек в деревянных башмаках-ходулях, Ерстэм
подумал, что она довольно высока ростом, но теперь, танцуя в пестро расшитых,
мягких сафьяновых чувяках, она казалась тоненькой и слабенькой девочкой. И эта
ее хрупкость поднимала у него в сердце теплую волну. Однако он чувствовал:
нисходительности Суанд не допустит. Ее мимолетный лучистый, по-взрослому
серьезный взгляд, который иногда она обращала на него, внушал ему даже некоторую
робость. И еще Ерстэм улавливал в ее глазах какой-то укор себе...
Озадаченный этим открытием, Ерстэм кончил танец и вернулся на свое место.
Быть может, до нее дошли слухи о его скандальной женитьбе и она упрекает его за
то, что соблазнился родовитостью т- княжна! Но какое ей дело до чужого человека?
А может, это укор фокотлей в его измене своему сословию? Но возможно ли, чтобы
молоденькая девушка размышляла о сословной нетерпимости? И что кроется за ее
грустью?
Поглощенный своими думами, Ерстэм забылся и опомнился, лишь когда
джегуако громко назвал имя Суанд. Джегу приближался к концу, и Суанд была
удостоена почетного права - исполнить "танец одной девушки".
Услышав это, Ерстэм не на шутку потревожился. Встревожился за Суанд.
Правда, он никогда не видел танца одной девушки. Но, как бы там ли было, что
может сделать в танце девушка без партнера? Другое дело - мужчина. Он смог бы
допустить неожиданные вольные приемы, стремительные выпады. Но девушка...
Опутанная робкой застенчивостью, что сможет она показать интересного? А такая
девушка, как Суанд, не сумей она оправдать возложенные на нее надежды, верно, не
на шутку огорчится.
Суанд, как нарядное изваяние, неподвижно стояла в самой середине круга,
куда ее поставил джегуако. Все, затаив дыхание, не сводили с нее напряженных
глаз.
Скрипач начал наигрывать медленный танец - зафак, камылисты ему вторили.
Суанд, словно растерявшись, еще несколько мгновений стояла неподвижно. И вдруг
поплыла, чуть неуверенно и мягко. Медленно перебирала ногами, медленно шевелила
пестро-расшитыми нарукавниками, и, казалось, что легкий ветерок колеблет их.
У Ерстэма упало сердце. Нет, не напрасно он волновался! Разве так можно?
Еле двигается. Надо было начинать необычно, сильно...
Но у Суанд был, оказывается, свой замысел. В той же мягкой манере она
отступила назад и на все четыре стороны отвесила поясные поклоны собравшимся,
которые удостоили ее такой чести. Исполнив ритуал, она стала не торопясь менять
ритм танца. Переплетая все фигуры зафак, она некоторое время танцевала в центре
круга. Порой переходила на "хакуач" - вариант зафак - то уплывала вбок, точно
испугавшись чего, то отступала, то кружилась и убегала вспять, словно спасаясь
от погони. Но что бы она ни делала, какую изворотливость ни проявляла, она не
теряла плавной и горделивой сдержанности. Угадывалось, что этой гардой осанкой
она хотела выразить глубокое почтение к людям и лишь из уважения к ним
удерживала юную резвость и буйную силу, - а не сдержись она, и
взвилась бы к небесам в вихре танца.
Величавая, уважительная сдержанность и плавность движений - таков был
танец адыгов. Надо полагать, они рассуждали так: достигнутая мечта уже не мечта.
Натянутая тетива внушает больший страх, чем спущенная стрела. Если в буйном
танце вывернешь себя то и ждать от тебя нечего будет.
Суанд долго танцевала зафак, но вот музыканты переменили ритм и мотив -
заиграли "каракамыль" Мгновенно преобразился танец. Мелькая из-под длинного
подола ярко расшитыми чувяками, быстро-быстро пошла она вкруг всей арены. Подол
ее платья заметно дрожал от быстрых движений ног. Иногда, подражая мужчинам, она
замирала на месте и, чуть придерживая платье двумя пальцами, как волчок,
вертелась на месте в вихревом танце. Мгновенье, - и снова парящая пестрая птица
начинала быстрый и плавный облет круга - гордая, статная, легкая.
К вечеру, в пору раннего "ястребиного боя" танцы закончились. И пешие, и
верховые - все направились на выгон. А девушек - одних на конях вынесли,
остальных вывезли на арбах. По всему выгону то тут, то там стояли одинокие,
могучие дубы, к ветвям которых на нитках подвешены куриные яйца - мишень для
стрельбы из лука и пистолета.
Стрелкам из ружья мишень приготовили особую: ровно обрубили толстую
корягу и посередине образовавшегося светлого круга углем зачернили кружок
величиной с куриное яйцо. В самую середину кружка всажено было острие шила.
Первенство присуждалось стрелку, который с трех выстрелов собьет острие.
Ерстэм с Батьшом стоял в сторонке и оглядывался. Хотя он и старался
делать вид, что ему здесь все интересно, но глаза его искали только Суанд. А ее
нигде не было. В большой группе девушек снова возникли таниы, видно, молодежь
решила поразвлечься, пока не начнутся состязания. Но и там Суанд не видно.
- А где же Суанд? - не выдержал наконец Ерстэм.
- Ее нет здесь, - ответил Батым, не замечая волнения, звучавшего в голосе
Ерстэма. - Суанд среди тех девушек, что находятся при невесте-
княжне. - Помолчав, Батым доверительно продолжал: - Как я слышал, невеста очень
угнетает семью Темгана. Недовольна, что ее, княжну, поместили к фокотлям, вот и
вымещает на них свой гнев. Капризничает, дуется, все ей не нравится, пищей ихней
брезгует. Как говорится, грозной бровью отшвыривает.
Ерстэм промолчал. Рассказ Батыма не удивил его,- все это Ерстэм хорошо
познал на своем опыте.
Однако настроение у него испортилось, и он потерял всякий интерес к
играм, на которых не присутствовала Суанд. Исчезло прекрасное видение,
заронившее в его сердце безотчетную мечту. Он с горечью понял всю иллюзорность и
недоступность привидевшегося счастья. Ерстэм снова представил себе Суанд такой,
какой она
танцевала с ним, и только сейчас с некоторым смущением понял, что, даже опустив
взор, она, конечно же, чувствовала, как он любовался ею... Вот она какая не
поднимая глаз, все замечает, все понимает... Чистая сердцем и помыслами, с чуть
заметной умной лукавинкой...
"Если эта девушка полюбит, полюбит навсегда", - подумал Ерстэм.
Да-а... Если бы у него была хоть малая надежда на такое счастье, он жизни
не пожалел бы и прямо с праздника увез ее. Но куда он ее повезет? В его доме -
княжна...
У Ерстэма больно защемило сердце. Он вдруг почувствовал себя одиноким и
ненужным на чужбине. И какое ему дело до этих игр и состязаний! Нет, не примет
он в них участия!
Три орковстсих всадника удивленно и с откровенным любопытством
разглядывали коня Батыма. Уже проехав, один
из них снова оглянулся и, прыснув, сказал:
- А этот верхом на верблюде или на муле?.. Они громко расхохотались.
Но Батым вовсе не обиделся и спокойно бросил им вслед:
- Это не верблюд и не -мул, это - лесное чудовище. Такого вы еще не
видали - берегитесь, он вас слопает!.. Ерстэм улыбнулся и произнес:
- А ты и вправду коня выбрал подходящего, Батым, орки на него не
зарятся...
В состязаниях в стрельбе из ружья участвовали преимущественно орки. С тех
пор как появилось ружье, они пренебрегали луком. Стрелки же из лука почти все
были фокотли. Батым стоял, не проявляя никакого желания участвовать в
состязаниях. Ерстэм заподозрил, что он считает неудобным оставить в одиночестве
гостя, и спросил:
- Батым, или ты не собираешься принять участия в состязаниях? Ведь уже
начинают? - И добавил: - Мне было бы любопытно поглядеть, как ты стреляешь.
- Зачем мне меткость в стрельбе показывать? Если фокотль меток, это
опасно для орков, понимаешь?..
- Выходит, ты такой стрелок, что у орков есть основания бояться тебя?
- Если не попадать в цель, зачем таскать с собою лук?
В этот момент несколько пеших людей подошли к ним. С большинством из них
Ерстэм уже познакомился вчера в кунацкой Батыма.
Он спешился и поздоровался с ними.
- Что ж ты, Батым, стоишь? - спросил один из них.
- А что же мне, летать что ли? - засмеялся Батым.
- Не будешь участвовать в стрельбе? Зачем тогда
взял с собою лук?
- И я упрашиваю его показать мне, на что он способен, - бросил Ерстэм.
- Что с тобой, Батым, не в твоем обычае отказывать гостю!
Все стали дружно наседать на Батыма.
- Наш Батым в стрельбе из лука всегда был не из слабых, не понимаем, чего
испугался...
- А вдруг посчастливится, премию получишь - целого барана. Вот угощение
будет твоему гостю, и мы с ним полакомимся.
- Мой гость без угощения не останется! - обиделся Батым.
- Разве можно сравнить обычное угощение с выигранным, овеянным славой
победителя?! Как ты на это смотришь, гость?
- Если бы мой хозяин удостоился такой чести, разумеется, я был бы
счастлив. Может, тогда некоторая доля его славы досталась бы и мне, гостю, -
улыбнулся Ерстэм. Батым согласился.
Хорошо именем нашего гостя я приму участие в состязаниях. Пусть это
поможет мне, ведь мой гость всегда выходит победителем, - оказал он, передал
поводья одному из присутствующих и направился к месту стрельбищ.
На сегодня были установлены такие правила: стрелять с пятидесяти шагов три
раза, тот считается победителем,
кто разобьет подряд три подвешенных яйца.
Из тех, кто стрелял до Батьгма, пока такое никому не удавалось. Один при
первом выстреле задел опере-
нием стрелы подвешенное яйцо и покачнул его.
- Ох, чуть-чуть не вышло! - воскликнул в сердцах
кто-то ив болельщиков.
- Точно - не вышло!.. - с издевкой подхватил другой и заставил
еще пуще смеяться присутствующих.
Дошел черед и до Батыма. По всему видно, что в ауле его любили и наслышаны
были о его мужестве. Раздались подбадривающие возгласы:
- Батым, смотри не промахнись!
- Опозоришь наш околоток, оштрафуем!
- Если не надеешься на себя, подожми хво'ст и беги
подобру-поздорову!
- Это тебе -не дикая коза, а -маленькое яичко -
целься как следует! Батым отвечал спокойно, с беспечным видом:
- Я стреляю сегодня именем моего гостя, и это при
дает мне уверенность. Потому что победа - его постоянная доля! Один из стариков
сурово осадил Батыма:
- У, негодный, глупости болтаешь! Если промахнешься, и гостю конфуз,
и нам, темиргоевцам, позор!
- Нет, Гуатыж, я говорю так с разрешения моего
гостя. Если я окажусь негодным, он обещал выручить
меня.
- Ну ладно, стреляй! Становись да ноги раздвинь!-
нетерпеливо крикнул то-то.
- На войне или на охоте некогда ноги раздвигать
и выбирать удобную позу! - возразил Батьгм. - Достоин похвалы лишь тот, кто
на ходу попадает в цель.
И он уверенным шагом подошел к черте и, на ходу положив стрелу на лук,
почти не целясь, выстрелил.
Яйцо разлетелось вдребезги. "О-о-о!" - пронесся над толпой гул удивления.
И следующие две стрелы Батым спустил так же стремительно. Одно за другим
разлетелись еще два яйца.
Среди фокотлей поднялся ободряющий шум, радостные восклицания. А там, где
особняком толпились молодые орки, лишь многозначительно переглядывались.
Батым, не обращая внимания на похвалы, стремглав побежал, собрал свои
стрелы и, вытерев их о полы черкески, вложил в колчан.
Ерстэм не удивился тому, что Батым оказался столь метким стрелком.
Понимал, не будь он уверен в себе, не стал - бы во всеуслышание заявлять, что
стреляет именем гостя.
Его удивило другое: попасть одним махом, без прицела, в такую маленькую
мишень для этого требуется особое мастерство и большой опыт. Ерстэм "и сам, пока
приобрел ружье и пистолет, достаточно имел дело с луком и стрелами. И даже
считался одним из лучших стрелков. Но для того чтобы обрести такую меткость,
какой обладал Ерстэм, ему пришлось немало помучиться.
Бывало, на охоте, бил дичь без промаха, а в прицельной стрельбе по мелкой
мишени нет-нет да и промахнется. Как ни старался соблюдать все правила стрельбы,
неведомо по какой причине то попадет, то нет. Он долго как одержимый испытывал,
проверял, изучал, менял стрелы и лук, азартно и настойчиво допытываясь, в чем же
тайна меткой стрельбы? И лишь постепенно, делая открытие за открытием,
обнаружил, что та меткость в стрельбе, которую в сказках называют "пройти
стрелой через игольное ушко", зависит не только от силы и ловкости стрелка, а и
от многих, многих других причин.
Неужели же этот паренек сам разведал тайны этого искусства?!" - с
недоверием подумал Ерстэм.
- Я похож на охотника, который вместо дикой козы убил домашнего барашка!
- радостно говорил Батым, подходя к своему гостю.
Ерстэм молча взял из колчана Батыма несколько стрел, отличавшихся по
оперению от других, и принялся внимательно рассматривать каждую из них. Так и
есть, его предположения оправдались: место накладки стрелы на древко лука и ее
упора в тетиву отмечены были мерными угольными мазками. Ерстэм начал перебирать
стрелы в колчане: преобладающее большинство было оперено вороньим крылом и лишь
некоторые пером белохвостого орлана. Ерстэм знал, что стрелы с таким оперением
особо ценились в Крыму, и пользовалась ими главным образом татарская знать.
Ерстэм отобрал десять стрел, сработанных с особой тщательностью; по
размеру, форме и тяжести наконечников их трудно было отличить друг от друга.
Много труда, верно, ты положил, чтобы сработать эти стрелы... - сказал
Ерстэм, возвращая их Батыму и многозначительно улыбаясь. Батым удивленно вскинул
на гостя глаза.
- А ты, оказывается, тоже понимаешь, какое значение имеет отделка
стрелы? Я думал, что кроме меня до этого еще никто не додумался.
- Я тоже когда-то с азартом занимался стрельбой из лука... - коротко
ответил Ерстэм.
Объявили о начале состязаний на шашках. Отдельно состязались верховые и
пешие.
Ерстэм скорее инстинктивно, чем осознанно, почувствовал на себе чей-то
настойчивый взгляд. И словно кто-то подтолкнул его, неожиданно для самого себя
оглянулся. Его глаза встретились с острым, злобным взглядом какого-то всадника,
стоявшего среди красно-чувячных орков. Незнакомец отвел глаза.
Ерстэму почудилось, будто он где-то видел и это лицо и эту фигуру, -
однако никак не мог припомнить, где именно. Он стоял, то и дело взглядывая на
него, и вдруг вспомнил: "Так это ж вероломный оркский парняга!..
Ну, конечно! Как же он добрался сюда? И где так быстро достал нового
июня? А может, они настигли мальчика и отняли у него своего коня?!" -
встревожился Ерстэм, но, приглядевшись, вспомнил, что в лесу всадник был на
гнедом коне, а сейчас под ним - вороной.
И одет парняга так же, как в лесу. Заметив, что у него на поясе нет
пистолета, Ерстэм успокоился: значит, не настигли они бедного мальчугана...
Ерстэм опять встретился взглядом с парнем, но теперь тот не отвел глаз, а
глядел на него с открытой ненавистью. "А ты приобрел смертельного и коварного
врага, сказал себе Ерстэм. - Такой ничем не погнушается, и засаду устроит, и не
посовестится в спину выстрелить. Он будет неотступно ждать малейшей твоей
оплошности. Кажется, он вовсе не опасается, что я обнародую позорное приключение
в лесу, понимает, что до такого злословия я не унижусь. Умный негодяй...
Посмотрим же, чье счастье возьмет верх..."
Продолжались - игры на шашках. В кругу действовали трое распорядителей.
Они же и определяли победителей.
Ерстэм заметил: его враг подозвал одного из распорядителей, что-то сказал
ему, и они вместе направились туда, где стоял Ерстэм.
- Ерстэм Залэко! - произнес распорядитель, приветствуя гостя. - Этот
парень тоже наш гость, из Бжедугли он, - Емытлеко Хату. Хочет посмотреть, как ты
владеешь шашкой, хочет поиграть с тобой. Что ты на это скажешь?
Ерстэм ответил не сразу. Разумеется, у него не было никакого желания
принимать участие в играх и, тем более, иметь дело с этим парнем. Кроме того,
Ерстэм подозревал, что парня подговорили орки. "Орк-голяк, рыскающий в поисках
поживы, как нельзя лучше годится для темных дел. Орки, верно, знают, что парень
неплохо владеет шашкой, вот и решили опорочить меня. А сам парень идет на это,
чтобы свести со мной счеты... Прав был Батым, когда предостерегал..."
Ерстэм решил не путаться в такое дело и с шутливой улыбкой ответил
распорядителю:
-Я хочу одного: стоять на своем гостевом месте, если, конечно, мне
позволят, и смотреть на играющих, а сам же играть, ни состязаться охоты не имею.
Тут вмешался Хату:
- Ты - гость, и я тоже - гость. Мне хочется проверить, такова ли на самом
деле доблесть Ерстэма Залэко, как молва о нем идет, иных намерений у меня нет...
Или ты страшишься?
- А что ж в этом удивительного? Смотри, какой ты богатырь!.. -
усмехнулся Ерстэм, прозрачно намекая парню на происшедшее в лесу. - Не привык
я зря обнажать свою шашку.
- Ставлю своего коня. А если хочешь, поставлю и жизнь - я готов на все
условия! - с наглой уверенностью наступал Хату.
- Если тебе твоя жизнь не нужна, то мне моя нужна - натянуто рассмеялся
Ерстэм.
- Тот, кто дорожит своей жизнью, называется трусом! Тогда мое дело уже
сделано!..
Батым видя, что его гостя оскорбляют, не выдержал. По нашим обычаям
хозяин должен защищать от опасности своего гостя, потому вместо него я ставлю
свою жизнь. Жизнь за жизнь! Идет? - выпалил он в гневе.
- А ты, малый, знай, что я приехал из Бжедугии не для того, чтобы
скрестить шашку с низкорожденным холопом! - презрительно бросил Хату.
Он произнес эти слова громко, и они явно пришлись по душе оркам: и их
группе раздался смех.
Ерстэм вышел из себя. Он с силой схватил за локоть Батыма, который
бросился было на обидчика.
- Вернись на свое место! - сурово приказал он, а сам, словно желая
притушить гнев, постоял несколько мгновений молча и вдруг уже совершенно
спокойно, но сурово проговорил:
- Я согласен. Жизнь за жизнь! Из нас двоих кто-нибудь должен остаться
здесь навсегда.
Ерстэм сел на коня и выехал на арену. Два всадника, став друг против
друга, обнажили шашки. Хату, не ожидая обычного в таких случаях ритуального
скрещения шашек, неожиданно пустил коня, и, размахнувшись со всей силы, с плеча
ударил Ерстэма. Если учесть, что Хату был широкоплечим, могучего сложения, то
сила его удара могла быть неотразимой. Тем более, что, по всему видно, Ерстэм
вовсе не ожидал коварного наскока. Зрители решили, что дело Ерстэма кончено. Но
Ерстэм выказал такую силу руки, какой никто от него не ожидал: он спокойно
подставил врагу шашку тыльной стороной и легко отвел удар. От шашки полетели
искры.
- Что за рука у этого мужчины?! - воскликнул кто-то из фокотлей.
Так с самого начала Хату раскрыл свои мстительные намерения. Но Ерстэм
сразу понял, что владеть шашкой он не такой уж мастер: искусством прокола явно
не обладал, все норовил ударить с размаху и сразу покончить с противником. И
Ерстэм только отражал его удары.
Зрители не могли понять поведения Ерстэма: противник пытался нашести
смертельный удар, а тот только защищался, подставляя свою шашку...
У знатоков вызывало недоумение и другое: между ударами Хату был небольшой
отрезок времени, когда Ерстэм с успехом мог бы стремительным рывком проколоть
его. Но Ерстэм пренебрегал и этой возможностью. Некоторые из фокотлей досадливо
ворчали: "Что делает, чудак! Затеяв азартную игру, он накличет на себя беду!"
Хату, недавно заменив коня, нового, видно, еще не успел приручить. Он был
туг на узду, неповоротлив, нередко ставил седока под удар противника - спиною к
нему. Но Ерстэм даже это преимущество не пытался использовать. Фокотли с
тревогой следили за боем: "Уж не собирается ли этот мужчина пощадить противника?
Или у него какие-то другие намерения?.. Нет, это не умно!"
Бой продолжался с нарастающей горячностью. Отведя размашистый удар Хату,
Ерстэм толкнул своего коня, вплотную подлетел к врагу и, не давая времени на
размах, сцепил шашки у самой рукояти. Некоторое время они боролись, словно
проверяя силу кистей рук концы шашек торчали под острым углом и ни одна из них
не наклонилась в сторону. Наконец шашка Ерстэма стала наклоняться. Все ахнули:
это был явный признак, что сила Хату перевесила.
Шашка Ерстэма довольно далеко отклонилась. Но то, что последовало, произошло так
стремительно, что люди не успели разглядеть, как это случилось. Конец шашки Хату
внезапно резко покачнулся, и в одно мгновение шашка была выбита из его руки, а
Ерстэм, сделав молниеносный выпад, направил острие шашки в самое сердце врага.
Тот растерянно охнул и непроизвольно схватился за грудь. Но Ерстэм так же быстро
Дата добавления: 2015-10-28; просмотров: 33 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
| ОДИНОКИЙ ВСАДНИК 4 страница | | | ОДИНОКИЙ ВСАДНИК 6 страница |