Эльфрида Елинек Дети мёртвых 13 страница

Карин Френцель, эта внезапно (и без средств, смазывающих вину) безродная, за это время уже разучилась кровить. Она нерешительно вышла. Судья опустил флажок, – ведь если она выползает в ночь, в долгое лето, когда достают купальники, чтобы в лучшем виде преподнести миру свои тела (высокие и стройные), её время начинает течь вспять – что-то не так, и кровь опять бьёт ключом, как в старые добрые времена. В первый момент она едва замечает, что снова угодила в цикл волокнистых туалетных товаров, в котором навеки упокоились пропитанные до краёв, как вымя недоеной коровы (та даже мычит от боли!), силосные подкладки из впитывающего жидкость пластика, – только куда именно? Кровь ведь должна заменяться! Но чем её заменишь, где взять, чтоб не украсть? Из нейлонового пакета, известно! Закон юности – жаркий ритм, в котором она движется, не трогаясь с места. Для мужчины – в любое время вовремя, для женщины – только раз в месяц. У Карин (55!) бежит по ногам, останавливаясь отдохнуть только на резинках белых гольфов и всё ещё немного приспущенных трусов – и то и другое она из старческого упрямства надевает к своему баварскому наряду. Над всем этим висит на волоске её светлая голова, седовищное разоблачение, над которым развеваются связующие нити всех её союзов и разлетаются старотелые лета, пущенные по ветру, как горные парашюты.

Морщины, которые лицо заработало честным трудом, кажутся побеждёнными, ибо сейчас, когда женщина ринулась в ночь, её мина, в которой раньше отражались и сражались между собой только слабости, разгладилась. Эта женщина заметает в себе все следы. Может, из её могилы вырастет рука (как из могилы ребёнка), чтоб хотя бы знать, где она погребена? Жаль, но я этого не знаю. При всей слабости её крови Карин быстро сбрасывает крышку, которая все эти годы удерживала её под собой. Но мутная чашка, которую ничто больше не удерживает, стала растекаться по краям. Как? А где же музыка и марш? Я слышу: вот пробивается тонкий, бессильный звук насекомого, слышный лишь сородичам, чтобы они знали, на какое место напускаться, поскольку кровь из этой разбитой чаши они уже высосали и хотят ещё. Чтобы хватило и на десерт. Война! Война! На сей раз она начнётся прямо в больнице! Вот только Карин выпьет свой лимонад. Лона раскрываются напропалую. Встаньте, чтобы вечность могла видеть ваше лицо, которое вы с трудом законсервировали, не вас ли тут разыскивали, чтобы выстроилась длинная женская очередь, охотничья добыча, юбки всем на голову, по настоятельной воле отца-главврача, будь ты хоть ребёнок или старуха, ибо Отец дал вам этот облик, чтобы вы, милостивая сударыня, постоянно напоминали ему об объединении мужчины и женщины, которых Он, вообще-то, всякий раз создавал отдельными существами. Короче, неплохо бы вас заменить на более молодой экземпляр, а то верховный бог захочет войти в вас, чтобы своим духом провести ваши органы через рифы. Да, поскольку мужчины всегда хотят чего-то новенького, но история может возникнуть и по многим другим основаниям! Но тоже основана на смене инструментов, которыми в странах, которым уже ничем не поможешь, люди молотят друг друга так, будто им нечего терять – ни субсидий Объединённой Европы, ни экспортных квот.

Свет выпал из двери на парковочную площадку которая была когда-то пышным садом. Его отделили от природы, от этой виртуозки, которая постоянно упражняется, наскрипывая на наших чувствах. Выглянем: там сидит мать Карин, она уютно устроилась и мечет молнии в свою дочь, которая скрючилась рядом с ней в некоем подобии спуда, а под спудом прячется лужа, чтоб в неё всегда можно было сесть. Снаружи поднимается туман. Никто не заметил, что из этой времянки без окон – времени – агломерировалось существо, да прямо из стены, на самом деле непроницаемой, через которую можно пройти разве что задним ходом, окунувшись в воспоминания, где люди забрасывали друг друга нескромностями и жадно зарывались в мясо друг друга, чтобы там перевариться. И пусть, раз они преподносят друг другу сокровища такого порядка! Да, женщины любят своими кишками, здесь, куда их выпустили, вы можете по ним гадать. Вы, верные деревья, так и стоите вокруг, и вас не пугает вид такого обилия крови.

Карин Френцель смотрит на себя без удивления, поскольку при матери она не бог весть что, слабый светлячок, который может в лучшем случае служить ориентиром для погребённых. Она сидит, сгорбившись, но вместе с тем выскальзывает через дверь на волю, в окружении гирлянды из забытых добрых духов, украшающей портал ресторана. Оба создания, мать и дочь, молот и наковальня (лучше быть наковальней! Тогда тебе не нужно так страшно заноситься над жизнью!), обеспечены едой от кельнерши и ещё немного в соку. Несмотря на это, обе эти жизни не особо плодотворны. Кровавая серия в этой дешёвой брошюрке уже завершилась, в которой униженная и оскорблённая женщина, под сочувственные крики муж. публики, эта странница в мини-юбке или, смотря по тому, какой повод, я имею в виду какой привод, был приведён в действие, в туристских ботинках пыталась прикрыть дыры своей легко ранимой брони, из которой она все эти годы стреляла из женского оружия, которое в принципе не что иное, как резиновый шланг с протечками, отсасывающая помпа, памперсы, через которые всегда пробьётся ручеёк – вода находит дырочку Естественно, наши коллеги-мужчины ликуют: когда им удаётся на время устранить нас при помощи свинцовой изоляции, чтобы тут же пропустить себя внутрь одной рюмочки, стянув её с гардинного шеста. Хочу сказать лишь: тут что-то сорвалось, и вот уже весь занавес падает, погребая под собой мужчину и женщину, которая светила ему вверх карманным фонариком. Пыль столбом. Женщина устраивает сцену, и из пеленальной подушки капает кровь. Мы поднимаем себя на смех.

Это как если бы Карин была радиопередатчиком, который увеличил радиус своего излучения. В её голове шумит музыка крови, и ей снова суждено вернуться в кровь, говорит диктор новостей о том, что непосредственно предшествовало этому перечню катастроф: ягнёнок музыкальной передачи угодил в мясорубку вечерних новостей. Все события умещаются в полом резонаторе между двумя наушниками. Дом, который она только что покинула, хотя она, кажется, всё ещё там – достаточно взгляда в зеркало заднего вида, даже оборачиваться не надо, – соединил в себе множество взглядов: вечерние гости сидят за столами в готовности. Жаркое развалилось на столах, как будто оно ещё живое, и уходит влёт. Молодое крепкое вино бросается вдогонку. Корабельщица Карин между тем погружает свои взгляды, как вёсла челна, и гребётся между пыльными туями и тисами живой изгороди, её женская натура мечется по жизни, ушедшей в отбросы тысячи раздач еды, как птица, пойманная в собственное пение. Но всё остаётся в прошлом. Карин отталкивается от берега шестом её нового и совершенно прозрачного бытия, её кровеносные сосуды взывают о помощи, потому что им больше не дают разгуляться далее раз в месяц, а теперь ещё и последнее забирают. Подальше отсюда! Мёртвые дольше живут! Зато мы не умерли! Так хотим мы, женщины: чтобы в любом месте можно было в нас заглянуть, но чтоб и снаружи оставалось чем полакомиться – ограничение, при помощи которого все смелые обнажения смотрятся лучше. Ляжки Карин почти полностью заменились жиром, горьким обменным веществом, в которое давно превратились волнения жизни. Ни один кандидат пока не набрал проходного балла, ведь всех претендентов коснулись ужасы здешнего существования, даже тех, кто играет в нездешний теннис или гольф. Во взгляде украдкой мужчина находит замену тому, что ему положено и всё же постоянно отнято, – очарованию красавиц, на которых он имеет обоснованные виды, – как глянцево они блестят, как легко подхватить их рукой и поднести к лицу, но они тут же впитываются бумагой, разогретой мужским восхищением!

Машина с шумом мчится по шоссе, отчаянно пытаясь вырваться из поля действия радара: водитель блеск! Его отец – только молчок! – важный член в Восьмёрке египетских богов, которую водитель как раз имел в виду проверить, когда мотор вдруг начал запинаться. С шипением вырывается пар.

с жестом бессильной угрозы деревья приглушают жар их поспешного гостя. Рука, протянутая из Нигде, из тумана, затаскивает в цель животное, загнанное собаками. Существо в баварском платье гонит из земли по наезженной колее, по вырытым и больше не засыпанным могилам духа, да, природа объявила себя здесь хозяйкой, стерев с лица земли резинкой всё, что там было нацарапано раньше. Водитель машины вдруг останавливается – лошадь, которая испугалась, и сама не знает чего. Просто удивительно, как приборы, которые сейчас заглядывают во внутреннюю жизнь его транспортного средства, стреножили все эти лошадиные силы тонкими путами и сощурили сигнальные глазки. Нет масла? Нет топлива? Испустила дух? Может, ночной странник чего-то хочет пропустить, что хочет пить, но будет выпито само? Или сам куда-то хочет заглянуть? Кто там идёт снизу, духовный род с эвакуатором для спасения? Столько вопросов – и ни одной открытой мастерской. Ночь специально создана для водителя автомобиля. Она была произведена для него, спортивного водителя, чтобы руль мог подцепить на рога немного мяса. Кризисы, что разрастаются в ночи до нечеловеческих размеров и создают очарование ночи, без этого царил бы вечный день. Не знаешь, то ли разлучишься, то ли помиришься. На скорости приходится решать, хочешь ли ты растормозиться, только потому, что снял последнюю рубашку, извините, это сейчас было ниже поясной линии языка, проходящей по Майну! Темнота спадается, как плохо разбитая палатка. Водитель медлит в своём квадрате, смотрит на часы приборной панели. Неужто он останется сегодня без праздника, без женщин, как назло сегодня, только потому, что его машина остановилась? Со временем он, конечно, займёт своё место среди оленей и орлов, но вначале он возьмёт своё в другом человеке, да постройнее, пожалуйста, помоложе и, как в нашем случае, пограциознее.

Вдруг, единым махом, туман отпрянул вверх, и ночь решила в пользу ясности. Спокойно выжидает притихший мотор, ему-то что, он под крышей капота. Искатель приключений у ключа зажигания чувствует сполна исполненным свой долг, который состоит в том, чтобы приблизиться к интимной сфере женщины и не спугнуть её: он целый вечер играл в теннис, в спортивном комплексе, сооружённом районной общиной для того, чтобы таких людей, как он, вместе с их кровавой пеной убрать с улицы и поместить в ледник, чтобы когда-нибудь потом они снова смогли войти в землю, над которой надругались, уже в качестве удобрения. И чтобы новые потомки, которые будут какими угодно, но только не стыдливыми, подобрав подолы до неизведанных высот, в свою очередь смогли посеять себя в бедную основаниями почву – ритуальная жертва, которая с мясом вырвет у нас средства на алтарь дорожного строительства. Этот необузданный водитель не даст запрячь себя никакой уздой. В клубном здании у подножия гор ему услужили едой. А половое общение долго копило его, отрывая от себя и во всём себе отказывая. Он, кстати сказать, был здесь лишь проездом к своему элегантному отелю; это крошечное местечко он должен был оставить в стороне, объехав его по другой дороге, но что-то, кажется, нашло на его автомобиль, чем смогла удовлетворить себя поперечная рулевая тяга. В таких местах героям обетованы одинокие женщины, но они пока скромно держатся поодаль. Против такой машины ни одна не устоит. Может, они ждут танца, деревенских радостей, какой-нибудь собственности, которая принадлежит S-классу или тому, кому принадлежит сберкасса. В таких местах всегда отыщется пара-тройка соломенных вдов, которые скучают и встретят тебя с открытым сердцем. Водитель глядится в зеркало над пассажирским сиденьем и расстёгивает ворот рубашки. Исполинский автомобиль тем временем засел основательно. Деревья отбрасывают от себя листву. Чу, какой-то звук. Вы слышите, будто собака сбилась на неверный след, который ей приходится брать снова и снова. Водитель причуивается, а потом отвечает глухим воем, который много лет назад услышал на кассетном магнитофоне и теперь непроизвольно выделил, как секрет, выступивший на поверхность из лёгкого пореза рядом с дыркой для сигареты. Что-то начинается – вроде родов. Оно себя не знает, но выступает. Антенна выдвигается и, если бы могла, разбила бы вдребезги дорожную радиостанцию «Австрия-три», музыку, способную дважды убить любого путешественника, и этого тоже. Его хрупкий черепок разлетится под страшным ударом на осколки костей, в то время как жилы его тоски ещё немного протянут. В этот выжидательный ночной дозор неведомо откуда погружаются сенсоры постороннего присутствия, из которого неожиданно брызжет яркий жизненный сок, такой свежий, будто его выжали из глянцевых журналов. Этот сок по-домашнему осел в белых гольфах женщины, которые по праву и по леву одинаково не держатся. Теперь эта нечистая сила, которую когда-то звали Карин Френцель, расправится только на пастушеском шампуре незнакомца, который, правда, искал совсем другое стадо или хотя бы одну отбившуюся кроткую овечку. Чтобы стать счастливой, этой пожилой женщине с её жизненными запросами и выделениями пришлось податься подальше от всего человеческого, туда, где мужчина, охранник арсенала в утоптанной кроссовками примерочной модерна, извлечён из освещенной ниши новейшей модели, этот знаток гимнастических залов интимного, которому во время подглядывания в замочную скважину по ошибке оторвало страсти. Но красивые картинки ему остались. А тут откуда ни возьмись приползает существо, лес вздыхает и принимается учащённо дышать, как будто он Лесси, и откуда он берёт на это силы? У него же листва на ладан дышит!

Пахучий след тянется ближе к транспортному средству, след, помеченный изотопами. Исследуемая, двойняшка Карин Френцель, чей живой, хоть и жуткий, оригинал как раз в это время склонился в обеденном зале над преклонного возраста матерью, заглядывая ей в рот, не застряла ли там в горле кость, которая бы выдала бульдожью хватку этой женщины. Ещё один, последний обзор линий жизни, и вот это безобразие женщины пересекает правую сплошную, которая указывает машине путь. Лишь когда сплошная пропадает, замечаешь, что сбился с пути. Смотри, не попадайся на глаза дорожному смотрителю! – но вот и он недоглядел, пустил её на территорию истории, которая, скорее, пространство истерии.

Пахнет старой побелкой и грязной мочалкой, пропитавшейся кровью. Эту мочалку уже не отстирать. Назойливые, радостные краски рассчитаны на женщин и детей, и вот уже их тела шлёпают по мостовой, пластыри которой милосердно прикрывают собой несколько ран. Каждый встречный получит доступ к женским кризисам, если выставит их на обзор между мушкой и прицелом, – нет, этот пример неподходящий, и тот тоже. Ну и не надо, пуля приглашена для размещения в этом яблочке, в мякоти, чтобы снова выиграть парочку людей; гектолитры крови, стекловидное тело, вымя, тканевая жидкость отовсюду утекают, как их удержать? (О воинах, убитых на войне, ведь никогда не скажут, что они «утекли», они крепились до последнего, и их тела – подобие того же образа!). А женщины? Как они потешно бросаются прикрыть собою маленьких детей, которые ещё жиже, чем они; это не затушевать даже на телевизионной картинке, хоть она и плоская, как тарелка, которую хотят наполнить. Туда можно навалить сколько хочешь еды. История временами тоже женственна, да, у нас, у дам, ведь каждый месяц своя история, которой мы предаёмся, пока способны. Но мы должны себя немного сдерживать плотиной, я считаю. Всякий, кому не лень, может нас выжать, если он зайдёт в цветочный магазин, чтоб навязать своей обожаемой куда большую тягость, или в ювелирный магазин, чтобы навесить ей на шею ещё больший груз.

Дорогой автомобиль, словно ангел, распахивает крылья, но вместе с тем отворачивается и окутывает свой радиатор паром, который поднимается от разогретого мотора. Нечто, ещё меньшее, чем Ничто, плетётся по земле и по гравию, такая штучка, тёртая и битая. Лицо женщины, разглаженное несколькими последовательными чудесами, горит, светильник, готовый задуть любой другой огонёк жизни. Странница без страны скатилась под горку, крошками из кармана заметая следы своих чудовищных удовольствий (она случала в себе все времена мира). Поля и пашни тоже разбежались! Пригнувшись для рывка. Свежей убоине, в стороне от нас, уж больше не придётся переносить чужие взгляды – ну, скажем, компетентных мясников, это мясо и без них натерпелось вдоволь. Теперь оно трихинозно набухло, глаза паразитов повылезли наружу, что-то вспучилось в исправительном доме, набрякло; башмак жизни больше не налезает, мал.

Радио, не переставая, протирает мягким рукавом слегка подогретый салон, сейчас поставим кассету, потому что мы не позволим нам ничего навязывать. Пополнившись нашими любимыми ритмами, наша безутешная оставленность – немногое, что у нас осталось, – кажется ещё заброшенней, когда мы наконец затихаем. Тренированная рука теннисиста тянется к двери, почти непроизвольно. Раздразнённое существо, которое хотело бы попасть внутрь, ещё не попало в поле внимания в зеркале заднего вида, как стартер машины испуганно взвился, и человеческий чурбак в баварском платье, камешек, завёрнутый в нечитаемую записку (на которой давно разнесена по свету тайна плоти, а именно: кому и почему она нравится) без обиняков заброшен внутрь и приземлился на пассажирское сиденье. Так вот что возвышалось над классными ножками с предыдущего вида! Огромное, разглаженное, расплющенное существо, чей возраст стёк в некрасивые резинки трусов и гольфов. Музыка качается маятником, как дворники на лобовом стекле, туда и сюда, чтобы быстро отмерить немного времени, которого потом может не хватить. От этого бесплотного тела некуда деться. Все страсти по отдельности, которые сюда намело, превращают человека, творца, спасителя в бесплотную материю, так что он в принципе сотворит ВСЁ. Оба существа встают друг против друга и безотлагательно приступают к борьбе насекомых. Усики шевелятся, щупальца жужжат, лапки трутся, самочке не поздоровится. Главное, можно выйти из себя, хоть тебя при этом и сотрут, раз уж пришлось прибегнуть к резинке.

Шелковистая сплошная масса волос немедленно опутывает паутиной все двери, запирает лаз. Эта женщина, кажется, снова вернула свой природный цвет волос. Надо же! Это медовый блондин № 3 от l'Oréal, то, что фирма раз и навсегда объявила верхом светлости. Возьмите с собой образец волос, когда отправитесь на поиски своей внешности! Идеальная нить для любой плутницы-сплетницы, и с таким шёлковым занавесом, кроме того, голова хорошо фиксируется на спинке кресла или ею можно с ловкостью шлягера ударить по лобовому стеклу. Разверзшаяся плоть бывшей Карин Френцель, некоторой нет клейма смотрителя, потому что она улизнула от контроля, которому подлежат все убитые, беззвучно опускается на водителя. Водителю нельзя в ходе движения (а гостю в ходе угощения! Иначе потеряет содержание своей жизни!) разговаривать со своим пассажиром, чтобы его боеголовка не отклонилась. Этот водитель оказался зарыт в могиле женских ляжек, из которой он уже не мог выбраться. Ему в лицо как будто хлынула лавина мертвечины. Даже смертоубийство он представлял себе не так ужасно. По его лицу, в которое каменный и вместе с тем мягкий фант этого тела был так внезапно брошен, теперь расходятся круги, тут же затвердевая в плоть. Никто не может их остановить. Туда со шлепками вколачивается икроломный член мужчины. На кроссовки летят клочки трусов, будто когтями растерзанные. Что-то нанизывается на этот гордый инструмент дружбы. Плоть вокруг уже горит, но ещё отчаяннее хватается за что-то неохватное, за клочья грудей, за волан, который он забил в чужое существо. Ловкий удар, обратите внимание! Торс мужчины вздыбился, он просто не может постичь эту женщину. Она положила его на лопатки. Что-то трухлявое падает рядом с известным теннисным шулером (Борисом ему не стать, но он подражает ему. Если образец так знаменит, то что-то перепадёт и имитатору!), занавес, он окутывает его одновременно с облаком женской грибковой вони, которая теперь выдаёт себя ещё беззащитнее: циклон из мягкого полоскания, как оно представлялось нам, когда обхаживало нас, на примере кофты из ангоры («Она новая?» – «Нет, постиранная моющим средством Fewa для шерсти!»). Прозрачность чувств удалена без следа, иначе бы телевидение смотрело на нас, а не мы на телевидение, м-да, мы бы отражались от экрана, не будь наши намерения видны насквозь настолько, что мы не представляем препятствия взгляду, даже схематичного.

Рукавами рубашки, не прибегая к помощи официальных сил, это привидение женщины (пятидесяти с гаком!) вяжет водителя. Рубашка быстро спутывает его руки, чтобы весёлая обелокуренная бестия, которая, судя по её настрою действовать решительно (четырёхцветная инструкция по применению лежит рядом с ним), могла выйти, не подвергая себя опасности. В конце концов, ей и её преступлениям сегодня опять были посвящены все вечерние новости, насколько Карин Френцель могла слышать и видеть. Давайте поклонимся пёсику Лесси, который укрощает своей палочкой ревущие феновые волны, и цыц! На место! Эта волшебная палочка давно в такой глубокой заморозке, что затвердела так же, как свёрнутая в несколько раз газетка, которую мы подкладываем под ножки мебели, чтобы она не шаталась, а более ручных, но невоспитанных животных наказываем ею за то, что где попало писают. Ужасно, что приходится такое говорить, но это не означает презрения человека и его бесспорных способностей (хоть этот человек меня всегда презирает: я не считаюсь равной с тем, кому уже давно всё равно), если всю жизнь стараешься держаться от таких ужасов на расстоянии вытянутого рукава. Ведь ужас достигает в длину двадцати сантиметров, а в некоторых случаях вытягивается ещё длиннее. Так что мы добиваемся ещё и воздушного зазора между нами и этой всклокоченной дубиной, у которой листва растёт не с того конца. В сказанном сказывается нейтральное положение, это не поношение системы, в которой духовные по случаю конца света бросают свои души, которые до сих пор служили им платьем. А наши целиком погружены в коллекцию платьев Caritas, которой мы, мои дамы, обычно загораемся в сторону юга, откуда благородные общественные круги потом вывозят самолётами спасательной авиации, а все прочие могут, самое большее, ковыряться в своих рекламных листках. Которые потом сами же и сметут в кучку. Полноценных людей из нас, женщин, делают платья, ибо в них и нас окинут взглядом: теннисный костюм одной разношенной фирмы, по крайней мере на мужчине, просто в отпаде.

Мертвечиной, порождённой женскими болезнями и вонью лона, с которыми она была погребена, тихо капая в гроб (а вы не знали, что матка противостоит разложению дольше всего, до полутора лет?), всё ещё гордо несёт, как печать качества, гремя, как осколками костей, через окна в машину. Приманка на лису. Звери любят скрещиваться и всякий раз ужасно радуются этому. Из этого биоспирта, трупной мази дикого сорта больше уже никаким искусством не приготовишь тело для страсти; и никакая походная плитка не смогла бы сварганить пригодную к употреблению еду из суповых пакетиков от разных производителей, порождённых телевидением и бурно сменяющих друг друга, буквально переливаясь через край.

Захлопнулась дверь перед носом рычага неуправляемости мужчины, который столько раз упражнялся в освобождении этого рычага, сколько австр. епископская конференция упражнялась с живыми людьми, смотрящими на неё с ожиданием. Он гневно встаёт на дыбы, рычаг, топочет в манеже, вскидывает огненную голову, ищет обруч, затянутый бумагой, через который он намеревался прыгнуть. Но сегодня его освободили от забот, легко, как вынимают из свежей упаковки прокладки на ночь. Будничное движение, если уж непременно хочется подвигаться. На зубах скрипит второй голос, он вырывается из твёрдого модного рта, цвет помады которого не хочет подходить к женщине такого возраста. Почему только молодые могут стать спутницами? Свобода выбора, в конце концов, касается нас всех! Для этого есть каталоги, в которых люди, красиво разукрашенные, посвящаются скорейшему поеданию, достаточно показать пальцем в сторону Адама (женское выпускает существа на свет, а мужское формирует, я имела в виду, оформляет разрешение на выпуск), не надо специально раздеваться. Сравнение, наверное, ввергло вас в неуверенность! И вас тоже! На самом деле вонючее мясо окружает (состав кампилобактерий примерно такой: миндалины 24,66 %, желчь 2,66 %, фекалии 61,33 %, и всё это мы ели!) человека, как вторая кожа, изнутри и снаружи, и в этом ресторане он больше не может осмотреться, что хочет съесть он, а что хочет обглодать его, потому что он пока не может себе это купить. Дадим ему возможность осилить это!

Автопилот кричит. Его видимый мир словно затянут огнём, столько чужого мяса он действительно никогда вокруг себя не чувствовал! Поменьше было бы лучше. Дефекты фигуры можно описать и с большего расстояния. Это трухлявое, гнилое, поражённое зоонозом мясо полагается немедленно отбить от себя – как гора альпиниста, потому что и горе иногда хочется пойти поспать. И этому человеку никогда не продвинуться вперёд. Слишком долго длится это восхождение. Этот человек стал как будто одеянием женщины, но нет, наоборот, из этого получится «испанский сапог»: женщина стала облачением мужчины, поскольку её контаминированная, гноящаяся, прелая масса стиснула его, как его личная климатическая катастрофа. На этого мужчину обрушилось обрушение берега, мясной метеорит, першинг, заряд пестициллина, который, очищая и дезинфицируя каждый дом, помеченный в телевизоре, въезжает в него по воздуховодной шахте р истребляет несколько процентов иракцев и ирокезок, с криками ворвавшихся на спинах лошадей, всё одно и то же, новости и главный фильм, их нет, как будто они были, как будто нас здесь не бывало никогда. Опасно ядовитый, удушающий затёртый солод стекает вниз по мускулам мужчины. Он был когда-то у матери один-одинаковый, но, как и все материальные люди, он не мог ни осознать это, ни впитать, да он и не старался. Зато он сделал на своей душе много зарубок. Ему уже никогда не выйти со своим членом сухим. Он громко вскрикивает от ужаса и издаёт кал на анализ. Его маленький мир с откидными сиденьями в качестве дополнительного оборудования сгорит огнём, в конце концов это его изначальное знание, незнание отца, который возникновение мира проводит как его уничтожение. Секретанк – это секретный танк, который не позволяет ему видеть женское, даже если оно перед ним стоит и объявляет ему цифры выигрыша в лотто, смотровая щель такая узкая, ну просто дырочка. У незнакомца отнимается дыхание, причиной этого процесса не могла быть мать, ведь она его, напротив, отдала, это животворящее дуновение духа, в доме престарелых (ах, Мерседес! Ну, хотя бы первые атомные бомбы носили мужские имена, хоть и совсем маленькие), испустала; а сколько было радости, когда ребёнок в первый раз поехал на своём трёхколёсном велосипеде! Тело растекается, как мороженое, которое не донесли до морозилки. Другим, чужим, доверено техническое обслуживание нашей машины, и мы за это хорошо платим. Они подступают ближе и проверяют, сколько масла или воздуха в нём содержится. В наших транспортных средствах течёт анти-кровь, сок их мускулов, который влечёт их вперёд, не давая отёков, бензин, сок без малейшей натяжки – вспыхивает искра зажигания, и никому от этого не страшно, а вот гляди ж ты, лежат на обочине дороги в своей крови плоды, а мы проходим мимо.

Да возможно ли? Этот отец вечно лезет в грязное женское бельё, хотя это могла бы сделать и стиральная машина. Его петух на рассвете трижды прокукарекает и вываливает мясо, которое ещё не приобрело твёрдые очертания, даже ему в угоду, оно просто не успело. Эта женщина скоро пересохнет – к счастью, зародыши к этому чувствительны. Я бы лично не понадеялась на это, соков ещё хватит. Да, судье на поле даже не верится: хотя здесь водитель, приколовший свою веру к стеклу (Не оборачивайтесь, это я! Клянусь, так и написано), тоже падает жертвой ужасного привидения, а сам до последнего мгновения колет своим древком слабое мясо, как его учили на курсах метания копья. Не всё вставать его собственному мясу и крови, он хочет этого же добиться и от женщины; он бы ей внушил, что он един бог и что кроме него другого не существует. Наученный такой сóфии, он снова познает Высшее: бога Авраама, Исаака и Иакова, но ведь имя бога я ни вам, ни ему пока не открыла. Есть более срочные дела: отварить эту женщину порциями или приготовить сырой. Но Когда такие, как он, нас уколют, мы не кровоточим. Наши кровотечения так и так всегда не вовремя, и если мы с ними завязываем, то, к сожалению, не всегда лишь дамскими бинтами.

Поскольку музыка после короткой борьбы сдалась держателю транспортного средства, он страстно дирижирует, вскидывая свои кости (пожалуйста, не забудьте потом всё привести в порядок!). Женская материя, наполняющая внутренность машины, развилась в густовласую, махровую стихию, которая между тем уже опутала весь автомобиль. Клубок перепутанных клеток и несколько неказистых линий, которые открываются на женщине для местного сообщения и, нагруженные огнём этого мужчины, срочно отъезжают на Лилипут, не делая вид, будто человек есть что-то особенное в природе. Дым коромыслом, поскольку фокус непростой, но штучный товар женщина (её можно заказать даже по каталогу рассылки из самых удалённых уголков, причём с правом возврата и обмена!) в два счёта перемалывается штамповочной машиной между филейными частями. С высоты одной австр. теннисной площадки, которая, поскольку стемнело, была перемещена в автомобиль, причесал бравый паренёк, и он чешет прямо сквозь создание, добытое в качестве партнёрши, добиваясь победы в первом сете. Его тело, Иисус, спущено сверху, конь скачет, слегка взмыленный, и, как вода по трубке, проходит сквозь это воплощение идеала женщины насквозь, которое просто всюду – как вверху, так и внизу, как справа, так и слева. Он и его семя! Он знай себе поливает, не получив от этой женщины никакого впечатления, своё тело он получил свыше, и теперь он снят с крестца. Конечно, теперь я это ясно вижу, поднимается что-то, создание, логично, Логоса: первооснова, почва, которую этот кобель достаточно долго бесплодно удобрял своими любимыми шариками. Почти ни одного из них он не взял, и его терпеливое, его врождённое, его прожжённое существо теперь обернулось против отца и в равной мере против матери. Этот отросток на нижнем конце человека всё ещё мощно изливается, одна рука ему в этом помогает, она его выжимает до тех пор, пока оттуда не вытекает лишь тёмная вода, крохотный задний двор с игровой площадкой для рыб. Вы, милые читательницы и читатели, получили здесь странное письмо. Пока вы его разгадываете, из костемёта уже брызнули сладкие капли. К сожалению, от них делаются либо толстыми, либо квёлыми, либо тяжёлыми. Бесформенная телесная затычка, которая пока не заслужила женского имени, – да, ВОТ ЭТА, с мультивитаминами! – пухлая, в белой кружевной блузке и смешных белых гольфах (передничек она тоже повязала, прикрыв им серёдку или то место, где на этом мясистом изделии была задумана серёдка, срамной уголок, который не скрывает ничего, кроме Ничего и спутанных кудряшек), эта приманка, которая разложила сама себя, теперь заглатывает окаменевшего от долготерпения зверя, который, собственно, её, пробку блаженства, и должен был сожрать, а потом презрительно выплюнуть. Теперь этот страстный спортсмен-любитель и впрямь сбросил с себя всю упаковку и весь растворился в женщине! Женщины всегда были его стихией, в которой он плавал, помахивая хвостом. В этом тёплом, парном и воняющем кишками влаговище, это липшее, но спасибо, мы принимаем сладкое, выдавив из тюбика радио музыку в качестве единственной атмосферы. Она оживляет «место» (так можно, перефразируя, описать бога, который лишь взирает на бездейственного). Небо и земля, должно быть, в хороших отношениях между собой, иначебы одно другому не уступало место добровольно и мы бы поскользнулись, если бы хотели пройти этот путь до конца.

Дата добавления: 2015-10-28