Аскетические тексты

В монастырях опытные подвижники, долгие годы посвятившие самопознанию и борьбе со страстями, писали тексты, показывающие многообразие искушений и способы их преодоления. IV-IX века – расцвет этого назидательного жанра, который находится на границе религии, искусства, философии и даже медицины. Наиболее известные авторы: Ефрем и Исаак Сирины, Иоанн Касиан, Нил Синайский, Иоанн Лествичник.

Аскетические произведения – «внутренний эпос»: противостояние добра и зла, конфликты, от исхода которых зависит вечная судьба личности, по напряжению не уступают столкновениям в хроникально-эпических текстах Ветхого Завета, но в отличие от библейских внешних пространств (город, поле битвы, горы или море), в монашеской литературе все происходит в душе. Она подвергается смертельной опасности и учится ее преодолевать.

Новый Завет – мировоззренческая основа аскетических сочинений: в речах Иисуса Христа был создан образ Царства Божия как внутреннего мира, призывающего человека «дважды родиться». Развивается средневековый психологизм, распознаваемый в мифологизированной лексике. Монахи пишут об ангелах и бесах, говорят о рае и аде, переводят в нравственные аллегории многие сюжетные ситуации Библии. Читатель изучает историю обретения душой своей свободы. Для этого необходимо победить «бесов» – страсти, атакующие беспрерывно, и жить в любви, отменяющей привычную дифференциацию (предпочтение, осуждение и т.д.).

Один из главных образов аскетической литературы – лестница, соединяющая «землю» (жизнь в грехе) и «небо» (бесстрастная жизнь). Подъему мешает падшая природа, которую монахи рассматривают как совокупность восьми «смертных» помыслов, вместе и порознь расставляющих ловушки и сбрасывающих человека с лестницы. Вот эти страсти: чревоугодие, блуд, сребролюбие, гнев, печаль, уныние, тщеславие, гордыня. Борьба имеет начало (момент осознания человеком христианского пути спасения) и длится до последнего вздоха. От итога борьбы зависит место личности в вечности: погубленные указанными страстями попадают к сатане, победители оказываются вместе с Богом. Третьего варианта византийское монашество не знает.

Мифологизированный психологизм, расширяющий евангельскую проповедь об очищении помыслов, - отличительная особенность стиля аскетических текстов. Повествователи находятся в постоянном напряжении. Они – не отвлеченные наблюдатели, классифицирующие явления, а объекты демонических атак, знающие о кознях сатаны и видящие погибающий мир в его безнадежном самообмане. Их задача – спасти, вытащить из плена смертельных иллюзий тех, кто еще не безнадежно болен. В такой ситуации обыденность (”мир сей”) страшит не меньше привидений.

Тело – опасная форма, ограничивающая свободу человека.

- «Угнетай, монах, и порабощай плоть свою, чтобы не быть тебе отверженным», -

пишет Ефрем Сирин. С ним солидарен Иоанн Кассиан:

- «Излишество яств делает ум шатким и колеблющимся, лишает чистых и непорочных помышлений».

Нил Синайский вспоминает, что «усладное вкушение» изгнало Адама и Еву из рая, положило начало смерти. Монахи уверены, что даже в таком повседневном деле, как питание, скрывается бес, который стремится переместить центр личности из сердца в желудок. Они пытаются сделать инстинкт подконтрольным и советуют не связывать пищу с мыслительным процессом. Поэтому порицаются: трапеза, совершаемая не вовремя; трапеза слишком обильная; трапеза слишком вкусная. Также аскеты предупреждают, что пост души важнее поста тела:

- «Лучше есть и благодарить Господа, нежели не есть и осуждать тех, кто ест и благодарит Господа» (Ефрем Сирин).

Грустная ирония Иоанна Лествичника показывает, как сложна борьба с обыденностью:

- «Чудно было бы, если бы кто-нибудь, прежде сошествия своего во гроб, освободился от нападений со стороны чрева».

Относительная независимость от чревоугодия только начинает развитие «внутреннего эпоса». Далее душу ожидает демон блуда. Страх противоположного пола в аскетических писаниях встречается постоянно:

- «Взор женщины – ядовитая стрела, ранит душу и вливает в нее яд, и чем более застаревает сия язва, тем большее производит повреждение. Избегай обращения с женщинами, если хочешь быть целомудренным, и никогда не давай им свободу смело обращаться с тобой. Демон принимает на себя лицо женское, чтобы обольстить душу к смешению с ним» (Нил Синайский).

Портреты подверженных этому греху подтверждают психологическую внимательность авторов:

- «Сластолюбивый при встрече женщин делается весел и привлекается красотою их; телесная доброцветность сводит его с ума, восхищает благообразие лица, очаровывает статность стана. С мужчинами ему скучно; а если увидит женщин, просветляется, бегает взад и вперед, чтобы оказать свои услуги; тогда откуда берется у него и голос к пению, умение сказать острое слово, посмеяться и показать себя занимательным и приятным» (Ефрем Сирин).

Сребролюбие (привязанность к богатству, принцип стяжательства) - первая из страстей, напрямую не связанных с телом. Это – «страсть чуждая и не свойственная нашей природе», - замечает Иоанн Кассиан. Он же пишет:

- «Не только обладания деньгами надо опасаться, но и самое желание их совсем надлежит исторгнуть из души; и не столько избегать дел сребролюбия, сколько с корнем отсекать страсти его: ибо никакой пользы не принесет нам неимение денег, если в нас будет желание иметь их».

Нестяжательный монах радует писателей-аскетов совершенной свободой:

- «Пришла скорбь и без печали оставил он место; настала смерть – благодушно отходит отселе, потому что никакими земными узами не связал душу» (Нил Синайский).

У этого же автора находим интересное определение нестяжательности: «добровольная решимость довольствоваться малым».

Гнев препятствует прощению человека, разжигая его «неумолимой злобой». Кто злится на демонов, тот состоит в мире с людьми, но тот, кто «памятозлобствует» на людей, дружен с самим сатаной. Иоанн Лествичник рассуждает о пределах гнева и безгневия:

- «Если предел крайней кротости есть, и в присутствии раздражающих, мирно и любовно в сердце быть к ним расположенным; то без сомнения предел крайней гневливости есть, когда кто находясь один сам с собою, свирепую ведет брань и борьбу с оскорбившим его, показывая это словами и телодвижениями».

Иоанн определяет и стадии независимости от этой страсти:

- «Начало безгневия есть молчание уст при возмущенном сердце, середина – молчание помыслов при тонком смущении души, конец – незыблемая тишина при дыхании ветров нечистых».

В аскетической литературе стабильность внутреннего мира ценится превыше всего.

Для спасения необходимо терпение, ему препятствует печаль – знак привязанности к миру и всем его обыденным радостям.

- «Любящий мир много имеет печалей, а презирающий все, что в мире, всегда весел»,

отмечает Нил Синайский. Под «миром» здесь понимается не «бытие» и «жизнь», а совокупность низких страстей.

- «Кто возненавидел мир, тот избежал печалей. Если же кто имеет пристрастие к чему-либо видимому, то еще не избавился от нее: ибо как не опечалиться, лишившись любимой вещи?», -

спрашивает Иоанн Лествичник.

Если печаль – память о конкретной потере, то уныние – «расслабление», «изнеможение» души, приходящее без видимой причины.

- «Если найдет на тебя дух уныния, не оставляй дома своего, но противостои сему духу с терпением. Да не убедит тебя помысел, внушающий перейти с места на место», - высказывается Ефрем Сирин. Он дает замечательное описание «унылого» читателя:

- «Унылый, читая книгу, часто зевает, и клонится ко сну, потирает лицо, тянется, поднимая руки, и, отворотив глаза от книги, пристально смотрит на стену; обратившись опять к книге, почитает немного, переворачивая листы, любопытствует видеть конец слова, считает страницы, делает выкладку о числе целых листов, рассматривает почерк и украшения, - и, наконец, согнув книгу, кладет под голову и засыпает сном не очень глубоким, потому что голод начинает уже тревожить душу, и заставляет позаботиться о себе».

Пишущие аскеты часто представляют монаха, который поборол указанные страсти. Тут его свободе угрожает новая опасность.

- «Уныние расслабляет душевную силу, а тщеславие болезненного делает здоровым, старика более сильным, чем юноша, если только много свидетелей того, что делает: тогда легки и пост, и бдение, и молитва, потому что похвала многих возбуждает усердие» (Нил Синайский).

«Эта болезнь усиливается уязвить собственные добродетели» (Иоанн Кассиан): пост и отказ от него ради преодоления похвалы окружающих, ношение хороших или плохих одежд, многоговорение или молчание – все подвергается атаке тщеславия.

- «Кто сделался его рабом, тот ведет двойную жизнь: одну по наружности, а другую – по образу мыслей и чувств, одну наедине с собою, а другую – на людях», -

считает Иоанн Лествичник.

- «Более всего старайся сделать себя простым и во всем ровным» –

рецепт от тщеславия от Ефрема Сирина.

Опаснее других страстей – гордыня:

- «Это самый свирепый и самый неукротимый зверь, нападающий особенно на совершенных и с лютым грызением пожирающий их, когда они достигают почти уже самой вершины добродетелей» (Иоанн Лествичник).

По его мнению,

- «Начало гордости – укоренение тщеславия, середина – уничижение ближнего, бесстыдное проповедание о своих трудах, самохвальство в сердце, ненавидение обличения, а конец – отвержение Божьей помощи, высокомерное упование на себя, бесовский нрав».

«Гордый подобен яблоку внутри сгнившему, а снаружи блестящему красотой». Этот образ напоминает о «крашеных гробах» – фарисеях, не способных к трезвой самооценке.

- «Не внешнего врага надобно нам бояться; враг наш заключается в нас самих. Почему и ведется в нас непрестанно внутренняя война. Одержи мы в ней победу, - и все внешние брани сделаются ничтожными, и все станет у воина Христова мирно, и все ему покорится», -

пишет Иоанн Кассиан, указывая на главный конфликт в аскетической литературе. Цель всех усилий – «чистота сердца». Начало борьбы многие авторы связывают с пробуждением «памяти смертной». Надо понять, что жизнь на земле длится недолго. Учит Ефрем Сирин:

- «Заглянем в могилу и увидим тайны нашего естества, - кучу лежащих одна на другой костей, черепа, обнаженные от плоти, и прочие кости. Смотря на них, увидим самих себя. Где красота настоящего цвета, где доброцветность ланит? Размышляя о сем, откажемся от плотских вожделений, чтоб не быть нам постыженными в воскресение».

- «Как хлеб нужнее всякой пищи, так и помышление о смерти нужнее всяких других деланий», -

заключает Иоанн Лествичник, настаивая на том, что «совершенное чувство смерти свободно от страха». Не боится смерти тот, «кто умертвил себя для всего в мире». Признак долгожданной свободы – память о неизбежном исходе, вызывающая спокойную радость, а не ужас неизбежного суда.

Молитва (”восхождение ума к Богу”, по слову Нила Синайского) становится постоянной, делая монаха творцом своей души. На место чревоугодия и блуда приходит воздержание, вместо сребролюбия – свобода от обладания. Гнев уступает место кротости и всепрощению. Печаль и уныние побеждены терпением. Тщеславие не выдержало простоты искреннего самоосуждения. Смирение исключило гордыню, избавив от падения на последнем этапе борьбы.

Чем удачнее борьба со страстями, тем чище любовь. Вот ее образ в поучениях Максима Исповедника (7 век):

- «Любовь есть благое расположение души, по которому она ничего из существующего не предпочитает познанию Бога. Но в такое настроение невозможно придти тому, кто имеет пристрастие к чему-либо земному»;

- «Чей ум прилеплен к Богу любовью, тот ни во что ставит все видимое, даже само тело свое находит чужим»;

- «Блажен человек, который всякого равно любить может»;

- «Тот еще не имеет совершенной любви, кто располагается к людям, смотря по нравам их, одного любя, другого ненавидя за то или другое. Совершенная любовь не разделяет единого естества человеков по различным нравам»;

- «Совершенный в любви и достигший верха бесстрастия не знает разности между своим и чужим, между верным и неверным, или рабом и свободным, или даже между мужским полом и женским. Но став выше страстей и взирая на одно естество человеческое, на всех равно смотрит, и ко всем равно расположен бывает. Нет в нем ни иудея, ни эллина, нет мужского пола, ни женского, нет ни раба, ни свободного, но все и во всех Христос».

Дата добавления: 2015-10-28