Острова гилберта

Глава первая

БУТАРИТАРИ

В Гонолулу мы распрощались с «Каско» и капитаном Отисом, очередная наша авантюра проходила в иных условиях. Я, моя супруга, мистер Осборн и мой слуга-китаец А Фу отправились в путешествие на маленькой торговой шхуне «Экватор» с капитаном Деннисом Рейдом; в один из ясных июньских дней 1889 года, украшенные по гавайскому обычаю прощальными венками, мы вышли из порта, и попутный ветер понес нас к Микронезии.

В Южных морях на всем их протяжении судов не видно, особенно в той части, куда мы плыли теперь. Почты на этих островах нет; связь осуществляется по воле случая; приплыть вы можете не туда, куда собирались. К примеру, я надеялся достичь Каролинских островов и вернуться в цивилизованный мир через Манилу и китайские порты, а нам суждено было вновь оказаться на Самоа и освежить в памяти виды тех гор. С тех пор как закатные лучи исчезли с вершин Оаху, мы полгода не видели хотя бы холмика высотой с обычный коттедж. Плавание наше проходило спокойно, по тихому морю, жили мы на плоском коралле, питались соленьями и консервами; я научился для разнообразия радоваться акульему мясу и мечтал о шотландском виски, луке, ирландском картофеле и бифштексе.

Основные места нашего пребывания, острова Бутаритари и Апемама, лежат вблизи экватора, последний меньше чем в тридцати милях. Оба обладают превосходным океанским климатом, днем на них слепящее солнце и бодрящий ветер, ночью небо усеяно звездами. Оба чуть побольше Факаравы, достигают примерно (в самых широких местах) четверть мили от берега до берега. На обоих хорошо растет грубая разновидность таро, возделывание его представляет собой основное занятие туземцев; являющиеся его следствием курганы и канавы представляют собой миниатюрный ландшафт и радуют взор. Во всем остальном им присущи обычные черты атолла, низкий горизонт, большая лагуна, напоминающая осоку, кромка пальмовых вершин, однообразие и крохотность земли, громадные размеры и влияние неба и моря. Жизнь на таком острове во многом напоминает жизнь на борту судна. Атолл, подобно судну, вскоре воспринимается как данность; и островитяне, подобно судовой команде, вскоре становятся центром внимания. Острова эти густо заселены, независимы, представляют собой маленькие королевства, недавно цивилизованные, редко посещаемые. В последнее десятилетие постепенно произошло много изменений: женщины больше не ходят до брака раздетыми; вдова больше не спит ночью и не ходит по улицам днем с черепом покойного мужа; здесь в ходу огнестрельное оружие, а копья и мечи из акульих зубов продаются как раритеты. Десять лет назад все эти вещи и обычаи были повсеместны, пройдет еще десять лет, и старое общество полностью исчезнет. Мы прибыли в удачное время, чтобы увидеть его атрибуты еще существующими и (на Апемаме) слегка обветшавшими.

Густо населенные и независимые людские муравейники, управляемые с грубым великолепием, – таким было первое и до сих пор сохранившееся впечатление от этих крохотных земель. Стоя у лагуны напротив городка Бутаритари, мы видели полосу низкого берега, заполненную коричневыми крышами домов; крыши дворца и летней королевской резиденции (из гофрированного железа) ярко блестели неподалеку от конца города; королевский флаг трепетал на высоком флагштоке; тюрьма на искусственном острове перед дворцом играла роль мартелло. Даже на первый взгляд издали это место производило впечатление того, чем являлось на самом деле, а именно, деревни.

Лагуна мелководна. Во время отлива мы с четверть мили шли по теплым отмелям и наконец вышли на берег в душное пекло под лучами солнца. На подветренной стороне экваториального острова после полудня поистине невозможно дышать; на океанском пляже по-прежнему будет дуть бриз, шумный и прохладный; в лагуне он тоже будет подгонять каноэ; однако полоса кустов полностью преграждает ему путь на берег, и город окутывают сон, тишина и тучи москитов.

Таким образом, можно сказать, что мы захватили Бутаритари врасплох. Несколько жителей его были на улице у северного конца города, где мы причалили. Продвигаясь вперед, мы очень скоро перестали кого-то встречать и, казалось, исследовали город мертвых. Только лишь между опорами открытых домов мы видели горожан, растянувшихся в сиесте, то семью, укрывшуюся противомоскитной сеткой, то одинокого соню, лежавшего на настиле, будто труп на носилках.

Дома были всевозможной величины, или казавшиеся игрушечными, или не уступавшие размерам церкви. В одних мог уместиться батальон, в других едва могла укрыться пара любовников. Такое несоответствие масштабов мы встречаем лишь в детской комнате, где все игрушки перемешаны. Многие дома представляли собой открытые навесы, некоторые принимали вид крытых платформ, у иных были стены с маленькими окошками. Несколько домов высилось на сваях в лагуне, остальные беспорядочно стояли на лугу, по которому песчаной полосой тянулась дорога, или вдоль дамб у воды, словно мелководные доки. Все до единого были пальмовыми, построенными из пальмовой древесины и пальмовых листьев; в них не было ни единого гвоздя, при постройке не раздавался стук молотков, и развалиться им не давали только веревки из пальмовых волокон.

В центральной части главной улицы стоит, словно остров, церковь. Высокое темное здание с рядами окон, густое переплетение стропил и обрешетки поддерживает крышу, и из двух дверей с обеих сторон видна перспектива улицы. Пропорции здания в таком окружении кажутся величественными, и мы шли по нему с чувством, подобающим прихожанам. Посередине на шатком помосте стоят два кресла, предназначенные для короля и королевы, когда им захочется помолиться; над их головами косо висит на полоске красной ткани обруч, видимо, от бочки, украшенный длинными узкими белыми и красными лентами.

Это была первая увиденная нами демонстрация королевского величия, и вскоре мы стояли перед его резиденцией и центром. Дворец выстроен из привозного леса по европейскому проекту: крыша из гофрированного железа, двор обнесен стенами, ворота увенчаны чем-то вроде покойницкой при церковном кладбище. Просторным назвать дворец нельзя; у рабочих в Соединенных Штатах иногда более поместительные жилища, но когда нам представилась возможность увидеть дворец изнутри, мы обнаружили, что он разукрашен (против всех островных ожиданий) цветными рекламами и вырезками из иллюстрированных журналов. Перед воротами выставлены напоказ некоторые королевские сокровища: большой колокол, две пушки и один снаряд. Звонить в колокол нельзя, стрелять из пушек тоже – это редкости, свидетельства богатства, часть демонстрации королевского величия, и поставлены они, чтобы ими любовались, как статуями на площади. Прямой канал подходит почти к дверям дворца, стенки набережной превосходно выстроены из коралла; напротив входа в канал над поверхностью лагуны возвышается похожий на мартело тюремный островок, кажущийся произведением ландшафтного искусства. Вассальные вожди с данью, соседи-монархи могут подплывать ко дворцу, с удивлением видеть эти обширные государственные сооружения и приходить в благоговейный страх от безмолвных пушечных жерл. Невозможно, увидев этот дворец, не предположить, что он создан для показной пышности. Однако этот тщательно подготовленный театр тогда пустовал, королевский дом был покинут, окна его и двери были распахнуты, весь квартал был окутан тишиной. На противоположном берегу канала на платформе под навесом у всех на виду спал престарелый джентльмен, это был единственный замеченный нами житель, а дальше в лагуне каноэ с полосатым треугольным парусом было единственным движущимся предметом.

Канал образуется на юге молом или дамбой с парапетом. В дальнем конце набережная за ним расширяется в длинный, вдающийся в лагуну полуостровов, летнюю резиденцию короля. Посередине полуострова стоит открытый дом или долговременный шатер, называемый здесь маниапа или, как теперь произносят это слово, маниап площадью по меньшей мере сорок на шестьдесят футов. Железная крыша его высокая, но с очень низким свесом, так что женщине, дабы войти, необходимо пригнуться, снаружи она поддерживает навес из коралловой крошки, разделенный на проходы колоннами; стоит дом достаточно далеко от берега, чтобы находиться на ветерке, разгоняющем москитов; из-под низких свесов крыши видно, как на поверхности лагуны сверкает солнце и плещут волны.

Мы уже довольно долго не видели никого, кроме спящих, а когда пошли по дамбе и наконец вошли в этот блестящий сарай, то с удивлением обнаружили там общество бодрствующих людей, человек около двадцати, двор и гвардию Бутаритари. Придворные дамы раскладывали матрацы; гвардейцы зевали и потягивались. На камне лежало с полдюжины винтовок, к столбу была приставлена абордажная сабля – арсенал этих мушкетеров. Стоявший в дальнем конце маленький закрытый деревянный домик с парчовыми занавесками оказался при близком рассмотрении туалетом на европейский манер. Перед ним на нескольких матрацах сидел в ленивой позе король Тебуреимоа; позади него на панелях домика две скрещенные винтовки представляли собой символ власти. Одет он был в пижаму, совершенно не шедшую ему при его грузности; нос его был хищно изогнут, тело заплыло жиром, глаза были боязливыми, тупыми; он казался охваченным сонливостью и вместе с тем настороженным дурным предчувствием: так, наверно, выглядел какой-нибудь раджа, одурманенный опиумом и прислушивающийся к движению голландской армии. Со временем мы познакомились получше, но впечатление это у меня сохранилось; он всегда казался сонным и однако прислушивающимся, готовым вскочить; и то ли от угрызений совести, то ли от страха Тебуреимоа наверняка ищет спасения в чрезмерном употреблении наркотиков.

Раджа не выказал ни малейшего интереса к нашему появлению. Но королева, сидевшая рядом с ним в широком красном платье, оказалась более впечатлительной; и там присутствовал переводчик, столь усердный, что его многословие стало в конце концов причиной нашего ухода. Он приветствовал нас, едва мы появились: «Это достопочтенный король, и я его переводчик», – сказал он, в словах его было больше высокомерия, чем правды. Придворной должности он не занимал, казался очень плохо знающим островной язык и появился там, как и мы, с визитом вежливости. Фамилия его была Уильямс: это был американский негр, беглый судовой кок, бармен в местной таверне «Земля, где мы живем». Я ни разу не встречал человека, столь словоохотливого и лживого; ни мрачность монарха, ни мои попытки держаться холодно не могли его нисколько смутить; и когда мы уходили, негр все не умолкал.

Город до сих пор еще был погружен в сон или едва начинал ворочаться и потягиваться, был все еще охвачен жарой и безмолвием. Тем более ярким было впечатление, произведенное на нас дворцом, микронезийским Саулом, бодрствующим среди своих воинов, и его немузыкальным Давидом, тараторящим в часы сна.

Глава вторая

Дата добавления: 2015-10-28