Человек, которого любили деревья 2 страница

— Вы имеете в виду этого социалиста? — спросила дама.

Ее тон явственно выражал отношение к социалисту как к преступнику. Она почти прошипела свой вопрос.

— Да, поэта, — тактично отозвался художник, — друга Стивенсона, помните, того самого, который писал очаровательные стихи для детей.

Он негромко процитировал строки, которые имел в виду. Они точно отражали время, место и обстановку, вместе взятые. Слова поплыли через лужайку к иссиня-черной стене леса, огибавшего маленький садик огромной дугой, словно море. Волна эха, подобно прибою, сопровождала голос, и ветер стих, будто принужденный послушать:

Не кричащему Дню,

К которому с пытливыми вопросами обращается он

Сильным неистовым голосом,

Откроются эти кроткие создания в своем объеме и множестве,

Деревья — небесные стражи… —

Показав огромные, невыразимые сущности,

Но на языке

Древней жрицы Ночи,

Ночи многих тайн, смысл коих —

Преображение, тайный культ, страх —

Они сами смогут понять себя в полной мере,

Дрожа и меняясь:

В каждой неотесанной, особенной душе

Высится и таится

Их сущность, а телесные воплощения

Касаются друг друга с неподобающей многозначительностью,

Закутываясь во тьму, как в ритуальные одеяния

Некого тайного, опасного союза,

Они замышляют — они угрожают — они ужасают.

Голос миссис Биттаси внезапно нарушил наступившую вслед за этим тишину:

— Мне понравилась строчка о небесных стражах, — пробормотала она.

В ее тоне не слышалось резкости, он был тихий, успокаивающий. Истина, выраженная так музыкально, приглушила ее пронзительные протесты, хотя и не преуменьшила тревогу. Муж ничего не сказал, она заметила, что его сигара потухла.

— Особенно старые деревья, — продолжал художник, говоря будто сам с собой, — имеют ярко выраженную индивидуальность. Их можно обидеть, ранить, угодить им; когда стоите под их сенью, вы чувствуете, открываются ли они вам или отступают подальше.

Он резко повернулся к хозяину дома.

— Слышали о том странном эссе Прентиса Малфорда[21], если не ошибаюсь, «Бог в деревьях»? Оно, может, слегка экстравагантное, но сколько в нем тончайшей правдивой красоты! Не читали? — спросил он.

Но ответила миссис Биттаси; муж хранил странное глубокое молчание.

— Никогда! — холодно брызнула она из-под желтой шали. Даже ребенок уловил бы недосказанное.

— Ах, — мягко сказал Сандерсон, — но в деревьях есть Бог. Бог в очень тонком аспекте, но еще мне известно, что порой деревья также выражают то, что не является Богом — нечто темное и ужасное. Вы когда-нибудь замечали, с какой ясностью деревья показывают, чего они хотят, — по крайней мере, выбирают себе товарищей? Как, например, буки никого не подпускают к себе слишком близко — ни птиц, ни белок, никакого подроста? Тишина в буковой роще зачастую просто пугает! А вот соснам нравится, чтобы к их ногам припадали кустики черники или молодые дубки — все деревья совершают ясный, свободный выбор и придерживаются его. Некоторые деревья, как ни странно, явно склонны предпочитать человека.

Пожилая дама выпрямилась, потому что это было выше ее сил, ткань платья протестующе встопорщилась. Жесткий шелк даже потрескивал, пытаясь оттолкнуть неприемлемые слова.

— Мы знаем, — ответила она, — что Бог ходил в раю во время прохлады дня; и скрылся Адам и жена его от лица Господа Бога между деревьями рая[22], — сглотнув, женщина не смогла скрыть усилие, которого стоили эти слова, — но нигде не говорится, что Он спрятался среди деревьев или возле них. Мы должны помнить, что деревья — всего лишь крупные растения.

— Все это так, — последовал мягкий ответ, — но во всем, что растет, есть жизнь, то есть во всем можно обнаружить таинственное прошлое. Рискну утверждать: та загадка, что прячется в наших собственных душах, скрывается и в глупой, безмолвной картофелине.

Это замечание не содержало ни малейшего намека на шутку. Оно не было забавным. Никто не засмеялся. Напротив, слова слишком буквально выразили то чувство, что витало в воздухе на протяжении всей беседы. И возникшее ощущение близости целого царства растений каждый воспринял по-своему — с эстетическим наслаждением, с удивлением, с тревогой. Более того, с ним установилась некая связь. Откровенность таких речей была неразумна — великий Лес подслушивал у самых дверей. И пока они говорили, лес придвинулся еще ближе.

А миссис Биттаси, мучительно желая прервать ужасные речи, неожиданно вмешалась с прозаическим предложением. Ей не нравилось длительное молчание мужа, его спокойствие. Он был так равнодушен — так изменился.

— Дэвид, — повысила она голос, — по-моему, становится сыро, чувствуешь? Холодает. Ты же знаешь, как внезапно проявляется лихорадка, хорошо бы заранее принять настойку. Пойду, принесу ее, дорогой. Так будет лучше.

И прежде чем он смог возразить, София вышла из комнаты за гомеопатическим снадобьем, которому доверяла и которое муж, к ее удовольствию, глотал стаканами неделю за неделей.

Но как только за ней закрылась дверь, Сандерсон вновь заговорил, но уже совсем другим тоном. Мистер Биттаси выпрямился в кресле. Двое мужчин явно подводили итог разговору — тому, настоящему, — прерванному, когда они сидели под кедром, отбросив всякое притворство.

— Деревья любят вас, это очевидно, — с убеждением проговорил он. — Ваше служение им в Индии на протяжении стольких лет позволило им узнать вас ближе.

— Узнать меня?

— Именно, — он помедлил секунду, потом добавил: — Позволило осознать ваше присутствие; осознать энергию извне, которая намеренно ищет их благосклонности, разве вы не видите?

— Господи, Сандерсон!..

Дэвид Биттаси почувствовал, что в незамысловатом разговоре наконец проявились подлинные ощущения, которые он ранее никогда не осмеливался облечь в слова.

— Они как бы входят со мной в контакт? — отважился он сказать, прикрываясь смехом.

— Совершенно верно, — последовал быстрый, выразительный ответ. — Руководствуясь инстинктивным чутьем, они ищут связь с тем, что может принести пользу их существованию, что поддерживает в них лучшее выражение — их жизнь.

— Боже мой! — услышал Дэвид себя со стороны. — Вы облекли мои собственные мысли в слова. Знаете, я чувствую нечто подобное уже многие годы. Как будто, — он оглянулся убедиться, что жены нет в комнате, — как будто деревьям что-то от меня нужно!

— «Слиться» — пожалуй, самое подходящее слово, — медленно произнес Сандерсон. — Они притягивают вас к себе. Понимаете, добрые силы всегда ищут пути к объединению; зло пытается разъединить; вот почему Добро в конце концов должно победить — повсеместно. Собравшись воедино, оно возобладает. Зло склонно к разъединению, разложению, смерти. Крепкая дружба деревьев, их инстинкт держаться вместе — символ жизни. Деревья хороши в массе; поодиночке они, в общем-то, опасны. Взгляните на араукарию или, еще лучше, на остролист. Посмотрите на него, понаблюдайте за ним, постарайтесь понять. Приходилось ли вам когда-нибудь видеть с большей ясностью воплощенный злой умысел? Они злонамеренны. И все-таки тоже прекрасны! Дурному часто присуща странная, неправильная красота…

— Значит, этот кедр…

— Не злой, нет; но чужой. Кедры растут в лесах группами. Беднягу случайно занесло сюда, вот и все.

Они углублялись в эту тему все больше. Сандерсон, ограниченный временем, говорил быстро, выражая мысли очень сжато. Биттаси еле улавливал смысл фраз. Разум путался в собственных, едва определенных, почти беспорядочных мыслях, пока новая реплика художника не заставила его собраться.

— Кедр все равно будет защищать вас, поскольку вы одушевляете его своей любовью. Другие не смогут перейти этот рубеж.

— Защищать меня?! — воскликнул он. — Защищать от их любви?

Сандерсон рассмеялся.

— Мы немного запутались, — сказал он. — Говорим одно, имея в виду другое. Я хотел сказать, понимаете, их любовь к вам, их узнавание вашей личности и присутствия пробуждает мысль склонить вас на свою сторону, переманить в свой мир. В свой стан.

Вихрь мыслей, вызванных словами художника, сбивал с толку. Они носились по сложному лабиринту, чьи стены разом пришли в движение. Причем так быстро, что едва ли половине из них удавалось находить объяснение. Биттаси пытался уследить то за одной, то за другой, но вслед за ними проносилась следующая, перехватывая его внимание, не давая разобраться.

— Но ведь Индия, — произнес он, понизив голос, — так далеко отсюда, от этих английских рощ. И деревья здесь тоже совершенно другие.

Шуршание юбок предупредило их о возвращении миссис Биттаси. Последние слова он добавил на случай, если жена потребует объяснений.

— Деревья всего мира пребывают в общности, — последовал быстрый, странный ответ. — Они всегда обо всем знают.

— Знают?! Значит, вы полагаете…

— Ветры, эти великие быстролетные курьеры! Они издревле наделены правом перемещения по всему миру. Восточный ветер, например, переносится с места на место, доставляя сообщения и мысли от стана к стану, от страны к стране, подобно птицам… ветер с востока…

И тут торжественно вошла миссис Биттаси с высоким стаканом в руке.

— Вот, Дэвид, — сказала она, — это предотвратит приступ. Только ложечку, дорогой. О нет! Не все! — воскликнула она, потому что муж, как обычно, разом проглотил половину стакана. — И еще одну перед сном, и столько же утром, сразу, как проснешься.

София обернулась к гостю, который поставил стакан на стол подле себя. Она слышала обрывок разговора о восточном ветре. И насторожилась, неверно его истолковав. Частной беседе пришел конец.

— Единственное, что выводит моего мужа из душевного равновесия — восточный ветер, — проговорила она. — Рада слышать, мистер Сандерсон, что вы считаете так же.

III

Наступило глубокое молчание, только ухнул филин в лесу. Большая ночная бабочка мягко стукнулась в окно. Миссис Биттаси вздрогнула, но никто не заговорил. Звезды над верхушками деревьев едва виднелись. Издалека донесся лай собаки.

Биттаси вновь раскурил сигару и нарушил недолгое молчание, в которое все погрузились.

— Отрадно сознавать, — произнес он, выбрасывая спичку в окно, — что жизнь окружает нас повсюду, и нет четкой разделительной полосы между тем, что мы называем органическим и неорганическим.

— Да, вселенная — это одно целое, — ответил Сандерсон. — Мы ломаем головы над тем, как заполнить недостающие звенья на лестнице эволюции, но на самом деле, я полагаю, их нет.

Миссис Биттаси заерзала, предчувствуя недоброе, но все же промолчала. Ее пугали научные речи, которые она не понимала. В многоумных словах прячется Вельзевул.

— Особенно в деревьях и растениях, там дремлет совершенная жизнь, бессознательность которой еще никто не доказал.

— Но и сознательность тоже, мистер Сандерсон, — аккуратно вставила она. — Только человек создан по Его образу, а не всякие кустарники…

Муж прервал ее, не дожидаясь конца фразы.

— Нет нужды повторять, — учтиво объяснил он, — что деревья живые в таком же смысле, как и мы. В то же время, — кивнул Биттаси жене, — не вижу никакой крамолы в утверждении, что все созданное вмещает в себя частичку Творца. Прекрасно сознавать, что Он не сотворил ничего мертвого. Мы же все-таки не пантеисты! — успокаивающе добавил он.

— О, надеюсь, что нет! — это слово встревожило ее. Хуже, чем Папа Римский.

В голове черной пантерой бесшумно проскользнула мысль об опасности.

— Мне нравится думать, что даже в увядании есть жизнь, — пробормотал художник. — В гнилой древесине взращиваются ростки новой жизни, в падении увядшего листа, в разложении и распаде всего и вся я вижу силу и движение. Или внешне неподвижный камень: он исполнен жара и тяги земной. Что заставляет его частицы держаться вместе? Мы понимаем это не лучше, чем причину силы тяготения или то, от чего стрелка компаса всегда поворачивается на север. И то и другое — вариации жизни…

— Вы полагаете, что у компаса есть душа, мистер Сандерсон? — воскликнула дама, и возмущенное шуршание шелковых оборок на платье яснее, чем тон, выразило ее чувства.

Художник в темноте улыбнулся про себя, Биттаси же поспешил ответить за него:

— Наш друг всего лишь предполагает, что эти тайные силы, — тихо произнес он, — возможно, обязаны некой форме жизни, непостижимой для нас. Почему вода течет только вниз, а деревья растут вверх, к солнцу? Отчего миры вращаются вокруг своей оси? Почему огонь изменяет форму всего, к чему прикасается, но не разрушает? Утверждение, что таковы законы природы, ничего не объясняет. Мистер Сандерсон только предполагает — как поэт, дорогая, — что это проявление жизни, но на стадии, отличной от нашей.

— «Дыхание жизни, — читаем мы, — вдунул Бог в лице человека»[23]. А вещи не дышат, — с торжеством возразила она.

Тогда слово взял Сандерсон. Но он, скорее, говорил для себя или хозяина дома, а не полемизировал с рассерженной дамой.

— Но растения тоже дышат, вы же знаете, — начал он. — Они дышат, питаются, переваривают пищу, движутся, адаптируются к окружающей среде, как поступают люди и животные. И нервная система у них есть… по крайней мере, сложная система клеток, обладающих некоторыми свойствами нервных. Есть и память, наверное. И конечно же, они реагируют определенным образом в ответ на воздействие. Возможно, это физиологическая реакция, но никто еще не доказал, что тут нет психологической составляющей…

Художник, по всей видимости, не заметил, как ахнула хозяйка, закутанная в желтую шаль. Биттаси откашлялся, бросил потухшую сигару на лужайку и сел поудобнее, скрестив ноги.

— А среди деревьев, — продолжал гость, указывая на заросли, — например, за великим лесом, может прятаться прекрасное Существо, которое проявляется во множестве древесных созданий — огромное коллективное живое, так же скрупулезно и тонко организованное, как наш организм. При определенных условиях оно могло бы слиться с нами, тогда можно было бы постичь его, став им по крайней мере на некоторое время. Оно могло бы даже поглотить жизненные силы человека в колоссальном водовороте собственной могучей, дремлющей жизни. Сила притяжения леса, воздействующая на человека, может быть потрясающей и совершенно неодолимой.

Миссис Биттаси решительно сжала губы. Шаль, и особенно шуршащее платье, источали протест, который до боли жег ее изнутри. Она была слишком измучена, чтобы благоговейно внимать говорящему, но в то же время пребывала в таком замешательстве от нагромождения слов, половину из которых не понимала, что была не в силах подыскать немедленные возражения. Какой бы смысл ни крылся в репликах, какая бы коварная опасность ни таилась во фразах, они вплетались в изысканную речь, которая вместе с мерцающей темнотой незаметно опутывала всех троих, сидящих у открытого окна. Ароматы влажной травы, цветов, деревьев, земли добавляли своих нитей в эту сеть.

— Настроение, — продолжал он, — которое пробуждают у нас разные люди, основано на их скрытом восприятии нашей личности. Многое дремлет в глубине нас. Например, вы один в комнате, к вам входит другой человек: вы оба сразу меняетесь. Появление постороннего, даже без слов, вызывает изменение настроения. Разве не может настроение природы задевать и волновать нас по той же причине? Море, горы, пустыня, пробуждают страсть, радость, ужас в избранных, — Сандерсон перевел взгляд, как заметила миссис Биттаси, на хозяина дома и многозначительно посмотрел на него, — изумительные, пылкие эмоции, которые трудно передать словами. Откуда возникают эти силы? Не могут же они появиться из… неживого! Разве влияние леса, его странное владычество над определенными умами не выдает в нем жизнь? Она вне всяких объяснений, это таинственная эманация, исходящая от больших лесов. Некоторые люди даже сознательно вбирают ее в себя. Авторитет сонма деревьев, — он торжественно повысил голос при этих словах, — непререкаем. Один из нас, мне кажется, чувствует это особенно ясно.

Художник прекратил говорить, и в воздухе повисло напряженное молчание. Мистер Биттаси не предполагал, что разговор зайдет так далеко. Он не хотел видеть жену несчастной или испуганной и понимал с особенной остротой, что ее волнение достигло предела. Что-то подсказывало Дэвиду, что она на грани срыва.

Он попытался разбавить неприятные чувства, обобщив разговор:

— Господь владеет морем, оно — Его творение, — произнес он расплывчато, надеясь, что Сандерсон поймет намек, — и деревья тоже…

— Да, конечно, все огромное царство растений, — подхватил художник, — все служит человеку для пищи, укрытия и удовлетворения еще тысячи потребностей повседневной жизни. Разве не поразительно, что они, покрывающие огромные площади земного шара, со своей совершенной организацией, пусть и неподвижные, всегда, когда мы захотим, готовы отдать себя в жертву нам, и никогда им не представится возможность сбежать? Но пленить их все же не так легко. Один избегает собирать цветы, другой боится рубить деревья. И любопытно, что большинство лесных сказок и легенд темны, таинственны и зловещи. А лесные существа редко бывают веселыми и безобидными. Жизнь леса пугает. И до сих пор существует поклонение деревьям. Дровосеки — те, кто отнимает у деревьев жизнь, — люди, которым есть, отчего страшиться за свою жизнь…

Он внезапно осекся. Биттаси почуял что-то еще, прежде чем оборвалась речь. А жена, он знал, чувствовала гораздо сильнее. Средь тяжкого молчания, наступившего вслед за последними словами, которые заставили миссис Биттаси резко вскочить с кресла, все обратили внимание, как нечто движется по лужайке. Оно подходило бесшумно. Это было что-то большое, невероятно огромное вширь. И вверх тоже, затмив на мгновение небо, светившееся над зарослями тусклым золотом заката. Женщина после утверждала, что оно «кружилось», но, возможно, она имела в виду, двигалось «по спирали».

Она слабо вскрикнула:

— Все-таки пришло! Это вы привлекли его!

В волнении, испуганная и рассерженная одновременно, София обернулась к Сандерсону. Задыхаясь, она воскликнула, забыв о всякой вежливости:

— Я знала, что так случится, если вы не остановитесь. Так и знала. О! Оно пришло на ваши разговоры!

Голос дрожал от суеверного ужаса.

Но путаные, яростные слова лишь удивили обоих мужчин. Минуту ничего не происходило.

— Что ты имеешь в виду, дорогая? — встревоженно спросил муж.

Сандерсон промолчал. Все трое наклонились вперед, но мужчины остались сидеть, а миссис Биттаси бросилась к окну, пытаясь заслонить собой мужа. Она на что-то указала. Черный силуэт маленькой кисти будто прорезал золото заката, а желтая шаль, свисавшая с руки, застыла облаком.

— Вон там, за кедром, между ним и сиренью, — сдавленный голос утратил резкость. — Там… видите, оно опять поворачивается, уходит, слава богу!.. Уходит к лесу.

Голос стих до дрожащего шепота. И она повторила, с глубоким вздохом облегчения:

— Слава богу! Я подумала… вначале… что оно движется сюда… к нам!.. К тебе… Дэвид!

Миссис Биттаси отступила от окна, в ее движениях сквозила растерянность. Ощупью она искала в темноте кресло, чтобы не упасть, но супруг протянул руку, чтобы поддержать ее.

— Держи, дорогой, держи меня, пожалуйста, крепче. Не отпускай.

София пришла в «обычное состояние», по его словам. Он почти насильно усадил ее в кресло.

— Дым, София, моя милая, — поспешно заверил он, стараясь, чтобы голос звучал спокойно и естественно. — Да, и я его вижу. Это дым, его несет от домика садовника…

— Но, Дэвид, — в ее шепоте опять послышался ужас, — оно шумело. И сейчас шумит. Я слышу, как оно шелестит, — впрочем, какое точно слово она употребила, он не запомнил: «шелестит», «шипит», «спешит» или что-то подобное. — Дэвид, я очень боюсь. Это что-то ужасное! И вызвал его вот он!..

— Тише, тише, — прошептал муж, поглаживая ее дрожащую руку.

— Это ветер, — очень спокойно сказал Сандерсон впервые за это время.

В сумраке выражение его лица было не разглядеть, но в голосе не слышалось страха, только мягкость. При звуке его голоса миссис Биттаси опять резко вскочила. Биттаси подвинул ее кресло немного вперед, чтобы ей не было видно художника. Ошеломленный, он не знал, что сказать или сделать. Все это было в высшей степени странно и неожиданно.

Но миссис Биттаси была крайне напугана тем, что, как ей показалось, пришло именно из леса, огибавшего их маленький садик. Оно возникло неким таинственным образом и двигалось к ним с какой-то целью, крадучись, пытаясь обогнуть преграды. Но что-то его остановило. Оно не смогло миновать кедр. Как раз кедр, по ее сохранившимся впечатлениям, и преградил путь, не пустил дальше. Под покровом мрака лес вздыбился, как при морском приливе, нацелившись на домик, и это видимое движение было его первой волной. Так ей показалось… Как быстрое нарастание приливной волны на отмелях, так пугавшее и притягивавшее ее в детстве. Порыв некой чудовищной силы — вот что она почувствовала… И каждая клеточка ее тела инстинктивно восстала против этого, потому что оно предвещало беду. В этот момент она осознала личность леса угрожающе опасной.

Спотыкаясь, она отошла от окна с намерением позвонить в колокольчик и уловила, как Сандерсон — или ее муж? — еле слышно пробормотал себе под нос:

— Оно пришло, потому мы о нем говорили; наши мысли позволили ему заметить нас и выйти сюда. Но кедр не дает пройти дальше. Оно не может перебраться через лужайку….

Все трое уже встали, когда авторитетный голос хозяина дома внезапно привлек к себе внимание Софии, взявшейся за колокольчик.

— Дорогая, я бы ничего не стал говорить мисс Томпсон. — Он чувствовал, что голос дрожит от тревоги, но тут же к нему вернулось самообладание. — Садовник может пойти….

Сандерсон резко пресек его:

— Позвольте мне пойти посмотреть, все ли в порядке.

И прежде чем кто-либо смог ответить или возразить, он выскочил через открытое окно. Хозяева видели, как он побежал через лужайку, и скоро его фигура исчезла в темноте.

Минутой позже в ответ на звон колокольчика вошла служанка, а из холла донесся громкий лай терьера.

— Принесите лампы, — коротко сказал Биттаси, и когда за ней тихо закрылась дверь, супруги услышали, как ветер с заунывным пением кружит у стен дома. Ему вторил издалека шелест листвы.

— Видишь, ветер поднимается. Это был ветер!

Он успокаивающе обнял жену, стараясь унять ее дрожь. Но и его не отпускала дрожь, хотя не из-за тревоги, а от странной эйфории.

— То, что ты видела, был дым из трубы над домиком Страйда или от кучи мусора, который он жег на огороде. А шумели ветки, шелестевшие на ветру. Зачем так волноваться?

Она в ответ беспомощно прошептала:

— Я испугалась за тебя, дорогой. Из-за этого человека мне так не по себе — он влияет на тебя. Знаю, все это очень глупо. По-моему… я устала; похоже, у меня переутомление… перенервничала.

Слова сыпались в беспорядочной спешке, ее взгляд при этом не отрывался от окна.

— Тебя утомил наш гость, — ласково сказал Биттаси. — Мы так отвыкли от посторонних в доме. Завтра он уедет.

Он грел ее холодные руки в своих, нежно поглаживая. Больше он ничего не мог сказать или сделать. От странного внутреннего возбуждения сердце у него билось чаще, его переполняло веселье. Неясно было, отчего. Он только догадывался об источнике.

Вглядевшись сквозь сумрак в его лицо, миссис Биттаси сказала странную вещь:

— Мне на секунду показалось, Дэвид, что ты… изменился. Нервы сегодня вечером на пределе.

О госте она больше не упоминала.

Звук шагов по лужайке предупредил о возвращении Сандерсона, поэтому Биттаси быстро ответил, понизив голос:

— На мой счет нечего опасаться, голубушка. Со мной все в порядке. Уверяю тебя; никогда в жизни еще не чувствовал себя так хорошо, так счастливо.

Вошла мисс Томпсон с лампами, ярко осветившими все вокруг. Едва она покинула комнату, как в окне показался Сандерсон.

— Ничего страшного, — бросил он, закрывая за собой створку. — Кто-то жег листья, и дым понесло на деревья. А еще дальше, — добавил художник, бросив многозначительный взгляд на хозяина дома, но так осторожно, что миссис Биттаси ничего не заметила, — в лесу… загудел ветер.

Но все же хозяйка кое-что заметила: как блестят его глаза, и вдруг такой же блеск появился в глазах мужа; а еще — явный глубинный смысл, вложенный в простые слова «еще дальше в лесу… загудел ветер». У нее осталось неприятное впечатление, что он имеет в виду больше, чем говорит. В его тоне чувствовался совсем иной подтекст. На самом деле речь шла не о «ветре», и тот не остался «далеко в лесу», скорее, он устремлялся сюда. И вдобавок — еще более неприятное — муж понял скрытый смысл этих слов.

IV

— Дэвид, дорогой, — заметила она, как только они остались наверху одни. — У меня ужасно дурное предчувствие насчет этого человека. Не могу от него избавиться.

От трепета в ее голосе его затопила нежность.

Он обернулся:

— Какое, милая? Ты порой так мнительна.

— Мне кажется, — запнулась она, колеблясь в смущении и страхе, — может, он гипнотизер, или поклонник теософии, или чего-то в этом роде? Понимаешь, я имею в виду…

Биттаси слишком привык к ее мелким тревогам, чтобы относиться к ним серьезно или исправлять неточности в ее речи, но сегодня чувствовал, что ей необходима забота и нежность. И утешал, как только мог.

— Но даже если и так, никакого вреда от этого нет, — тихо ответил он. — Просто он по-другому назвал очень древние идеи, дорогая.

В голосе не было и тени нетерпения.

— Я имею в виду, — отозвалась она, и тут он почуял, что слова, которых он страшился, встают непобедимым сонмом за ее спиной, — Сандерсон — один из тех, кто, как предсказано, придет, когда наступит конец света.

Голова ее полнилась призраками Антихриста и пророчеств: по ее ощущению, она едва избегла числа зверя. Папа Римский вызывал у нее наибольшую ненависть, этот враг был доступен ее пониманию; цель была вся на виду. Но с лесом и деревьями все было так туманно и страшно. Здесь она терялась.

— Он наводит на мысль, — продолжала она, — об ангельских чинах и божественных силах в высшем мире, а еще я невольно начинаю думать о том, что бродит во тьме. Не понравились мне его речи о деревьях, которые ночью оживают, — сразу вспоминаются волки в овечьих шкурах. А когда в небе над лужайкой то ужасное показалось…

Но муж прервал ее, поскольку решил, что лучше к этой теме не возвращаться.

— По-моему, он просто хотел сказать, Софи, — довольно мрачно, но с легкой улыбкой вставил он, — что деревья живут в какой-то степени сознательной жизнью. В целом славная мысль. Немного напоминает то, что мы однажды вечером читали в «Таймс», помнишь? И еще то, что лес может обладать своего рода коллективной личностью. Не забывай, он художник, творческая натура.

— И все же это опасно, — настаивала она. — Чувствую, что он играет с огнем, неразумно рискует…

— Все во власти Господа, — мягко возразил он. — Мы не должны закрывать глаза и уши знанию любого рода, правда?

— У тебя, Дэвид, желание всегда намного опережает мысль[24], — ответила она.

Как ребенок, думающий, что «яко кадило пред Тобою» значит «я крокодил перед Тобою», так и миссис Биттаси воспринимала пословицы на слух и так же их воспроизводила. Она попыталась вложить тревогу в цитату.

— И должны испытывать духов, от Бога ли они[25], — робко добавила она.

— Конечно, дорогая, мы всегда можем это сделать, — согласился он, укладываясь спать.

Но после, когда жена задувала огонь в лампах, Биттаси, погружаясь в сон с неким душевным волнением, новым и ошеломляюще восхитительным, понял, что жена все же не успокоилась. Она лежала рядом без сна. Дэвид приподнял в темноте голову.

— Софи, — нежно позвал он, — помни еще, что, как бы там ни было, между нами и… и всем остальным всегда будет огромная пропасть, пропасть, которую нельзя преодолеть… э-э… пока мы пребываем в теле…

И, не услышав ответа, успокоился, решив, что она, довольная, уже заснула. Но миссис Биттаси не спала. Она слышала фразу, но не ответила, чувствуя, что свои соображения лучше не высказывать. Страшно было слышать эти слова в темноте. Лес снаружи был начеку и мог слышать их тоже — лес, «где вдали гудит ветер».

А мысль ее была такова: пропасть, безусловно, существует, но Сандерсон каким-то образом перекинул через нее мост.

Была уже глубокая ночь, когда она очнулась от беспокойного, тяжелого сна, услышав какой-то звук, который взвинтил нервы. Но стоило проснуться, звук тотчас исчез, и сколько она ни прислушивалась, кроме невнятных ночных шорохов, не доносилось ничего. Выходит, послышалось во сне. Но она узнала его, тот самый порывистый шум, проносившийся по лужайке; только на этот раз ближе. Он прошелестел у самого лица, этот шепот в листве, как будто ветки оказались в комнате, пока она спала.

«Должно быть, шуршат листья шелковицы», — промелькнуло у нее в голове.

Ей снилось, что она лежит где-то под раскидистым деревом, что шепчет десятком тысяч зеленых губ; и сон продолжался еще несколько секунд после пробуждения.

Миссис Биттаси села в кровати и пристально посмотрела по сторонам. Окно вверху было приоткрыто, виднелись звезды; дверь, помнится, как обычно, закрыли на ключ; комната, конечно, была пуста. Повсюду царила глубокая тишина летней ночи. Внезапно ее нарушил иной звук, идущий из сумрака возле кровати. Звук человеческой речи, но какой-то неестественной. Ее обдал тот же ужас, от которого она проснулась. Звук был чем-то знаком. Прошло несколько секунд — невыносимо долгих, — прежде чем она поняла, что это муж разговаривает во сне.

Дата добавления: 2015-10-28