Часть четвертая 26 страница

– Не прав в отношении чего? – ровным тоном уточнил Страйк.

Лежащие на одеяле пальцы задергались. Леди Бристоу сглотнула.

– Тони был против удочерения Лулы.

– Почему же? – спросил Страйк.

– Он вообще не любил моих детей, – сказала Иветта Бристоу. – Мой брат – очень жесткий человек. Холодный. После смерти Чарли он наговорил всяких гадостей. Алек его ударил. Это неправда. Все неправда – все, что он наговорил.

Ее млечный взгляд скользнул по лицу Страйка, и он на мгновение увидел ее такой, какой она, вероятно, была в молодости, пока еще не растеряла свою красоту: чуть назойливое, чуть инфантильное, трогательно беспомощное, невероятно женственное создание, обласканное и защищенное сэром Алеком, который бросался удовлетворять любой каприз, любую прихоть жены.

– И что же наговорил Тони?

– Страшные вещи про Джона и Чарли. Кошмарные. Я не могу, – слабо выговорила она, – не хочу их повторять. А потом, узнав, что мы собираемся удочерить девочку, он позвонил Алеку и сказал, что мы не имеем на это морального права. Алек пришел в бешенство, – она перешла на шепот, – и отказал Тони от дома.

– И вы все это пересказали Луле, когда она заехала вас навестить? – спросил Страйк. – Про Тони, про его выпады в адрес Джона и Чарли, про его отношение к ее удочерению?

Ему показалось, она почувствовала упрек.

– Точно не помню. Я тогда перенесла тяжелейшую операцию. От лекарств у меня был туман в голове. Мне сейчас не вспомнить… – Тут она вдруг резко переменила тему. – Этот юноша напомнил мне Чарли. Друг Лулы. Такой красавец. Как его зовут?

– Эван Даффилд?

– Вот-вот. Знаете, он ведь недавно приходил меня проведать. Буквально на днях. Впрочем, точно не знаю… я потеряла счет времени… Мне назначили столько лекарств. Но он приходил меня навестить. Это было так трогательно. Он всего лишь хотел поговорить о Луле.

Страйк вспомнил, как Бристоу расписывал, что его мать даже не поняла, кто такой Даффилд; теперь приходилось допустить, что леди Бристоу просто устроила небольшой спектакль, дабы подчеркнуть свое бедственное положение и лишний раз сыграть на сыновних чувствах Джона.

– Чарли мог бы вырасти таким же красавцем. Мог бы стать певцом или актером. Он любил показывать сценки, помните? Как мне было жалко этого мальчика, Эвана. Он сидел и плакал вместе со мной. Признался, что ревновал ее к другому мужчине.

– И кто же это был?

– Певец, – туманно ответила леди Бристоу. – Который сочинял о ней песни. Когда мы молоды и красивы, мы бываем очень жестокими. Как мне было его жалко! Он говорил, что чувствует за собой вину. А я сказала, что он ни в чем не виноват.

– А в чем он себя винил?

– В том, что не бросился за ней вдогонку. Не проводил до квартиры. Не зашел. Не спас ей жизнь.

– Иветта, не могли бы мы вернуться немного назад, к дню, который предшествовал этой трагедии?

Она посмотрела на него с укором:

– Боюсь, ничего другого у меня в памяти не осталось. Я рассказала вам все, что помню. Меня только что привезли из больницы. Накачали обезболивающими. Я была не в себе.

– Еще бы! Но я лишь хотел спросить: вы помните, что в тот день вас навещал Тони?

Наступила пауза, и Страйк заметил, что изможденное лицо как-то ожесточилось.

– Нет, я не помню, чтобы в тот день меня навещал Тони, – выговорила наконец Леди Бристоу. – Я знаю, он говорит, что приезжал, но я этого не помню. Возможно, я спала.

– Он утверждает, что находился здесь одновременно с Лулой, – подсказал Страйк.

Леди Бристоу еле заметно пожала хрупкими плечами.

– Все может быть, – сказала она, – но я этого не помню. – Она немного повысила голос. – Когда мой брат узнал, что я при смерти, он стал относиться ко мне гораздо человечнее. Постоянно навещает. Конечно, не упускает случая вставить шпильку в адрес Джона. Так было всегда. Но Джон… выше всяческих похвал. Пока я прикована к постели, он делает для меня такие вещи… каких нельзя требовать от сына. Я бы скорее ожидала этого от Лулы… но она была избалованной девочкой. Я любила ее, но она была крайне эгоистична. Крайне эгоистична.

– Значит, в тот день, когда вы в последний раз видели Лулу… – Страйк упрямо возвращался к главному, но леди Бристоу не дала ему договорить.

– Когда она уходила, я была очень расстроена, – сказала она. – Страшно расстроена. Разговоры о Чарли не проходят для меня бесследно. Она видела, в каком я состоянии, но все равно отправилась на встречу с подружкой. Мне ничего не оставалось, как принять успокоительное, и я заснула. Нет, я не видела Тони; я вообще никого не видела. Он сколько угодно может говорить, что был здесь, но я ничего не помню. Меня разбудил Джон – он принес мне поднос с ужином. Джон был взвинчен. Он меня отчитал.

– За что?

– По его мнению, я пью чересчур много таблеток, – капризно, как маленькая девочка, сказала леди Бристоу. – Бедный Джон, я понимаю, он хочет как лучше, но ему не понять… он не может понять… в моей жизни было столько боли. В тот вечер он сидел со мной очень долго. Мы говорили о Чарли. Проговорили за полночь. И во время нашей беседы… – она понизила голос до шепота, – как раз в это самое время Лула выбросилась… выбросилась со своего балкона. Так что ранним утром на долю Джона выпало сообщить мне эту весть. С рассветом здесь уже была полиция. Он вошел ко мне в спальню и сказал… – Она сглотнула и, едва живая, покачала головой. – Потому-то у меня и произошло обострение заболевания, это точно. Человеческой боли есть предел.

Ее речь становилась все более невнятной. Страйк мог только гадать, сколько таблеток валиума она проглотила до его прихода: у нее слипались глаза.

– Иветта, вы разрешите мне воспользоваться ванной комнатой? – спросил он.

Она сонно кивнула.

Страйк поднялся со стула и с поразительной для человека его габаритов быстротой и бесшумностью скользнул в гардеробную.

Все стены занимали встроенные шкафы красного дерева. Открыв ближайшую дверцу, Страйк заглянул внутрь и увидел перегруженные вешалки с платьями и пальто, на полках – сумочки и шляпки. На него пахнуло ношеной обувью и несвежей тканью. Несмотря на явную дороговизну, содержимое шкафа оставляло впечатление старой благотворительной лавки. Страйк бесшумно открывал одну дверцу за другой и с четвертой попытки нашел новехонькие женские сумочки, все разных цветов, засунутые на верхнюю полку.

Он достал синюю, блестящую, определенно не бывшую в употреблении. На ней стоял логотип «GS», а подкладка пристегивалась на молнию. Быстро ощупав все углы, он вернул сумку в шкаф.

Дальше настал черед белой, со стилизованным африканским принтом на подкладке. В точности как описывала Сиара, отстегнутая подкладка превращалась в декоративный платок с зубчиками молнии по краям, оставляя неприкрытой белую кожаную внутренность сумки.

При беглом осмотре Страйк не обнаружил ничего особенного, но, приглядевшись внимательнее, заметил, что из-под обтянутого материей плотного донышка, позволяющего сохранить форму сумки, торчит бледно-голубая кромка. Приподняв дно, он увидел сложенный листок бледно-голубой бумаги, исписанный неровным почерком.

Страйк сунул внутрь скомканную подкладку, вытащил из внутреннего кармана пиджака прозрачный файл-вкладыш и положил туда голубой листок, расправив его, но не читая. Затем он продолжил открывать дверцы. За предпоследней обнаружился сейф с кодовым замком.

Достав из кармана второй файл, Страйк надел его на руку и стал нажимать кнопки, но, перебрав пару комбинаций, услышал тяжелую поступь. Он торопливо сдернул с руки файл, сунул его в карман, с величайшей осторожностью прикрыл дверцу и, вернувшись в спальню, застал там сиделку, склонившуюся над своей подопечной. Сиделка обернулась на его шаги.

– Дверью ошибся, – сказал Страйк. – Я думал, там туалет.

Он уединился в ванной комнате, заперся и, прежде чем спустить воду и открыть кран, чтобы не вызвать подозрений сиделки, прочел завещание Лулы Лэндри, нацарапанное на почтовой бумаге ее матери и засвидетельствованное Рошелью Онифад.

Когда он вернулся в комнату, Иветта Бристоу лежала с закрытыми глазами.

– Уснула, – мягко сказала сиделка. – Все время задремывает.

– Да, – только и сказал Страйк, у которого в ушах стучала кровь. – Передайте ей, пожалуйста, мои извинения за то, что не попрощался. Но мне пора.

Они вместе вышли в уютный коридор.

– Похоже, леди Бристоу в очень тяжелом состоянии, – отметил Страйк.

– И не говорите, – подхватила сиделка. – В любой момент может отойти. Она совсем плоха.

– Ох, я, кажется, забыл там свою… – неопределенно сказал Страйк и свернул в нежно-желтую комнату, где утром ожидал беседы. Там он повернулся спиной к дверям, загораживая приставной столик от глаз сиделки, и вернул на рычаг телефонную трубку. – Вот, нашел. – Он сунул руку в карман, будто опуская туда какой-то небольшой предмет. – Ну что ж, спасибо за кофе.

Уже держась за ручку входной двери, он спросил:

– Значит, у нее усилилась зависимость от валиума?

Доверчивая, ничего не подозревающая сиделка сочувственно улыбнулась:

– Верно, да только это уже не может ей повредить. Я вам вот что скажу, – добавила она, – докторам этим я собираюсь задать хорошую головомойку. Она к троим обращалась, и каждый ей годами рецепты выписывал – вы посмотрите этикетки на коробочках.

– Вопиющая халатность, – сказал Страйк. – Еще раз спасибо за кофе. Всего доброго.

В радостном возбуждении он припустил к выходу, уже держа в руке мобильный и не разбирая дороги. На повороте лестницы он взвыл от боли: протезированная нога оступилась и Страйк всей своей тяжестью грохнулся на ступени, покатился вниз и остановился только на площадке, раздираемый сокрушительной, обжигающей болью в суставе и культе, как будто ногу отсекли заново, как будто рана еще не зарубцевалась.

– Черт. Черт!

– Что с вами? – За перилами верхнего этажа возникло комично перевернутое лицо сиделки.

– Ничего… ничего! – прокричал он в ответ. – Оступился! Не беспокойтесь!.. Черт, черт, черт! – тихо стонал он, ухватившись за стойку перил и силясь подняться на ноги так, чтобы не опираться на протез.

Кое-как он доковылял до первого этажа и, цепляясь за ручку тяжелой входной двери, практически сполз по ступеням на тротуар.

Набегавшиеся дети в сине-голубой форме цепочкой тянулись к урокам и обеду. Страйк постоял, прислонившись к теплой кирпичной стене, обругал себя последними словами и попытался определить масштабы своего членовредительства. Боль была нестерпимой, рубцевая ткань, и без того чувствительная, похоже, лопнула и горела под гелевой прокладкой, не дававшей никакой защиты. О том, чтобы доковылять до метро, нечего было и думать.

Страйк опустился на ступеньку и вызвал такси, после чего сделал еще несколько звонков: сначала Робин, потом Уордлу и, наконец, в офис компании «Лэндри, Мей, Паттерсон».

Из-за угла вывернуло такси. Превозмогая нарастающую боль, Страйк поднялся со ступеньки, из последних сил запрыгал по тротуару и впервые в жизни отметил, что солидные, неизменно черные машины такси смахивают на маленькие катафалки.

Часть пятая

Felix qui potuit rerum cognoscere causas.

Счастливы те, кто вещей познать сумел основы. ^[26]

Вергилий. Георгики. Книга 2

– Мне казалось, – выговорил с расстановкой Эрик Уордл, разглядывая завещание в прозрачном файле, – ты захочешь вначале показать это своему клиенту.

– Ты прав, но моего клиента вызвали в город Рай, а тянуть больше нельзя. Я уже говорил, что намерен предотвратить следующие два убийства. Мы имеем дело с натуральным психом, Уордл.

От боли Страйк обливался потом. В окно бара «Перья» бил солнечный свет; Страйк подталкивал полицейского к решительным действиям, а сам думал, чем обернулось падение с лестницы в доме Иветты Бристоу: вывихом коленного сустава или переломом остатка берцовой кости. В такси, которое сейчас ожидало у тротуара, он, естественно, не захотел осматривать ногу. Счетчик методично сжирал полученный от Бристоу аванс, не обещавший дальнейших вливаний, поскольку до ареста – если, конечно, Уордл соизволит пошевелиться – оставались считаные часы.

– Я допускаю, это может оказаться мотивом…

– «Может»? – переспросил Страйк. – «Может»? Сумма в десять миллионов «может» оказаться мотивом? Обалдеть.

–…но для суда нужны доказательства, а их я пока не вижу.

– Тебе ясно сказано, где их взять! Хоть раз я облажался? Говорил же: было завещание – и вот оно, тут как тут. – Страйк постучал пальцем по прозрачному файлу. – Оформляй ордер!

Уордл потер щеку, наморщил свое красивое лицо, как будто у него разболелись зубы, и хмуро уставился на завещание.

– Господи прости, – не выдержал Страйк, – сколько раз тебе повторять? Тэнзи Бестиги сидела на балконе, она слышала, как Лэндри сказала: «Я уже это сделала…»

– Ты подставляешься, парень, – сказал Уордл. – Защита тебя в порошок сотрет за обман подозреваемого. Если Бестиги узнает, что никаких фотографий у тебя нет, он станет все отрицать.

– Да и фиг с ним. Зато мадам ничего отрицать не станет. Она созрела. Но если ты будешь поджимать хвост, Уордл, – у Страйка по спине стекал холодный пот, а в уцелевшей половине правой ноги огнем разгоралась боль, – и кто-нибудь из близких Лэндри будет найден мертвым, я тут же пойду к журналюгам. Пусть знают, как я преподнес тебе на блюдечке всю информацию и дал шанс прижать убийцу. А чтобы покрыть расходы, я продам права на свою историю – так и передай от меня Карверу. Держи. – Он подтолкнул к Уордлу клочок бумаги с написанными от руки комбинациями из шести цифр. – Попробуешь для начала вот эти. А теперь не тормози – получай ордер.

Страйк соскользнул с высокого стула. Он еле дошел от бара до такси. Чем больше он нагружал правую ногу, тем сильнее становилась боль.

Начиная с часу дня Робин звонила Страйку каждые десять минут, но он не брал трубку. Звонила она и в тот момент, когда он с огромным трудом, подтягиваясь на руках, начал карабкаться к себе в офис по железной лестнице. Услышав снизу его рингтон, Робин выскочила на площадку.

– Наконец-то! Я звоню, звоню, тут столько… Что такое, вам плохо?

– Я в полном порядке, – солгал он.

– Да вы же… Что стряслось?

Она бросилась ему навстречу. Страйк был бледен как мел, весь в испарине; Робин показалось, что его сейчас вырвет.

– Вы что, пьяны?

– Я не пьян, отвали! – рявкнул он. – Виноват, Робин. Мне больновато. Хочу присесть.

– Что случилось? Можно я…

– Я сам. Все нормально. Доберусь.

Он дотащился до верхней площадки и, тяжело припадая на одну ногу, рухнул всем своим весом на видавший виды диван, в недрах которого, как послышалось Робин, что-то опасно треснуло. Она подумала: надо новый покупать; а потом: это уже без меня.

– Что стряслось? – повторила она.

– Ступеньки пересчитал, – ответил Страйк, не отдышавшись и не находя сил снять пальто. – Как последний придурок.

– Какие ступеньки? Что с вами случилось?

Невзирая на дикую боль, он усмехнулся при виде ее испуга, смешанного с неподдельным волнением.

– Меня не спустили с лестницы, Робин. Оступился – вот и все.

– Понятно. У вас… у вас небольшая бледность. Переломов нет? Я могу вызвать такси… наверное, вам надо к врачу.

– Не надо. У нас таблеток обезболивающих не осталось?

Она принесла ему парацетамол и стакан воды. Он проглотил таблетку, вытянул ноги, содрогнулся и спросил:

– Ну, что у нас происходит? Грэм Хардейкр никаких картинок не присылал?

– Присылал. – Робин заспешила к монитору. – Сейчас.

Щелкнув мышкой, она открыла фото лейтенанта Джонаса Агьемена.

Они молча вглядывались в лицо молодого человека неоспоримо эффектной внешности, которую не портили даже большие оттопыренные уши, унаследованные им от отца. Красно-черная с золотом форма сидела на нем как влитая. Немного асимметричная улыбка, высокие скулы, квадратный подбородок, темная, как свежезаваренный чай, бронзового оттенка кожа. В нем было то же самое беззаботное обаяние, какое отличало и Лулу Лэндри, та же неуловимая особинка, приковывающая взгляд.

– Похож на нее, – приглушенно сказала Робин.

– Да, действительно. Еще что-нибудь интересное было?

Робин тут же собралась:

– Ой да, конечно… Полчаса назад звонил Джон Бристоу, сказал, что у него никак не получается с вами связаться. Три раза звонил Тони Лэндри.

– Этого следовало ожидать. И что он сказал?

– Он был совершенно… ну, в первый раз просто хотел с вами поговорить, а когда я ответила, что вас нет, сразу бросил трубку – я даже не успела дать ему номер вашего мобильного. Во второй раз потребовал, чтобы вы немедленно ему перезвонили, и тоже бросил трубку, даже не выяснив, вернулись вы или нет. А в третий раз он был… просто… вне себя от злобы. Разорался.

– Если он вас оскорблял… – грозно нахмурился Страйк.

– Да он, в принципе, не оскорблял. Вернее, меня не оскорблял… а все больше вас.

– Так что же конкретно он говорил?

– Нес какую-то околесицу, обзывал Джона Бристоу тупым ублюдком, потом стал кричать, что Элисон как сквозь землю провалилась и будто бы это как-то связано с вами, грозился засудить вас за клевету – я ничего не поняла.

– Элисон не вышла на работу?

– Похоже, так.

– А он не сказал куда… нет, конечно нет, откуда ему знать? – закончил Страйк, обращаясь скорее к самому себе, чем к Робин.

Он посмотрел на запястье. Видимо, при падении он повредил свои дешевые часы: они показывали одиннадцать сорок пять.

– Который час?

– Без десяти пять.

– Уже?

– Да. У вас есть какие-нибудь поручения? Я могу немного задержаться.

– Нет, идите-ка вы лучше домой.

Он сказал это таким тоном, что Робин, вместо того чтобы тут же взять пальто и сумочку, приросла к месту:

– Вы ждете развития событий?

Страйк возился со своей ногой, чуть ниже колена.

– Я ничего не жду. Просто вы в последние дни и так постоянно работаете сверхурочно. Готов поспорить, Мэтью обрадуется, если вы в кои-то веки придете с работы вовремя.

Поправить протез через штанину брюк не удавалось.

– Робин, прошу вас, уходите. – Страйк поднял голову.

Она заколебалась, но все же пошла за своим тренчем и сумкой.

– Спасибо, – сказал Страйк. – До завтра.

Она вышла. Страйк не стал закатывать брючину сразу, а сидел и ждал, пока Робин спустится по лестнице, но металлического лязга все не было. Стеклянная дверь открылась, и на пороге опять возникла Робин.

– У вас назначена встреча, – сказала она, держась за створку двери. – Я права?

– Возможно, – ответил Страйк, – только это не важно. – Он вымученно улыбнулся, видя ее тревогу и напряжение. – За меня не бойтесь. – Видя, что Робин не успокаивается, он добавил: – Представьте, я в армии немного боксом занимался.

У Робин вырвался короткий смешок:

– Знаю, вы рассказывали.

– Разве?

– И не один раз. В тот вечер, когда… ну, вы понимаете.

– А, ясно. И тем не менее. Это чистая правда.

– И все же: с кем у вас…

– Мэтью меня не похвалит, если я вам скажу. Ступайте домой, Робин. Завтра увидимся.

На этот раз она ушла, хоть и с неохотой. Страйк дождался, чтобы хлопнула дверь, ведущая на Денмарк-стрит, повторно закатал брючину, отстегнул протез и осмотрел распухшее колено и конец культи, воспаленный, в кровоподтеках. Он бы предпочел точно знать характер повреждений, но обращаться к специалисту сегодня не оставалось времени.

Он немного пожалел, что не отправил Робин купить ему чего-нибудь поесть. Неуклюже прыгая на одной ноге и придерживаясь по очереди за стол, за шкаф и за подлокотник дивана, он кое-как соорудил себе чашку чая. Сел на стул секретарши и стал пить обжигающую жидкость, заедая диетическим печеньем и не сводя глаз с фото Джонаса Агьемена. От боли в ноге парацетамол помогал мало.

Дожевав печенье, Страйк проверил мобильный. Множество пропущенных звонков от Робин и два – от Джона Бристоу.

Из трех человек, которые могли сегодня вечером нагрянуть к нему в офис, первым, по расчетам Страйка, должен был примчаться Джон Бристоу. Если Скотленд-Ярд хотел получить конкретные доказательства убийства, предоставить их (сам того не зная) мог только Бристоу. Если же его опередит Тони Лэндри или Элисон Крессуэлл, придется… тут Страйк позволил себе немного вздремнуть в пустом офисе, и последним выражением, которое всплыло у него в голове, было: «В ногах правды нет».

Ни в шесть часов, ни в половине седьмого с улицы никто не позвонил. Страйк смазал низ культи мазью и надел протез, скривившись от острой боли, затем, кряхтя, похромал к себе в кабинет, рухнул в кресло у стола и сдался: отстегнул крепления протеза и положил голову на руки, чтобы дать отдых глазам.

Шаги на железной лестнице. Страйк распрямился как пружина, не зная, сколько проспал – пять минут или пятьдесят. Кто-то стучался в стеклянную дверь.

– Входите, открыто! – крикнул он и проверил, закрывает ли штанина брюк отстегнутый протез.

К немалому облегчению Страйка, в офис вошел Джон Бристоу. Тот был взволнован и моргал за толстыми линзами очков.

– Приветствую, Джон. Заходите, располагайтесь.

Но Бристоу направился прямиком к нему, багровый от злости, как в первый день их знакомства, когда Страйк отказался взяться за его дело, и вцепился в спинку кресла.

– Тебе было сказано, – его худощавое лицо то бледнело, то вновь наливалось кровью, – тебе было ясно сказано не соваться к моей матери без меня! – Он тыкал пальцем в сторону Страйка.

– Я помню, Джон, но…

– Она подавлена сверх всякой меры. Не знаю, что ты ей наплел, но она позвонила мне и не смогла говорить: ее душили слезы и рыдания!

– Мне очень неприятно это слышать, но она ничуть не возражала, когда я задавал ей…

– Она в ужасающем состоянии! – прокричал Бристоу, обнажив торчащие вперед зубы. – Как ты посмел сунуться к ней без меня? Что ты себе позволяешь?!

– Джон, как я уже сказал после похорон Рошели, мы имеем дело с опасным преступником, который будет убивать и дальше, – ответил Страйк. – Положение стало критическим, и я хочу положить этому конец.

– Надо же, он хочет! А каково мне, по-твоему? – кричал Бристоу, срываясь на фальцет. – Ты соображаешь, сколько от тебя бед? Мама совершенно убита, а теперь еще и моя девушка исчезла в неизвестном направлении, и Тони считает, что виноват в этом ты один! Что ты сделал с Элисон? Куда она пропала?

– Понятия не имею. Вы не пробовали до нее дозвониться?

– Она не берет трубку. Что это за чертовщина? Я сбился с ног, возвращаюсь – а тут…

– Сбились с ног? – Страйк незаметно подвинул ногу, чтобы протез стоял вертикально.

Бристоу упал в кресло, тяжело дыша и жмурясь от яркого предзакатного солнца, бьющего в окно за спиной у Страйка.

– Кто-то, – в бешенстве процедил он, – позвонил сегодня утром моему секретарю, выдал себя за очень важного клиента из города Рай и попросил о срочной встрече. Я примчался туда – и что мне говорят: никакого звонка оттуда мне не поступало. Нельзя ли, – добавил он, загораживаясь ладонью от солнца, – опустить жалюзи? Глаза слепит.

Страйк дернул за шнур, и жалюзи с грохотом упали, погрузив кабинет в прохладный полосатый полумрак.

– Подозрительная история, – заметил Страйк. – Как будто кому-то понадобилось выманить вас из города.

Бристоу не отвечал. Тяжело дыша, он уставился на Страйка.

– С меня хватит! – резко бросил он. – Я прекращаю это расследование. Аванс можешь оставить себе. Я должен думать о маме.

Страйк незаметно достал из кармана мобильный и, нажав пару кнопок, положил на колено.

– Даже не поинтересуетесь, что я сегодня нашел в платяном шкафу вашей матушки?

– Ты посмел… ты посмел рыться у нее в шкафу?!

– Да, решил заглянуть в новенькие сумочки, которые Лула перед смертью получила в подарок.

У Бристоу отнялся язык.

– Ты… ты…

– У этих сумочек отстегивается подкладка. Оригинальная идея, правда? Под подкладкой белой сумочки было спрятано завещание, написанное рукой Лулы на почтовой бумаге вашей матушки и засвидетельствованное Рошелью Онифад. Я тут же передал его в полицию.

У Бристоу отвисла челюсть. На несколько секунд он потерял дар речи, но в конце концов выдавил:

– И что… что в нем было сказано?

– Что все свое имущество она завещает брату, лейтенанту инженерных войск Джонасу Агьемену.

– Кому? Какому еще Джонасу?

– Если интересно – выйдите в приемную и посмотрите на монитор. На экране его фото.

Бристоу встал и как лунатик побрел в соседнее помещение. Страйк увидел, как засветился экран, когда Бристоу пошевелил мышкой. Красивое, ироничное лицо Агьемена выплыло из темноты.

– Боже правый! – вырвалось у Бристоу.

Он вернулся в кабинет, сел на прежнее место и с раскрытым ртом воззрился на детектива:

– Я… я не могу поверить.

– Это тот самый парень, который заснят камерой видеонаблюдения, – сказал Страйк. – Он бежит прочь от места преступления в ночь смерти Лулы. Во время отпуска он останавливался у своей овдовевшей матери. Потому он и мчался по Теобальдс-роуд. Он бежал к себе домой.

Бристоу охнул.

– Мне все говорили, что я заблуждаюсь! – почти выкрикнул он. – Где же я заблуждаюсь, черт побери?

– Нет, Джон, ты не заблуждаешься, – сказал Страйк. – Ты просто псих.

За окнами раздавались звуки Лондона, живого во всякое время суток, грохочущего и рычащего наполовину как человек, наполовину как машина. Но в конторе единственным звуком было прерывистое дыхание Бристоу.

– Прошу прощения? – с издевательской учтивостью произнес он. – Как вы изволили обо мне отозваться?

Страйк усмехнулся:

– Я сказал, что ты просто псих. Убил свою сестру, вышел сухим из воды, а потом нанял меня расследовать ее смерть.

– Ты… ты сам не понимаешь, что говоришь.

– Ну почему же, прекрасно понимаю. Мне с самого начала было ясно, что смерть Лулы выгодна в первую очередь тебе, Джон. Десять миллионов фунтов стерлингов, когда твоя мать отдаст Богу душу. Это ведь не баран начихал, а? Тем более для тебя, который живет на одну зарплату, сколько бы ты ни кичился своим доверительным фондом. Акции «Альбриса» сегодня гроша ломаного не стоят, правильно я понимаю?

Еще несколько мгновений Бристоу не сводил с него глаз, а затем, немного расправив плечи, покосился на задвинутую в угол раскладушку.

– От кого я это слышу? От бомжа, который ночует в конторе? – Голос Бристоу звучал спокойно и ядовито, но дыхание участилось до предела.

– Я знаю, что ты намного богаче меня, Джон, – сказал Страйк. – Но, как ты справедливо заметил, это ни о чем не говорит. А по поводу своей скромной персоны замечу, что пока еще не унизился до того, чтобы расхищать средства клиентов. Сколько же денег Конуэя Оутса ты успел прикарманить, пока Тони тебя не раскусил?

– Ах вот оно что, я еще и растратчик?! – притворно хохотнул Бристоу.

– Да, типа того, – подтвердил Страйк. – Впрочем, мне это по боку. Какая мне разница, по какой причине ты убил Лулу: потому, что надеялся возместить разворованные деньги, или потому, что хотел прибрать к рукам ее миллионы, или потому, что терпеть ее не мог. Пусть это присяжные выясняют. Им подавай мотив.

У Бристоу, как и прежде, задергалось колено.

– Нет, это ты спятил, а не я. – Он еще раз натужно хохотнул. – Откопал завещание, по которому она все оставила не мне, а этому субъекту. – Бристоу ткнул пальцем в сторону приемной, где только что увидел фото Джонаса. – Талдычишь, что его же зафиксировала камера, когда он удирал с места преступления через десять минут после убийства. А убийцей выставляешь меня. Меня!

– Джон, до того как обратиться ко мне, ты уже знал, что на видео изображен Джонас. Тебя просветила Рошель. Она была в «Вашти», когда Лула звонила Джонасу и умоляла о ночной встрече; она же засвидетельствовала завещание, по которому единственным наследником становился Джонас. Рошель вышла на тебя, рассказала обо всем, что знала, и начала тебя шантажировать. Хотела срубить деньжат на квартиру и дорогие шмотки, а взамен обещала помалкивать о том, что наследник Лулы – вовсе не ты. Она не доперла, что ты убийца. Считала, что это Джонас вышвырнул Лулу из окна. Но ее разозлило, что сама она в завещании не упомянута, а также то, что в последний день своей жизни Лула бросила ее одну выбираться из этого бутика. Ей было все равно, что убийца останется безнаказанным, – лишь бы огрести денег.

– Полная чушь! Ты не в своем уме.

– Ты чинил мне всяческие препятствия, чтобы я не нашел Рошель, – продолжал Страйк, как будто не слышал. – Притворялся, что не знаешь ни ее имени, ни адреса, всячески показывал, что для расследования она совершенно не нужна, а чтобы я не узнал, как она выглядит, ты стер фотографии из ноутбука Лулы. Рошель могла прямо указать мне на парня, которого ты хотел подставить, но в то же время знала, что завещание лишило тебя надежды на наследство, тогда как твоей первейшей задачей было создать видимость, будто никакого завещания нет в природе, а самому тем временем постараться его отыскать и уничтожить. И смех и грех: оно всю дорогу лежало у твоей матушки в шкафу. Допустим, Джон, ты бы его уничтожил. А дальше что? По твоим сведениям, Джонас знал, что является наследником Лулы. А кроме того, был еще один человек, знавший о завещании, хотя ты об этом не догадывался. Это Брайони Рэдфорд, визажистка.

Дата добавления: 2015-10-28